Слово
Слово – является разновидностью жанра древнерусского красноречия. Примером политической разновидности древнерусского красноречия служит «Слово о полку Игореве». Это произведение вызывает множество споров по поводу его подлинности. Все потому, что первоначальный текст «Слова о полку Игореве» не сохранился. Он был уничтожен пожаром 1812 года. Сохранились лишь копии. С этого времени вошло в моду опровергать его подлинность. Слово рассказывает о военном походе князя Игоря на половцев, который имел место в истории в 1185 году. Исследователи предполагают, что автором «Слова о полку Игореве» был один из участников описываемого похода. Споры о подлинности этого произведения велись в частности и потому, что оно выбивается из системы жанров древнерусской литературы необычностью используемых в нем художественных средств и приемов. Здесь нарушен традиционный хронологический принцип повествования: автор переносится в прошлое, затем возвращается в настоящее (это было не характерно для древнерусской литературы), автор делает лирические отступления, появляются вставные эпизоды (сон Святослава, плач Ярославны). В слове очень много элементов традиционного устного народного творчества, символов. Ощущается явное влияние сказки, былины. Политическая подоплека произведения налицо: в борьбе с общим врагом русские князья должны быть едины, разрозненность ведет к смерти и поражению.
«Слово о полку Игореве» принадлежит к числу книжных отражений раннефеодального эпоса. Оно стоит в одном ряду с такими произведениями, как немецкая «Песнь о Нибелунгах», грузинский «Витязь в тигровой шкуре», армянский «Давид Сасунский» и т.д. Это все произведения одностадиальные. Они принадлежат единой стадии фольклорно-литературного развития. Но особенно много общего в жанровом отношении у «Слова о полку Игореве» с «Песнью о Роланде». Автор «Слова о полку Игореве» причисляет свое произведение к числу «трудных повестей», т.е. к повество-ваниям о военных деяниях (ср. «chanson de geste»).
В «Слове» соединены два фольклорных жанра: «слава» и «плач» – прославление князей с оплакиванием печальных событий. В самом «Слове» и «плачи», и «славы» упоминаются неоднократно. И в других произведениях Древней Руси мы можем заметить то же соединение «слав» в честь князей и «плача» по погибшим. Так, например, близкое по ряду признаков к «Слову о полку Игореве» «Слово о погибели Русской земли» представляет собой соединение «плача» о гибнущей Русской земле со «славой» ее могущественному прошлому. Это соединение в «Слове о полку Игореве» жанра «плачей» с жанром «слав» не противоречит тому, что «Слово о полку Игореве» как «трудная повесть» близко по своему жанру к «chanson de geste». «Трудные повести», как и «chanson de geste», принадлежали к новому жанру, очевидно, соединившему при своем образовании два более древних жанра – «плачей» и «слав». «Трудные повести» оплакивали гибель героев, их поражение и прославляли их рыцарские доблести, их верность и их честь.
Образцом торжественной разновидности древнерусского красноречия является «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, которое создано в первой трети 11 века. Слово было написано митрополитом Илларионом по случаю окончания строительства военных укреплений в Киеве. В слове проводится идея о политической и военной независимости Руси от Византии. Под «Законом» Илларион понимает Ветхий Завет, который дан иудеям, а русскому и другим народам он не подходит. Поэтому Бог дал Новый Завет, который и называется «Благодатью». В Византии почитают императора Константина, который способствовал распространению и утверждению там христианства. Илларион говорит, что князь Владимир Красно Солнышко, крестивший Русь, ничуть не хуже византийского императора и должен также почитаться русским народом. Дело князя Владимира продолжает Ярослав Мудрый. Основная идея «Слова о Законе и Благодати» в том, что Русь также хороша, как и Византия.
Повесть – это текст эпического характера, повествующий о князьях, о воинских подвигах, о княжеских преступлениях. Примерами воинских повестей являются «Повесть о битве на реке Калке», «Повесть о разорении Рязани ханом Батыем», «Повесть о житии Александра Невского».
