Немецкая колония в Кунцевском районе. Дело Фейергердов

В этом разделе речь пойдет не просто о лицах не­мецкой национальности, а об иностранцах-коммунистах. Как минимум десять имен — таков вклад Кунцевского райотдела НКВД в список членов КПГ — жертв сталинского террора, опубликованный в Германии в 1991 г.⁷⁴ Всех их в Советскую Россию, а следовательно, в Кунцево, привело революционное

⁷³ ГАРФ. 10035/1/П-8454, п-13778, п-40663, п-40664.

⁷⁴ In den Fangen des NKWD. Deutsche Opfer des
stalinistischen Terrors in der UdSSR. Berlin, 1991.

прошлое, все они после прихода Гитлера к власти ста­ли политэмигрантами.

Этот статус, дававший ранее солидные пре­имущества, с середины 1930-х гг. превратился в несмы­ваемое клеймо. Пестовавшийся правящей партией в СССР в годы нэпа культ «наших за границей», подра­зумевавший радостные встречи с зарубежными братья­ми по классу, покровительственное отношение к ним, живущим еще при капиталистах, исподволь сменил культ «чужих в нашей стране», куда чохом были запи­саны и иностранные коммунисты.

Те из них, кто до приезда в Советский Союз побы­вал в полиции или тюрьме, автоматически подозревал­ся в «вербовке классовым врагом». Сложный механизм перепроверки состава политэмиграции привел к резко­му сокращению ее рядов. Растущий разрыв между при­везенными из-за фаницы идеальными образами стра­ны социализма и советской реальностью вел иностран­цев к психологическим срывам, а порой и самоубийст­вам. Того, кто сумел вписаться в образ «советского че­ловека», ждало последнее испытание — испытание тер­рором 1937—1938 гг. Как и в сюжетах, представленных выше, здесь господствовал семейный принцип.

Самыми заметными из немецких полит-эмифантов в Кунцево бьши Луиза и Вильгельм Гад-россек. Согласно автобиофафии Вильгельм вырос в семье левых социал-демократов, в возрасте семна­дцати лет участвовал в Ноябрьской революции, поз­же являлся сотрудником военно-политического ап­парата КПГ и готовил осенью 1923 г. так называе­мый «германский Октябрь». После того, как на его след вышла полиция, он эмифировал в СССР и ра­ботал в Республике немцев Поволжья. Через три года он вернулся в Германию и до 1932 г. числился

служащим советского торгпредства, фактически вы­полняя роль связного между КПГ и Коминтерном⁷⁵.

Луиза Гадроссек также выросла в революционной атмосфере. Отец, Курт Штейнбрехер, был членом КПГ с момента основания партии, шесть ее братьев и сестер также разделяли леворадикальные взгляды. В марте 1921 г. Луиза была курьером во время коммунисти­ческого восстания в Центральной Германии, и после его разгрома несколько месяцев провела в тюрьме г. Галле. Позже товарищи по партии укрыли молодую девушку в Берлине, где она под именем Рози Штиллер начала ра­ботать в аппарате ЦК КПГ, а потом стала машинисткой в советском торгпредстве.

В 1932 г. семья Гадроссек оказалась в Кунцево, где Вильгельм получил должность технического директора игольного завода. Если не считать задержки с перево­дом в ряды ВКП(б), карьера молодого инженера скла­дывалась весьма успешно. На заводе использовалось новейшее оборудование из Германии, и Гадроссек не раз сопровождал его директора Лазарева в служебные командировки, выполняя роль советчика и переводчи­ка. Воспитывавшая маленького Гейнца Луиза пыталась играть роль хозяйки немецкой колонии на заводе, уст­раивая для соотечественников «общие завтраки». Не­смотря на образцово-показательный образ жизни по­литэмигрантов в Кунцево, отдел кадров Коминтерна неоднократно получал запросы из органов НКВД с требованием предоставить на них негативную инфор­мацию. До поры до времени давался стандартный от­вет: «компрометирующих данных не имеется».

⁷⁵ Российский государственный архив социально-политической истории (далее — РГАСПИ). 495/205/4660.

