2013-12-31
664
Для связи пользовались существовавшими здесь телеграфными и телефонными линиями, а там, где их не было, проводили новые.
В качестве конной связи широко пользовались местными крестьянами.
Сведения о большевиках в этой местности давались беженцами из городов Вятки и Глазова, которые кроме сообщений о численности и намерениях противника давали еще знать населению о всех зверствах большевиков на линии Северной железной дороги, а также поддерживали таким образом в населении страх и ненависть к большевикам.
3-я армия красных, стоявшая в Пермской губерний и действовавшая против Сибирской армии в районе Екатеринбурга, имея полные сведения о находящейся у нее в тылу Ижевской Народной армии, не могла равнодушно относиться к ней, боясь быть отрезанной от города Вятки.
С самого начала ижевского восстания она выделила из своего состава кадр и сформировала из местных мобилизованных, настроенных против большевиков крестьян 6 полков и еще просила из центра войск для охраны Северной железной дороги со стороны Ижевска.
Но так как в то время высшее командование Красной армии было занято задачей вернуть занятые белыми города Казань, Самару, Оренбург и не дать белым сформироваться, большая часть советских формирований была брошена туда.
3-я армия красных, не получая из центра никаких войск против Ижевской Народной армии, ограничилась 6 сформированными из местных крестьян, ненавидевших большевиков, полками.
Эти 6 полков прекрасно работали в пользу Ижевской армии, исполняя свои задачи. Они все время наступали и, разбитые, отступали, оставляя ижевцам свои пушки, пулеметы и отнятый от крестьян хлеб и скотов. [210]
Затем эти полки снова пополнялись, вооружались, снова наступали на ижевцев, разбитые — отступали, оставляли ижевцам новые трофеи и так старались действовать для ижевцев до самой ликвидации Ижевской Народной армии.
Западный фронт
После взятия большевиками города Казани ближайшей задачей Красной армии, действовавшей на Казань, стала ликвидация ижевского восстания.
Для выполнения этой задачи Троцкий выслал из Казани три дивизии пехоты, два полка кавалерии, направив их по Казанской железной дороге на город Сарапуль.
На станции Сюгинский Завод войска выгрузились и заняли линию деревень с центром на станции железной дороги Вятские Поляны у железнодорожного моста через судоходную реку Вятку, где были сгруппированы главные силы противника.
Ижевская Народная армия в зависимости от расположения противника и его частных задач, а также по условиям местности заняла фронт также по линии деревень, с общим количеством вооруженных сил в 3000 человек при трех полевых скорострельных орудиях и 12 пулеметах, с тремя ближними и одним дальним резервами.
Задачей ижевского западного фронта было: продолжительная оборона занятой позиции, насколько хватит сил и средств у Ижевской Народной армии.
Фронт был соединен телефоном и телеграфом как по фронту, так и с резервами и тылом — Ижевском. Был устроен ряд отдельных укрепленных пунктов с окопами полного профиля и блиндажами.
Питание фронта происходило по Казанской железной дороге до станции Ганжа, затем по Постольской железной дороге до станции Верхний Постол.
Войска же, находившиеся далеко от железнодорожных станций, получали из Ижевска только артиллерийское довольствие, а прочее — от местных крестьянских обществ. [211]
Противник повел энергичную разведку кавалерийскими частями, вооруженными пулеметами Люиса и имеющими большой штат пропагандистов-агитаторов, снабженных большим количеством коммунистической литературы и денег для привлечения населения на свою сторону.
Агитаторы проникали в районы восставших против большевиков и начали разрушительную работу внутри Ижевской Народной армии.
История антибольшевистского движения в Сибири не была известна на Каме.
Из большевистских газет и радиотелеграмм мы знали только, что в Сибири работает «контрреволюционный отряд атамана Семенова», который большевики обещались в недалеком будущем разбить и таким образом «уничтожить гидру контрреволюции».
В Уфе, Самаре по большевистским газетам все было благополучно. В Оренбурге было восстание атамана Дутова, которое с большой жестокостью было подавлено Красной армией.
Вот это все, что ижевцы знали о противобольшевистском движении в России до падения Казани.
Узнав от большевиков, что Казань восстала против них, восстал и Ижевск. Естественно, что Ижевску надо было соединиться с Казанью во что бы то ни стало для большего успеха общего дела и для того, чтобы воспользоваться громадными складами вооружения, обмундирования, а главное — получить из Казанских пороховых складов и погребов порох для ружейных патронов и артиллерийских снарядов. У ижевцев был пороховой голод.
От Ижевска до Казани 340 верст расстояния, занятого большевиками. Пробиться к Казани силы ижевцев не могли, но были уверены, что Казань, как большой город, военный округ, легко может сам соединиться с Ижевском и помочь, воспользовавшись ижевскими винтовками.
Из Ижевска в Казань было послано секретным способом три лазутчика-ижевца известить казанцев о восстании в Ижевске и о готовности действовать с Казанью совместно и подчиниться казанскому командованию. Просить для Ижевской Народной армии патроны, пушки, пулеметы, снаряды, пироксилин и порох. [212]
Две недели ижевские лазутчики просили это у казанского штаба, но ему, как видно, было не до Ижевска.
Только после падения Казани часть волжской военной флотилии под командой капитана 2 ранга Феодосьева, принужденная отступать от Казани вверх по реке Каме, дошла до Сарапуля. Капитаном Феодосьевым на усиление Ижевской армии было дано: 40 000 ружейных патронов, 30 фунтов толу, 100 капсюлей к ручным гранатам, 50 кавалерийских седел и одна полуторадюймовая пушка с 50 снарядами.
Вот это все, что дала ижевцам богатая Казань.
Надежды ижевцев не оправдались. Эта флотилия спустилась вниз по Каме и остановилась в устье реки Белой, получив задачу охранять ее. Штаб Ижевской армии был связан с нею радиотелеграфом.
Полковник Федичкин несколько раз запрашивал капитана Феодосьева, будет ли его флотилия надежно охранять реку Каму и будет ли Кама закрыта для прохода по ней большевистской флотилии. Капитан Феодосьев потребовал от Ижевского штаба армии 500 человек для охраны реки Камы в устье р. Белой, где сам стоял с флотилией.
Казалось бы, что при приличном количестве артиллерии, снарядов, ружейных патронов, а также достаточном количестве подрывных средств, вывезенных из Казани для минирования реки Камы, можно было бы до наступления морозов охранять Каму.
Но случилось иначе.
Флотилия по неизвестным причинам, не предупредив о том штаб Ижевской армии, в один прекрасный день уплыла вверх по реке Белой в город Уфу и таким образом открыла путь флотилии большевиков по направлению к Перми, вверх по Каме.
На следующий день появилось у пристани Гольяны шесть большевистских канонерок, отрезавших таким образом Ижевскую Народную армию от Уфимских войск.
Это было одной из главных причин, способствовавших падению Прикамского края.
В октябре месяце отряд артиллерийских чиновников под командой хорошо известного героя штабс-капитана Куракина [213] был послан пробиваться в города Уфу и Самару, о восстании которых ижевцы узнали от казанцев. Отряд этот достиг своей цели. Получил из Самары 60 комплектов обмундирования, 60 пудов взрывчатых веществ, 10 000 трехдюймовых артиллерийских снарядов, 15 000 000 денег для уплаты жалованья ижевским рабочим и содержания Ижевской Народной армии.
Так как пространство между Уфой и Сарапулем было занято большевистской кавалерией Блюхера, то доставка Куракиным груза в Ижевск сильно замедлилась.
Отряд Куракина, не имея возможности везти груз ни сухим путем, ни по реке Каме, должен был налегке, взяв только деньги да полевые телефонные аппараты, пробиваться к Ижевску.
К этому времени Сарапуль, стоящий на берегу реки Камы, был снова взят большевиками, и, следовательно, путь к Ижевску был отрезан.
Но отряд все же выполнил свою задачу: деньги и телефоны принес в Ижевск, а весь остальной груз оставил на пароходе на реке Белой около города Бирска.
Узнав о назначении Верховным Главнокомандующим всеми сухопутными и морскими силами России генерала Болдырева, главнокомандующий войсками Прикамского края полковник Федичкин послал ему рапорт о состоянии армии Прикамского края и ее средствах и о необходимости присылки из Сибири одного полка пехоты с артиллерией и запасом патронов.
