Вода вместо нефти 50 страница

— Алекс…— закатила глаза Эйидль, понимая, что друг поторопился с произнесением этого имени.

— Этого наглеца?! Этого насильника?! Да я к нему никогда в жизни больше не подойду! За все мои двести восемьдесят лет жизни я не встречала таких наглецов, таких бесцеремонных, таких…!

— Теперь не остановишь,— вздохнула исландка, приблизившись к Алексу, ожидая, пока фея извергнет все свои проклятия в сторону Хелфера.— Это у нее такая манера признаваться в любви.

— Любви?!— возмущению Кляйн не было предела, казалось, что она сейчас лопнет от негодования.— Да ни за что!

— Почему она его так не любит?— с любопытством спросил Алекс.

— Потому что он очень ей нравится! А еще он посмел публично ее изнасиловать…

— Что?— от изумления поднял брови парень, пытаясь не обращать внимания на проклятия, которые новым потоком полились из фейки.

— Он ее поцеловал, и она не может его простить за то, что ей понравилось,— рассмеялась Эйидль.

— Понравилось?! Мне?!— задохнулась от негодования Кляйн.

— Конечно, иначе ты бы так яро не выражала свои эмоции, пытаясь всем нам доказать, что это вовсе не так,— хмыкнула исландка, и добилась необходимого ей эффекта: фея насупилась и замолчала, застыв в воздухе.— А теперь тебе нужно найти Хелфера и узнать у него, что с Марией.

— Ни за что! К тому же я и так знаю, что с ней, об этом говорят все феи.

— И что они говорят?

— Что Ящер чуть не умер по ее вине, вот она и переживает,— пожала плечиками Кляйн.

Алекс и Эйидль переглянулись.

— А почему все феи говорят об этом?

— Ну, все делают ставки, кто станет руководить Драконами,— тихо поделилась сплетней фея.— Может, Драконы вообще перестанут существовать.

— Ну, вот еще!— возмутился Алекс.

— Ну, мы тоже надеемся, что это не так,— прошептала Кляйн.

— Почему? Вы же боитесь нас,— недоуменно спросила Эйидль.

— Да, боимся,— фея приблизилась к ребятам и огляделась, словно собиралась раскрыть самую страшную тайну.— Но феи Драконов говорят, что из уст уста в нашем роде передавались слова наших предков о том, что если не станет Драконов, то Тьма придет в Дурмстранг, вырвет из его недр Историю, повернет ее вспять – и Тьма воцарится во всем мире…

— Какие интересные сказки вы, оказывается, знаете,— улыбнулся Алекс.

— Это не сказки! Так говорят!— возмутилась Кляйн, обидевшись и мгновенно исчезая в воздухе.

— Ну, и зачем ты ее обидел?— не поняла Эйидль.— Нам разве не нужна была ее помощь?

— А ты бы предпочла, чтобы я подтвердил ее слова, и она бы кинулась к своим болтливым подружкам? Тогда уже через час вся школа бы кипела, и половина из здесь живущих повторяла эти слова!

— То есть она говорила правду? Ну, про тьму и про историю, которая может повернуться вспять?— прошептала Эйидль, неверяще глядя на друга.

— А, по-твоему, Мария ради каруселей в небесах несколько дней назад оставила Феликса умирать в подземелье? Эйка, ты же так давно уже среди нас, неужели ты до сих пор не поняла, что Тайна Дурмстранга – это не игрушка и не какой-то там глупый артефакт... Это то, что стоит жизни каждого из нас, и многие уже отдали за это свои жизни…

— Ты знаешь, что это?

— Я похож на того, кому доверяют такие секреты?— хмыкнул Алекс.— Об этом знает Мария и, думаю, знает Айзек, но ведь это не значит, что мы не догадываемся хотя бы о сути происходящего.

— И ты не хочешь узнать?

— Хочу, именно поэтому я в Ордене и именно поэтому делаю все, чтобы Поиск завершился. А пока наша задача – помочь Марии, потому что без нее все это будет очень трудно, а ведь мы так близки уже к разгадке…

Эйидль кивнула, вздохнув.

— Ладно…

— Что?

— Думаю, пора пойти к Учителю.

* * *

В темном госпитале как-то навязчиво тикали часы. Откуда они тут взялись, Феликсу было сложно понять, а главное – зачем они тут, но встать и выкинуть их прочь, чтобы не мешали спать, не было сил.

Хотя силы возвращались. Медленно, очень медленно он снова ощущал ноги, а вместе с тем приходила и боль в спине, которая часами не давала спать. Но он упрямо продолжал двигаться, шевелить ступнями, сжав зубы, чтобы перетерпеть боль…

Когда он спал, то видел странные, но порою очень реальные сны. Часто он снова падал в тот бездонный черный колодец, на камни, которые он четко видел, стремительно к ним приближаясь. И боль, которая почему-то не заставила сознание отключиться, а, наоборот, обострила. И он лежал на камнях, чувствуя, как немеет тело, как горячая кровь заливает камни под ним, и думал о том, что это именно то, о чем он так мечтал еще несколько месяцев назад. Желанный конец, который недавно он бы принял с улыбкой…

Но чаще во сне, в который Павлов старался погружать больного Феликса почаще, к нему приходил Димитрий. И Феликс не знал, было ли это с ним на самом деле там, в подземелье, или это был бред, или сновидение, и смесь всего того, что ему рассказали и что он придумал в забытье…

Ему снилось, что, умирая на камнях, он четко слышал голос Димитрия, слышал, как тот просил прощения и молил, чтобы Феликс не умирал, чтобы попытался спастись. И Феликс действительно пытался – по крайней мере, во сне он полз, пытался тащить на руках бесчувственное тело, тащил к лестнице, которую видел во мраке, а сверху на ступени падал тусклый, едва уловимый голубоватый свет. Был ли это свет души Димитрия, о котором говорили ребята, или же это был свет библиотеки, Феликс вряд ли мог понять, но он был…

Цюрри открыл глаза и вздохнул, мучимый этими мыслями в полудреме. Эйидль и Яков, навещавшие его несколько раз, очень красочно рассказали обо всем, что случилось после его падения, и Феликс теперь никак не мог забыть о том, что сделал Димитрий. Даже после смерти лучший друг остался рядом, чтобы искупить свою вину… И искупил, Цюрри чувствовал, что на душе стало легче, намного легче, и дело было не в прощении самого Феликса – он уже простил Дима за все. Дело было в том, что, видимо, сам Димитрий никак не мог себе этого простить. И искупил…

Феликс пошевелил ногами и поморщился, но все-таки боль в спине была уже не такой резкой, и парень решил сесть. Надоело лежать. Он был уверен, что в движении быстрее поправится.

— Приятно видеть твое упорство.

Парень вздрогнул и поднял глаза на фигуру, бесшумно возникшую в темноте госпиталя.

— Не хотел тебя напугать.

— Надо было тогда постучать,— проворчал Феликс, садясь и переводя дыхание. Спину буквально ломило и кололо одновременно, но он упрямо сидел, сцепив зубы.

— Если ты сможешь встать, я буду уверен, что не зря пришел,— гость приблизился к постели, глаза его казались в темноте двумя светлыми зеркальными лужицами. Удивительные глаза, на которые Феликс редко раньше обращал внимание.

— Не уверен, что смогу,— покачал головой Цюрри.

— А если я скажу, что ты должен?

— Вы не можете мне приказывать, хоть вы и зоветесь Учителем,— бросил парень в сторону гостя, но все еще заставлял себя сидеть.

— Я не буду приказывать, это незачем. Я пришел просить тебя о помощи.

— Великий Учитель просит меня?— криво ухмыльнулся Цюрри, все-таки откидываясь на подушки и тяжело дыша. Перед глазами плясали разноцветные пятна.— Какая честь.

— Марии нужна твоя помощь.