15 октября 1936 г. один из кунцевских коллег напи­сал на Вильгельма достаточно абсурдный донос. Он и не скрывал, что причиной его поступка стал разлад в от­ношениях его семьи и семьи Гадроссек. Хотя в Комин­терне письму не поверили, но отправили его в «соответ­ствующую организацию», как на жаргоне тех лет назы­вались органы госбезопасности. 11 ноября Вильгельм был арестован центральным аппаратом НКВД. В апреле 1937 г. он получил «всего» пять лет, но ровно через год в лагере Дальстроя вновь попал в поле зрения каратель­ных органов и был расстрелян.

После ареста мужа вокруг Луизы образовался ва­куум. Никто из старых знакомых не хотел навлекать на себя подозрения, общаясь с подозрительной ино­странкой. Данные из райотдела НКВД использовала местная пресса, нагнетавшая атмосферу всеобщей по­дозрительности. Районная газета «Большевик» под­черкивала в передовой статье: «Оторвавшись от пар­тийной организации, обманывая и лицемеря, Лазарев был окружен подхалимами, угодливо обделывавшими любые грязные делишки. В этой атмосфере долгое время орудовали враги, в частности, германский шпи­он Гидросек, бывший одним из приближенных Лаза­рева»⁷⁶.

Колония немецких коммунистов в Кунцево с каж­дым днем уменьшалась. Луиза Гадроссек попала в зда­ние райотдела на улице Загорского 25 октября 1937 г. Еще при аресте Вильгельма был конфискован и бес­следно пропал немецкий мотоцикл. Когда арестовывали Луизу, исчезло и остальное имущество, привезенное из

⁷⁶ Передовая статья «Правдивость и честность» // Боль­шевик. 1937. 8 июня.

Германии. Попытки найти следы утраченного в 1950-е гг. завершились ничем. Допрошенный спустя двадцать лет работник Кунцевского райотдела Ефремов пояснил, что «опись и сдача имущества арестованных в госфонд со­трудниками райотдела производилась самостоятельно»⁷⁷. Однако ни в одном из следственных дел кунцевских жертв не имеется соответствующих бумаг. Документы же районного финотдела, которые могли бы пролить свет на судьбу имущества репрессированных, были уничто­жены в годы войны.

Еще большим ударом, чем потеря свободы, стало для Луизы Гадроссек насильственное расставание с сыном. Десятилетний мальчик был направлен в Дани­ловский приемник, куда свозили детей «врагов наро­да». Это единственный подобный случай а практике Кунцевского райотдела НКВД. Обычно, чтобы избе­гать лишних хлопот, детей оставляли родственникам, благо, в деревнях их хватало. Сыну Луизы и Виль­гельма дали русские имя и фамилию, правда, созвуч­ные истинным. После стандартного следствия с вы­мышленным протоколом дело Луизы отправили на Особое совещание НКВД. 10 лет, полученные якобы за контрреволюционную агитацию среди жителей Кунцево, звучали прямым издевательством — даже из лагеря она могла писать заявления Ежову и Вышин­скому только на немецком языке

Подбор остальных кандидатов в «группу Гадроссе-ка» производился по остаточному принципу уже после того, как Луиза была осуждена. В январе 1938 г. были арестованы латыш Карл Бурхард, немки Эрика Гюб­нер, Татьяна Зоммерфельд и ее отец. Сохранившая не­мецкое фажданство Маргарита Гюнтер отделалась дос-

⁷⁷ ГАРФ. 10035/1/65924. 178

таточно легко — с нее была взята только подписка о невыезде. После полуторагодового разбирательства об­винения со скромной парикмахерши были сняты об­винения в шпионаже.

А вот Вильгельма Штейница (подлинное имя Ар­тур Ковалевский) германское гражданство не спасло от расстрела. Член КПГ с 1920 г., он состоял в Союзе красных фронтовиков, на деле являясь функционером военизированной организации партии. В ночь под но­вый 1932 год Штейницу удалась дерзкая операция: со склада в местечке Тросдорф под Кельном им было похищено около 200 килограммов динамита, более 8 тыс. детонаторов и бикфордов шнур. Взрывчатка понадобилась бы коммунистам в ходе готовившегося вооруженного восстания («половину я отправил в Берлин, а часть раздал в местных организациях», ут­верждал в ходе следствия Штейниц), но вместо него в Германии к власти пришел фашизм.

