Введение. Русская Литература до XVIII В. Традиционно именуется «древней». За это время историческая жизнь России прошла древний период своего существования, затем

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Русская литература до XVIII в. традиционно именуется «древней». За это время историческая жизнь России прошла древний период своего существования, затем средневековый, а примерно с XVII в., по определению В. И. Ленина, вступает в новый период своего развития. Таким образом, наиме­нование русской литературы до XVIII в. «древней», не согласую­щееся с хронологическим делением русского исторического про­цесса по периодам, в значительной степени является условным, обозначающим лишь то, что она характеризуется существенными качественными особенностями, отличающими её от литературы последующей, которую мы называем новой.

В деле освоения нашего литературного наследства, являющегося частью наследства общекультурного, древней русской литературе принадлежит значительное место, определяемое прежде всего тем, что она была начальным этапом в развитии великой русской ли­тературы, приобретшей мировое значение. Высокая идейность, Присущая новой русской литературе, её народность, живая связь

с насущными вопросами общественной жизни характеризуют и древнюю русскую литературу в её наиболее значительных дости­жениях. Древняя русская литература, как и новая, по своей направленности была в основном публицистична и злободневна в силу того, что она принимала самое непосредственное участие в идейной и политической борьбе своего времени, отражавшей клас­совую борьбу в русском обществе.

Самое понятие художественной литературы как области фор­мально автономной и отграниченной от других областей культуры в древности у нас не существовало, по крайней мере если иметь в виду литературу письменную, а не устное творчество. Это обстоя­тельство особенно ощутительно позволяет нам вскрывать те исто­рические и социальные связи, какие существовали между древне­русскими литературными памятниками и эпохой, их породившей.

Само собой понятно большое познавательное значение древней русской литературы для уяснения нашего исторического прошлого. Значительна и воспитательная ценность многих памятников нашей старинной литературы, развивающих темы патриотизма, государ­ственного строительства, политического единства и героизма рус­ского народа.

Наряду с этим, как ни сильна была в нашей старинной культуре монополия церкви, существенно ограничивавшая художественные возможности древней русской литературы, всё же наша старая литература дала немало очень ценного художественного материала, преимущественно в области повествовательного жанра. Стоит указать хотя бы на «Слово о полку Игореве», некоторые образ­чики летописной повести, а также позднейшей воинской и бытовой, вроде «Повести о Горе и Злочастии». Даже традиционные цер­ковные жанры, как например житийный, давали образцы значи­тельной художественной силы преимущественно тогда, когда они вбирали в себя элементы устной поэзии или заключали в себе черты реального быта. Таковы, например, Повесть о Петре и Фев-ронии и Житие протопопа Аввакума, им самим написанное. Не­даром поэтому многие темы, образы и мотивы древней русской литературы были использованы русскими писателями нового времени.

Мы не можем с точностью определить время возникновения у нас письменной литературы. Есть, однако, все основания пола­гать, что она существовала на Руси ещё до второй трети XI в.— времени, которым мы можем датировать первые дошедшие до нас памятники русской письменности. Такое предположение основы­вается на том, что в эту пору мы имеем дело с образчиками уже значительной по своему качеству литературной культуры, и потому трудно думать, чтобы до этого вовсе отсутствовали у нас памятни­ки письменной литературы,— вероятно, они просто не дошли до нас. Что же касается письменности вообще, то есть все данные — на основании исторических свидетельств — относить её возникновение на Руси задолго до принятия ею христианства. Во всяком случае в IX—X вв. она уже, несомненно, у нас существовала.

Временем, когда можно говорить о конце древней русской лите­ратуры и о начале новой, следует считать конец XVII в. С XVIII в. в России уже совершенно отчётливо определяется возобладание светских начал в культуре господствующего дворянского класса и вместе с тем в его литературе, т. е. основной, ведущей литера­туре. «Мысли господствующего класса являются в каждую эпоху господствующими мыслями. Это значит, что тот класс, который представляет собой господствующую материальную силу общества, есть в то же время и его господствующая духовная сила» ¹.