— Что-то подобное я уже слышал, причем из уст противников.

— Феликс, Мария на грани… Ты знаешь, как иногда легко перешагнуть черту, бросая себя в объятия смерти… Но знаешь ли ты, сколько нужно сил, чтобы сделать подобное с любимым человеком?

Феликс вздрогнул, снова глядя на Учителя, уже внимательнее.

— Они ничего не сказали о том, как она.

— Эйидль – ребенок, обиженный на весь мир, ей свойственен максимализм ее возраста, резкое осуждение или неодобрение, это пройдет с годами, так что не суди ее строго. А Яков не стал тебе говорить, считая, что иначе ты недолечишься, для Якова всегда было важно не навредить человеку, из него выйдет хороший целитель…

— Я не уверен, что дойду,— пробормотал Феликс, тут же начиная садиться. Он не задал ни одного вопроса, потому что понимал все, что могло твориться с Марией. Странно, что он раньше об этом не подумал: о том, что она не приходила, и о том, что с ней могло твориться после случившегося. А ведь если бы он задумался хоть на минуту, он бы сразу все понял, потому что, как ни странно, он хорошо успел узнать девушку и понять ее.

— Ты должен дойти. Мы не можем потерять ее сейчас. Слишком близко вы подошли к пропасти, слишком опасно, и вам понадобятся все ваши силы, чтобы дойти до конца….

— А что если мы не пойдем?— Феликс сел и попытался поставить на пол ноги.— Что если мы остановимся? Замуруем входы в библиотеку? Сожжем все о ней упоминания? Сотрем из памяти? Что тогда?

— Тогда Драконы исчезнут, не сразу, но исчезнут, но те, кто противостоит вам, останутся там, снаружи. Они будут выжидать, храня в памяти все, что вы сотрете. И однажды Тьма вернется в Дурмстранг…

— Скажите, Учитель,— Цюрри осторожно начала подниматься, перенося тяжесть тела на ноги и чувствуя, как взвыла спина, но он старался отвлечься, не дать боли затопить разум,— вы пришли сюда, уверенный, что я встану и пойду спасать Марию. Почему?

— Ну, на самом деле, я думал, что мне придется убеждать тебя и пустить в ход свой последний козырь.

— Какой?

— Мария исполнила свое обещание. Она спасла Яша.

Цюрри покачнулся на и так нетвердых ногах, но смог удержаться в вертикальном положении.

— Он… Он уехал?

— Да, его увезли с Острова, он уже несколько дней, как далеко отсюда. Думаю, скоро он уже будет в своей среде обитания.

— Она смогла,— неверяще прошептал Феликс, чувствуя, как от волнения сжимается горло.

— Она смогла, теперь твоя очередь. Помоги ей, Ящер, помоги ей, дай сил – и потом ты тоже будешь свободен, как и твой друг.

— Свободен,— прошептал Феликс, уже тверже вставая на ноги и делая первый шаг. Он покачнулся, но успел схватиться за постель, упрямо пытаясь двигаться вперед.— Учитель.

— Да?

— Скажите… Вы видели хоть раз духов, что зовутся мороками? Тех, кто живет в телах волков?

— Видел, и не раз.

— Они говорили с вами?

— Нет, Феликс, не говорили, Духи давно замолчали и перестали говорить.

— Даже с вами?

— Даже со мной.

— А камни? Они все еще говорят с вами?

— Конечно, Феликс, говорят, я ведь кристальщик, хоть и последний из рода.

* * *

Эту боль было ни с чем не сравнить. Никак не описать, не централизовать, не унять. Она разливалась по телу медленно, парализуя, лишая сил, останавливая мысли, потому что тогда становилось не так тяжело.

Наверное, это был шок. Или ступор. Или же предел сил, который она перешагнула.