Штейниц и его помощник Петер Цирт сразу же после проведения «экспроприации» перешли на неле­гальное положение и в мае 1933 г. были переправлены партией в СССР⁷⁸. Оба обосновались в Кунцево и на­чали работать на игольном заводе. Отношения Штей­ница с немецкими товарищами и заводской админи­страцией сразу же испортились. Он постоянно жало­вался на маленькую зарплату и «добровольные» побо­ры, а в мае 1935 г. отказался подписываться на оче­редной заем в размере месячного заработка и уволил­ся. Согласно сообщению Гадроссека в представитель­ство КПГ, Штейниц «повел себя не как коммунист» и «дезертировал с завода». Тем не менее немецкая пар-

⁷⁸ РГАСПИ. 495/205/4644, 4646.

тия выхлопотала заслуженному боевику через МОПР персональную пенсию.

Внутренний разлад в душе Штейница нарастал — вначале от него уехала жена Кристина, вернувшись к детям в Германию. Немецкий коммунист отказался принять советское гражданство и стал искать забытья в вине, его несколько раз задерживали в пьяном виде кунцевские милиционеры. После того, руководству КПГ как стало известно о его попытках выехать в США, он был исключен из партии.

Петля вокруг Штейница затягивалась постепенно — уже в апреле 1937 г. был арестован весь круг его русских знакомых — сестры Михайловы, Г.Н. Белоусов. От них был получен необходимый «компромат». Но для того, чтобы арестовать иностранного подданного, требовалась санкция вышестоящих инстанций. Появление приказа НКВД № 00439, подразумевавшего арест всех герман­ских граждан, работавших на оборонных заводах, развя­зало руки сотрудникам Кунцевского райотдела. Чтобы попасть в рамки приказа, Штейниц был определен гла­вой мифической шпионской сети на заводе № 46, где он никогда не работал.

Тот факт, что Вильгельм Штейниц проживал в СССР под вымышленным именем, избавил каратель­ные органы от отношения к нему как к иностранному подданному. Германское посольство вряд ли бы на­шло его следы, а тем более заступилось за человека с такой биографией. На родине Артура Ковалевского ждало гестапо и концентрационный лагерь. Из Кун­цево Вильгельм Штейниц был отправлен на расстрел в Бутово.

В его группу были включены коммунистические эмигранты из Германии Фридрих Гриче и Эрнст Мей-

ер. Последний жил в одной квартире со Штейницем и, вероятно, по его совету накануне ареста забрал из милиции заявление о переходе в гражданство СССР. На допросе он так объяснил мотив своего поступка: «Во-первых, у меня в Германию 17 июля 1937 г. уеха­ла жена, я не хотел жить без нее, и во-вторых я знал, что меня все равно здесь должны арестовать». Посе­щение посольства обернулось немедленным арестом, следствием, которое вел третий отдел УНКВД МО, и приговором к высшей мере наказания.

В группе Штейница оказались также Карл и Гер­труда Гефлих — оппоненты семьи Гадроссеков в борьбе за неформальное лидерство над кунцевской колонией немцев. Карл (подлинное имя Георг Хелеи) был одним из ведущих деятелей Венгерской революции 1919 г., возглавляя Военно-революционный трибунал в Буда­пеште. После разгрома Венгерской советской респуб­лики он бежал в Германию, отвечал в центральном ап­парате КПГ за финансирование газетных издательств. Позже Карл и Гертруда Гефлих работали в советской школе в Берлине, в марте 1933 г. эмигрировали в СССР⁷⁹.

Уже после ареста Карла Гефлиха за него поручил­ся Вальтер Дитбендер, секретарь комиссии КПГ по переводу эмигрантов в ВКП(б). Такое в 1937 г. случа­лось крайне редко, обычно от арестованного органами НКВД открещивались даже близкие друзья. Мужество Дитбендера, поставившего под сомнение тезис о том, что «чекисты не ошибаются», достойно всяческого уважения. Вскоре арестуют его самого, и на допросах

РГАСПИ. 495/205/4651, 4652.

всплывут факты тесного сотрудничества его комиссии с органами государственной безопасности⁸⁰.

