Возвращение. «В Испании стало понятно, что можно быть правым и потерпеть поражение, что сила может одолеть дух, что бывают времена, когда мужества недостаточно. Именно

«В Испании стало понятно, что можно быть правым и потерпеть поражение, что сила может одолеть дух, что бывают времена, когда мужества недостаточно. Именно этим, без сомнения, объясняется то, что столько людей по всему свету воспринимают драму Испании как личную трагедию»^[38]. Эти слова Камю, безусловно, можно отнести к Оруэллу, но для него личной трагедией дело не исчерпывалось. Благодаря цепи случайностей — то, что он оказался в ополчении ПОУМ, а не в Интербригаде, воевал на Арагонском, а не на Мадридском фронте и оказался в Барселоне в дни майских боев и разгрома ПОУМ — Оруэлл воочию увидел в Испании самое страшное явление XX века — тоталитаризм, понял, что задача — его разоблачать, в каком бы обличье он ни выступал и какой бы ложью ни прикрывался, и нашел в себе талант и смелость это сделать.

Противники Оруэлла — а их немало и по сей день — утверждают, что Оруэлл преувеличил и роль маленькой партии ПОУМ, и значение того, что она была подавлена, тогда как гражданская война в Испании была крупнее, сложнее и длилась еще долго после мая 1937 года. Но хотя Оруэлл и сам говорил, что он, как и любой другой, видит только одну сторону, судьба ПОУМ помогла ему разглядеть и причины краха революционных надежд, и механизмы манипулирования человеческим сознанием. Без его каталонского опыта не было бы ни «Скотского хозяйства», ни «1984». После Испании, писал он позднее, он знал, что ему делать.

Возвращаясь поездом в знакомую, зеленую, сонную Англию, с афишами, объявляющими о спортивных матчах и королевских свадьбах, красными автобусами и синими полицейскими^[39], он понимал, что ему, в отличие от большинства соотечественников, довелось увидеть прообраз наступающего зла и он должен кричать о нем, предупреждая других, пока оно не настигло их тоже.

Однако первое, с чем он столкнулся по приезде, — это с нежеланием слушать. «Ты не можешь представить себе тот ужас, который происходит в Испании, — писал он другу, едва вернувшись. — Это настоящий террор. Под предлогом борьбы с фашизмом устанавливают фашизм, людей бросают в тюрьмы, буквально, сотнями и держат месяцами без суда, газеты запрещаются. И т. д., и т. п. Но самое омерзительное это то, как освещает все это так называемая антифашистская пресса в Англии»^[40].

Еще из Франции он послал телеграмму в самый, как ему казалось, правдивый журнал того времени «Нью стейтсмен энд нейшн» с предложением написать о том, что он увидел в Каталонии. Предложение было принято. Однако через несколько дней, когда статья «Очевидец в Барселоне» была готова, почтенный редактор «Нью стейтсмена», Кингсли Мартин, печатать ее отказался. Как объяснял Оруэлл в письме другу, отказался именно потому, что в ней описывался разгром ПОУМ. «Чтобы подсластить пилюлю, — продолжал Оруэлл, — они послали мне на рецензию очень хорошую недавно вышедшую книжку „Испанская арена“, которая без дураков описывает то, что там происходило, и опять — рецензию не напечатали… но предложили за нее заплатить, просто, чтобы я заткнулся!»^[41].

Отказ печатать статью прозвучал по телефону, но относительно рецензии Кингсли Мартин 29 июля 1937 года написал Оруэллу письмо. Начиналось оно так:

Дорогой мистер Оруэлл! К сожалению, мы не сможем использовать Вашу рецензию на «Испанскую арену». Причина в том, что она слишком уж противоречит политическому направлению нашего журнала. Она написана очень бескомпромиссно и, по сути дела, опровергает все сообщения наших испанских корреспондентов^[42].