Как же легко было, не думая, рисковать собой, слепо идти по опасному пути – и не размышлять, не принимать решений, потому что это была твоя жизнь, которую ты уже давно положила на алтарь Поиска, к изножью Тайны! Легко и почти играючи, хотя, конечно, она всегда старалась беречь себя и других, потому что не была самоубийцей и хотела жить, бороться, искать… Но если бы нужно было рискнуть и умереть, она бы это сделала, сожалея, страшась, но сделала…

Но разве как-то можно было предположить, что ей придется рвать себя на части, разбивать свое собственное сердце, вырывать его с корнем, чтобы не мешало трезво и хладнокровно думать и принимать решение? Разве можно к такому подготовиться? Отрепетировать? Заранее принять это решение?

Мария лежала на постели, обняв себя руками и в миллионный раз задавая себе этот вопрос. Вопрос, на который она никогда не сможет ответить. Поступила ли она правильно? Да, правильно, особенно потому, что Феликс жив. Но это логически, это с точки зрения жизни, а что же ей делать с самой собой, со своей совестью, со своими чувствами, которые она сама же и растоптала жестокостью разума? Как смотреть на саму себя? Как жить дальше? Как любить дальше, если она предала свою любовь?

Как?

Она попыталась выключить чувства и снова жить только разумом, но не получилось. Что-то сломалось, что-то нарушилось внутри, сметенное волной шока, который пришел на смену радости, что Феликс жив и поправляется. Там, в зверинце, когда она через решетку смотрела на то, как ящер зализывает раны Цюрри, она понимала, что Яш бы никогда не предал друга, он бы бросился до смерти защищать Феликса, он бы не думал, не размышлял. Он просто любил, без всяких условностей, без задних мыслей о долге и правильности поступков…

Именно там она впервые осознала, что у нее больше нет сил. Нет сил на то, чтобы смотреть на любимого человека, которого она была готова обречь на смерть, нет сил думать об этом, нет сил вообще думать, решать, двигаться. Она была опустошена, совершенно опустошена…

Но она должна была Феликсу, и этот долг она постаралась выполнить. Решение пришло легко и как-то наскоком, словно сложившаяся из кусочков картинка: уезжающий Альбус Поттер, фреска на стене библиотеки, простое зелье… И Яш был свободен, обещание исполнено.

Три дня она практически не двигалась. Несколько раз поднималась и заставляла себя дойти до ванной комнаты, умывалась, пила воду, не глядя на себя в зеркало, не глядя вокруг. Кажется, три раза к ней стучалась Сибиль, но у Марии не было ни сил, ни желания отвечать. Не было даже воли, чтобы пошевелить губами.

Так просто закрыть глаза и всего лишь дышать. Наверное, так чувствуют себя растения, как им хорошо и безлико, равнодушно. И не больно…

Несколько раз появлялся Хелфер, но Мария не отреагировала на его увещевания, на самом деле, впервые за долгие годы их дружбы, она не хотела его видеть и слышать. И она прогнала его, одним словом, которое выдавила из сведенного судорогой горла…

Сначала она пыталась собраться, выдернуть себя из этого состояния аффекта. Она словно остановила движение вперед, остановилась, и нужно было заставить себя снова двигаться. Но не получилось, словно действительно внутри что-то надломилось, что-то очень важное, что помогало жить и верить в себя…

И она лежала, слушая себя, ждала, когда это пройдет, когда вернется воля, когда вернется жизнь, просто ждала, хоть чего-нибудь.

— Могла бы и навестить.

Она вздрогнула, когда в комнате с легким хлопком и ворчанием кто-то появился. В темноте было трудно различить силуэт, но голос она не могла не узнать.

— Я присяду,— Феликс почти упал на ее постель, отодвинув ноги девушки,— нет, даже прилягу,— и она почувствовала, как он растянулся рядом с ней, чуть постанывая от боли.— Спина горит, так что пришлось мне пользоваться старым добрым способом доставки, потому что дойти до тебя стоило бы мне еще пары жизней из той сотни, что мне презентовали вместе с чешуей…

Мария протянула руку и в темноте нащупала его лицо, чешуйки, волосы.

— Ну, думаю, сейчас ты про себя быстро придумываешь оправдания тому, почему ты так меня и не навестила, а пока ты это делаешь, я, пожалуй, поблагодарю тебя за Яша… Я не был уверен, что у тебя получится. Спасибо,— он поймал ее руку и прижал к губам, целуя, и девушка прикрыла глаза, чувствуя эти горячие губы на коже.— Мария, скажи хоть что-нибудь,— прошептал он, и в его голосе впервые за все время своего знакомства с Цюрри девушка услышала страх.— Мне сказали, что с тобой не все в порядке, но я не поверил. Мария, я не верю, что какая-то глупость могла сломить тебя.

— Ты не глупость,— наконец, выдавила она, пытаясь облизать сухие губы. Голос не слушался.— Ты…

— Я здесь, жив и почти невредим. И ты знаешь, что поступила правильно, и я это знаю,— тихо проговорил Феликс, прижав ее ладонь к своей левой щеке.— Подумай с другой стороны: если бы ты не приняла такого решения, Димитрий бы еще нескоро получил шанс освободиться.

— Они рассказали тебе о Димитрии?

— Ну, да, они все мне рассказали, правда, умолчали о том, что ты решила взять на себя всю вину и замуроваться в спальне,— она чувствовала, что он дернул уголком губ.— И вот я пришел выразить тебе свое недовольство. Ты не имеешь права тут себя заточить, потому что я должен еще исполнить свое обещание.

— Какое?

— Быть с тобой на выпускном балу, ты забыла?— кажется, он улыбался во тьме.— Мария, поверь, я не виню тебя ни в чем, так случилось, ты выбрала, ну, и черт с ним! Ты выбрала – и выбрала правильно.

— А если бы это был неверный выбор?

— Ну, тогда бы мы сейчас не разговаривали,— Феликс снова коснулся губами ее руки.— Ты забыла, что меня охраняет Кубок Огня? Я не могу погибнуть, пока Турнир не закончился, ну, разве что во время испытания Турнира… И если бы ты тогда действительно не думала обо мне, то обязательно бы вспомнила об этом, потому что тогда бы твой разум работал трезво и правильно…

— Феликс.

— Что?

— Ты говоришь так, как говорил раньше… Тогда, еще до всего, что с тобой случилось,— немного удивленно пробормотала Мария.— Словно… живой.

— Я живой, разве ты этого не чувствуешь?— фыркнул парень.— И ты живи… Просто живи, Мария. Давай забудем ненадолго о Поиске, Турнире, обо всем, будем просто самими собой…

— Это невозможно.

— Ну, помечтать-то мы можем,— он медленно приподнялся, осторожно устраиваясь удобнее и подкладывая руку ей под голову. Мария прижалась к нему, ощущая бинты под рубашкой, — и всхлипнула.— Ты стала невыразимой плаксой,— тихо рассмеялся Цюрри, обнимая девушку, и она дала волю слезам, чувствуя, как ступор покидает ее, дрожь покидает тело, а невыразимая боль затопляет тело и душу, чтобы выйти вместе со слезами.— Плачь, говорят, что слезы помогают справиться со всем.

— Прости меня, Феликс…

— Я прощаю тебя, Мари, прощаю,— пошептал он, поглаживая ее волосы и глядя в темноту. Ему казалось, что он снова видит голубоватый свет души Димитрия, который тоже шептал «прости».— Я вас всех прощаю. Видимо, это весна такая…

— Нет… Это ты такой,— всхлипнула девушка.

— Ну, может быть,— легко согласился Феликс.— А теперь давай приходить в себя, а то у нас еще полно дел.

— Каких?

— Ну, например, как-то я сделал небольшое открытие, и когда смогу, я готов его тебе показать.

— Открытие?— девушка подняла голову, пытаясь в темноте увидеть лицо Феликса. Он рассмеялся, чуть морщась от боли.— Что?

— Чтобы тебя сломить, нужно намного, намного больше.