Русская литература в эту пору выдвигает новые темы и новые идеи, связанные с тем, что она становится на службу реформиро­ванному Петром государственному укладу, когда феодально-сослов­ная монархия перерастает в абсолютистское национальное госу­дарство помещиков и торговцев, возвысившее ценой жестокой эксплуатации крепостных крестьян класс помещиков и способство­вавшее развитию нарождавшегося купеческого класса. В это же время получают развитие новые литературные жанры и стили, которых или вовсе не знал XVII в., или знал их лишь в зачаточном состоянии. Тогда же в культурной и, в частности, литературной жизни России наряду с дворянством гораздо активнее, чем это было в XVII в., выступают демократические, третьесословные общественные элементы, и в эту пору уже становится особенно наглядным положение В. И. Ленина, гласящее: «Есть две нации в каждой современной нации....Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре» ².

Однако некоторые историки склонны конец древней русской литературы и начало новой приурочивать к середине XVII в. Этот взгляд, вслед за Н. С. Тихонравовым, особенно обстоятельно аргу­ментировал В. М. Истрин, рассматривавший вторую половину XVII в. как начало нового периода русской литературы главным образом потому, что в это время наблюдается усиленное развитие светской литературы³. Это обстоятельство действительно весьма существенно для характеристики того нового, чем отличается рус­ская литература преимущественно второй половины XVII в. от литературы предшествующей. Мы добавили бы ещё к этому также усиленное проникновение в русскую литературу второй половины XVII в. элементов фольклора, обнаруживающееся, впрочем, ещё с начала века. Но при всём том, поскольку в литературе XVII в. ещё значительное место занимают произведения на церковно-рели-гиозные темы и полная победа светской стихии над стихией рели­гиозно-церковной у нас сказывается только в XVIII в., поскольку лишь литература XVIII в. служит непосредственным органическим преддверием к русской литературе XIX в., исторически правильнее стоять на традиционной точке зрения, доводящей древнюю рус­скую литературу до начала XVIII в., т. е. до того культурного перелома в судьбах России, который связан с петровскими рефор­мами.

Итак, древняя русская литература насчитывает приблизительно шесть с половиной веков существования.

Но в той мере, в какой историческая обстановка, обусловившая характер развития русской литературы, за этот длительный пе­риод времени была неоднородна, неоднородна была и древняя ли­тература на всём протяжении своего существования.

Древнейший период развития русской литературы до начала XIII в. связан с Киевской Русью, почему он обычно называется киевским периодом или, менее удачно, по связи с последующими событиями татаро-монгольского нашествия на Русь,— периодом домонгольским.

Киевская Русь представляла собой государство с обширной территорией, включавшей в себя, помимо Киевской и прилегавших к ней земель, также земли Новгородскую, Суздальскую и Ростов­скую. «Как империя Карла Великого,— пишет Маркс,— предшест­вует образованию современных Франции, Германии и Италии, так империя Рюриковичей предшествует образованию Польши, Литвы, балтийских поселений, Турции и самого Московского гусудар-ства» '.

Постепенно к концу XI в. происходит распадение Киевской Руси — «лоскутной империи Рюриковичей», по определению Маркса, на отдельные самостоятельные феодальные княжества — Киевское, Черниговское, Смоленское, Галицкое, Волынское, Ростовско-Суздальское, Новгородское и др. В недрах этих новых об­разований продолжается в дальнейшем тот же процесс феодального дробления. Позднее даёт себя знать начавшееся с половины XII в. экономическое оскудение Киевской Руси; оно было вызвано сепаратистскими тенденциями прочих русских земель, усилено (в результате завоевания крестоносцами Константинополя) поте­рей значения великого водного пути «из варяг в греки» и, наконец, довершено разгромом юга (и в частности Киева) татарами.

Дальнейшее политическое бытие и культурная жизнь отдельных областей древней Руси протекают раздельно, сосредоточиваясь вокруг растущих местных политических образований, характеризующихся своими особыми историческими судьбами. На севере на первых порах в качестве политического и культурного центра складывающейся великорусской народности выдвигается Ростов-ско-Суздальская земля; Южная Русь—будущая Украина, а так­же будущая Белоруссия — входит в состав Литовского, а в XV в.— Польско-Литовского государства.

