IV. Не химера ли уничтожение войны?

В предыдущей главе мы подробно остановились на взгляде немногочисленных писателей и мыслителей, осмеливающихся называть себя защитниками войны, и рассмотрели наиболее частые возражение их, заключающиеся в том, что они считают войну неизбежной и называют нас, приверженцев мира, мечтателями, которым никогда не удастся осуществить своих мечтаний...

Каждый знает, что чужое мнение легче и удобнее всего опровергнуть, назвав его химерой. Против него, мол, и возражать нечего... Однако мы пока не будем еще считать себя так легко побежденными.
Слово «химера» произнесть не трудно, но мы желали бы раньше знать, что собственно отделяет химеру от действительности.
Нам кажется, что химера — это вообще вопрос времени.
В самом деле, то, что было химерой вчера, превращается в действительность сегодня, невозможное сегодня осуществится завтра.

Достаточно назвать крупнейшие успехи нашей цивилизации, чтобы вместе с тем указать на то, что предки наши считали химерой.
Так, прорытие суэцкого канала считалось в течение столетий пустой мечтой. Какое безумие желать соединить два моря, переделать то, что сотворено природою! Прежде всего говорили, что Средиземное море и Красное имеют неодинаковые уровни, затем боялись, что не хватит воды для заполнения канала и что его занесет песками. Наконец опасались противодействия некоторых держав и указывали, что суда будут оседать в песке канала, что значение последнего для торговли будет ничтожно и т. д. и т. д. — словом, возражения против этой будто-бы химеры могли бы составить огромные ученые томы. Однако, чем дело окончилось? Явился один энергичный человек, — и то, что ученые, инженеры и политики считали невозможным, получило блестящее осуществление.
Рабство считалось в течение многих веков одной из самых прочных основ права. Величайшие мыслители, даже сам Аристотель, усматривали в нем один из принципов общественного строя. Уничтожить рабство было-бы тогда то же самое, что и потрясти основы всего общества. Однако, в России и в Соединенных Штатах достаточно было одного указа, чтобы чудовищность эта отошла в область преданий, причем общества ни здесь, ни там нисколько не пострадали от этого.
Все успехи, теперь достигнутые человечеством в области нравственного и материального совершенствования когда-то считались химерой. Равенство людей перед законом, всеобщее голосование, уничтожение пыток и процессов о колдовстве — вот каковы были химеры отдаленного прошлого, о которых не смел мечтать даже самый отважный ум. Однако, все они стали действительностью и если мы чему-нибудь теперь удивляемся, то разве только тому, как они могли казаться нашим предкам безумными и пустыми мечтаньями!
В области наук отделить химеру от действительности становится уже положительно невозможным.
Что подумал бы, например, Вольтер, если бы ему сказали, что в Париже можно будет читать речь Японского Императора, спустя один час, после того как она была произнесена, что переезд из Парижа в Берлин будет длиться менее 24 часов и что вокруг света можно будет объехать в 50 дней!
Что подумал бы далее тот-же Вольтер, если бы его стали уверять, что все формы движения можно фиксировать на бумаге и получать их точное и ясное изображение и что можно сфотографировать монеты, находящиеся в кармане, не вынимая их оттуда? что в пузырки можно будет заключить болезнетворные начала холеры, туберкулеза, чумы? что самые длинные и кровавые операции будут совершенно нечувствительны для оперируемых? что газетную статью можно напечатать и доставить в течении двух часов миллиону читателей и менее, чем в сутки, жителям всего земного шара? что станет, наконец, точно известен состав каждой планеты, хотя пространство, отделяющее нас от ближайшей из них, измеряется многими миллиардами лье?
Все эти уверения заставили бы смеяться самого умного и проницательного человека прошлого столетия и он счел бы сумасшедшим того, кто стал бы ему рассказывать подобные басни.
Но то, что было чудом когда-то, теперь превратилось в действительность, в обыденные вещи, которые не удивляют даже маленьких детей. В настоящее время все мечты, превосходившие некогда самую пылкую фантазию отважнейшего мечтателя, осуществлены и эксплоатируются промышленностью.
В сто лет человечество сделало гигантские шаги по пути развития и прогресса. Мир совершенно преобразился: обширные, снегом покрытые пространства Канады превратились в плодоноснейшие земли; два миллиона американцев выросли в 80 миллионную нацию, в совершенно неизвестной Австралии появились такие же большие и культурные центры, каким является теперь Париж и т. д.
Через Суэцкий канал проходит ежедневно в среднем около 30 кораблей, на каждом из которых находится в десять раз больше товаров, чем могло бы поместиться на самом большом парусном судне.
И все это совершилось в течение ста лет, т. е., тремя сменившимися одно после другого поколениями! И после этого нам станут говорить о химерах, о том, что возможно и что невозможно!
В области наук осуществляется на каждом шагу то, что прежде считалось невозможным и невероятным. И. Мюллер говорил, что никогда невозможно будет точно измерить быстроту, с какой ток распространяется по нерву. Однако, всего два года спустя, Гельмгольц измерил ее с абсолютной точностью при помощи столь же простого, сколь и гениального метода. Прево и Дюма думали, что людям никогда не удастся определить красящего вещества крови, а в настоящее время вопрос этот исследован и решен классически. Мажанди уже в то время, когда хлороформ начинал входить в употребление, возмущался предположением, что можно верить в полную нечувствительность оперируемого во время операции.
Все подобные великие открытия всегда встречали в обществе ярых противников: могущественная партия рутины всегда становилась в оппозицию всякому новшеству и прогрессу. Имя приверженцев этой партии легион: они управляют всем и дают направление общественному мнению; они рассеяны повсюду и носят и тогу профессора и офицерский мундир, смотря по обстоятельствам.
Но мы их хорошо знаем, этих приверженцев рутины, этих фанатических поклонников старины!
С ними приходилось бороться Гарвею, Лавуазье, Дарвину, Пастеру, Дженнеру, Кобдену, Джону Брайту и всем двигателям науки и прогресса, которые их побеждали и победоносно шли вперед.
При всем том, однако, мы не должны очень презирать этих поборников старины: необходимо до известной степени с ними мириться. Если бы общество должно было менять ежегодно все свои взгляды, законы и принципы, оно, очевидно, не могло бы существовать. Такая вечная переделка и ломка была бы решительно немыслима. Поэтому устойчивость и постоянство в известной мере необходимы, — и мы не можем не признавать с этой точки зрения смысла и законности существования партии рутины. Но к их упорству в ошибках прошлого мы можем относиться снисходительно только в том случае, если ошибки эти более или менее почтенного свойства. Когда же дело идет о войне, которая является причиной гибели многих тысяч людей, дальнейшее упорство их более, чем непростительно.
Единственный аргумент, который приводят в пользу войны защитники ее исчерпывается в сущности одной наивной и бессмысленной фразой: «война существовала всегда и, следовательно, всегда останется».
Неправда-ли, убедительный довод?
Стерк рассказывает, что какой-то господин в продолжение пятидесяти лет терпеливо переносил страшный скрип, который издавала дверь его комнаты всякий раз, когда ее открывали и закрывали. Но в один прекрасный день он впустил в петли ее немного масла, и дверь перестала скрипеть.
Мы страдаем в течение столетий от бедствий войны и нам точно также немного нужно, чтобы избавиться от них.
Все зависит только от нашего желания.
Что уничтожение войны возможно, что оно не химера доказывается уже тем, что люди могут жить в мире в течение долгого времени, совершенно обходясь без нее.
Наша химера о мире сводится к тому, что мы мечтаем удлинить по возможности промежутки, отделяющее одну войну от другой, т. е., продлить то состояние, в котором мы находимся в течение вот уже двадцати восьми лет. Мы прожили столько времени в мире и вдруг какая-нибудь безделица, какой-нибудь пустяк может привести нас опять к войне. Так постараемся же уничтожить эту ничтожную причину, зададимся же целью предотвратить эту грозу, — и мы исполним нашу задачу.
Было бы достаточно, чтобы все те, кто любит мир, имели мужество открыто заявить, что они не желают войны. Но их удерживает боязнь прослыть дурными патриотами и они молчат. Если бы расспросить в отдельности всех выдающихся военных, то оказалось бы, что на самом деле даже они далеко не так воинственны, как это кажется. Это безусловно верно.
Поговорите с народом — крестьянами, рабочими, даже солдатами, — и вы услышите, чтó они вам скажут — безразлично, будут ли они родом из Бретании, Саксонии, Тосканы или же Шотландии. Все они очень хорошо знают, что война — это зло и что если бы дело от них зависело, ее бы никогда не было. Как они ни мало развиты, но они понимают не хуже других, что война — это страдания, болезни, разрушение, бедствия и смерть.
Единственными истинными приверженцами войны могут считаться несколько военных, которые делают, себе из войны каррьеру. Эти господа в момент опасности не спрячутся и смело пойдут ей на встречу. Но все прочие поборники войны, которые кричат и шумят больше всего, суть только — так сказать — теоретики ее. При приближении опасности они постараются поскорее убраться по добру по здорову в надежное место и оттуда будут издали следить за нею. Это журналисты многих органов периодической прессы, некоторые политики, старающиеся заручиться избирательными голосами виноторговцев, адвокаты без практики и всякого рода иные неудачники, занимающиеся политикой. Вот кто такие эти поборники войны! Если присоединить еще сюда бессемейных и бездетных стариков, в большинстве случаев холодных эгоистов, затем людей ненормальных и пьяниц, биржевиков, которые спекулируют на общественном несчастьи, дам из общества, жадных до сильных ощущений, хромых, паралитиков и калек, которые уверены, что их никогда не позовут под знамя, то кроме них, других поклонников войны не окажется.
Если война действительно такой бич и ужас, то спрашивается, почему, благодаря какому странному заблуждению, всеобщая ненависть к ней остается недействительной? Ведь, кажется, все мы думаем одинаково об этом зле. Почему же мы не подавим, не искореним его? Можно ли говорить об этом, как об утопии, когда весь мир так дружно сходится во взглядах на этот счет?

Если бы честные немецкие люди могли поговорить по душе с честными французскими без посредства недобросовестных и преступных газет и журналов, обманывающих их, то примирение было бы весьма легко достижимо и о взаимном истреблении не было бы и речи. Но в том-то и беда, что люди друг с другом непосредственно не разговаривают и не понимают один другого: они слушаются вероломных советников в образе журналистов и публицистов, которые говорят французам, что немцы их ненавидят, а немцам — что французы только и думают, что об их истреблении.

Но к счастью находятся люди, которые говорят обоим этим народам: «не слушайте этих советников: они вас обманывают»!
Истинная причина войны — это неведение: оно причина того, что бедный народ не умеет отличать своих друзей от своих врагов. Несколько недель тому назад народ этот совершил в Париже, Милане и Лондоне три одинаковые преступления, заболлотировав на выборах Фредерика Пасси, Теодора Монета и Рандаль Кремера — этих трех благороднейших друзей народа и горячих сторонников всеобщего мира.
Но разве химера предполагать, что настает день, когда народ будет развитее и сможет отличать своих врагов, желающих ввергнуть его в бедствия, от тех, которые хотят освободить его от них?
Настанет день — и не далек уже он, — когда люди возьмутся за ум и с отвращением и ужасом отшатнутся от поборников этих международных, спасительных и освежающих — как они выражаются — войн.
Мы, очевидно, жертвы колоссального недоразумения, и весь мир напоминает собою сходку из нескольких сот людей, собравшихся в одной зале. Все они согласны между собою в интересующем их вопросе, только какой-нибудь десяток из них — и того меньше — несогласен. Но этот десяток так шумит и горланит, что терроризирует в конце концов остальных присутствующих, большею частью скромных и боязливых людей, больше всего боящихся скомпрометировать себя. Таким образом эти несколько крикунов одерживают верх над всеми и задают тон не смотря на то, что они составляют такое ничтожное меньшинство.
Сторонников войны относительно не больше, чем этих крикунов, но они так же шумят и терроризируют все остальное общество. К счастью мы не позволим устрашить себя, а их громкие фразы не заставят нас молчать!
Это недоразумение, неведение и заблуждение, на которых основана война, не могут длиться долго или, — лучше сказать, — человечество уже слишком долго терпит, повторяя все одну и ту же ошибку.
Посмотрим же, как оно может освободиться от нее.

V. Принцип третейского суда.

Средство борьбы с войною так просто и действительно, что непростительно не пользоваться им и еще более непростительно игнорировать его: средство это — третейский суд.
Конечно, вместо того, чтобы обращаться к третейскому суду, было бы гораздо проще и лучше, если бы на свете совсем исчезли вражда и всякого рода споры и ссоры между народами, но именно подобное братство, которого не омрачало бы никакое облако, — невозможно, так как оно есть химера. Между народами никогда не прекратятся распри и недоразумения из-за самых различных причин.
Чтобы решить тот или другой спорный вопрос нужно выбирать между правом и силой. Сила — это война, прием, к которому прибегают дети, животные, дикари и современное общество, право — это обращение к третейскому суду.
Первый принцип права заключается в том, что никто не может быть сам себе судьею в своем собственном деле. Чтобы решить спор между двумя заинтересованными сторонами, необходима еще третья сторона, безразлично, будут ли спорить между собою два гражданина одной и той же страны или же два различные государства.
В следующей главе мы докажем, что третейский суд не утопия, что в известных случаях он имеет постоянное и правильное применение, что уже лет тридцать, как он получил право гражданства в дипломатических сношениях и что его наконец нужно только распространить и обобщить, чтобы сделать основой международного права. Здесь же мы объясним только, в чем он заключается и ответим на те возражения, которые делаются против него.
Прежде всего определим понятие о посредничестве и о третейском суде вообще. Предположим, что между двумя государствами вышло разногласие по поводу какого-нибудь вопроса и что третье государство, с целью предупредить вооруженное столкновение между ними, предлагает им свое посредничество, которое принято. Для обоих этих государств нисколько не обязательно подчиниться решению подобного добровольного или даже приглашенного или посредника. Каждое из них остается свободным в своих дальнейших поступках, и подобный прием ни к чему его не обязывает, ибо третейский суд не может считаться абсолютно беспристрастным и неоспоримым. В основе его лежит не стремление соблюсти полную справедливость, а желание употребить все меры, чтобы во что бы то ни стало предупредить угрожающую войну.
Отсюда понятна несостоятельность посредничества, хотя заслуга его все-таки велика. Она заключается в том, что, благодаря ему, враждебно настроенные стороны имеют время для размышления и могут прибегнуть к известным приемам для предупреждения вооруженного столкновения. Но посредничество не есть собственно препятствие для войны: достаточно, чтобы страсти с одной и другой стороны были — как это часто бывает — возбуждены полемикой прессы, и значение посредничества сводится к нулю.

Напротив, принцип третейского суда совершенно другой. Основное условие его заключается в том, что обе стороны, прибегающие к нему, заранее безусловно обязуются подчиниться решению его и, каково бы оно ни было, ни в каком случае не браться за оружие. Третейский суд не может быть иной, как основанный на чистой совести, согласно праву и справедливости.
Когда два тяжущиеся истца обращаются в суд, то последний и есть собственно третейский суд. Оба они обязанны volens-nolens подчиниться решению его, которое постановляется на законном основании и согласно полной справедливости.
Сделавши эти предварительные замечания, рассмотрим различные формы международного третейского суда.
Последний может быть постоянным или случайным, целым или частичным, обязательным или необязательным.
Третейский суд называется случайным, когда два государства при произшедшем у них споре решают обратиться для разрешения его к какому-нибудь третейскому судье, специально выбранному ими для означенной цели. Таким судьею может быть или одно лицо — какой-нибудь государь, должностное лицо или дипломат — или же целое судилище, состоящее из нескольких лиц, поименно названных.
Подобный судья является случайным, исключительно в силу павшего на него выбора и специально для одного известного дела, а не для всякого другого.
Постоянный же третейский суд имеет место в том случае, если два государства, живущие в мире и согласии, уславливаются заранее, в случае, если между ними произойдет какое-либо недоразумение, обращаться для разрешения его к известным, заранее определенным и названным судьям.
Например, Италия и Аргентинская республика порешили между собою, в случае надобности, обращаться за разрешением могущих возникнуть между ними спорных вопросов к известным судьям, решение которых законно и обязательно для обеих сторон.
Постоянный, а не случайный третейский суд и олицетворяет собою в международном праве гражданский суд и его судей, разбирающих дела и тяжбы частных лиц и остающихся органами постоянными, а не случайными, избираемыми для каждого данного случая отдельно.
Далее суд третейский может быть целым или частичным. Разница между тем и другим заключается в том, что в первом случае суд этот ведает все без исключения спорные дела, какие только могут возникнуть, а во втором — только известные.
Так, например, Италия и Аргентина могли бы условиться между собою обращаться к третейскому суду только в делах, касающихся италианцев, живущих в Аргентине, во всех же прочих несогласиях, не относящихся к жизни и имуществу последних, к подобному суду не прибегать. Если, например, аргентинское военное судно потопит случайно или умышленно какое-нибудь итальянское судно или наоборот, то подобное дело, как не относящееся к вопросу об иммиграции, ведению третейского суда подлежать не должно.
Функция частичного третейского суда совпадает, стало быть, с деятельностью случайного, к которому обращаются, как мы уже знаем, не во всех спорных вопросах, а только в некоторых, определенных.
Наконец различают еще обязательный и необязательный третейский суд. Первый выражается в том, что оба государства заранее уславливаются непременно обращаться к третейскому вмешательству, каковы бы ни были причины, которые сделают необходимым подобное вмешательство. Во втором случае обе стороны также заранее определяют, что в таких-то случаях они к помощи его будут прибегать, а в таких-то — нет.
Таковы различия между разными формами третейского суда. Очевидно, что как бы полезен он ни был, но случайная, частичная и необязательная формы его не соответствуют требованиям определенного и точно разработанного международного права.
Прежде всего, если третейский суд случайный, то он будет почти всегда недействителен. Когда пресса со своей бесстыдной недобросовестной и лживой полемикой, с своим экзальтированным и глупым шовинизмом, превратит всякое ничтожное недоразумение в жизненный вопрос, касающийся чести всей страны, когда страсти разгорятся и все дурные чувства всплывут на поверхность, подобно осадку вина во время бурного брожения его, — тогда поздно уже взывать к благоразумию и добрым чувствам. Слепая ненависть спорящих уничтожит всякую попытку к примирению, и одна мысль о третейском суде вызовет с обеих сторон негодование, ибо каждый будет думать, что право на его стороне и потому не захочет никакого постороннего вмешательства.
Таким образом третейский суд должен быть постоянным, то есть, он должен существовать еще до того, как произойдет то или другое недоразумение. Только лишь в этом случае он сможет немедленно начать свою функцию, как только к тому представится необходимость, и в силу этого же он должен быть и обязательным, ибо в противном случае значение его так ничтожно, как будто бы его вовсе не существовало.
Предположим, что я хочу сам рассудить себя с своим соседом по поводу возникшего между нами спора. Если я чувствую себя более сильным, чем он, если к тому еще я убежден в своей правоте, то я, конечно, не стану унижаться и обращаться к суду. Надеясь на свое право и особенно на безнаказанность, так как я сильнее, я смело нападу на своего противника и знать не захочу никакого третейского вмешательства.
И так, из всего сказанного, очевидно, следует, что всякий третейский суд непременно должен быть постоянным, целым и обязательным.
Теперь рассмотрим, возможно ли учреждение подобного суда 1) и для этого поступим так же, как математики при решении трудных задач, то есть, допустим, что вопрос этот уже решен и что правительство и народы прониклись наконец сознанием необходимости уничтожения войн.

———
1) Вопросом этим детально занимались многие выдающиеся ученые, и я назову здесь только Декана, бельгийского сенатора, который представил бельгийской палате превосходный проект общего международного третейского суда, Мерильона, генерального адвоката кассационного суда, написавшего об этом интересный трактат и Артура Дажардена, исследовавшего этот вопрос в целом ряде научных и доступных статей. Кроме того, здесь следует упомянуть еще о трудах института международного права, об отчетах.

Прежде всего этот постоянный третейский трибунал должен иметь заранее известный определенный состав. Судьи не должны избираться случайно постоянно новые и особенно тогда, когда война грозит уже каждую минуту вспыхнуть. Затем судей должно быть несколько, ибо, если судья один, ответственность его будет слишком велика, не говоря уже о том, что его уменье и способности, равно как и добросовестность могут всегда подвергаться сомнениям. Если принять во внимание разнообразную компетентность, которою должен обладать, по крайней мере теоретически, судья, решающий такие важные и сложные дела, как международные споры, то число судей третейского суда должно быть по нашему мнению в общем не менее тридцати, при чем каждое государство будет иметь в нем по одному или по два представителя, выбранных из среды дипломатов, философов, юристов, ученых и других выдающихся знанием и честностью людей. Небольшие страны, как напр., Швейцария, Бельгия, Португалия, Голландия, Греция, Дания, Швеция, Норвегия, Чили, Аргентина, Мексика и Венецулла будут иметь по одному представителю, а великие державы, Англия, Соединенные Штаты, Италия, Германия, Франция, Австрия, Россия, Испания и Бразилия — по два. Конечно, при этом мелкие государства соответственно своему населению будут представлены более обширно, нежели большие, но за то такая численность судей будет большей гарантией беспристрастности их решений.
Этот-то суд из тридцати членов, собранный где-нибудь в Женеве или Гааге, и будет представлять собою постоянный трибунал, который будет разбирать все спорные вопросы, могущие возникнуть между народами, при чем последние заранее все обязуются подчиняться его решениям.
Судьи этого трибунала, чтобы быть независимым, должны быть несменяемыми и получать большое содержание — каждый тысяч по сто франков ежегодно. Может ли кто-нибудь думать, что три миллиона, израсходованные таким образом для предупреждения войны всеми народами, не составят истинной экономии? Сравните эту сумму с тем, что стоит война. Если даже допустить, что содержание подобного судилища обойдется в 6 миллионов, то и тогда расход этот будет в сущности очень скромен. Подумайте, 6 миллионов для мирного бюджета всех народов! Подсчитайте все траты, какие делает каждая страна на свои военные нужды, и вы увидите, на сколько мир обходится дешевле войны.
И так третейский трибунал должен состоять из тридцати представителей разных стран, из выдающихся, независимых, несменяемых и беспристрастных судей, на сколько только люди могут быть беспристрастны. Суд их будет на столько близок к абсолютной справедливости, на сколько вообще может приблизиться к ней человеческий суд.

Теперь предположим, что между Францией и Германией произошло крупное недоразумение. Оставляя в стороне двух французских и двух немецких представителей, мнения которых в данном случае не могут быть, строго говоря, абсолютно беспристрастны, можно ли предположить, что остальные двадцать шесть судей не будут судить вполне беспристрастно? Каковы бы ни были интриги со стороны обоих заинтересованных правительств, все-таки нельзя допустить, чтобы судьи эти, на обязанности которых лежит постановление верховного приговора, были подкуплены или запуганы, чтобы деньги или страх заставили их забыть о важности их миссии и о той нравственной ответственности, которая лежит на каждом из них. Если нельзя найти в Италии, России, Англии и Австрии двух честных, сведущих, беспристрастных и добросовестных судей, если ни одного благородного, неподкупного человека нет ни в Португалии, ни в Бельгии, ни в Швейцарии, то нужно отчаяться в человечестве. Но не в этом заключаются на самом деле затруднения для учреждения подобного высшего трибунала справедливости, беспристрастности и неподкупности.
Против него можно сделать следующие два сериозные возражения, рассмотрением которых мы теперь займемся.
Прежде всего является вопрос, кто будет санкционировать его постановленья? Когда обыкновенный судья решает какое-нибудь дело, он опирается на закон и он нисколько не заботится о том, если одна из сторон остается недовольной его решением: жандармерия, полиция и военная сила, представляющая собою в совокупности все общество, всегда могут — в случае надобности — заставить недовольного подчиниться судебному приговору. Но кто будет санкционировать постановления третейского суда? спрашивают наши противники. Если одна из спорящих сторон, оставаясь изолированной или же поддерживаемая одной или двумя другими державами, откажется подчиниться решению его, то какими средствами можно будет привести ее к повиновению? Неужели нужно будет создать для этого особую армию, которая заставит уважать постановления третейского судилища и таким образом не придется ли впасть в смешную крайность и воевать для того, чтобы лучше охранять мир?
Возражение это сериозно, но на него можно ответить следующее:
Прежде всего заметим, что если третейское вмешательство в состоянии будет предупредить не все войны, а только некоторые, то и этого уже достаточно для признания за ним прочного права гражданства. Конечно, мы не можем утверждать, что это верховное судилище упразднит все войны без исключения, но, не смотря на это, роль его все-таки очень почетна и похвальна.
Затем, если какая-нибудь страна и откажется подчиниться постановлению третейских судей, то этим она низведет себя на весьма низкий уровень нравственного и материяльного падения. Против нее соединятся все благомысляющие люди и правительства других стран и станут смотреть на нее, как на мятежницу и общественного врага. И без войны можно будет заставить такую страну подчиниться состоявшемуся третейскому решению, если все прочие государства прекратят с ней всякие торговые и дипломатические сношения. Одним словом, отныне нельзя будет безнаказанно пускаться в случайности войны и пренебрежительно без стеснения нарушать чужие права. Даже в настоящее время, при наших диких еще нравах, никто не осмеливается, начиная войну, открыто сознаться, что поступать таким образом он не имеет права. Напротив, всякий нападающий старается доказать, что право и справедливость на его стороне. Но сможет ли он утверждать подобное и тогда, когда суд изречет свой приговор? Разве явное возмущение против него и открытое нежелание подчиниться постановлению его не равносильно будет желанию начать несправедливую войну и стремлению прибегнуть к насилию вместо права?
