double arrow

Реализация принципа двоемирия в творчестве В. Набокова

Основные даты и события жизни В.В. Набокова

  22 апреля – рождение сына Владимира в семье Владимира Дмитриевича Набокова и Елены Ивановны Набоковой (урожденной Рукавишниковой).
1911-1916 Учеба в Тенишевском училище в Санкт-Петербурге.
  Знакомство с Валентиной Шульгиной, первая любовь.
  Публикация первого поэтического сборника " Стихи ".
  15 апреля вместе со всей семьей эмигрирует из России. Поступает в Кембридж.
  Публикация первого рассказа под псевдонимом Владимир Сирин.
  28 марта от рук террористов погибает В.Д. Набоков. Завершение учебы в Кембридже, переезд в Берлин.
  Публикация поэтических сборников " Гроздь " и " Горний путь ". 8 мая – знакомство с Верой Слоним.
  15 апреля женится на Вере Евсеевне Слоним.
  Публикация первого романа " Машенька ".
  Публикация романа " Король, дама, валет ".
  Публикация романа " Защита Лужина " в "Современных записках".
  Публикация сборника стихов и рассказов " Возвращение Чорба ". Публикация повести " Соглядатай ".
  Публикация романа " Подвиг ".
  Публикация романа " Камера обскура ".
  Публикация романа " Отчаяние ". 10 мая – родился сын Дмитрий.
  Переезд из Берлина в Париж. Начало публикации романа " Дар ".
  Публикация сборника рассказов " Соглядатай ".
  Пишет роман " The real life of Sebastian Knight " (опубл. 1941). 2 мая в Праге скончалась Елена Ивановна Набокова.
  Отъезд в США.
1941-1948 Преподавание в Уэлслейском колледже литературы и русского языка.
  Публикация книги " Николай Гоголь ".
  Публикация романа " Bend Sinister ".
1948-1958 Профессор в Корнельском университете.
  Первый вариант мемуаров " Conclusive evidence ", 2-й " Другие берега " (1954), 3-й " Speak, Memory " (1966).
  Публикация романа " Lolita " в Париже.
  Публикация сборника рассказов " Весна в Фиальте ".
  Публикация романа " Pnin ".
  Успех " Лолиты " позволяет оставить преподавательскую работу.
  Переезд в Швейцарию.
  Публикация романа " Pale fire ".
  Публикация перевода "Евгения Онегина" на английский язык с обширным комментарием.
  Публикация собственного русского перевода " Лолиты ".
  Публикация романа " Ada, or Ardor ".
  Публикация книги " Poems and problems ".
  Публикация романа " Transparent things ".
  Публикация романа " Look at the Harlequins! ".
  2 июля – смерть.