Присылка полка из Сибири была нужна для моральной поддержки прикамских войск и для того, чтобы население Прикамского края могло убедиться в том, что не оно одно восстало против большевиков, но и Сибирь свергла советскую власть и уже имеет крепкую и боеспособную армию, которая готова поддержать в борьбе с большевиками Прикамский край.
В этом рапорте описывалась работоспособность и производительность в настоящий момент Ижевских заводов и что они выделывают по 2500 винтовок ежедневно.
Сибирской армии нужны винтовки, и, следовательно, в ее интересах держать единственный и богатейший в России Ижевский завод. [214]
Хотя войск из Сибири в Ижевск просилось немного, но все же ни одного солдата, ни одного патрона, ни одной пушки генерал Болдырев не послал в Ижевск для поддержки Прикамской армии.
Вместе с рапортом генералу Болдыреву полковником Федичкиным было послано 15 000 новых проверенных и пристрелянных винтовок, но никакого письменного или телеграфного распоряжения в Прикамскую армию Верховным Главнокомандующим генералом Болдыревым послано не было.
Прикамская Народная армия с самого своего начала и до конца действовала самостоятельно, не получая никакой помощи и никаких директив откуда-нибудь.
Итак, связь с Самарой, Казанью и Уфой была сделана, но от этого Прикамскому краю стало не легче. Помощи никакой не получили, но узнали лишь о слабости все время отступающей Белой армии, которая помощи ижевцам дать не могла.
В конце октября средства Прикамской армии пришли к концу и надежда на получение помощи извне была совершенно потеряна.
Большевики, взяв Самару и Казань, надавили со всех сторон на Прикамскую армию.
Они отрезали от Ижевска все крестьянские отряды и окружили Ижевск со всех сторон сильно вооруженными большими силами Красной армии и выслали в Ижевск делегатов с требованием выдачи большевикам главных деятелей восстания.
Полковник Федичкин 20 октября собрал вместе всю ижевскую администрацию и Комитет членов Всероссийского Учредительного Собрания и объявил о немедленной эвакуации тех, кто не может доверить своей жизни большевикам. Пока есть возможность, в течение нескольких ближайших дней эвакуировать женщин и детей и ценное имущество. Через неделю у ижевцев не будет ни одного патрона и снаряда и «мы должны будем бежать из Ижевска голыми по льду через реку Каму».
Председатель Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания Евсеев не согласился с полковником Федичкиным и назвал заявление его об эвакуации трусостью. [215]
Тогда полковник Федичкин потребовал от Прикамского Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания увольнения его в отставку вследствие расстроенного состояния здоровья и командирования в распоряжение Верховного Главнокомандующего сухопутными и морскими силами России генерала Болдырева в г. Уфу.
Получив документы от Комитета членов Всероссийского Учредительного Собрания, полковник Федичкин со своим личным адъютантом капитаном Попковым сели на верховых лошадей и в ночь поехали через расположение красных войск в г. Уфу.
Через несколько дней большевики вошли в Ижевск и расстреляли там на площади Михайловского собора 400 рабочих.
Ижевская армия с частью семейств и частью крестьянских отрядов с большим трудом и лишениями кое-как пробились в Уфу. [216]
В. М. Молчанов{76}.
Борьба на востоке России и в Сибири
Сравнительно много написано о борьбе с большевиками армий Юга России, Запада и Севера, но очень мало в настоящее время трудов, освещающих борьбу Народной армии и армий Верховного Правителя адмирала А. В. Колчака на Востоке России. Мне кажется, причины этому следующие: [217]
1. Большинство офицеров Генерального Штаба попали на Юг России, так как там ранее других мест было поднято восстание.
2. Интеллигентные силы оказались там же, как в ближайшем месте от столиц и жизненных центров России.
Поэтому я думаю, что мой труд не окажется лишним и поможет разобраться в той борьбе, которую вели на Востоке России и в Сибири доблестные офицеры и солдаты.
Если на Юге России были корниловцы, марковцы, дроздовцы, то там не было таких частей, как ижевцы, воткинцы, михайловцы, состоявших исключительно из рабочих, а также не было и таких частей, как уфимские башкиры и татары.