Решение судей третейского суда — это будет общественное мнение.
Ни один народ не захочет стать в такое внеправовое положение: ведь этим он парализует свою торговлю и промышленность, подорвет свое доброе имя и подвергнется тяжким репрессалиям.
Далее — и это очень существенный пункт — если народы согласятся учредить третейский суд, они тем самым должны будут уничтожить в течение сравнительно немногих лет свои постоянные, громадные, дорого стоющие армии. Их содержание оправдывается теперь необходимостью охранять свои права. Но когда будет действовать международное право, армии будут излишни и уничтожение их повлечет за собою уничтожение войн. Если последние еще продолжают существовать, то это потому, что находятся еще люди, которые живут ими, для которых они являются занятием и средством к существованию. Не правда-ли, странное занятие, заключающееся в том, чтобы убивать других! Когда не будет больше ни солдат, ни оффицеров, наши теперешние воинственные наклонности и поползновения будут казаться странными и смешными.
Между народами несомненно и впредь будут возникать тяжкие споры и распри, которых также невозможно предупредить, как нельзя избегнуть ссор между отдельными людьми. Но чтобы рассудить и разобрать их, не нужно будет 10 миллиардов фр. и пятисот тысяч людей — для этого достаточно будет одного лишь третейского суда. Я глубоко убежден, что спустя полсотню лет или — самое большее — столетие, потомки наши будут удивляться, какой полемики, каких усилий потребовалось нам, чтобы усвоить простой принцип этого социального и международного учреждения, введение которого в жизнь не будет сопряжено ни с какими общественными переворотами и понятие о котором так элементарно, что доступно даже самому необразованному уму.
Этот будущий мир, быть может, уже недалек от нас, если только в друзьях его не ослабнут энергия и рвение.
Но с другой стороны не следует слишком вдаваться в иллюзии. Понятие о международном праве не усвоено еще на столько даже лучшими умами, чтобы возможно было учреждение общего третейского трибунала немедленно, то есть, в течение одного, трех или пяти лет. С ним придется обождать, быть может, еще двадцать или пятьдесят лет или даже еще более. Но из этого отнюдь не следует, что для этого ничего не нужно делать. Напротив. Если мы сегодня еще не в состоянии установить режима права, то с сегодняшнего дня начнем, по крайней мере, к нему готовиться. Для этого мы должны пропагандировать третейский суд, где только возможно сперва в случайной, частичной форме его в сношениях наших с отдаленными народами, воевать с которыми нам вряд-ли когда-нибудь придется, затем при столкновениях с народами соседними, с которыми у нас происходит постоянное соперничество. Таким образом мало по малу у нас настанет царство мира и права вместо неправды и беззаконий, от которых мы в настоящее время так сильно страдаем.
Будем же повторять везде без устали это великое слово «третейский суд», этот синоним справедливости, пока нас наконец поймут. Удовольствуемся сперва самыми маленькими успехами этой пропаганды, как бы ничтожны они нам не казались и будем ратовать за обращение, где только можно, к третейскому вмешательству, которое в конце концов поведет к учреждению общего постоянного трибунала. Не будем придавать значения, как это делают некоторые друзья наши, теоретики этой идеи, той или другой форме третейского суда, ибо, какова бы ни была последняя, подобный суд всегда лучше действительности. Главная суть в том, чтобы народы увидели в нем свое спасение, а правительства — источник самой широкой популярности.
Невозможно, немыслимо думать, чтобы эта победа над дикостью была химерой. Ведь тогда пришлось бы отчаяться в человеческом рассудке. Нет, пусть не говорят, что третейский суд невозможен: на самом деле он существует, заявляет о своем существовании. Он не иллюзия, не мечта, а действительность. История насчитывает уже более двух сот случаев третейского вмешательства, благодаря которому были предупреждены многие войны. Здесь дело идет не о создании чего-нибудь нового, но о том, чтобы распространить, обобщить нечто уже известное, существующее более общее и простое, чем о нем обыкновенно думают.