Жанр воинской повести – один из наиболее разработанных жанров древнерусской литературы. Опубликованы различные списки относящихся к нему произведений, этому жанру посвящены исследования А.С. Орлова, Истрина В.М., В.П. Адриановой-Перетц, Н.А. Мещерского, Д.С. Лихачева, Л.А. Дмитриева, В.Д. Кузьминой, В.И. Охотниковой и других. Из недавних исследований можно назвать исследование Н.И. Трофимовой «Воинская повесть XI–XVII вв., новое осмысление известной дискуссии Д.С. Лихачева и А.А. Зимина о понятиях «чести» и «славы» в древнерусской литературе в статье Стефановича, труд «Древнерусские воинские повести» М.В. Мелихова.
Несмотря на то, что жанр воинской повести традиционно относится к светской словесности Древней Руси, он связан и с кругом церковной литературы. Богатство тематики воинской повести обусловлено соединением в ней нового христианского мировоззрения и наследия языческого прошлого. Эти две стихии не враждуют, но рождают развивающееся понимание воинского подвига, совмещающего в себе житийную и героическую традиции.
Среди источников, повлиявших на развитие жанра воинской повести в самом начале, в XI в., называют различные переводные сочинения: «Девгениево деяние», «Александрия» в различных редакциях. «История иудейской войны» отличается от остальных не только своим объемом, который дает глубокую разработку деталей, но и своей большей популярностью, что подтверждается большим по сравнению с названными произведениями количеством известных списков. По мнению Н.А. Мещерского, исследовавшего этот памятник наиболее глубоко, именно «История» в наибольшей степени повлияла на формирование жанра воинской повести Древней Руси, что подтверждается обилием цитат из нее в различных произведениях древнерусской литературы: в Киевской и Галицко-Волынской летописях, в «Житии Александра Невского». Еще раньше об этом писал Е.В. Барсов в труде ««Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской «дружинной Руси».
Исследователи предполагают, что в образовании жанра воинской былины и исландские саги. Сплав духа переводной византийской литературы и фольклорного мировоззрения дал сложный образ героя воинской повести.
Воин наделяется одновременно святостью и мужественной доблестью. Представление о герое сродни былинным богатырям насыщается чертами воина-мученика за христианскую веру. Меняется сущность воинского подвига: доказательство своей храбрости уступает место смерти за веру: «А храбрых своих испытаем, а реку Дон кровью прольем за землю за Рускую и за веру крестьяньскую!» («Задонщина»). Стяжание славы соединяется со стремлением к святости. Особая роль отводится княжескому служению как служению миру вплоть до смерти, по определению Г.П. Федотова. Дмитрий Донской обращается к соратникам с призывом: «Братия моя, руския князи и воеводы, и бояре, гнездо есмь Владимира, князя киевскаго, иже изведе нас от страсти ельлинския. Ему же откры бог православную веру, яко же оному Стратилату, паки он же заповеда нам ту веру крепце держати и поборати по ней. Аще кто ея ради умрет, то во оном свете почиет. Но аз, брате, за веру христианскую готов есмь умрети», и воины отвечают готовностью «умрети и главы своя сложити за святыя церкви и за православную веру Христову и за твою обиду великаго князя» («Сказание о Мамаевом побоище»).
Жертвенность во имя самореализации переходит в смиренное самопожертвование. Так развивается категория жертвенности, под которой предлагается понимать совокупность представлений о жертве как жертвоприношении и жертве как самопожертвовании в развитии от этнографических и фольклорных институтов к современной культуре и литературе. Данная категория реализуется во взаимодействии ритуальных и словесных форм культуры.
В древнерусской литературе категория жертвенности наиболее полно и ярко реализуется в жанре воинской повести, развиваясь вместе с ним, раскрывая все новые стороны своего содержания, являясь основополагающей для этого жанра. Но основа традиции реализации категории жертвенности в воинской повести была заложена уже в самом начале развития воинской повести, что делает необходимым изучение отечественного перевода «Истории иудейской войны» именно в данном аспекте.
По мнению Мещерского, отечественный перевод «Войны» выполнен с таким литературным мастерством, что его можно считать оригинальным произведением отечественного переводчика, которого можно называть автором [11]. Он переработал текст, вставив в него многие добавления, сделав более выразительными, детально богатыми сцены сражений, которые играют существенную роль в развитии повествования.
В «Истории» рассказывается о восстании иудеев против римской власти, полном героизма и окончившемся трагически. Иосиф был одним из предводителей восставших, но после гибели своих войск предпочел смерти римский плен, и постепенно достиг уважения своих победителей. Он стал свидетелем падения нескольких иудейских городов и длительной и успешной осады самого Иерусалима.
В «Истории» представление о воинском подвиге как испытании мужественности и о самопожертвовании соединяются в новом ракурсе: быстро становится понятно, что восстание обречено на поражение, но иудеи отказываются сдаться и предпочитают смерть пленению, которое означает для них потерю веры, родины и храма: «Аще и беда случится нам, сладку смерть да приметь пред святыми враты. И душу свою положим ни за жены, ни за дети, но за бога и за цьркъвь».
Их сопротивление отчаяния противопоставляется римской науке войны, подчиненной жесткой дисциплине и основанной на укреплении боевого духа. Иосиф восхищается римлянами и сам старается обучить вверенное ему иудейское войско по римскому образцу. Особая роль отводится римским военачальникам Веспасиану и его сыну Титу. Позднее с Веспасианом был сравнен Александр Невский в «Житии Александра Невского».
В «Истории» рассказывается о героизме римлян и иудеев, как военачальников, так и рядовых воинов. В оппозиции двух типов мужественности на стороне римлян – знание и вера в победу, на стороне иудеев – вера отцов и стремление умереть за нее. В Масаде, одном из последних оплотов восстания, все население города-крепости (в том числе женщины и дети) отказывается сдаваться в плен и совершает массовое самоубийство по призыву своего военачальника: «Свобода есть мужеска смерть съ возлюбленными своими… Тако время и богъ посла на ны, тако римляне не хотять, но блядуть, да никто же нас не умреть пред плененимь, но потеснимся упредити упование ихь и въ веселиа место, ему же надеются обрести нашимь пленениемь, да ужасъ приимуть и подивятся нашему твердосердию!».
Восставшие становятся мучениками. Смерть для них – и очищение от грехов, в числе которых – осквернение иерусалимского храма, являющихся истинной причиной поражения и, первоначально, вторжения римлян: «Но богъ осудилъ того града за разноличныя грехы в живущих в них, и, хотя очистити святая огнемь». Это представление сродни учению о бедствиях, в том числе и нашествии врагов, как казнях божиих, подробно развитое в древнерусской литературе. Иудеи наказываются не только за отступление от веры от благочестия предков, но и, в христианском представлении, за неприятие и распятие ими Христа.
Отечественный автор воспринимает и развивает словарь соответствующей жанру воинской повести лексики, он разрабатывает воинские формулы, которые получили долгую жизнь в древнерусской литературе, развивает образы и символику воинской повести.
Но «История» не знает некоторых важных мотивов более поздней оригинальной древнерусской воинской повести. Так, она не знает мученичества за веру в ее христианском выражении, подразумевающем подражание Христу.
В древнерусской воинской повести использовались все достижения автора отечественного перевода «Истории Иудейской войны», но понимание воинского подвига приобрело новую глубину: самоотверженность иудеев соединилась с мужественной доблестью римлян, и развился новый образ воина, который соединял в себе мифологичность Девгения и богатырей и христианскую жертвенность Бориса и Глеба или святого Егория Победоносца. Благодаря этому такое естественное, гендерно определенное представление о мужчине как воине обогатилось толкованием воинского подвига как подвига христианского мученичества.
Не зря Русь быстро приняла с большим трудом давшийся Византии постулат о том, что воин, погибший на поле брани, является мучеником за Христа. Новое понимание воинского подвига оправдывает воинское служение и предоставляет ему новый статус – статус святости, что позволяет сформировать пантеон отечественных святых, основанием которого становится, наряду с монахом-подвижником, воин-мученик, в образе которого реализуется представление о княжеской и, шире, мирской святости. Новое понимание воинского подвига зиждется на представлении о вольном самопожертвовании как подражании Христу, что является новой ступенью в развитии категории жертвенности.