Общественный строй Киевской Руси характеризуется развитием феодальных отношений, определявших весь социальный уклад уже с IX в. и получивших законченные формы в XI в. В основе его лежит феодальная собственность на землю, повлекшая за со­бой закрепощение сельского населения древней Руси — превраще­ние некогда свободного смерда в крепостного крестьянина (Ленин пишет о том, как «землевладельцы кабалили смердов ещё во вре­мена «Русской Правды» '). Бывшая племенная дружина превра­щается в феодальное земледельческое боярство, растущее на основе крепостной эксплуатации. Одновременно создание классо­вого феодального общества порождает первичную дифференциацию, выделение раннего феодального города. Наличие в Киевской Руси двух основных антагонистических классов — землевладельцев и смердов-крестьян — при существовании рабского труда опреде­лило собой классовую борьбу. Отражение этой борьбы мы находим главным образом в летописных памятниках.

Основным средоточием литературной продукции в этот период была Южная Русь, преимущественно политический и культурный её центр—Киев, который в XI в., по словам Маркса и Энгельса, «называли вторым Константинополем»². Маркс и Энгельс имели в виду, очевидно, слова известного средневекового историка XI в. Адама Бременского, который называл Киев соперником Констан- * тинополя и «блестящим украшением Греции», т. е. христианского Востока. Ещё несколько раньше хронист Титмар Мерзебургский * писал о том, что в конце X — начале XI в. Киев был очень боль­шим городом, в котором было около 400 церквей, 8 рынков и ог­ромное количество населения. В Лаврентьевской летописи под 1124 г. помещено известие о двухдневном киевском пожаре, во время которого сгорело около 600 церквей. Если эти сведения и цифры и преувеличены, то всё же не может быть сомнения в том, что по своему значению Киев во многом мог соперничать с круп­ными культурными центрами средневековой Европы. Но наряду с Киевом, хотя и в значительно меньших размерах, отдельные па­мятники письменности и литературы зарождаются и в других городах как юга (Чернигов, Туров, Галич), так и севера (Новго­род, Смоленск, Ростов).

Памятники, возникшие на юге, получили широкое распростране­ние на севере и дошли до нас большей частью в севернорусских списках; язык как южных, так и северных памятников, если не считать отдельных специфически фонетических вариантов, был общий — старый литературный язык восточных славян. С этой точки зрения литература киевского периода должна рассматри­ваться как литература общая для великорусов, украинцев и бело­русов. Она представляет собой первый этап в развитии древнерус­ской литературы, совпадающий с начальным периодом феодальной раздробленности.

В дальнейшем, когда «государство распадалось на отдельные «земли», частью даже княжества, сохранявшие живые следы преж­ней автономии» ', наступает период областного развития русской литературы, продолжающийся вплоть до объединения русских земель в Московском государстве. Но с XIV в. внутри этой раз­дробленности намечается и затем углубляется процесс феодальной концентрации, образуется своего рода «порядок в беспорядке» (Эн1 ельс). Итогом этого процесса явилось образование в конце XV в. Русского централизованного государства. Первенствующая политическая роль в борьбе боярства и дворянства окончательно закрепляется за дворянством при поддержке купечества. Уже с начала XVI в. областные тенденции в русской литературе теряют под собой почву. Во второй половине XVI в. и в XVII в. дво­рянская литература как господствующая прочно утверждается. Но в то же время в XVII в., особенно во второй половине его, уже развивается литература и посадская и отчасти кресть­янская.

Изложение истории древнерусской литературы должно предва­ряться разрешением вопроса об объёме её, т. е. о том, какие памят­ники древнерусской письменности вообще мы рассматриваем как памятники специфически литературные. Дело в том, что, как ска­зано выше, древняя русская литература в течение долгого времени в большинстве случаев не выделялась из того сложного целого, в котором элементы литературные и внелитературные находились в слитном, недифференцированном виде.

Ввиду этого при отборе памятников, включаемых в историю древней русской литературы, единственно правильным является привлечение лишь того материала, в котором, при значительности его идейного содержания, имеется в той или иной мере авторская установка на образное выражение, на стилистическое или жанро­вое оформление, отличное от оформления обычных культурно-исторических памятников, чисто публицистических, исторических, церковно-богословских, юридических или прикладных.

Литература древней Руси, как и литература европейского сред­невековья вообще, на первых порах была в большой степени про­никнута церковной идеологией. О преобладающей роли церковной идеологии для всего европейского средневековья Энгельс писал:

«А это верховное господство богословия во всех областях умствен­ной деятельности было в то же время необходимым следствием того положения, которое занимала церковь в качестве наиболее общего синтеза и наиболее общей санкции существующего фео­дального строя» '. Церковно-религиозные тенденции характерны и для немногочисленных древнейших памятников переводной ли­тературы со светской тематикой. Однако уже в древнейшую пору у нас возникает историческая литература, вызванная интересами в первую очередь светскими, государственными. В ещё большей степени эти интересы нашли выражение в «Слове о полку Игоре-ве». Письменность, как и литература, в древней Руси была глав­ным образом в руках высшего духовенства и феодалов, так как, будучи господами положения, они обладали всеми средствами для их развития и культивирования, но есть все данные для того, что­бы утверждать факты пользования письменностью и участия в ли­тературном процессе, притом преимущественно светского направ­ления, и демократических слоев русского общества — городского населения, купцов и ремесленников². Но поскольку церковь была теснейшим образом связана с государством, в значительной сте­пени осуществляя его политические задачи, постольку и церковная по форме литература служила не только интересам церкви самим по себе, но и интересам государства.

Ещё Добролюбов в статье «О степени участия народности в раз­витии русской литературы» писал о том, что «почти при самом же своём начале письменность не ограничивается уже, однако, исклю­чительно религиозными интересами: она служит также орудием власти светской, хотя всё ещё не выходит из круга духовных пред­метов» ³. Покровительство, оказывавшееся государством церкви и церковной литературе, было совершенно естественно, так как борьба за укрепление строя складывавшегося русского феодального государства определяла роль церкви как крупного политического и идеологического фактора в этом процессе. Церковь принимала деятельное участие в политической жизни общества, стоя на стра­же интересов преимущественно его феодальных верхов.

«Мирские» вкусы светского человека, стоявшего как на вер­хах, так и особенно на низах социальной лестницы, удовлетворя­лись главным образом устной поэзией, лишь с половины XVII в. нашедшей себе наиболее широкий доступ в книжную литературу. Навстречу «мирским» интересам древнерусского читателя шли также и исторические сочинения (летопись) и литература повество­вательная, оригинальная и переводная.

Характер древней русской литературы определялся и тем, что церковная среда в старину была не только большей частью сози-дательницей, но и монопольной хранительницей литературной тра­диции, сберегавшей и множившей в списках лишь тот материал, который соответствовал её интересам, и безучастно или враждебно относившейся к материалу, этим интересам не удовлетворявшему или им противоречившему. Существенным препятствием для раз­вития светской литературы на первых порах было то обстоятель­ство, что до XIV в. в качестве материала для письма употреблялся пергамент, дороговизна и дефицитность которого исключали воз­можность сколько-нибудь широкого расходования его на рукописи, не преследовавшие прямых целей религиозно-назидательного ха­рактера. Но и религиозно-назидательная литература находила себе свободное обращение лишь в той мере, в какой она одобрялась церковной цензурой: существовал значительный отдел так называе­мой «апокрифической» литературы, «ложных», или «отречённых», книг, не одобрявшихся официальной церковью и запрещавшихся ею для чтения, хотя в иных случаях церковные деятели, сами плохо разбираясь в литературе, подлежавшей запрещению, тем самым бессознательно попустительствовали её распространению.

Если принять ещё в расчёт гибель в результате всяких бедствий (пожары, разграбление книгохранилищ во время войн и т. д.) отдельных литературных памятников, особенно обращавшихся в незначительном количестве списков, то станет совершенно оче­видным, что мы не обладаем всем некогда существовавшим мате­риалом древней русской литературы, и потому самое построение её истории по необходимости может быть лишь в большей или мень­шей степени приблизительным: если бы не случайная находка в конце XVIII в. в провинциальной монастырской библиотеке единственного списка «Слова о полку Игореве», наше представле­ние о древней русской литературе было бы значительно беднее, чем оно составилось в результате этой находки. Но у нас нет уве­ренности в том, что в древности не существовали однородные со «Словом» памятники, судьба которых оказалась менее счастливой, чем судьба «Слова».

Н. К. Никольский в своё время справедливо заметил: «Слово о полку Игореве», «Слово Даниила Заточника», отрывки истори­ческих сказаний в летописях, «Слово о погибели Русской земли» и тому подобные произведения показывают, что в начальные века русской жизни, кроме церковно-учительной книжности, существо­вала и развивалась светская литература, достигнувшая в Южной Руси значительного расцвета. Если бы «Слово о полку Игореве» было одиночным для своей эпохи, то оно было бы, конечно, исто­рической несообразностью» '. А. И. Соболевский соглашался с тем, что произведений, однородных со «Словом о полку Игореве», в древней Руси было много, и объяснял их исчезновение потерей интереса к их содержанию в ближайших поколениях '.

Средством распространения произведений древней русской литературы была почти исключительно рукопись; книгопечатание, возникшее на Руси лишь в середине XVI в. и бывшее вообще фак­том огромного культурного значения, обслуживало преимущест­венно литературу богослужебную не только в XVI в., но и почти на всём протяжении XVII в.

Рукописная традиция древней русской литературы способство­вала изменчивости литературных памятников, часто эволюциониро­вавших в своём идейном наполнении, композиционном и стилисти­ческом оформлении в зависимости от исторической обстановки и социальной среды, в которую попадал тот или иной памятник. Понятие литературной собственности и индивидуальной авторской монополии на литературное произведение в древней Руси отсут­ствовало. Переписчик того или иного памятника был часто одно­временно и его редактором, не стеснявшимся приспособлять текст к потребностям и вкусам своего времени и своей среды. Поэто­му историк древней русской литературы должен иметь в виду не только историю её памятников, но и историю редакций этих па­мятников.

Свободное распоряжение со стороны редактора авторским текстом было тем более естественно, что автор большей частью не считал нужным указывать своё имя, а в иных случаях произ­ведения русских писателей для придания написанному большего авторитета подписывались именами популярных византийских писателей.

В результате — столь обычные в древней русской литературе анонимность и псевдонимность ряда памятников, значительно усложняющие проблему построения её истории.

Иногда на помощь исследователю тут приходят косвенные исторические указания, если они вообще имеются и если они до­статочно вески.

Существенное значение имеет идейный и стилистический ана­лиз памятника, приводящий к более или менее положительным результатам, однако лишь тогда, когда мы располагаем не только произведением с сомнительным авторским приурочением, но и дру­гими произведениями, принадлежность которых данному автору сомнений не возбуждает.

Своеобразная трудность изучения истории древней русской литературы обусловливается ещё и тем, что даже в тех случаях, когда тот или иной памятник несомненно может быть связан с именем определённого автора, мы в большинстве случаев ничего, кроме имени, об авторе не знаем. Таким образом, при построении истории старой русской литературы почти выпадает то существен­но важное подспорье, которым мы располагаем в отношении литературы новой,— знакомство с биографией писателя и с обстоя­тельствами его творчества.

Очень сложно порой обстоит дело и с хронологическим приуро­чением произведений древней русской литературы, в особенности в наиболее раннюю пору. Почти все памятники древней русской литературы дошли до нас не в автографах, а в списках, притом в огромном большинстве случаев поздних, и более или менее при­близительная датировка произведений нашей старой литературы производится на основании косвенных данных, извлекаемых из них самих и далеко не всегда исчерпывающих и надёжных, а также на основании языкового анализа списка, если он сохранил архаиче­ские черты оригинала. Сказанное особенно касается литературы переводной, для хронологического приурочения которой на русской почве мы обладаем ещё меньшими возможностями, чем те, какими мы располагаем в отношении литературы оригинальной.

Отсутствие автографов произведений старых русских писателей в высшей степени затрудняет установление подлинных текстов. Затруднение это тем значительнее, чем в меньшем количестве списков дошёл до нас тот или иной текст, чем менее исправны списки и чем больше они хронологически удалены от оригинала. Количество списков, большая или меньшая их исправность, боль­шее или меньшее их расстояние во времени от подлинника обуслов­ливают собой ту или иную степень достоверности устанавливаемого первоначального текста, в какой-то степени, однако, всегда гипоте­тического.

Развитие древней русской литературы в общем протекало па­раллельно с эволюцией литературного языка. В основу последнего лёг живой русский язык, более всего выступающий в произведениях светского характера. Уже в самую отдалённую эпоху заложены бы­ли основы современного русского языка.

В период Киевской Руси русский язык как в своём словарном составе, так и в грамматическом строе достиг настолько высокой степени развития, что и в оригинальных и в переводных памят­никах способен был выражать сложные отвлечённые понятия, возникшие в связи с новой христианской культурой, и обладал бо­гато развитыми образными средствами, которые использовались и письменной литературой и устным народным творчеством.