Оруэлл был взбешен. Он понимал, что ложь, распространяемая коммунистами в Испании, проникла и в Англию, но надеялся, что здесь, по крайней мере, ее можно будет оспорить. Одновременно с отказом Кингсли Мартина он получил отказ и от своего издателя Виктора Голланца, связанного с ним контрактом — правда, только на художественные произведения. Начав сразу по приезде работать над книгой «В честь Каталонии», Оруэлл в первую же субботу позвонил в издательство, пытаясь выяснить, готов ли Голланц, которого он предупредил о своих планах еще из Испании, ее печатать. Голланца на месте не оказалось, он поговорил с его коллегой. В ближайший понедельник, 5 июля, узнав от коллеги в чем дело и даже не сочтя нужным разговаривать с Оруэллом, Голланц написал ему, что книгу публиковать не будет, поскольку боится, что «она повредит борьбе с фашизмом».

Это была господствующая среди британских левых точка зрения. Голланц, по крайней мере, был связан с коммунистами, но даже те, кто не имел к ним никакого отношения, все равно постоянно опасались, что правда о коммунистах или о Советском Союзе неминуемо будет «лить воду на мельницу врага». Британская пресса в основном была профранкистской, и левым казалось, что любые выступления против коммунистов — на руку фашистам, поэтому, чтобы не подвести республиканское правительство, лучше помалкивать.

Оруэлл эту логику не принимал и в многочисленных статьях и рецензиях, которые все-таки были опубликованы, хоть и в менее престижных изданиях, чем «Нью стейтсмен энд нейшн», высказывался так резко, как только мог. Вот что он писал летом 1937 года:

Вот самое главное, что выяснилось в результате всей этой истории: сегодня коммунистическая партия (вероятно по соображениям русской внешней политики) — контрреволюционная сила. Вместо того чтобы влиять на испанское правительство, пытаясь сдвинуть его влево, коммунисты резко подтолкнули его к правым… А между тем общественное мнение по всей Европе по-прежнему считает коммунистов либо красными злодеями, либо героическими революционерами — смотря по убеждениям^[43].

Столкнувшись с иностранными пособниками Франко, они [республиканское правительство] вынуждены были обратиться за помощью к России, и, хотя количество оружия, поставляемого русскими, сильно преувеличено… самый факт этих поставок привел коммунистов к власти.

Русские… не только получали деньги за свое оружие, но и ставили условия. В самом общем виде условия эти звучали так: «Задушите революцию, а то не получите вооружений»… Коммунисты, конечно, отрицают, что русское правительство оказывает на них какое-то давление. Но это, даже если б было правдой, никакой роли не играет, поскольку можно не сомневаться — все компартии всех стран выражают позицию русского правительства.

В конце концов, нас ждет режим, в котором все оппозиционные партии и газеты будут запрещены, а всякий сколько-нибудь значительный диссидент окажется в тюрьме. Разумеется такой режим будет фашистским. Он будет не таким, как фашистский режим Франко, он будет лучше, чем у Франко, — даже до такой степени лучше, что за него будет иметь смысл сражаться, — но это будет фашистский режим. Но поскольку его установят либералы и коммунисты, называться он будет иначе^[44].

* * *

Помимо многочисленных статей и рецензий Оруэлл лихорадочно писал «В честь Каталонии». Как он объяснял позднее в статье «Зачем я пишу», написать эту книгу его заставила ярость, оттого что невинных людей оболгали^[45]. На самом деле, его книга — гораздо больше, чем политический памфлет. Как хорошо понимал сам автор, «она содержит много такого, что настоящим политикам покажется совершенно несущественным. Я не могу да и не хочу отказываться от взгляда на мир, обретенного мной в детстве. Покуда я жив, меня волнует слог и стиль прозы, я люблю земную поверхность и наслаждаюсь разными вещами и обрывками бесполезной информации… Моя книга о гражданской войне в Испании, „В честь Каталонии“, — конечно, откровенно политическая книга, но и она, по большей части, написана с определенным отстранением и вниманием к форме»^[46].

Именно начиная с этой книги Оруэлл и сделал, как намеревался, «политическую прозу искусством»^[47]. Но отличается «В честь Каталонии» и от «Скотского хозяйства», и от «1984» тем, что в ней, как ни странно, есть и оптимизм, и надежда. «Удивительным образом все происшедшее оставило во мне не меньше, а только больше веры в порядочность человеческих существ»^[48], — пишет Оруэлл на предпоследней странице своей книги. Отчасти это радостное чувство связано, конечно, с тем, что в Испании он был среди единомышленников, объединенных сознанием, что они выступают на стороне добра и борются со злом. Счастлив он был и тем, что люди, окружавшие его, относились к нему как к равному — с таким же уважением, но без всякой сервильности, с каким он относился к ним. Но он видел в этом и политический смысл:

Здесь, на Арагонском фронте, ты находился среди десятков тысяч людей по большей части, хотя и не только, рабочего происхождения, живущих на одном уровне и общающихся между собой на основе равенства… В некотором смысле можно сказать, что это было предчувствие социализма… Многие из обычных мотивов жизни в цивилизованном обществе — снобизм, жажда наживы, страх перед начальством и т. д. — просто перестали существовать… Ты был в обществе, где надежда встречалась чаще, чем апатия или цинизм, где слово «товарищ» означало товарищество, а не было обманом, как во многих странах. Ты дышал воздухом равенства.

Я знаю, сейчас принято отрицать, что социализм имеет какое-то отношение к равенству. Во всех странах мира существует огромное племя аппаратчиков и аккуратных профессоришек, которые «доказывают», что социализм — это ничто иное, как государственный капитализм с системой планирования, при том что человеческий инстинкт наживы остается тем же самым, что и всегда. Но, к счастью, существует и другое видение социализма.

То, что влечет к социализму обычного человека и заставляет его ради него жертвовать своей шкурой — это идея равенства. В этом и заключается «загадка» социализма. Социализм — для подавляющего большинства людей — означает бесклассовое общество^[49].

Похоже, что такое понимание социализма оставалось у Оруэлла до самого конца. «Каждая строчка серьезных работ, написанных мною с 1936 года, направлена прямо или косвенно против тоталитаризма и за демократический социализм, как я его понимаю»^[50], — писал он в 1946 году. Оговорка, «как я его понимаю», свидетельствует о том, что Оруэлл продолжал надеяться на возможность какого-то другого социализма — не такого, какой был в Советском Союзе или описан им самим в «1984», где «Ангсоц» — «английский социализм» — является идеологией тоталитарного государства.

* * *

Летом 1937 года Оруэлл неожиданным образом столкнулся и с «реальным» — советским — социализмом. Как рассказывает в своей статье «Английский писатель в стране большевиков» Арлен Блюм^[51], 31 мая 1937 года главный редактор журнала «Интернациональная литература», знаток западноевропейской литературы, шекспировед Сергей Динамов отправил Оруэллу письмо с просьбой прислать в Москву роман «Дорога на Уиган-Пир», по рецензиям показавшийся ему интересным. В архивах Блюм обнаружил перевод ответного письма Оруэлла, написанного в первую же неделю по возвращении из Испании:

2 ИЮЛЯ 1937

Дорогой товарищ,

простите, что не ответил ранее на Ваше письмо от 31 мая. Я только что вернулся из Испании, а мою корреспонденцию сохраняли для меня здесь, что оказалось весьма удачным, так как в противном случае она могла бы потеряться (то есть, имеет в виду Оруэлл, исчезнуть при обыске в Барселоне, как исчезли другие отклики читателей. — М. К.). Отдельно посылаю Вам экземпляр «Дороги на Уиган-Пир». Надеюсь, что Вас могут заинтересовать некоторые части книги. Я должен признаться Вам, что в некоторых местах второй половины романа речь идет о вещах, которые за пределами Англии могут показаться несущественными. Они занимали меня, когда я писал эту книгу, но опыт, который я приобрел в Испании, заставил меня пересмотреть многие мои взгляды.

Я до сих пор еще не вполне оправился от ранения, полученного в Испании, но, когда я смогу взяться за работу, я попытаюсь написать что-нибудь для Вас, как Вы предлагали в предыдущем письме. Однако я хотел бы быть с Вами откровенным, а потому я должен сообщить Вам, что в Испании я служил в ПОУМ, которая, как Вы, несомненно, знаете, подверглась яростным нападкам со стороны Коммунистической партии и была недавно запрещена правительством; помимо того, скажу, что после того, что я видел, я более согласен с политикой ПОУМ, нежели с политикой Коммунистической партии. Я говорю Вам об этом, поскольку может оказаться, что Ваш журнал не захочет помещать публикации члена ПОУМ, а я не хочу представлять себя в ложном свете.

Наверху найдете мой постоянный адрес.

Братски Ваш

Джордж Оруэлл.

Естественно, что, получив такое письмо (в июле 1937 года!), редакции ничего не оставалось, кроме как обратиться в НКВД:

28 ИЮЛЯ 1937 г.

В Иностранный отдел НКВД

Редакция журнала «Интернациональная литература» получила письмо из Англии от писателя Джорджа Оруэлла, которое в переводе направляю к сведению в связи с тем, что из ответа этого писателя выявилась его принадлежность к троцкистской организации «ПОУМ».

Прошу Вашего указания, нужно ли вообще что-либо отвечать Оруэллу и если да, то в каком духе?

P. S. Напоминаю, что я до сих пор не получил ответа на пересланное Вам письмо Р. Роллана.

Редактор журнала «Интернациональная литература» (Т. Рокотов ^[52]).

Помимо этих двух писем в архиве сохранился и черновик ответа редакции, набросанный по-русски на старом листке отрывного календаря.

Мистер Джордж Оруэлл,

редакция журнала «Интернациональная литература» получила Ваше письмо, в котором Вы отвечаете на п/письмо (очевидно, прошлое или предыдущее. — Арлен Блюм) от 31 мая. Характерно, что Вы откровенно поставили нас в известность о своих связях с ПОУМ. Вы этим правильно предполагали, <что> наш журнал не может иметь никаких отношений с членами ПОУМ, этой организацией, как это подтверждено всем опытом борьбы испанского народа против интервентов, <являющейся> одним из отрядов «Пятой колонны» Франко, действующей в тылу Республиканской Испании^[53].

Перевод этого слегка подправленного письма датирован 25 августа и хранится в оруэлловском архиве^[54]. В переводе сказано: «Вы правы, что были откровенны с нами, Вы правы, что поставили нас в известность…» Но редактор, написавший «характерно» — хоть и случайно, но не ошибся. Честность — самая характерная черта Оруэлла, и, разумеется, представив себе ситуацию в журнале, он решил не «подставлять» обратившегося к нему человека.

Больше никаких контактов между Оруэллом и «Интернациональной литературой» не было, тем более что писавший ему в мае 1937 года Сергей Динамов был в сентябре 38-го арестован и в апреле 39-го расстрелян.

* * *

Британские коммунисты, разумеется, не могли действовать так просто и четко, как их советские товарищи, но они не собирались оставлять появляющиеся в печати резкие нападки Оруэлла без ответа. Опровергать его суждения по существу им было не под силу, но зато они принялись атаковать его лично, надеясь, как предполагал Оруэлл, дискредитировать его настолько, чтобы подорвать доверие к книге об Испании, над которой он работал^[55].

Направление было задано, как и положено, руководителем: Гарри Поллит еще в мартовской рецензии на «Дорогу на Уиган-Пир» со свойственной ему враждебностью к Оруэллу написал: «Главное, что беспокоит мистера Оруэлла, это то, как „пахнет“ рабочий класс — запахи вообще играют в его книге большую роль»^[56]. После этой рецензии обвинять Оруэлла в презрении к рабочему классу стало общим местом, и 20 августа 1937 года Оруэлл счел нужным послать своему издателю, Голланцу, вырезку из коммунистической газеты «Дейли уоркер», сопроводив ее следующим письмом:

Это — подчеркнутые слова — третье, по-моему, утверждение в «Дейли уоркер», что я якобы сказал, что рабочие «дурно пахнут». Как вам известно, я никогда не говорил ничего подобного, а, напротив, сказал нечто противоположное. Как вы, может быть, помните, в восьмой главе «Уиган-Пира» я сказал, что среднему классу с детства внушают, что рабочие «дурно пахнут». Мои слова — констатация общеизвестного факта, не более того. Во многих письмах, полученных мною от читателей, эту фразу упоминали, поздравляя меня с тем, что я обратил внимание на это явление. Утверждение или намек, что я сам считаю, будто рабочие «дурно пахнут», — намеренная ложь, рассчитанная на людей, которые не читали ни этой, ни других моих книг, для того, чтобы объяснить им, что я просто заурядный сноб, и таким образом задеть и политические партии, с которыми я связан. Нападки на «Уиган-Пир» в «Дейли уоркер» начались только после того, как Коммунистической партии стало известно, что я служил в ополчении ПОУМ^[57].