— Феликс…— укоряюще прошептала Мария.

— Достаточно всего лишь тайны, чтобы снова вернуть тебя к жизни.

— Нет, просто это ты и твоя тайна,— покачала она головой.— Только ты… Так что там за тайна?

— Это касается Луки.

— Луки? Это… что-то плохое?

— Ты совсем плохо обо мне думаешь?— фыркнул Цюрри.— Я бы нашел более подходящее время для дурных вестей, поверь.

— Тогда что?

— Ну, если я расскажу, то это уже не будет тайной. Просто поверь: Лука никогда не предаст тебя. Как и я.

21.02.2012

* * *

Вечность. Она давно стала ее сестрой, единственной, кто сопровождал ее неизменно все эти долгие годы, десятилетия, века. Лишь вечность была в ее прошлом, и лишь она одна будет с ней всегда.

Перед ее глазами проходили жизни, сменялись поколения, рождались и умирали. Это была вереница жизней, которые лишь на некоторое время пересекались с ее вечностью, чтобы раствориться в песках истории, навсегда уйти. А она жила, храня в памяти все, что было, готовая запомнить все, что будет. Словно летопись, нескончаемая книга истории, она сохраняла в памяти века, не надеясь на то, что и она сама когда-то станет прошлым этого мира, что ее затянувшаяся линия жизни когда-то натолкнется на смерть – и придет покой, который принесет забытье и заберет с собой боль, копившуюся столетиями, превратив ее сердце и душу в камень. И камень этот был столь же твердым, что и камень Дурмстранга, впитавший в себя так же много, как и ее память. Она словно сама давно стала частью подземной школы, крупицей каменной крошки, что никак не исстиралась.

День начался так, как он начинался всегда, когда она возвращалась в школу, чтобы прожить в ее стенах еще три десятка лет. Потом она уезжала, чтобы дождаться смерти всех, кто знал ее там, на ее родине, — и снова возвращение. Эти годы, когда она покидала остров, она проводила на своей второй родине, в снегах Сибири, лишь там знали ее тайну, там еще остались те, кто помнил прошлое, там из уст в уста передавалась история, там ей были всегда рады. Но она не могла остаться в Сибири навсегда – в ней еще жила надежда, что однажды она найдет то, что ищет, — и вечность отступит перед ней, даровав право на искупление и смерть. Или найдет кто-то другой, и ей останется лишь пойти по их стопам…

В комнате было тепло, несмотря на то, что выход на поверхность совсем рядом. В камине, что она сама растопила, пылал яркий огонь, наполнявший комнату жарким уютом. Прожив сотни лет среди снегов, она научилась ценить тепло и переносить холод.

Завтрак еще только начался, когда она была готова выйти из комнаты, но что-то ее остановило. Нет, кто-то, она сразу почувствовала его присутствие за дверью.

— Я просила тебя это прекратить,— ледяным тоном проговорила она, распахивая дверь и глядя в карие глаза мальчишки. Совсем юный, упрямый, странный мальчик, который вдруг стал ее преследовать с маниакальностью подземной феи. Сначала она лишь сердилась, угрожала, наказывала, но это не действовало, и именно тогда она поняла, что для кареглазого «дракона» все это действительно серьезно, что он увлекся, и ей это не понравилось вдвойне. За свою вечность она видела много трагедий, которые рождало сердце, да и она сама была той самой Трагедией. Ее сердце привело ее к той жизни, на которую она была обречена.— Это ни к чему не приведет.

А он молчал и смотрел на нее, держа в больших руках букет наколдованных ромашек. Она сузила глаза, дернув головой, не зная, что ей делать и как поступить. Она давно ни к кому не привязывалась, зная, что все равно, рано или поздно, эти люди уйдут. Ученики редко вызывали в ней даже легкую привязанность, хотя, конечно, за века жизни она не разучилась чувствовать, симпатизировать, презирать, жалеть. Но этот мальчишка, в глазах которого было упрямство, явно пытался преодолеть ее умение уходить от отношений.

Но все это смешно. Ему семнадцать, он обычный юный волшебник, не первый и не последний, влюбившийся в своего профессора, за века преподавания она видела тысячи таких вот юнцов, но пыл их быстро иссякал. А у этого – нет, казалось, чем сильнее она его отталкивает, тем сильнее он добивается своего. Она пыталась его игнорировать, но эффект был тот же.

— Ты же понимаешь, что это глупо,— холодно заметила она, не пытаясь взять его цветов или прогнать. Он должен сам понять и сам уйти.— Ты совершенно меня не знаешь.

— Я знаю,— голос его был сильным, уже почти мужским, что не сочеталось с юношеским лицом.— Я наблюдал за вами…

— И что тебе это дало?— она холодно усмехнулась, покачав головой. Он был таким юным, и рядом с ним она чувствовала себя ужасно старой, что, в принципе, было правдой.

— Вы красивая и справедливая.

— И из-за этого ты решил, что в меня надо влюбиться и не давать мне покоя?

— Это получилось случайно, я не хотел,— его наивная честность вызвала в ее каменной душе волну тепла. Говорят, что если камень долго лежит на солнце, то он становится горячим, но он все равно остается камнем.— Я не заметил, как это случилось.

— Вся школа уверена, что ты влюблен в старосту,— в который раз она попыталась воззвать к его разуму, хотя знала, что это бесполезно. Чем больше она сопротивляется его чувствам, тем сильнее он будет верить в свою любовь к ней.

— Я был, но… Вы другая. Вы лучше.

— В чем же? Старше, опытнее?— она холодно ему улыбалась.

— Вы не лжете и не играете другими людьми… Вы настоящая.

— Наивный мальчишка,— горько заметила она, оборачиваясь, потому что из комнаты доносились посторонние звуки, которых там быть не могло.

— Ты действительно наивен, Лука,— из тайного прохода, что вел прямо в туннель на поверхность, вышли Мария и Феликс. Что ж, это было ожидаемо, она предполагала, что, если Цюрри разгадает ее загадку, то сможет найти ее комнату. Она хотела, чтобы он пришел, и она предполагала, что он приведет с собой Истенко.— Здравствуйте, профессор Сцилла.

— Ну, проходите уже все, раз пришли,— вздохнула она, и впервые за сотни лет в ее голосе сквозила усталость и покорность. Она сама хотела, чтобы они пришли сюда, ей нужно было рассказать ребятам, как погиб их друг. И ей нужно было узнать, не напали ли они на след того, что она веками тщетно пыталась найти. Феи Драконов Востока шептались, что Орден наконец-то нашел Путь, что школьники продвинулись далеко вперед в поиске Тайны, и Сцилла тут же зацепилась за этот шепот. Ей нужно знать о том, что ребята нашли. Но они не поделятся своими тайнами, пока она не поделится своими.

Лука вошел и с недоумением переводил взгляд с профессора на двух друзей. Мария настороженно оглядывала комнату, садясь на диван у камина. Феликс встал рядом, сложив на груди руки.

— Я рада, что хотя бы решать задачи я тебя научила,— проговорила Сцилла, глядя в упор на Ящера. В своей вечности она видела многое, но за века перед ее глазами впервые разыгрывалась подобная трагедия ребенка, обреченного на ненависть к себе самому. И у него не было впереди сотен лет, чтобы свыкнуться и принять себя таким, каким он стал.

— Вы знали, что я приду за ответами,— Феликс смотрел исподлобья, и глаза его требовали правды. Лука недоуменно озирался, теребя в руках ромашки. Он мало что понимал.

— Вы нашли палочку, которая выпустила заклинание, оставившее след в коридоре?— спокойно спросила профессор, откидывая назад черные волосы.

— Нет, видимо, как и вы,— вступила в разговор Мария. У нее тоже были карие глаза, но они разительно отличались от глаз хорвата, который пытался понять, что происходит.— Почему вы не рассказали всем о том, чему были свидетелем?

— Я ничего не видела,— холодно ответила Сцилла на вызов девушки.— Я появилась там случайно, Димитрий уже был на волоске от смерти, и мое вмешательство лишь на несколько мгновений продлило его жизнь. Он не должен был быть там, вы все не должны выходить из школы, тем более, поздно вечером.

— Почему?

— Потому что на охоту выходит смерть.

— Они ловят мороков,— утвердительно сказала Мария, и Сцилла удивилась такой осведомленности.— Они их ловят, и если им везет, то пытают их, а потом убивают.

— Им редко везет,— кивнула профессор.

— Кто они? Вы знаете?— требовательно спросила Истенко.

— Нет, я пыталась их выследить, но ничего не вышло. Во время охоты они надевают на лицо защитные капюшоны, чтобы не замерзнуть. В темноте их сложно отличить одного от другого…

— Как давно они это делают?— вступил в разговор Феликс, руки его были сжаты в кулаки.

— Веками.

— Но… откуда вы знаете? — с осторожностью посмотрела на Сциллу Мария.— И почему все-таки вы не рассказали о том, что Димитрия убили?

— Кому рассказать?— холодно осведомилась профессор.— Ты же сама прекрасно понимаешь, что в этих стенах никому нельзя доверять. Сколько времени прошло бы с того момента, как я бы открыла рот, до момента, когда бы я пропала?— она нарочито не сказала «погибла», потому что убить ее было нельзя, но дети этого не заметили.

— Вы испугались,— бросил ей в лицо Цюрри, и Сцилла видела, как дернулся Лука.

— Что бы изменилось для Димитрия, если бы я заговорила?— она была все так же холодна и спокойна.— Его было не вернуть, потому что он был мертв еще до того, как его оставили в снегу. Он видел, как они убили морока, а об охоте никому нельзя было знать, потому что они уверены, что в школе никто не знает о Силе, которую они представляют. По крайней мере, были уверены.

— Кто они?— спросила Мария.

— Ты и сама знаешь, я уверена,— Сцилла поднялась и пошевелила угли в камине.— Восточные Драконы всегда подозревали, что в школе есть Третья сила, которая контролирует весь ход игры, которая контролирует один из Орденов и которая пойдет на все, чтобы найти Тайну.

— Вы знаете, кто они?

— Нет, они умеют скрываться, но веками они были в школе, возможно, где-то на Острове.

— Откуда вы знаете?

Сцилла чуть меланхолично улыбнулась, снова садясь в кресло и перебирая край мантии.

— Я много всего знаю,— она подняла глаза на ребят.— Я веками наблюдала за вами, за Драконами, я видела самые жестокие периоды вашей войны, я наблюдала и ждала. Вы были моей последней надеждой, потому что сама давно я отчаялась найти то, что мне нужно.

— Вы тоже ищите Тайну?— побледнев, проговорила Мария, собираясь встать, но Феликс положил руку ей на плечо.

— Нет, Тайна мне не нужна, для этого я никогда не искала Пути, который был построен для сокрытия Тайны и одновременно для того, чтобы наследники знали, как ее найти. Гномы всегда отличались осторожностью, они предполагали, что настанет время, когда им снова придется откупаться от волшебников, и потому они спрятали путь к Тайне, храня этот Путь в своей памяти, передавая из поколения в поколение, пока эти поколения не оборвались. Гномы знали, что однажды кто-то пройдет этот путь, и Тайну найдут, чтобы навсегда сокрыть от Зла, потому что к тому времени самих гномов уже не будет.

— Они знали?— изумилась Мария, переглянувшись с Лукой.

— Да, так говорили гномы.

— То есть… вы говорили с гномами?— прошептала девушка, и настал черед Луки бледнеть.— Так кто же вы? Сколько вам лет?

— Я дочь Святовита,— спокойно ответила, наконец, на вопрос девушки Сцилла, наблюдая, как ученики в уме считают, чтобы ответить на второй вопрос.