В памятниках с церковно-религиозной тематикой сказывается и присутствие элементов церковнославянского языка — языка бого­служебных книг, пришедших на Русь вместе с принятием ею хри­стианства, хотя и тут мы наблюдаем проникновение фонетических, морфологических, а иногда и лексических особенностей живого русского языка. С течением времени, особенно в XVI в., тем более в XVII в., церковнославянизмы в русском литературном языке очень ощу­тительно идут на убыль, и живой разговорный язык становится преобладающим порой даже в произведениях церковно-религиозно-го характера. Вообще же церковнославянизмы, усвоенные русским языком, обогащали его словарный состав и грамматический строй и ни в коей мере не ослабляли его национальной самобытности.

Литературный язык Киевской Руси формировался и развивался преимущественно в её государственном центре— в Киеве. Но язык Киева не был только местным языком. Положение Киева как столицы Русского государства привлекало к нему пришлое насе­ление из различных областей Руси, и южнорусские элементы киев­ского языка пополнялись, в,частности, языковыми особенностями выходцев с севера. С другой стороны, «из Киева этот язык раз­носился и по всем другим местам тогдашней Руси, где только воз­никал какой-либо административный центр и где только являлось духовенство, вводившее христианство и распространявшее письмен­ность... Киевские князья посылали по городам или своих сыновей или посадников, приводивших с собой и дружину, а киевская ду­ховная власть наделяла те же города высшим и низшим духовен­ством, приносившим с собой разнообразного содержания книги. Те и другие, кладя основание высшему слою общества, сливались с местными уроженцами и создавали тот же книжный литератур­ный язык, который существовал и в Киеве... лишь с очень незна­чительными местными особенностями.

Что же касается словарного материала, то он в сильной степени зависел от вращавшейся в каждой местности письменности, а эта письменность... появлялась в одно и то же время всюду — и на юге, и на далёком севере. Разумеется, и в разговорном языке каж­дого местного высшего слоя общества существовали свои провнн-циализмы, которые могли входить в письменность», но таких про-винциализмов было незначительное число. «В общем же книжный литературный язык был один и тот же на всём пространстве Руси. Существенное значение в этом Отношении оказывала книга: про­винциальный русский книжник — ив Новгороде, и в Ростове, и во Владимире, и в Галиче — учился по тем же книгам, по которым учились и киевские книжники, из таких же книг почерпал всю свою книжную мудрость, и естественно, что и писать он должен был на том же языке, на котором была написана вся тогдашняя литерату­ра». Поэтому литературный язык, выработавшийся на киевской почве, стал общим языком древнерусского народа, обслуживавшим литературную культуру всей Руси.

Литературный процесс в древней Руси находился в тесной связи с изменением материала и техники письма. До XIV в. рукописи изготовлялись на пергаменте (иначе — «харатье», «телятине», «коже»), выделывавшемся из телячьей кожи, и писались почерком, который назывался уставом и особенностью которого было тща­тельное выведение букв, написанных прямыми линиями, с правиль­ными углами и овалами; каждая буква в определённый период времени имела в общем однообразную форму.

Совершенно очевидно, что и качество материала и характер почерка в древнейшую пору не способствовали широкому развитию рукописного дела: рукопись стоила дорого и писалась медленно. Со второй половины XIV в. в употребление входит бумага, и устав постепенно уступает место полууставу, более беглому письму, в ко­тором прямые линии сменяются ломаными и косыми, правильность углов и овалов и однообразие в начертании букв исчезают. Тогда же приблизительно появляется и скоропись. Таким образом, руко­пись удешевляется и работа над ней ускоряется; книга становится более доступной, демократизуется, и литературная продукция обна­руживает тенденцию к расширению.

Кроме пергамента и бумаги, в качестве материала для письма употреблялась на Руси с древнейших пор и берёзовая кора (берё­ста). На берёсте в древней Руси писались иногда и книги, но такие книги до нас не дошли, дошли лишь древние грамоты (частные письма и деловые документы). В 1951 —1961 гг. в Новгороде архео­логическая экспедиция, возглавляемая проф. А. В. Арциховским, обнаружила берестяные грамоты XI—XIV вв., на которых буквы были процарапаны костяными орудиями '.