Дальше Оруэлл говорит, что Голланцу как издателю книги сподручней обратиться в редакцию газеты, чтобы восстановить истину и предупредить ее сотрудников, что при еще одном упоминании о «запахе» рабочего класса он опубликует подробный ответ со всеми цитатами, да к тому же сообщит читателям, что на эту тему сказал Джон Стрэчи (коллега Голланца по редколлегии «Книжного клуба Левых»), провожая его в Испанию, в двадцатых числах декабря 1936 года. Коммунистической партии неприятно будет увидеть это в печати, пригрозил он.

В этом же письме Оруэлл рассказывает Голланцу о преследовании своего фронтового товарища, восемнадцатилетнего Стаффорда Коттмана — того самого, который вместе с Блэрами и Макнэром возвращался из Испании. Коттман до отъезда на войну вступил в британскую Лигу коммунистической молодежи, а когда вернулся домой в Бристоль, местные «комсомольцы» устроили вокруг его дома пикет со знаменами, обвиняя его как бойца ПОУМ в том, что он — «враг рабочего класса». Из «комсомола» Коттман был по возвращении исключен, что, отмечает Оруэлл в письме к Голланцу со свойственной ему скрупулезностью, возможно и оправдано, раз позиции ПОУМ и Компартии настолько расходятся, но его обвинили еще и в том, что он — «на содержании у Франко».

Я, снова пригрозил Оруэлл, собираюсь обращаться к адвокату, поскольку и меня ведь могут обвинить в том, что я на содержании у Франко, так что, если Вам случится говорить с тамошними начальниками, передайте им, пожалуйста, что, если до этого дело дойдет, я без колебаний подам в суд за клевету.

Для убедительности он привел еще одну цитату из «Дейли уоркер», где уже содержался намек, что он «недостаточно вкладывался» в борьбу с фашизмом. «Отсюда, — заключает Оруэлл, — всего один шаг до того, чтобы назвать меня трусом, саботажником и т. п. — и я не сомневаюсь, что эти люди не преминут это сделать, если будут думать, будто им это сойдет с рук»^[58].

Расчет Оруэлла, вряд ли собиравшегося на самом деле обращаться в суд, был абсолютно правильным — Голланц немедленно переслал его письмо Гарри Поллиту и нападки лично на него, во всяком случае, на тот момент стихли. Но газета «Дейли уоркер» придумала другую тактику.

* * *

14 сентября 1937 года газета опубликовала статью своего корреспондента Сэма Лессера, основанную на беседе с однополчанином Оруэлла, членом отряда Независимой лейбористской партии, Фрэнком Фрэнкфордом. Фрэнкфорд, по словам газеты, утверждал, что ПОУМ и особенно командир центурии Жорж Копп тайно помогали фашистам на Арагонском фронте и получали от них оружие, чтобы организовать мятеж в Барселоне. «Дейли уоркер» ссылалась на испанскую прессу и цитировала Фрэнкфорда, который, якобы, сказал: «Каждый вечер, около одиннадцати, часовые слышали, что едет подвода, и по свету могли определить, что она движется между нашим левым флангом и фашистами. У нас был приказ никогда в этот свет не стрелять… Около Уэски мы однажды видели, как командир Копп возвращается с фашистских позиций».

Через два дня, однако, «Дейли уоркер» напечатала исправления, которые просил внести Фрэнкфорд: сейчас уже «он не был уверен, что подводы действительно пересекали линию фронта, и сам он не видел, как Копп возвращается с фашистских позиций».

Газета, однако, умолчала о том, что Фрэнкфорд был арестован в Барселоне за попытку продать картины, украденные из музеев и церквей, и освобожден с помощью английского посредника — скорее всего, того самого Сэма Лессера, который написал о нем статью, — в обмен на то, что подпишет рассказ, порочащий ПОУМ. Позднее, по свидетельству Феннера Брокуэя, лидера Независимой лейбористской партии, «мальчик» (Фрэнкфорду было тогда 24 года) приходил В лондонскую штаб-квартиру НЛП каяться в содеянном и просить прощения.

Ничего об этом не зная, Оруэлл в статье «Загадочная подвода», опубликованной 24 сентября в газете «Нью лидер» и подписанной еще четырнадцатью находящимися в тот момент в Англии членами британского отряда ПОУМ, написал: «Совершенно ясно, что эти безумные утверждения… вложили в уста Фрэнкфорда барселонские журналисты, а он, чтобы спасти свою шкуру, их подтвердил»^[59].

Как ни печально, Фрэнкфорд повторил свои обвинения против ПОУМ и Коппа в интервью биографу Оруэлла, Бернарду Крику 42 года спустя — в 1979 году. Правда, еще через несколько лет, в 1983-м, в телевизионной передаче «Арена», посвященной Оруэллу, он заявил, что вообще ничего не помнит о публикации в «Дейли уоркер». А в 1998-м на вопрос, справедливо ли он обвинял ПОУМ в фашизме, он отвечал, что не знает^[60]. Что, однако, он утверждал всегда, и не колеблясь: Оруэлл никогда ему не нравился, поскольку «он презирал рабочих и заявлял, что они дурно пахнут»^[61].

* * *

Читая в «Дейли уоркер» заявления Фрэнкфорда: «Если бы я не был настолько политически отсталым, я не позволил бы завести себя так далеко. Но в мае мое невежество было столь глубоким, что я совершил преступление, приняв участие в фашистском вооруженном мятеже против антифашистского правительства»^[62], Оруэлл не мог не вспоминать покаянные речи советских показательных процессов и не ужасаться тому, что те же самые слова произносит его соотечественник.

Помимо всего прочего, испанский опыт открыл Оруэллу глаза на то, что ложь — это не только орудие пропаганды, но и способ манипулирования сознанием, основа искажения истории и вообще форма существования тоталитарного режима. Как человек скрупулезной честности он болезненно пережил это открытие:

Я еще в детстве заметил, что никакой газетный репортаж не в состоянии отразить событие достоверно, но в Испании впервые в жизни я увидел репортажи, которые вообще не имели никакого отношения к фактам, даже того отношения, которое существует в обыкновенной лжи. Я читал статьи о великих битвах там, где в помине не было никаких сражений, и сталкивался с полным молчанием там, где убивали сотни людей. Я видел смело сражавшихся солдат, которых поносили как трусов и предателей, и других, не слыхавших и выстрела, которых превозносили как героев воображаемых побед… Я видел, как история пишется не о том, что случилось, а о том, что должно было бы случиться в соответствии с той или иной «линией партии»^[63].

Это из эссе 1943 года «Оглядываясь на испанскую войну». Развивая эту мысль, он там же обозначает принципы тоталитарного общества, уже знакомого по Советскому Союзу, которое он опишет через несколько лет в своем главном романе:

Предполагаемой целью такого подхода является кошмарный мир, в котором «Вождь», или какая-нибудь правящая клика, властвует не только над будущим, но и над прошлым. И если Вождь говорит про какое-то событие «этого никогда не было» — значит, этого никогда не было. Если он говорит, что дважды два — пять, значит, дважды два — пять. Эта перспектива пугает меня больше, чем бомбы, а после нашего опыта последних нескольких лет — это не пустые слова^[64].

Книга «В честь Каталонии» была закончена в срок — к середине января 1938 года и в апреле напечатана издательством «Секкер и Уорбург». Ее выход отметили несколько очень хвалебных рецензий, но в целом эта, несомненно, одна из лучших книг Оруэлла, никакого коммерческого успеха при его жизни не имела — за двенадцать лет было продано всего 600 экземпляров. Возможно, причина была в том, что события в Каталонии потонули в потоке других судьбоносных исторических событий — оккупация Гитлером Чехословакии, пакт Молотова — Риббентропа, Вторая мировая война. А то, что в книге Оруэлла запечатлелся личный опыт человека, пытающегося осознать основные катаклизмы века, осталось незамеченным и открылось только после успеха «Скотского хозяйства» и «1984».

Сам же Оруэлл, выполнив поставленную перед собой задачу, тяжело заболел. Всегдашнее пренебрежение своим здоровьем, усугубленное мучительными условиями жизни на фронте, раной и непрестанной работой, привели к сильному кровохарканью, которое объяснили разрывом старого легочного шрама. Следующие полгода Оруэллу пришлось провести в санатории, а потом — на деньги неизвестного благотворителя — еще и полгода в Марокко.