Меня гражданская война выдвинула с поста начальника маленького отряда в одной из волостей Елабужского уезда Вятской губернии до командира 3-го отдельного стрелкового корпуса в Забайкалье, с чина капитана инженерных войск в 1917 до чина генерал-лейтенанта в 1920 году. Никаких талантов у меня не было, было лишь одно великое желание, горение бить большевиков и помочь моей родине избавиться от тяжелой болезни.
Я был только строевым начальником, и с 1918 года по 1 декабря 1922 года был непрерывно в боях, почему и думаю, что мои воспоминания могут быть интересными.
Никакими документами я не пользовался, буду писать только о том, что глаза мои видели вокруг меня. Если будет много личного, не посетуйте.
2. В Вятской губернии
По приезде в Елабугу из госпиталя в апреле 1918 года я стал искать что-либо антибольшевистское, главным образом какую-либо организацию среди офицерства. Узнал, что офицеров несколько сот, но кадровых как будто ни одного. В январе и феврале 1918 г. город буквально был разгромлен прибывшим отрядом красногвардейцев, уничтоживших всех казавшихся сколько-нибудь интеллигентными или зажиточными. Пострадали купцы (Стахеевы, Ушковы) и офицерство. [218]
Их расстреливали, топили в реке Томке. Погибло более 500 человек.
Все пряталось в городе, за исключением партии с.-р., эти еще были во всех органах управления и все-таки как-то боролись с большевизмом. В с. Алнашах, в 40 верстах от Елабуги, мой старший брат, А. М. Молчанов, был мировым судьей. В студенческие годы он занимался революцией и отсидел в тюрьме. Я знал, что он пользуется большой популярностью среди общественности (он был гласным уездной и губернской земских управ), и я рассчитывал узнать многое от него. Я не ошибся.
Через него я познакомился с лидером с.-р., очень умным человеком, а этот посоветовал мне прежде всего завязать связи с военкомом, дабы не быть притянутым на службу в красную армию.
Комиссаром был бывший сельский учитель и штабс-капитан, помощником его матрос Балтфлота, с.-р. Оба они пользовались порядочной репутацией, так как разгромили красногвардейцев и явились спасителями города.
Вскоре меня потребовали в управление военкома, где я заполнил длинный опросный лист, а через несколько дней получил запрос от военкома, имею ли я что-либо против назначения моего «инженером левого крыла 5-й армии».
Я ответил, что раны мои еще не зажили достаточно, и представил медицинское свидетельство, а также просил о назначении комиссии об освобождении меня вовсе от службы.
Через некоторое время я свиделся с матросом, помощником военкома; он мне сказал, что меня призовут на следующей неделе обязательно, а может случиться и завтра, почему он советует мне немедленно уехать в уезд и скрываться. Дал несколько адресов. На другой день утром я уехал к брату.
В с. Алнашах обстановка была такова, что все должности и учреждения волости носили названия по-большевистски, но и только, ни в селе, ни в волости ничего коммунистического не было. Все крестьяне жили ожиданием Дутова или кого-либо, кто избавил бы их от притязаний большевика из города.
У меня установилась связь с солдатами-фронтовиками. Они охотно вспоминали прошлое и задумывались над будущим. В это время Казань была занята белыми, Ижевск вел [219] славную борьбу с большевиками, сбросив их иго в самом городе. Воткинцы присоединились к ним, образовав единый фронт Ижевско-Воткинской армии. Красные, обеспокоенные создавшимся положением, решили произвести мобилизацию, призвав в первую голову всех бывших на фронте.
Фронтовики решили не идти. Я убедил их подчиниться приказу, указывая, что сейчас они нуль, а вот когда у них в в руках будут винтовки, тогда они и могут говорить. То же я советовал и офицерам, правда очень немногим, бывшим в округе.
В село примерно в 2–3 недели раз приходил продовольственный отряд для сбора хлеба, но в этом богатом районе им доставалось очень мало, так как крестьяне, главным образом вотяки, прятали умело, а доносчиков среди них почти не было. При подходе таких отрядов я из села скрывался, преимущественно к татарам, где было достаточно сказать, что я брат А. М. Молчанова, как для меня открывались любые двери.
В связи с шевелением в районе Уфы крестьяне глухо волновались. Как это ни странно, самыми нетерпеливыми были старики, которые открыто говорили, что надо бить большевиков. Много говорили со мной, я советовал им выждать, сговориться с соседними волостями — Можгинской и Вардягинской, тем более что железная дорога Казань — Сарапуль проходила по первой и по ней оперировали красные войска против Ижевска. Я находил, что без этой волости начинать не следует, так как тогда будет два фронта.
В Можге я говорил с несколькими лицами, был в Сюгинском стекольном заводе у управляющего Блинова и вынес вполне определенное впечатление — без Можги ничего не сделать. Взволновавшаяся Можга займет красных, может быть, не даст заводу встать на их сторону, и только тогда мы поможем Ижевску.
Везде мне говорили, что оружие найдется, и я был уверен хотя в двух-трех сотнях винтовок; патроны уже давно понемногу скупались у красноармейцев. Во время моего пребывания в Сюгинске я от ревкома узнал, что Казань пала.
С большим трудом я добрался обратно в Алнаши, так как всюду подняли головы немногие коммунисты, производили обыски, аресты. [220]
Приехал я в село вечером, лег спать, а в 11 часов ночи меня разбудили и попросили на сходку, также и брата. Собравшийся волостной сход решил начать борьбу с большевиками. Меня назначили начальником всех войск, а брата волостным казначеем, он же должен был взять на себя обязанности всех существовавших судов. Тут же ему в карманы насовали около 17 000 рублей царскими и керенками. Гражданская власть останется за волостным исполнительным комитетом.
Сход решил выплачивать ежедневно мне — 40 рублей, конному — 20 рублей и пешему — 10 рублей. Решено образовать дружину в 200 конных.
Выяснив, что ничего изменить уже нельзя, я отдал распоряжение на утро все оружие зарегистрировать у военкома, оставленного мною при исполнении обязанностей на первое время; военком был очень смышленый писарь бывшего управления воинского начальника. Он меня спросил, какие же его обязанности. Я ответил: «Воинского начальника», что он до конца и выполнил блестяще. Все списки всегда были в полном порядке, сразу же до одного человека можно было узнать, сколько призовется такого-то года, все отсутствующие, больные и т.д. были на учете. Работал он днем и ночью.
3. Алнашская дружина
Уже на другой день в полдень выяснилось, что винтовок в волости всего лишь шесть, несколько шашек, два револьвера, и больше ничего... Я же в душе рассчитывал даже на пулемет Люиса, про который мне под секретом говорили, но оказалась лишь обойма. Людей явилось сотни, и я выбрал из них дружину полностью. Назначил командиров рот и эскадрона. Эскадрон пополнили почти исключительно татары — рослые, красивые молодцы на великолепных конях. Приказал остальным вооружиться дробовиками, сноповыми вилами. Отдал распоряжения относительно сбора по тревоге, наряда тарантасов, охраны села и деревень. [221]
В несколько дней установилась такая охрана волости и разведка противника, что только надо было даваться диву. Если кто-либо за 10 верст от меня чихнул бы не по правилам, я знал бы об этом не больше чем через полчаса.
Казалось, что все населяющие волость собираются воевать с большевиками; мальчишки босоногие шныряли по всем дорогам, представляя из себя армию разведчиков какого-нибудь «Парфеныча». Я побывал почти во всех деревнях волости и видел такую охрану, какую больше никогда мне не приходилось видеть. Коммунисты до того были ненавистны, что каждый день я узнавал — такой-то убит, такого-то поколотили так, что не выживет. Я пытался все это ввести в более или менее законные рамки, но всегда получал ответ: «Сейчас, пока война не кончена, правит народ, он наказывает, он и милует, начальники пока тоже служат нам, так как другим мы сейчас не поверим» и т.п.
Стало известно, что большевиков где-то потрепали под Уфой и им выход только в нашу сторону (ближайший). Пошла разведка до самой Камы, и скоро было сообщено, что отряд в 2 роты с 4 пулеметами двигается к нашей волости. Комиссар этого отряда выехал вперед и, ничего не предполагая, прикатил прямо в Алнаши, с ним была женщина. На протяжении 70–80 верст никто не выдал, а всюду подобострастно ему старались угодить и гнали лошадей вовсю. У комиссара взяли револьвер и 8000 рублей денег. После допроса расстреляли, а женщину, по моему настоянию, пока арестовали при волости. Ночью часовой пытался ее изнасиловать. Утром, по выяснении, я настоял, что часовой должен быть расстрелян. Исполком долго протестовал, но в конце концов я и брат убедили их, что правое дело нельзя творить грязными руками.
Виновного повели на расстрел, и только в самую последнюю минуту я приостановил казнь и объявил, что я его помилую, если все поклянутся мне, что впредь все будут выполнять мои требования, как в былое старое время солдат исполнял приказания начальника.
Забурлили мужички, я ушел, и через час мне принесли постановление, что вся власть в волости, как военная, так и гражданская принадлежит мне, на время войны все выборные должности отменяются, сходы собираются только по-моему [222] приказанию. Я утвердил это постановление, оставив председателя комитета волостным старостой, а комитет упразднил.
Брата своего я назначил помощником волостного старосты и казначеем. Назначил контрольную комиссию под председательством доктора и двух крестьян.
В этот же день вечером вышеуказанный отряд красных остановился на ночлег в семи верстах от села, около хутора.
Я решил их атаковать на рассвете, но все мои дружинники настаивали на ночном бое. Доводы: нет оружия, все места, входы и выходы нам известны, а утром, дескать, они нас перестреляют. После некоторого колебания я согласился и назначил атаку в 9 часов вечера. Мы могли передвигаться всем отрядом по 12–15 верст в час, так как каждая пара людей ехала на парном тарантасе, запряженном прекрасными лошадьми.
Место остановки красных каждому из нас было известно точно, и я распорядился так: дорогу вперед закрывают 6 винтовок и 30 человек конницы, у которых к этому времени было около 20 револьверов и у всех — отточенные шашки. Красные остановились в лощине у ручья, склон западный (наш) был покрыт лесом и кустарником. Вот с этого-то склона должны были атаковать главные силы (150 человек пехоты) с дедовскими дробовиками, вилами, топорами и одной ручной гранатой. Наш расчет был такой: красные не могут броситься назад, так как оттуда они бегут, на восток — открытое поле (сжатая рожь), где две деревни уже выставили охранение и обещали переловить всех. Впереди же у нас 6 винтовок и прекрасная конница. В 8 часов 30 минут все должны быть на местах. Ровно в 9 часов сигналом для атаки послужит артиллерийский выстрел (граната). Я был с главными силами. Атака произошла как по писаному. Граната была брошена в группу у костра, и небо разверзлось от страшного грохота и крика «ура». Красные не стреляли, а бросились удирать, да едва ли они и поняли что-либо. Дальше всякое управление боем вышло из моих рук, так как и мой штаб бросился вперед и кого-то бил. Я боялся лишь одного — как бы раньше времени не начала стрелять засада. Но фельдфебель З. был испытанный солдат и начал бой вовремя, как только к нему стали подбегать красные, он открыл [223] стрельбу и уложил 11 человек. Конница, конечно, за темнотой многого сделать не могла, хотя и оставалась вблизи боя до утра.
Наши потери — двое раненых собственными ружьями, которые при выстреле разорвались, один — тяжело в шею. У противника убито 18 человек, ранено 31, в плен взято 22, винтовок 22, пулеметов 2, одна кухня и много снаряжения. Куда делись винтовки, выяснить не мог, думаю, что деревни забрали и не отдали. Пленные же утром были отпущены, так как стало известно, что Елабуга занята белыми и бояться разглашения о нас уже не было причины.
Так закончился первый и последний бой моей дружины под моей командой. Я стал деятельно готовить дружину для нападения на линию железной дороги около Сюгинского завода. Пытался достать оружие и помощь от Елабуги, но связи не было, так как между нами бродили шайки красных, которые отняли много времени и энергии.
В Елабуге чувствовалось отсутствие какого-либо управления. Я получал непрерывно приглашения от общественных деятелей приехать и возглавить управление войсками и городом. Одно письмо говорило, что жители не знают, кто ими управляет, так как каждый день все новые лица отдают разноречивые приказы и приказания.
Отряд силою 50 штыков был отправлен на соединение со мной с задачей получить от меня ориентировку. Не доезжая 5 верст, отряд повернул обратно, испугавшись чего-то неизвестного, и только один верховой галопом прискакал ко мне и поведал о случившемся. От него многого я не узнал, а радостного — абсолютно ничего. И тем не менее я увидел, что если что-либо и возможно сделать, то все-таки из центра — Елабуги. Простился с дружиной и поехал.
Начальником гарнизона был поручик Серов, который заявил, что он давно ждет меня, чтобы передать должность. На это я ему указал, что шагов к этому он не предпринимал. Узнал, что на правах командующего войсками состоит капитан 2 ранга Ф., который находится в Сарапуле. Если я хочу видеть его, то могу сегодня же идти на судне «Орел», что я и сделал, так как никаких других пароходов не ходило и местами по берегам были еще красные. [224]
В Сарапуле увидеть капитана 2 ранга Феодосьева не удалось. Меня принял начальник его штаба капитан Озолин, который и дал мне предписание вступить в «командование сухопутными войсками района Соколки — Елабуга» и в должность «Начальника гарнизона г. Елабуги». Никаких указаний относительно формирований, гражданского управления, вопросов продовольствия и снабжения он не мог дать и добавил, что это дело всецело мое.
С невеселыми думами я отправился обратно. Я готов был снова уехать в Алнаши и вести мою дружину в Ижевск, для борьбы в рядах организованных рабочих. Решив подчиниться, я в первый день приезда отдал приказ о вступлении моем в должность. Знакомство с обстановкой привело меня в тихий ужас. Военное положение было таково, что если бы красные перешли в наступление хотя бы ротой, то удержать их было нечем — людей много, но организации никакой. Помощь со стороны флотилии выразилась в выдаче 10 пулеметов Кольта (взятых в большом количестве в Казани), но и только. Требования флотилии заключались в доставке провианта, продовольствия и... спирта. Офицеров оказалось — вступивших добровольцами и призванных моими предшественниками — 396. Я — единственный из кадровых. По специальностям — почти все пехотинцы (артиллеристов 8, сапер 1). Много было юристов по образованию, были математики. По чинам — 5 штабс-капитанов, примерно около 100 поручиков, а остальные прапорщики, не нюхавшие пороху.
Что же было из войск? Формировались 1-й и 2-й Елабужские пехотные полки. В 1-м полку имелся один батальон в 600 штыков, пулеметная команда — 6 пулеметов; 2-й полк — лишь офицеры; Чистопольский отряд поручика Михайлова — 60 пеших и конных. Батарея — одно орудие без прицела. Громадный штаб гарнизона, громадная комендатура и контрразведка. Отпусков продовольствия не было ни от кого, жили на пожертвования деньгами и припасами, а оклады офицерам и солдатам были так высоки, что, не разбирая по чинам, я на первое время уменьшил вдвое, но я все-таки, не знаю, по какому рангу, получил за первый месяц 1300 рублей!
Первые дни по вступлении в должность я потратил на то, чтобы предотвратить неожиданное нападение красных: существующие [225] части распределил по участкам, которые приказал оборудовать к обороне; установил телефонную связь с позицией.
При слиянии Вятки и Камы находился отряд штабс-капитана Калашева силою около 500 штыков при 3 пулеметах и 20 конных. Связь с этим подчиненным отрядом была только боевыми судами. Иногда по 2–3 суток об этом отряде не было никаких известий. Телеграфную связь — не помню, по какой причине — установить не удалось. Этот отряд оперировал в районе Мамадыша на Вятские Поляны — направление чрезвычайно важное, и если бы во главе этого отряда был человек с большим опытом, при наличии 500 штыков — исключительно добровольцев — можно было бы сделать очень много.
Находясь в Соколках, отряд являлся только лишь десантом с флотилии для прикрытия ее нахождения в Соколках. Я просил капитана 2 ранга Феодосьева, как только они бросят Соколки, перевезти на пароходах отряд в Елабугу, но это не было сделано, и отряд, переправившись на левый берег Камы, опять-таки прикрывал флотилию уже от несуществующего здесь противника.
Начальник дивизиона боевых судов предложил мне перевезти отряд в Елабугу, когда тот находился против города, но было уже поздно, Елабуга была под угрозой с суши и с реки, почему я приказал отряду двигаться на Набережные Челны и прикрыть будущий пункт нашей переправы через Каму с юго-запада. Этот отряд присоединился ко мне в Набережных Челнах.