Младший товарищ и подельник Штейница в кра­же взрывчатки также сменил фамилию, став Петером Функом. В отличие от строптивого функционера во­енного аппарата КПГ он нашел свое место в кунцев­ской жизни. На игольном заводе Функ-Цирт был в передовиках и в ноябре 1935 г. получил советское гражданство. За год до этого из Германии приехала его жена Кэти Лоршейд, которой после прихода на­цистов к власти пришлось провести несколько меся­цев в концлагере⁸¹. В 1936 у молодой семьи родилась дочь Татьяна. В личном деле Цирта-Функа, которое велось в московском представительстве германской компартии, нет ни одной негативной строчки. Навер­ное, поэтому обвинительное заключение по его делу ограничилось «контактами с арестованными шпиона­ми». Однако и этого оказалось достаточно для рас-стрельного приговора.

Вторым после Игольного завода местом сосредо­точения немецких политэмигрантов в Кунцевском районе был «пункт номер один отдела международной связи Коминтерна», находившийся неподалеку от де­ревни Суково. Здесь проживали тайные курьеры зару­бежных компартий, проходило их обучение и конспи-

⁸⁰ Miiller R. «Wir kommen alle dran». Sauberungen unter den
deutschen Politemigranten in der Sowjetunion (1934—1938) //
Terror. Stalinistische ParteisSuberungen 1936—1953. Padeborn
u.a., 1998. S. 125.

⁸¹ К.Лоршейд была арестована в феврале 1938 г. и приго­
ворена к восьми годам заключения. Подробнее о ее даль­
нейшей судьбе см.: Stark M. «Ich muss sagen, wie es war».
Deutsche Frauen des GULag. Berlin, 1999. S. 256—257.

ративные встречи с руководителями Исполкома Ко­минтерна (ИККИ). Попутно «пункт номер один» ис­пользовался для летнего отдыха коминтерновцев, а также для обеспечения столовой ИККИ свежими про­дуктами. Он был создан в 1932 г., когда из-за продо­вольственных трудностей аппарат Коминтерна откре­пили от Инснаба⁸² и ее руководителям всерьез при­шлось заниматься легальным «самоснабжением» вплоть до создания собственной свинофермы⁸³.

История этого подсобного хозяйства, проходив­шего по документам как «дом отдыха Кунцево», имеет непосредственное отношение к теме книги и заслужи­вает нескольких слов. Его первым директором стал немец Адольф Штанге. Он попал в Россию военнопленным, с конца 1918 г. работал в Немецком совете рабочих и солдатских депутатов, взявшем на себя функции посольства Германии в столице Советской России. После того, как посольское здание в Денежном переулке досталось Коминтерну, Штанге стал курьером этой организации.

Посланный в начале 1920-х гг. с агитотрядом ИККИ в деревню, он присмотрел себе живописное место неподалеку от станции Немчиновка. Сельсовет вьщелил ему землю и сторожку во владениях бывшего суковского помещика. Немецкий поселенец наладил образцовое хозяйство, стал разводить цветы и клубни­ку. Он продолжал играть роль просветителя и агитато­ра, вызывая зависть и недоброжелательство односель-

⁸² «Иностранное снабжение» — организация, занимав­
шаяся обеспечением продуктами дипломатических миссий в
Москве.

⁸³ РГАСПИ. 495/7/24. Л. 1, 9.

чан. В деревне поговаривали: «Появился новоявлен­ный помещик, да еще и из Коминтерна».

Сдача сторожки на лето дачникам, молоко и яго­ды, которые Штанге возил и продавал прямо в здании Коминтерна, не могли пройти бесследно. В 1929 г. при партийной чистке коллеги потребовали его ис­ключения из ВКП(б) как спекулянта. Спасло Штанге заступничество секретаря Исполкома Коминтерна финна Отто Куусинена. Как замечает в своих мемуа­рах жена последнего, «защищая немецкого коммуни­ста, Отто ничем не рисковал. И потом, он любил клубнику...»⁸⁴.

Выговор, полученный Штанге за «хозяйственное обрастание», оказался только первым звеном в цепи неприятностей. Решающий удар по его «фермерскому хозяйству» (так в материалах чистки) нанесла коллек­тивизация. Чтобы не потерять хозяйство, Штанге придумал гениальную комбинацию — он сдал его... в Коминтерн, получив солидную компенсацию и став директором «подсобного хозяйства».

Четыре гектара земли и помещичья усадьба, ставшая домом отдыха для 30 человек, не решили проблемы обеспечения продовольствием и организа­ции летнего отдыха коминтерновцев. Зато они стали предметом подробного разбирательства в ходе сле­дующей партийной чистки осенью 1933 г. Штанге был обвинен в бесхозяйственности и взятках, которые он давал руководителям местного колхоза овсом и кар­тошкой. Больше всех товарищей по партии возмущало

⁸⁴ Куусинен А. Господь низвергает своих ангелов. Петро­заводск, 1991. С. 46.

то, что им приходилось самим выезжать в Немчинов-ку для прополки сорняков.

Присутствовавший на заседании член ЦКК ВКП(б) А.А. Сольц, одна из весьма заметных фигур в иерархии большевизма, вынес приговор: «Он живет в вашем "имении" и одновременно вы позволяете ему развивать свое хозяйство. В таких условиях оно обязательно долж­но стать кулацким»⁸⁵. Под грузом политических обвине­ний Штанге вернулся на работу в ИККИ. Вместо собст­венного дома он получил от кунцевских властей угол в Немчиновке, где ютился с женой и шестью дочерьми. В августе 1937 г. его уволили по сокращению штатов. По­сле ареста в январе 1938 г. работники Кунцевского рай­отдела НКВД определили Адольфа Штанге в одну шпи­онскую группу с российскими немцами, даже не дове­рив поста ее руководителя.

Наследником Штанге на посту директора коминтерновской дачи стал еще один немец, Артур Гольке. В 1920-е гг. он являлся членом ЦК КПГ и ведал партийными финансами. Будучи депутатом прусского ландтага, Гольке прославился потасовками в его стенах с представителями правых партий. Оказавшись в результате внутрипартийных коллизий вне руководства КПГ и эмигрировав в Советский Союз, Гольке по протекции руководителя отдела международной связи ИККИ Я. Абрамова-Мирова получил этот хозяйственный пост. Повальные аресты сотрудников ОМСа привели к увольнению Гольке из аппарата Коминтерна за «связь с врагами народа».

Аналогичное обвинение становилось прелюдией к аресту многих политэмигрантов, оказавшихся в 1937 г. в Советском Союзе. Наивно пытаясь «пересидеть»

⁸⁵ РГАСПИ. 495/205/11788. Л. 25.

волну репрессий, они уезжали из столицы в подмос­ковные деревни или на ударные стройки, но и там их настигали репрессии. При доме отдыха Коминтерна, переименованном в «пункт связи № 1», образовалась целая колония немецких эмигрантов, существовавшая независимо от кунцевской. Помимо Гольке там про­живали Инга Фелькер, сестры Берта и Лидия Фейер-герд, там же работал их брат Александр.

Трагическая история шести братьев и сестер Фей-ергерд, с начала 1920-х гг. работавших в Берлине на советское посольство, а затем на Коминтерн и развед­ку, эмигрировавших после прихода Гитлера к власти в СССР и ставших жертвами сталинского террора, за­служивает особого внимания. Семья проживала в Ки­шиневе и в начале мировой войны мужчины бьши ин­тернированы. После подписания Брестского мира один за другим они смогли вернуться в Германию.

Старший из братьев, Фриц, в декабре 1918 г. по рекомендации одного из лидеров группы «Спартак» Л. Иогихеса стал курьером советских эмиссаров, при­бывших в Берлин для помощи германской революции. Позже он основал магазин по продаже электротова­ров, служивший одной из самых надежных явок КПГ⁸⁶. В берлинском аппарате Имперского комиссара по наблюдению за общественным порядком имелись данные на всех представителей семьи Фейергерд.

