Рассказ О ДУШЕ и теле

РАССКАЗ О ДУШЕ И ТЕЛЕ

В то утро, когда мы не знали, куда податься, а нас уже выкинули на улицу, мы нанялись сторожить сад. Поселились мы в маленькой лачужке из веток и камня и провели в ней несколько дней, питаясь консервами и распугивая птиц колотушкой. Когда еда кончилась, я подумал, что госпожа Пятница пойдет и соберет яблоки. Она этого между тем не сделала, и целый день мы просидели голодные. А наутро она спросила:

– Не можешь ли ты сходить в сад и принести яблок? У меня в животе от голода бурчит.

Я несколько удивился и сказал, что не могу. По велению свыше я должен был изображать слепого.

– Посмотри на меня, – сказал я, – неужели ты ничего не замечаешь в моих глазах? Неужели не видишь, что в них – мрак, и он естество каждого глаза, его суть и его мир? Неужели ты не видишь, что дневной свет – это лишь болезнь глаз, искажение того, другого света, который не может состариться, света, который можно увидеть, только если долго-долго смотреть на собственный пуп. Одним словом, – закончил я, – для этого света я совершенно слеп и не могу пойти за яблоками.

– Теперь я понимаю, – ответила госпожа Пятница.

– Что ты понимаешь?

– Понимаю, почему он нанял нас сторожить сад.

– Почему?

– Потому что ты слепой, а я такая, какая есть, и мы не можем красть яблоки, а можем их лишь сторожить.

– А ты разве не можешь сходить и набрать яблок? – спросил я удивленно. – Ты-то хорошо видишь.

– Не думаешь ли ты, – ответила на это госпожа Пятница, – что я из-за любви пошла сторожить с тобой яблоки? Я попросту не могу и шага ступить одна. Все пропало! Как ты не видишь – так я не могу ходить.

– Знаешь что, – сказал я ей тогда, а от голода и у меня уже коченели уши, – садись на меня верхом, смотри за двоих и собирай.

Так мы въехали в сад и набрали яблок. Мы кормились ими до тех пор, пока хозяин не поймал нас и не выгнал. Тут мы действительно подошли к самой черте. Мы остановились на перекрестке дорог, и мне захотелось в последний раз побыть с госпожой Пятницей. Но только чтобы этот последний раз длился как можно дольше. Я придумал:

– Оседлай меня еще разок!

И я понес ее, углубившись в нее, а она смотрела назад на пройденную дорогу. Так мы опять любили друг друга. Наконец я сказал ей:

– Мы больше не нужны друг другу. Даже в любовной близости ты смотришь туда, куда я не могу идти, разве что двигаясь задом наперед. А я смотрю туда, куда ты не можешь смотреть, разве что сидя задом наперед… Душа моя, держащая тело мое в себе, я утомился. Отпусти его, пусть оно выйдет из тебя и заживет на воле, а ты поищи другое тело, чтобы оно тебя носило.

Так мы расстались, как расстаются все другие, после того как завершится

Больше молодой человек ничего не хотел говорить без своего адвоката. Однако я еще поднажал. Я сказал ему:

– Душа человека – маленький дом, и комната души обставлена мебелью. Мебель эта – наше настоящее. Если бы это самое настоящее холили и лелеяли, если бы уделяли ему столько внимания, сколько прошлому и будущему (а это стены души), то, может, настоящее и могло бы развиться, может, разрослось, расцвело бы пышным цветом и поднялось бы за счет стен прошлого и будущего, возвращаясь к своему первозданному порядку и становясь мерой, которые мы давно урезали, пестуя свое прошлое и будущее за счет отторженного сегодня, которое хиреет все больше:и больше. Если ты не образумишься, я найду способ оторвать от твоего и без того ущербного настоящего еще кусочек…

Припертый к стене, он с глазу на глаз рассказал мне следующее.

По приглашению нанимателя он приехал из Нью-Орлеана через Лион. Сад, в котором произошло событие, принадлежал сеньору Разину, и госпоже Разин об этом было известно. В саду есть колодец, хотя в нем больше грязи, чем воды. Именно в связи с этим колодцем молодому человеку было дано специальное поручение.

"Мне было ведено, – рассказывает он, – поступить следующим образом. Ежевечерне в полнолуние, сказано было мне, сеньора Витача ворожит. Глядит в блюдо с водой или в какой-нибудь колодец и смотрит, кто является ей в воде. От лика, который ей является, зависит, по ее мнению, ее будущее, судьба любимых ей людей. В первое же полнолуние ты пойдешь вместе с ней и посмотришь, чей лик она вызовет из воды. Если мужчина, – приказали мне, -стало быть, если мужчина, убей ее и брось тело в колодец. Если в воде женский лик, пусть вдет куда глаза глядят…

В первую же ночь полнолуния пошел я с сеньорой Разин к колодцу. Она сказала, что хочет остудить фрукты. Когда она вытащила ведро, я смотрел, ибо я слеп только в своем деле. Витача не обращала на меня внимания и наклонилась над ведром, ожидая, когда в нем соберется свет луны. Она ждала, а звезды падали, словно листья. В это время она говорила:

– Пусть Воскресенье венчается с Понедельником, Вторник – со Средой, Четверг – с женской Пятницей, а мужская Пятница с Субботой. Оставь году двенадцать мужских Пятниц и не смей оскоромиться, не пускайся в путь, на войну и в постель с женой. А женские Пятницы да останутся прежними, пусть первая Пятница после каждого полнолуния останется для меня женской. Это молодая Параскева Пятница, святая, покровительница лошадей; Параскева пусть защищает бесплодных; и таких оставь двенадцать в году. И да останется Четверг вдовцом (на мужской неделе он Пятницами идет), а Суббота – вдовой, когда святые Пятницы будут в женских неделях. И пусть не борются мужские дни с женскими днями недели за превосходство, да будет мир им и явившемуся…

И тут я увидел, что в ведре появляется лик. Хорошо всмотрелся, мужской или женский, и сделал точно так, как было ведено".

Прошу Вас, дон Азередо, после того как прочитаете это письмо, прослушайте кассету. Вы услышите то, чего не напишешь на бумаге. В отличие от наших голосов голос молодого человека с кудрявыми волосами – глубокий, надтреснутый альт, который заикается и не имеет эха.

Хотя Вы все это, наверное, уже знаете.