Антисоветский заговор главы советской власти. Дело Муралова

Председателем Кунцевского райисполкома с 1933 г. являлся Сергей Константинович Муралов, безупречная биография которого не раз выручала ее хозяина во время кампаний «самокритики» и вызовов на ковер к начальству. Потомственный рабочий, Му­ралов прошел всю гражданскую войну, служил комис­саром полка в Первой конной армии, был награжден орденом Красного Знамени за участие в подавлении Кронштадтского мятежа. Пожалуй, единственным ми­нусом его дальнейшей карьеры на двадцатом году со­ветской власти было наличие знаменитого однофа­мильца Николая Муралова, одного из самых верных соратников Троцкого.

Чтобы обезопасить себя от недоброжелателей, Муралов поддерживал приятельские отношения с на­чальником райотдела НКВД Багликовым, оказывая ему разного рода услуги. Однако тот был смещен со своего поста, и «нужное знакомство» не принесло ожидаемых плодов. Тучи над главой советской власти в Кунцевском районе стали сгущаться весной 1937 г., когда бывший командир его полка вдруг вспомнил, что комиссар Муралов в 1923 г. проявлял троцкист­ские колебания. Что заставило человека, проживавше­го в Иркутской области, спустя столько лет взяться за перо и сочинить донос в Комиссию партийного кон­троля при ЦК ВКП(б), остается загадкой. Эта бумага стала первой в объемистом деле, ставшем результатом секретного разбирательства — пока в райкоме партии. Собранный компромат был спрятан под сукно, чтобы в нужный момент продемонстрировать бдительность районной номенклатуры.

¹⁶¹

Момент не заставил себя ждать. Муралов вступил в затяжной конфликт со столичной бюрократией — руководителями областного земельного отдела, ведав­шего вопросами сельского хозяйства, и явно переоце­нил свои силы. Приехавшая в район комиссия первым делом обратила внимание на «засоренность руководя­щего звена социально чуждым элементом», которая и стала первопричиной всех кунцевских бед — сниже­ния урожайности, падежа скота и даже «вредительско­го севооборота». Выводы комиссии вели из области аграрной в уголовную: «В Кунцевском районе прово­дилось организованное вредительство, направленное на развал колхозов. Необходимо передать материал следственным органам для привлечения виновных к ответственности»⁶⁴.

В СССР и тогда, и позже, партийный комитет яв­лялся отцом всех побед, а райисполком нес ответст­венность за все огрехи и проблемы будничной жизни. Его председатель и был снят со своего поста в первую очередь. Апелляции к московскому комитету ВКП(б) завершились приемом у секретаря, где, как вспоминал впоследствии Муралов, «я получил классический от­вет: "Покойников обратно в дом не несут"». После­дующие события прояснили скрытый смысл этих слов.

Последний звонок прозвучал в декабре 1937 г., когда был арестован председатель Мособлисполкома Н.А. Филатов. Все его подчиненные автоматически попадали под подозрение в «связи с врагом народа». Областная прокуратура получила из райкома ВКП(б) пухлое дело на Муралова, содержавшее в себе троякое обвинение: троцкистские колебания в 1923 году, за-

⁶⁴ Из дела С.К. Муралова (ГАРФ. 10035/1/п-25777). 162

жим колхозной демократии и бытовое разложение. Каждого из этих пунктов хватило бы в ту пору для ареста. Но боевая биография в последний раз выручи­ла бывшего комиссара Первой конной: он получил назначение на крупный директорский пост в Ленин­град. Как оказалось, ненадолго. С конца января 1938 г. начались аресты в Кунцевском райземотделе, где еще не так давно сам Муралов проводил кадровую чистку. Лучшего кандидата на роль руководителя контрреволюционного заговора в масштабах района трудно было найти.

Приехав к семье на выходные, 11 марта Муралов был арестован прямо на Ленинградском вокзале. Род­ные были в полном неведении относительно его судь­бы до тех пор, пока к ним с обыском не явился лично Каретников. Жена Муралова Екатерина Степановна так описывала обстоятельства этого обыска в заявле­нии на имя наркома внутренних дел:

«При обыске абсолютно ничего компрометирую­щего моего мужа не найдено. По окончании обыска тов. Каретников при мне позвонил по телефону и со­общил, что ничего не нашел. Тут же тов. Каретников меня предупредил, переходите с сыном в одну комна­ту, так как остальные две комнаты у вас наверное за­берут и тут же их запечатал. Через день при беседе тов. Каретников сказал, что дело Муралова плохо, а вы ищите работу». Запоздалый обыск был связан с тем, что арестованный отказывался давать показания и упоминание в ходе допроса о печальной участи се­мьи, снабженное несколькими личными деталями, могло побудить его к «сотрудничеству со следствием». Каретников изъял документы и личную переписку Муралова, а также орден Красного Знамени. Впослед-

ствии выяснилось, что орден не был сдан на хранение в райотдел, а попросту присвоен.

В своем первом заявлении на имя Ежова (а всего их будет написано несколько десятков) через неделю после ареста мужа Екатерина Степановна подчеркива­ла: «Я пишу Вам не как жена, а как Советская граж­данка и заявляю, что у меня хватило бы мужества со­общить НКВД, если бы на протяжении двадцати лет совместной жизни я заметила что-либо антипартийное за своим мужем». Общественная атмосфера тех лет не позволяет усомниться в искренности этого крика души.

Сам Муралов первые дни находился в камере предварительного заключения при райотделе. Состоя­ние шока, охватывавшее в момент ареста человека, убежденного в своей невиновности, невозможно пере­дать словами. Именно поэтому «свеженького» обви­няемого сразу же вели на допрос, чтобы добиться нужных признаний. Первые признания от Муралова были получены 14 марта, на третий день после ареста.

Вернувшись живым после восьми лет лагерей на Колыме, он продолжал наивно верить в то, что все произошедшее было всего лишь местным извращени­ем генеральной линии партии. В одном из писем Сталину Муралов писал: «Я считаю себя виновным в том, что я, пробывший в рядах ВКП(б) 20 лет, прошедший большую боевую школу, оказался слабохарактерным и податливым на физическую силу и уловки следователей, которые заставили меня подписать самую мерзкую клевету на себя заявлением: "если ты любишь партию, то должен подписать этот протокол следствия", "такого рода признания сейчас нужны нашей стране"».

Протокол первого допроса Муралова начинался вопросом, который являлся фирменным знаком кун-

невских палачей и задавался всем без исключения арестованным: «Ваши политические взгляды?» Столь же стандартно выглядел в каждом случае и прото­кольный ответ: «Мои политические взгляды на суще­ствующий строй и партию отрицательные». Далее на­чинался индивидуальный подход — в деле Муралова можно прочитать следующее: «Политику ВКП(б) я еще с 1923 г. идейно не разделял, а стоял на точке зрения платформы право-троцкистских элементов (Бухарина, Рыкова, Троцкого), но формально маски­руясь членом партии, занимал в ней двурушническо-предательскую политику».

Фактические несуразности, здесь также очевидны, как и их источник. 13 марта 1938 г. завершился третий показательный процесс, на котором бывшие лидеры «правого уклона» во главе с Бухариным были занесе­ны в разряд приспешников Троцкого. Откуда было знать следователю районного звена, воспитанному на «Кратком курсе истории ВКП(б)», что в двадцатые го­ды Бухарин и Троцкий являлись наиболее неприми­римыми оппонентами во внутрипартийной борьбе!

Дальнейший разворот дела Муралова подсказали передовицы «Правды». Среди приговоренных к рас­стрелу в ходе третьего показательного процесса нахо­дился и бывший нарком земледелия М.А. Чернов, ко­торому инкриминировалось вредительство в сфере сельского хозяйства, вплоть до засевания полей сор­няками. Приговор был опубликован в газетах в тот день, когда Муралова заставили подписать первый протокол. Сотрудникам госбезопасности сельского района аграрные проблемы были весьма близки, и следствие направилось по этому пути.

И здесь неоценимую помощь им оказала райко-мовская папка с компроматом на Муралова, приоб-

щенная к делу 15 марта. Значительную часть ее объе­ма составляли регулярные доносы воистину гоголев­ского персонажа — мелкого чиновника в ранге ин­спектора районного управления народнохозяйственно­го учета по фамилии Гоголь. В своем роде это был тоже большой писатель. Начав «сигнализировать» в райком, он быстро разобрался в том, кому нужны все нараставшие разоблачения вредителей. Рукоданову пришлось попотеть над таблицами и расчетами добро­вольного помощника, над процентами бескоровности и осемененности. Вывод был задан заранее — прита­ившиеся враги подорвали сельское хозяйство района и поставили под угрозу снабжение продуктами столицы. Оставалось лишь подобрать «кадровый состав» вреди­тельской организации и распределить роли между ее членами.

Сценарий, озаглавленный как «показания Мура-лова 14—26 марта 1938 г.» и сохранившийся в не­скольких десятках дел, выглядел следующим образом. Связанный с областным звеном всесоюзного «право-троцкистского центра», Муралов возглавлял подполь­щиков в масштабах вверенного ему района, создав «разветвленную контрреволюционнную вредительскую организацию с охватом всех отраслей народного хо­зяйства». Местные подгруппы возглавлялись аресто­ванными представителями номенклатуры. Так, в де­ревнях Ромашково и Каменная Плотина это были председатели колхозов, в Рассказово, Одинцово и Мневниках — руководители сельских и поселковых советов.

Наряду с ними существовали и отраслевые груп­пы, так или иначе связанные с сельским хозяйством. Сюда были включены работники Машинно-трак­торной станции, земельного отдела райисполкома,

районные уполномоченные центральных ведомств по статистике, заготовкам и т.п. Особую группу образо­вывали кунцевские ветеринарные врачи, арестованные почти поголовно. Кризисное состояние животновод­ства после коллективизации давало огромный матери­ал для обвинения их во вредительстве. Рукоданов и его подручные рисовали страшные картины: «быки-производители держались на привязи, занимались онанизмом и быстро изнашивались», в то время как яловость коров в районе достигла 30%⁶⁵. Главное об­винение заключалось в том, что врачи-вредители соз­нательно заражали колхозные стада ящуром. На новом этапе следствия весной 1939 г. выяснилось, что быков и нельзя было выпускать в стадо, а искусственное ин­фицирование являлось обычным приемом ветеринар­ной практики. Однако никто из врачей и зоотехников Кунцевского района так и не был реабилитирован.

Сложнее обстояло дело с бывшими членами «контрреволюционных партий» преклонного возраста, арестованных лишь в марте в ходе «последнего призы­вы». Их подтягивание к заговору «правых» позволяло Рукоданову создать необходимую обвинительную базу. С этой целью в конспекте показаний Муралова поя­вилась следующая фраза: «Областная тройка правых в своих директивах о расширении и укреплении контр­революционных организаций на местах постановила не замыкаться только кадрами правых, а расширять состав организации за счет эсеровских, меньшевист­ских и других враждебных элементов, стараясь их не только сохранять, но и продвигать в советский аппа­рат». Далее следовало перечисление имен, которые в

⁶⁵ ГАРФ. 10035/1/П-44002.

свою очередь становились лидерами районных коми­тетов «контрреволюционных партий».

В попытках придать заговору «правых» внешнюю правдоподобность кунцевские следователи переходили фаницы разумного. Так, один из арестованных высту­пал в качестве «учетчика террористической организа­ции», что, вероятно, должно было подразумевать учет ликвидированных руководителей партии и правитель­ства. Алфавитный список пунктов, описывающих на­правления подрывной деятельности фуппы Муралова, заканчивался на букве «р», поражая своим всеохваты­вающим характером. Реализация даже нескольких пунктов контрреволюционной профаммы фозила пре­вратить жизнь мирных жителей Кунцево в сущий ад.

Следствие в отношении мураловцев не удалось втиснуть в рамки «массовых операций», и оно про­должалось еще в течение года. Смертных приговоров здесь не выносилось, но в отличие от операций по «националам» смена Ежова Берией не привела даже к робким попыткам реабилитации невинных людей. В январе 1939 г. бывший руководитель Кунцевского райотдела НКВД Багликов был арестован среди про­чего за «связь с врагом народа Мураловым»⁶⁶. По­следнего все еще держали «про запас», на случай но­вой волны репрессий. После интенсивной обработки в марте бывшего председателя райисполкома не вызы­вали на допросы в течении последующих девяти ме­сяцев. Лишь 29 мая 1939 г. он получил по приговору Особого совещания при НКВД от восемь лет лагерей.

66 гарф. Ю035/1/П-7698. 168