Особый интерес германской контрразведки вызы­вали Фриц, ставший секретарем советского полпреда в Берлине Н.Н. Крестинского и его двоюродный брат Пауль, работавший дипкурьером и перевозивший ценности для финансирования коммунистической пропаганды. Так, согласно донесению от 23 июля

⁸⁶ РГАСПИ. 495/205/3163. Л. 1. 186

1927 г., он привез из Москвы коробку с бриллиантами общей стоимостью 2 млн марок⁸⁷. Вильгельм Фейер-герд оказался в годы гражданской войны в России и был мобилизован в армию Деникина. Через Турцию он пробрался в Берлин, где поступил на службу в со­ветское посольство. Там же его братья Франц и Алек­сандр работали шоферами, а сестра Берта — машини­сткой.

Первым из семьи был репрессирован старший, Фриц, работавший в Разведывательном управлении Красной Армии. Он был арестован 13 августа 1937 г. в рамках подготовки «антикоминтерновского дела», ко­торое планировалось на роль четвертого показательно­го процесса. 5 ноября, через неделю после расстрела Фрица, арестовали Пауля. Его судила Военная колле­гия Верховного суда, и он, как и все приговоренные этой инстанцией к смертной казни, был погребен на территории бывшей дачи Ягоды⁸⁸. Это место находи­лось совсем недалеко от Бутовского полигона, где 28 мая 1938 г. расстреляли Вильгельма Фейергерда⁸⁹.

Остававшиеся к этому моменту в живых три пред­ставителя семьи Фейергерд уже стали подследствен­ными Кунцевского райотдела НКВД. После смерти отца семейства в 1935 г. мать Розина Этингер с двумя дочерьми перебралась из Берлина в Москву. Через ме­сяц после приезда она умерла, и Берта приняла на се­бя роль главы семейства. Она устроилась работать в службу связи Коминтерна, Лидия продолжала учебу.

⁸⁷ Российский государственный архив военной истории,
772/1/10. Л. 16; 772/1/19. Л. 101.

⁸⁸ Расстрельные списки. Москва, 1937—1941. «Комму­
нарка», Бутово. Книга памяти жертв политических репрес­
сий. М., 2000. С. 416.

89 ГАРФ. 10035/2/24455.

Найти жилье в столице было очень трудно, и женщин поселили на коминтерновской даче. Проживание в подмосковной деревне, особенно зимой, явно не вы­держивало сравнений с былой берлинской жизнью. Следующим ударом судьбы стал арест братьев и увольнение из аппарата ИККИ. Оказавшись в безвы­ходной ситуации, Берта решилась на отчаянный шаг — отправилась за визой в германское посольство.

На следующий день, 26 января 1938 г., ее аресто­вали. Заодно районные оперативники прихватили и младшую сестру. Хотя их везли в Кунцево в одном «воронке», в следственном деле у Лидии появилась запись, что она арестована по показаниям своей старшей сестры. У запуганных женщин удалось без труда получить признания в шпионской деятельности. О том, как конструировались подобные обвинения, свидетельствует следующий отрывок из допроса одной из сестер:

«Вопрос: Проживая при деревне Суково, знали ли Вы, что там находится аэродром (речь идет об аэро­порте, получившем позже более благозвучное назва­ние Внуковский. — А.В.)?

Ответ: Проживая при деревне Суково, я знала, что там находится аэродром и видела, что там спуска­лись аэропланы и находились палатки.

Вопрос: Были ли Вы когда на территории аэро­дрома и зачем?

Ответ: На территорию аэродрома при деревне Су­ково я никогда и ни за чем ни ходила.

Вопрос: Следствием установлено, что Вы часто гуляли по территории, расположенной возле Суков-ского аэродрома. С кем Вы гуляли и цель Ваших про­гулок?

Ответ: Да, действительно, по территории возле Суковского аэродрома я часто гуляла в свободное время и в выходные дни со своей сестрой Фейергерд Бертой Карловной, а также с братьями — Алексан­дром, Вильгельмом, Фридрихом, с их женами и деть­ми... Целью было хорошо провести время, так как ме­сто там дачное»⁹⁰.

Из этого диалога было скроено обвинение, доста­точное для передачи дела во внесудебные органы — сестры прогуливались по лесу и попутно заводили знакомства с летным составом, выпытывая у юных и неопытных «учлетов» секретные сведения. Показания Берты и Лидии должны были породить цепную реак­цию арестов всех тех, с кем они были знакомы и кто по анкетным данным подходил на роль «врага наро­да». Главную роль отвели Артуру Гольке. В ночь на 14 марта 1938 г., когда были получены первые при­знания от Сергея Муратова, Кунцевский райотдел НКВД провел операцию по «обезвреживанию шпион­ской националистической группы», куда помимо без­работного к тому времени Гольке вошли шофер Алек­сандр Фейергерд, пенсионеры, два повара, бухгалтер «Главсахара» и пожарник — всего восемь человек, немцы, поляки и латыши.

Согласно протоколам допросов, через шофера шла в Берлин «информация о состоянии шоссейных дорог Московской области», повара должны были в момент начала войны спровоцировать антисоветское восстание своих клиентов (очевидно, резко уменьшив вложение продуктов в готовившиеся ими блюда), ну а работник сахарного фронта уже в мирное время сис­тематически дезорганизовывал снабжение столицы.

⁹⁰ Копия допроса Лидии Фейергерд находится в следст­венном деле ее сестры (ГАРФ. 10035/1/23478).

Все это можно было бы свести к дурному анекдоту, если бы следствием подобных самооговоров не оказы­вался приговор к высшей мере наказания.

Тяжелей всего приходилось кунцевским следова­телям при подготовке протоколов допросов пенсионе­ров, домохозяек и безработных. Один из образцов их «творчества» сохранился в следственном деле поляка В.В. Колбута, за недостатком немцев записанного в состав группы Гольке: «Я, будучи хорошо знаком с Кунцевским районом и имея много свободного вре­мени, т.к. нигде не работал, имел возможность делать продолжительные прогулки, а поэтому узнавал в это время о состоянии шоссейных дорог района, распо­ложении важных объектов для обороны и эти сведе­ния мною передавались Александру Фейергерду. По­лучив от него сорные семена трав, я их рассыпал на колхозные поля, тем самым снижался урожай и сея­лось недовольство среди колхозников»⁹¹.

В отличие от большинства «шпионских дел» в Кунцевский райотдел НКВД было вызваны несколько рабочих «пункта номер один» для дачи показаний против Гольке. Они так и не смогли привести приме­ров шпионской деятельности своего начальника, под­писав придуманную следователем формулировку о том, что Гольке «насаждал фашистскую систему управления хозяйством», «с презрением относился к русским рабочим и умышленно не изучал русский язык». Пожалуй, искренним было лишь заявление свидетелей, что немец отбирал у них на проходной спиртное, а изрядно выпивших сажал на ночь в под­вал для протрезвления⁹².

91 ГАРФ. 10035/1/П-21602.

92 ГАРФ. 10035/1/П-23556.

Главным аргументом обвинения по делу Гольке было его знакомство с Б.Н. Мельниковым (Мюлле­ром), расстрелянным в 1937 г. сотрудником ОМС ИККИ. Нити шпионских заговоров, которые изобре­тали в то время и на Лубянке, и в низовых структурах НКВД, вели, как правило, в тупик. Недоступными для следствия «резидентами» могли быть либо вернувшие­ся на родину иностранные специалисты, либо пользо­вавшиеся дипломатическим иммунитетом сотрудники посольств, либо уже казненные жертвы террора. Тем самым исключалась возможность проверки этих дел, очевидные пробелы в которых объяснялись объектив­ными обстоятельствами. В августе 1938 г. трое членов «группы Гольке» были расстреляны, остальные были отправлены в лагеря.

Чтобы завершить историю семьи Фейергерд, сле­дует сказать о единственном выжившем из шести братьев и сестер — Франце. Ему «повезло» — он рабо­тал в советском посольстве в Вене и после присоеди­нения Австрии к «третьему рейху» попал в концлагерь Равенсбрюк. Вопрос о том, почему Франц Фейергерд не сумел своевременно выехать в Советский Союз, ос­тается открытым — быть может, он какими-то путями узнал о трагической судьбе своих родных и не захотел ее повторять. Ему удалось выжить в нацистском конц­лагере, и в 1950-е гг. он работал дипломатическим курьером ГДР⁹³.

⁹³ Устное сообщение его дочери Веры Фейергерд, Бер­лин, июнь 1997.