Роман «Приглашение на казнь» оказался одним из самых интерпретируемых романов Набокова. Уже сразу после его публикации в критической литературе возникли споры о жанровой принадлежности романа и о пространстве повествования [1]. На сегодняшний день существует множество интерпретаций этого произведения: «как экзистенциальной метафоры, идеологической пародии, художественной антиутопии, сюрреалистического воспроизведения действительности, тюремности языка, артистической судьбы, эстетической оппозиции реальности, тоталитарной замкнутости, свободы воображения и. т. д.» [2]. Продолжая цитировать Н. Букс, стоит обратить внимание на ее замечание о том, что «исследовательские трактовки не исключают, а дополняют друг друга, разворачивая художественное и смысловое богатство текста» [3].
Традиционно в литературоведении считается, что характерной особенностью любого произведения является способность или желание автора выразить в нем какую-то определенную идею. Здесь стоит упомянуть замечание П. Бицилли: «Художественное совершенство служит несомненным доказательством, что произведение выражает вполне идею, возникшую в сознании художника» [4]. Примечательно, что Набокову критика отказывала в этом. Большинство критических высказываний, направленных на счет их метода и произведений, связаны с тем, что его обвиняют в абсолютной безыдейности), в игре ради самой игры (в данном контексте стоит сравнить уже ставшее классическим высказывание Бунина о Набокове «талантливый пустопляс» с не менее классическим замечанием Честертона: «Кэрролл всего лишь играл в Логическую Игру; его великим достижением было то, что игра эта была новой и бессмысленной» [5]).
На наш взгляд, попытка сопоставления «Приглашения на казнь» с литературной сказкой дает возможность расширить границы интерпретации романа, так как «сопоставляемые так художники как бы взаимно освещают друг друга, содействуют тому, чтобы мы могли уловить у каждого из них то «необщее выражение лица», о котором говорит Баратынский, увидеть, какие именно черты составляют это своеобразие их облика» [6]. Более того, стоит отметить, что уже существуют работы, связанные с обнаружением аллюзий на волшебные сказки в набоковских произведениях [7]. Нас же интересует взаимосвязь набоковского романа с жанром принципиально отличным от сказки народной (приближающейся к фольклору) - литературной сказкой. Здесь стоит вспомнить замечание Набокова, которым он, по словам Альфреда Аппеля-младшего (это замечание приводит в своей работе Э. Хейбер), всегда начинал свою первую лекцию в Корнельском университете: «Великие романы это прежде всего великолепные сказки… Литература не говорит правду, а придумывает ее» [8].
На возможность подобного рода сопоставления указывает в своей книге Б. Бойд: «Перевернутый с ног на голову мир «Приглашения на казнь» кое-чем обязан Льюису Кэрроллу…» [9]. И замечания Набокова относительно сказки, которые приводит Бойд, во многом иллюстрируют мир его романа: «Набоков заметил однажды, что если прочитать «Алису в стране чудес» очень внимательно, то можно обнаружить, что она «своими смешными коллизиями намекает на существование вполне надежного и довольно сентиментального мира по ту сторону смежного с ним сна» [10].
Неоднозначно подается в романе соотношение фантастического и «реального». Как отмечает Бицилли: «У Сирина элементы фантастики и реальности намеренно смешиваются; более того – как раз о «невозможном» повествуется мимоходом, как о таких житейских мелочах, на которых не задерживается внимание… <...> Но если прочесть любую вещь Сирина, - в особенности «Приглашение на казнь», до конца, все сразу, так сказать, выворачивается наизнанку. «Реальность» начинает восприниматься как «бред», а «бред» как действительность. Прием «каламбура» выполняет, таким образом, функцию восстановления какой-то действительности, прикрываемой привычной «реальностью»» [11]. Отметим, что такой прием совмещения ирреального и «реального» с акцентом на первую составляющую является основой сказок Кэрролла.
Необычной основой для сопоставления может послужить эпизод, где Цинциннату оглашают приговор. Эпизод, где заключенному сообщают о приговоре шепотом («Сообразно с законом, Цинциннату Ц. объявили смертный приговор шепотом. Все встали, обмениваясь улыбками. Седой судья, припав к его уху, подышав, сообщив, медленно отодвинулся, как будто отлипал» [12]), контрастирует с манерой Королевы непрестанно выкрикивать «Отрубить ему голову!». Однако ни в случае с Цинциннатом, ни в случае со всеми приговоренными казни не происходит («Они все вместе удалились, и Аня успела услышать, как Король говорил тихим голосом, обращаясь ко всем окружающим: «Вы все прощены» [13]). Алогичность поступка, его неосуществление, а также способ оглашения приговора (в одном случае – шепот, в другом – крик) контрастно сближаются по степени абсурдности.
Одной из особенностей литературной сказки является то, что многие ее персонажи позаимствованы авторами из фольклора, народных сказок, поговорок.
У Набокова некоторые из персонажей тоже имеют народную основу. Как отмечают в своей работе Сендерович и Шварц [15], образы Марфиньки, Пьера [16] и прочих героев романа напоминают ярмарочные экспонаты, что часто обыгрывается в романе и придает произведению элементы фарса, столь значимые для автора хотя бы потому, что подобного рода театральность связана с темой личин, кукольности, мнимости бытия – ключевых понятий в романе.
В случае же с Цинциннатом мир, в котором он находится, изначально чужд ему, осознание чуждости мира приходит вместе с осознанием собственной инаковости. Переход героя в мир «действительный» не имеет единой интерпретации, но формально, как и в случае со страной чудес, разрушается мир мнимый и герой покидает его. Черты сказочности воспринимающему «действительность» страны чудес, несмотря на все ее особенности, напоминают «реальность», в то время как пространство романа Набокова воспринимающему сознанию напоминает какой-то кошмар. Именно это свойство набоковского текста дало повод увидеть в романе своеобразную фантасмагорию [17].
Ключевой для понимания произведений Набокова является категория безумия. у Набокова безумие можно трактовать как «ненормальность», бред, разрушающий как действительность повествования, так и сознание героя (в дальнейшем схожим способом от бремени безумия автор спасет другого своего персонажа – Адама Круга).
Значимым кажется нам эпизод суда над Цинциннатом. Подобного рода абсурдность в 20 веке воспринимается через призму тоталитаризма, как атрибутика подобного режима. Наилучшей иллюстрацией абсурдности и бессмысленности бытия, на наш взгляд, является эпизод с директором тюрьмы в «Приглашении на казнь»:

«Он развернул листок и, не надевая роговых очков, а, только держа их перед глазами, отчетливо начал читать:
«Узник! В этот торжественный час, когда все взоры…» Я думаю, нам лучше встать, - озабоченно прервал он самого себя и поднялся со стула.
Цинциннат встал тоже.
«Узник! В этот торжественный час, когда все взоры направлены на тебя, и судьи твои ликуют, и ты готовишься к тем непроизвольным телодвижениям, которые непосредственно следуют за отсечением головы, обращаюсь к тебе с напутственным словом. Мне выпало на долю, - и этого я не забуду никогда, - обставить твое жилье в темнице всеми теми многочисленными удобствами, которые дозволяет закон. Посему я счастлив буду уделить всевозможное внимание всякому изъявлению твоей благодарности, но желательно в письменной форме и на одной стороне листа».

Стоит отметить, что предметом пародии в тексте является сам тоталитарный режим, а также все его проявления – от документов и постановлений, обезличивающих как самих людей, так и их поступки, до человеческого поведения, регулируемого системой.
Значимым оказывается то, что у Набокова преодолением абсурдности бытия становится смех. Однако оговоримся, что это происходит не в «Приглашении на казнь», а несколько позже - в рассказе «Истребление тиранов» 1938 года: «Смех, собственно, смех и спас меня. Пройдя все ступени ненависти и отчаяния, я достиг той высоты, откуда видно как на ладони смешное. <…> Перечитывая свои записи, я вижу, что стараясь изобразить его страшным, я лишь сделал его смешным, - и казнил его именно этим - старым испытанным способом» [22].
Наконец, самым характерным сопоставлением, которое встречается в набоковедении, является сопоставление финала сказки и романа. Осознание ирреальности происходящего позволяет героям преодолеть иллюзорное ради реального, что и происходит в финале произведения Набокова. Это осознание становится толчком для перехода героев и разрушения ирреальности. Таким образом, границей между мирами оказывается знание героя. Соответственно та модель двоемирия, которая присутствует в произведениях Кэрролла («сон-реальность»), схожа по своей роли с набоковской моделью «смерть-жизнь». Вспомнив слова Ходасевича, о том, что «Сирину свойственна сознаваемая или, быть может, только переживаемая, но твердая уверенность, что мир творчества, истинный мир художника, работою образов и приемов создан из кажущихся подобий реального мира, но в действительности из совершенно иного материала, настолько иного, что переход из одного мира в другой, в каком бы направлении ни совершался, подобен смерти. <…> И хотя переход совершается… в диаметрально противоположных направлениях, он одинаково изображается Сириным в виде распада декораций. Оба мира по отношению друг к другу для Сирина иллюзорны», [23] можно прийти к парадоксальному выводу о том, что переход Цинцинната из иллюзорного мира в мир реальный оказывается не смертью, а рождением героя.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: