2018-03-09
84
Все это заставляет нас придти к заключению, что для того, чтобы убедиться в истинной научности «эмоциональной психологии» Л.И. Петражицкого, вовсе не достаточно ознакомиться с тем богатым описательным материалом, который автор ее получает путем самонаблюдения или опытов, произведенных над собой и другими при помощи «метода дразнения», доводящего эмоции «до высокой степени интенсивности, даже бурности и страстности». Для этого нужно было бы прежде всего перестроить всю традиционную теорию познания. По отношению к теории познания Л.И. Петражицкий должен был бы еще в более радикальном направлении произвести ту реформу, которую, по его мнению, он произвел по отношению к методологии и психологии. Он должен был бы отвергнуть все до сих пор сделанное в теории познания, как недостаточно научное и лишь, может быть, случайно верное, и затем, установив правильные основные понятия теории познания, возвести ее здание с самого основания. Эти основные понятия должны покоиться на «до сих пор неизвестных» в теории познания положениях, как например, что двухсторонние пассивно-активные психические «элементы» неразложимы и не должны быть разлагаемы, что первичными элементами должны быть признаваемы не односторонние (или пассивные, или активные), а напротив, двухсторонние пассивно-активные «элементы», что первые должны быть выводимы из вторых, а не наоборот и т.д. Наконец, эта теория познания для того, чтобы укрепить веру в неразложимость эмоций, должна была бы хоть отчасти возродить «реализм по-
|
|
|
168
нятий», который, впрочем, Л.И. Петражицкий отвергает, излагая в своем методологическом исследовании общепринятое теперь учение, что понятия не соответствуют и не могут вполне соответствовать действительности (Там же. С. 111 и сл.). Но этой гносеологической критики основных понятий, которая должна была бы доказать приемлемость «эмоциональной психологии», Л.И. Петражицкий не дал; как мы видели выше, он относится отрицательно к «гносеологическим тонкостям», устраняющим препятствия и затруднения при образовании правильных научных понятий.
Ввиду этих свойств «эмоциональной психологии» Л.И. Петражицкого пишущему эти строки кажется, что «теорию эмоций» нельзя признать ценным приобретением для науки психологии. До тех пор, пока научная совесть ученых будет не позволять им считать основными элементами чего-то сложного и будет заставлять их доискиваться безусловно простых и неделимых элементов, «эмоции» в смысле Л.И. Петражицкого будут разлагаться каждым ученым на их составные части[137][9]. Достаточно назвать те эмоции, которые Л.И. Петражицкий анализирует или хотя бы упоминает, как, например, «голод-аппетит», «жажда», «охотничья эмоция», «сонная эмоция», «будительно-вставательная эмоция», «героически-воинственная эмоция», «возвышенно-религиознаяэмоция», «страх», «каритативные, благожелательные и одиозные, злостные эмоции» и т.д., чтобы убедиться в том, что он имеет в виду чрезвычайно сложные психические переживания, которые в своей конкретной цельности и «неделимости» не годятся для построения теоретической психологии. Их надо разлагать на более простые элементы, устанавливаемые традиционной психологией, несмотря на то, что Л.И. Петражицкий открыл в ней «цепь ошибок и недоразумений» и объявил ее находящейся в хаотическом состоянии. А если мы посмотрим на «эмоции» Л.И. Петражицкого с точки зрения традиционной психологии, то мы должны будем признать, что наиболее существенную часть их составляют волевые импульсы, менее же существенную часть, всегда, однако, в том или ином виде имеющуюся налицо, составляют ощущения и чувствования. Таким образом, с психологической системой Л.И. Петражицкого и приходится считаться как со своеобразным, недостаточно критически проверенным волюнтаризмом.
|
|
|
IV
Неправильность исходных психологических точек зрения Л.И. Петражицкого не препятствует тому, что его психологическое учение о праве представляет несомненный интерес и большое научное значение. Именно те свойства ума Л. И. Петражицкого, которые привели его к ошибочным выводам, когда он взялся за реформу психологии, и заставили его принять сложные психические переживания за элементы нашей психики, оказали ему неоценимую услугу при исследовании психологической природы права. Л.И. Петражицкий, несомненно, обладает громадною психологическою наблюдательностью и умением точно устанавливать свои психические состояния. Его обращение к своему непосредственному психологическому опыту и недоверие ко всему сделанному в психологии до него оказались в конце концов чрезвычайно полезными при открытии некоторых своеобразных явлений в неисследованной области правовой психики.
169
Наконец, его прямота, искренность и откровенность явились необходимым дополнением при правильной передаче обнаруженных им явлений. Коротко говоря, Л.И. Петражицкий – несомненный мастер описательной, но не теоретической психологии.
С психологической точки зрения право принадлежит к обширному классу психических явлений, обнимающих все этические переживания. Исходя из этого общепризнанного в современной науке положения, Л.И. Петражицкий чрезвычайно проницательно и метко определяет различие между правовыми и этическими переживаниями в более тесном смысле. В одних случаях, когда мы испытываем чувство обязанности или долга, «наш долг представляется связанностью по отношению к другому, он закреплен за ним как его добро, как принадлежащий ему заработанный или иначе приобретенный им актив». В других случаях, когда мы ощущаем побуждение исполнять обязанность или долг, «наш долг не заключает в себе связанности по отношению к другим, представляется по отношению к ним свободным, за ними не закрепленным»[138][10]. Обязанности, которые воспринимаются и сознаются как свободные по отношению к другим, Л.И. Петражицкий называет нравственными обязанностями, напротив, сознаваемые несвободными и закрепленными за другими он называет правовыми или юридическими обязанностями. Этим двум видам переживаний соответствуют и представления или, как выражается Л.И. Петражицкий, «проекции» двух видов норм. «Нормы первого рода, – говорит он, – односторонне обязательные, беспритязательные, чисто императивные нормы, мы будем называть нравственными нормами. Нормы второго рода, обязательно-притязательные, императивно-атрибутивные нормы, мы будем называть правовыми или юридическими нормами»[139][11].
|
|
|
Идею об императивно-атрибутивном характере права как психического явления Л.И. Петражицкий применяет к рассмотрению и решению всех основных вопросов права. Эта точка зрения, освещаемая постоянным сопоставлением между правовыми и этическими переживаниями, оказывается в высшей степени плодотворной. Особенно важное значение этой идеи обнаруживается в § 7 исследования Л.И. Петражицкого при рассмотрении «мотивационного и воспитательного действия нравственных и правовых переживаний». Что правовые нормы являются мотивами действий, на это, конечно, не раз указывалось в юридической литературе. Но как они действуют в качестве мотивов, это совсем не было выяснено. Путем других определений понятия права, заключавшихся, например, в теориях «принуждения», «общей воли» или «общего убеждения», «цели в праве», эта сторона права не только не могла быть правильно выяснена, но даже по необходимости должна была быть представлена несколько извращенно. К этому надо прибавить, что вопросом о праве как мотиве человеческих действий занимались по преимуществу криминалисты, которые, конечно, придавали ему специально уго-ловно-политическое толкование, одностороннее по самому своему существу. Только психологическое понимание права, и в частности идея Л.И. Петражицкого об императивно-атрибутивном характере правовых норм, дали возможность более полно выяснить это свойство права. Посвященные этому вопросу страницы исследования Л.И. Петражицкого отличаются почти классическим совершенством; и если бы в наше время из отрывков новой юридической литературы составлялись Пандекты, подобные Юстиниановым, то они должны были бы занять в них место; в то же время им должно было бы быть отведено почетное место во всякой хрестоматии по описательной психологии и педагогике. Большой интерес пред-
170
ставляет также рассмотрение Л.И. Петражицким вопросов об исполнении требований нравственности и права, о неисполнении нравственных и правовых обязанностей, о вызываемых этим неисполнением реакциях в области нравственной и правовой психики и, наконец, о стремлении права к достижению тождества содержания мнений противостоящих сторон. Здесь хорошо известные явления правовой жизни получают психологическое истолкование, что, несомненно, помогает их уяснению. При этом Л.И. Петражицкий везде устанавливает, что «в области правовой психики главное и решающее значение имеет атрибутивная функция, а императивная имеет лишь рефлекторное и подчиненное значение по отношению к атрибутивной»[140][12]. Напротив, в области нравственной психики императивная функция, как единственно здесь существующая, имеет самостоятельное и исключительно решающее значение. Попутно он показывает, как благодаря именно тому, что функции права в области психических переживаний так непохожи на функции нравственности в той же среде, правовая жизнь общества во всем складывается отлично от его нравственной жизни.
|
|
|
Но выяснением вышеназванных вопросов и исчерпываются бесспорные достоинства психологической теории права Л. И. Петражицкого. Наряду с ними стоит целый ряд сомнительных и даже прямо отрицательных свойств ее.
Понятие права, образованное на основании установленного Л.И. Петражицким признака, – императивно-атрибутивный характер норм как психических переживаний, – оказывается чересчур широким. В свое время, еще когда Л.И. Петражицкий впервые выступил со Своим определением понятия права, в литературе было отмечено, что указанный признак, с одной стороны, не отграничивает точно права от нравственности, с другой, что еще важнее, не дает возможности отличать правовые психические переживания от болезненных и преступных[141][13]. На это Л.И. Петражицкий дает простой ответ, что «все то, что имеет императивно-атрибутивную природу, по установленной (вышеназванным понятием) классификации, следует относить к соответственному классу» (Там же. С. 133). Согласно с этим, Л.И. Петражицкий относит к праву правила игры, значительное количество правил вежливости, особое «любовное право» и «право детское», а также право преступных организаций, или «преступное право», и «патологическое право» – суеверное и галлюцинационное. Наряду с этим он указывает на различные виды императивно-атрибутивных переживаний, которые в прошлом были правом и остаются, с его точки зрения, правом и теперь. Сюда относятся различные виды не признаваемого государством обычного права, хотя бы право кровной мести, права, субъектами которых признавались животные, неодушевленные предметы, покойники, святые, боги, т.е. вообще «религиозное право», наконец, право, объект которого составляли известные душевные состояния, например, императивно-атрибутивные нормы, требовавшие исповедования единственно истинной католической или православной веры, «политической благонадежности» и т.д. В этом случае Л.И. Петражицкий следует, правда вполне самостоятельно и независимо, за Бирлингом, который, исходя из своей «теории признания», должен был допустить существование «разбойничьего права», «права
171
заговорщицких кружков» и других видов права, отклоняющихся от нормального типа его. Поэтому Бирлинг и должен был создать видовое понятие «права в юридическом смысле», или «права государства» («staatliches Recht» в отличие от «Staatsrecht» – «государственное право»), которое он считает правом по преимуществу. В противоположность, однако, Бирлингу, причисляющему к правовым нормам только те нормы, которые признаются какой-нибудь социальной группой, Л.И. Петражицкий заявляет: «всякое право, все правовые явления, в том числе и такие правовые суждения, которые встречают согласие и одобрение со стороны других, представляют с нашей точки зрения чисто и исключительно индивидуальные явления». Следуя своей психологической точке зрения, Л.И. Петражицкий объявляет правом «и те бесчисленные императивно-атрибутивные переживания и их проекции, которые имеются в психике лишь одного индивида и никому другому в мире неизвестны, а равно все те, тоже бесчисленные, переживания этого рода, суждения и т.д., которые, сделавшись известными другим, встречают с их стороны несогласие, оспаривание или даже возмущение, негодование, не встречают ни с чьей стороны согласия и признания». Наконец, Л.И. Петражицкий признает, что одни и те же нормы могут переживаться одними как этические, а другими как правовые.
Кажется, нельзя более последовательно проводить свою точку зрения. Но, несмотря на это логическое бесстрашие и готовность делать все выводы из раз признанных правильными положений, Л.И. Петражицкий в конце концов все-таки принужден быть непоследовательным. Уже в том параграфе, который мы назвали лучшим в его исследовании, он должен вводить новый признак. В самом деле, какое мотивационное, а тем более воспитательное значение может иметь право, если оно будет состоять из разбойничьих норм, из норм, продиктованных суеверием и галлюцинациями, или хотя бы из норм, которые никому не известны, кроме тех, кто считает их для себя обязательными? Л.И. Петражицкий должен признать, что здесь главную роль играют известные социально-психические процессы. По этому поводу он говорит: «в силу действия тех (подлежащих выяснению впоследствии) социально-психических процессов, которые вызывают появление и определяют направление развития этических эмоционально-интеллектуальных сочетаний, последние получают, вообще говоря, такое содержание, которое соответствует общественному благу в мотивационном и воспитательном отношении» (Там же. С. 138). В конце своего исследования во втором томе он в заключение останавливается на вопросе о «праве как факторе и продукте социально-психической жизни». Но здесь он не говорит ничего по существу нового, а только обещает посвятить этому вопросу специальное исследование. Когда он напишет это исследование и примирит свою психологическую теорию права с раньше им высказанными политико-правовыми идеями, то и его определение понятия права по необходимости претерпит изменение. К нему будет прибавлен новый признак, который окажется differentia specifica понятия права в социально-психологическом смысле, очень близкого к понятию права в юридическом смысле[142][14].
172
Итак, понятие права Л.И. Петражицкого чересчур широко. Это не есть «понятие права», а «понятие правовой психики», и исследование Л.И. Петражицкого имеет в виду главным образом правовую психику, а не право[143][15]. Здесь сказывается естественное следствие исходных положений научного построения Л. И. Петражицкого: он отверг все, что дает современная юриспруденция, и захотел изучать не то право, которым занимаются профессиональные юристы. Вместо, однако, какого-то иного, подлинного права он обрел лишь правовую психику. При этом он не желает признать, что он изучает другой предмет, а думает, что он создает лишь чисто научную теорию того же предмета, который интересует и юристов-практиков[144][16].
Но, с другой стороны, психологическое понятие права Л.И. Петражицкого и чересчур узко. Оно неспособно обнять, а тем более определить истинную природу объективного права. Правда, Л.И. Петражицкий делает все для того, чтобы скрыть эти свойства своего понятия права. Он посвящает особые параграфы распределительным, организационным и общественным функциям права. Однако правовые переживания, которые только и заключает в себе понятие права Л. И. Петражицкого, неспособны охватить ни системы правовых норм, ни тем более правовых учреждений. Они имеют дело с правовыми нормами и с учреждениями права лишь постольку, поскольку эти последние воспроизводятся в единичной психике тех или других индивидуумов.
Для того чтобы объяснить и те явления правовой жизни, которые особенно характерны для объективного права, Л.И. Петражицкий создает два вспомогательных понятия; это понятия фантазмы, или проекции, и нормативного факта. Он обращает внимание на то, что мы часто приписываем предметам свойства, которые являются лишь отражением наших переживаний, возбуждаемых ими, а не действительными их качествами. Так, мы называем предметы страшными, отвратительными, грозными, мерзкими, возмутительными или же милыми, симпатичными, интересными, удивительными, трогательными, комическими и т.д. «Это явление, – говорит он, – имеющее место и в тех случаях и областях эмоциональной жизни, где для соответственных кажущихся свойств вещественных предметов нет особых названий в языке, мы назовем эмоциональной или импульсивной проекцией или фантазией. То, что под влиянием эмоциональной фантазии нам представляется объективно существующим, мы назовем эмоциональными фантазмами или проектированными идеологическими величинами, а соответственную точку зрения субъекта, т.е. его отношение к эмоциональным фантазмам, идеологическим величинам, как к чему-то реальному, на самом деле существующему там, куда оно им отнесено, проектировано, мы назовем проекци-
173
онною или идеологическою точкою зрения». Сопоставляя эти переживания с теми психическими состояниями, которые испытываются всяким по отношению к правовым нормам, Л.И. Петражицкий приходит к заключению, что «не что иное, как продукты эмоциональной проекции, эмоциональные фантазмы, представляют и те категорические веления с высшим авторитетом, которые в случае этических переживаний представляются объективно существующими и обращенными к тем или иным субъектам, а равно те особые состояния связанности, об(в)язанности, несвободы и подчиненности, которые приписываются тем (представляемым) субъектам, коим (представляемые) этические законы повелевают и запрещают известное поведение» (Там же. С. 37). Соответственно этому, когда мы наделяем людей правами, то, по мнению Л. И. Петражицкого, мы оперируем с проекциями и фантазмами. То же надо сказать и относительно правовых учреждений публичного права. Так, если мы говорим, что суд «обладает властью» судить, народному представительству «принадлежит власть» вырабатывать законы, а монарху с министрами предоставлена власть управлять государством, то это снова проекции и фантазмы. Существенными во всех этих явлениях, с точки зрения Л. И. Петражицкого, надо признать лишь наши душевные переживания зависимости и подчинения, заставляющие нас приписывать суду, народному представительству, монарху и министрам известные свойства. Л.И. Петражицкий обвиняет всю юридическую науку в наивно-проекционной точке зрения, т.е. в искании элементов права не там, где они действительно имеются, т.е. не во внутреннем, «а во внешнем по отношению к переживающему правовые явления мире». Он постоянно настаивает на том, что «реально существуют только переживания этических моторных возбуждений в связи с представлениями известного поведения».
Но Л.И. Петражицкий, конечно, знает, что существуют не только представления известного поведения или действий, а и самые действия. Притом некоторые действия, как, например, законодательные постановления, судебные решения, административные распоряжения имеют особое правовое значение. Л.И. Петражицкий называет их «нормативными фактами» и обвиняет современную юридическую науку в «смешении норм с нормативными фактами позитивного права». По его словам, даже «понятия нормативных фактов в современной науке права не существует, именно вследствие смешения их с нормами». Последнее, однако, не совсем верно, так как Л.И. Петражицкий выработал свое понятие «нормативных фактов» в значительной мере для того, чтобы заменить им существующее в современной юриспруденции понятие «источников права». Л.И. Петражицкий в тех частях своего исследования, в которых он устанавливает и развивает свое понятие «нормативных фактов», не считает нужным выяснить, в каком отношении находится его учение о «нормативных фактах» к существующему в юридической науке учению об «источниках права». Только под конец его исследования из его слов неожиданно вытекает, что под его понятием нормативных фактов скрываются те явления, которые в научной юриспруденции определяются как источники права6. Правда, пока еще не существует вполне установленного понятия источников права. Так, еще более тридцати лет тому назад А. Тон в своем
174
известном сочинении «Правовая норма и субъективное право»[145][17] указал на то, что существует четыре различных определения того, что надо считать источником права. Независимо от А. Тона Г.Ф. Шершеневич уже в наше время установил существование четырех различных понятий источников права[146][18]. Л. И. Петражицкий также отмечает тот факт, что в научной юридической литературе «высказываются различные мнения» при определении понятия источников права[147][19]. Но он не указывает на то, что наиболее правильное из существующих определений источников права очень похоже на его определение нормативных фактов, хотя, конечно, оно имеет в виду действительное право, а не правовую психику. Согласно этому определению, источники права суть факты, свидетельствующие о том, что та или иная норма действует в качестве нормы права[148][20]. По большей части эти факты получают отражение в тех или иных письменных документах.
Но предлагаемую Л.И. Петражицким замену понятия источников права понятием «нормативных фактов» нельзя признать удачной. Л.И. Петражицкий, создавая свое понятие «нормативных фактов», искусственно исключает целый ряд явлений из области права. К праву «нормативные факты», с точки зрения Л. И. Петражицкого, конечно, не могут относиться, так как они не составляют психических переживаний. Впрочем, Л.И. Петражицкий не говорит, к какого рода явлениям относятся его «нормативные факты», т.е. законы, правовые обычаи, судебные решения, административные распоряжения, – последние, поскольку они касаются правовых вопросов. Должны ли мы их причислить к литературным, научным, художественным, социальным, политическим или каким-нибудь другим фактам? Когда Л.И. Петражицкий попытается дать на этот вопрос вполне определенный ответ, не окажется ли, что эти факты являются по преимуществу правовыми? В противоположность созданному Л.И. Петражицким понятию «нормативных фактов» существующее понятие источников права обладает громадным преимуществом. Оно, как показывает уже выработанный для него термин, во всяком случае призвано определять явления, свидетельствующие о праве.
V
В учении Л.И. Петражицкого о правовых фантазмах и проекциях и о нормативных фактах мы встречаемся с поразительным явлением. Ни в одной иной области духовной культуры мы не находим такого отрицания ее объективных или реальных элементов, как в области права. А между тем всякую из этих областей с таким же успехом можно свести лишь к психическим переживаниям, как и право. Так, никому не приходит в голову отрицать объективное существование литературы и поэзии. Но не подлежит сомнению, что литература и поэзия существуют вовсе не в книгах, называемых собраниями сочинений различных писателей. Было бы наивно считать, что именно эти книги, изготовленные наборщиками и испещренные типографскими значками, заключают в себе
175
литературу. Литература и поэзия не заключаются также и в подлинных рукописях различных авторов, так как рукописи эти или затеряны, или хранятся в музеях и библиотеках, и их редко кто видит. Истинное существование литературы и поэзии в нас, поскольку мы, читая произведения тех или других авторов, воспроизводим в своих душевных переживаниях те представления и другие состояния души, которые переживали их авторы и желали возбудить в своих читателях. Поэтому, с точки зрения Л. И. Петражицкого, надо было бы придти к заключению, что произведения Шекспира, Гете, Пушкина – не поэзия, а лишь «литературные факты». Поэзия не вне нас, а в нас.
То же можно доказать, следуя методу Л.И. Петражицкого, и в отношении других продуктов духовной культуры, например, в отношении произведений науки[149][1] и искусства. Так, Венера Милосская и Сикстинская Мадонна заключаются не в том осколке мрамора и не в том куске полотна, покрытом различными цветными пятнами, которые хранятся в Лувре и в Дрезденской галерее. Они в том впечатлении или в тех душевных переживаниях, которые эти предметы в нас возбуждают. Свои переживания мы переносим, «проецируем» на мрамор и полотно картины. Полагать, что художественное произведение в мраморе или на полотне картины, а не в нас, это значит следовать наивно-проекционной точке зрения.
Правда, могут сказать, что произведения литературы, поэзии, искусства и науки безусловно индивидуальны. Может быть, в этом обстоятельстве и увидят основание того, что литературно-художественные произведения подобно другим индивидуальным предметам существуют сами по себе. В противоположность этому укажут на то, что нормы права отличаются крайнею общностью. Некоторые из норм права, как, например, «правоспособность человека начинается с момента рождения» или «договор обязывает заключившего его» почти так же общи, как арифметические правила. Но эта общность характерна только для отдельных и оторванных норм, а такие общие элементы можно найти, хотя, конечно, в меньшем количестве, и в других областях духовной культуры. Напротив, право, заключающееся в национальных системах права и в национальных правовых учреждениях, так же индивидуально, как и произведения литературы и искусства. Творцом этого продукта духовной культуры является только не отдельная личность, а целый народ. Так, английская система права не менее индивидуальна, чем английская литература, а английский парламент не менее великое объективное произведение права, чем творения Шекспира – объективное произведение литературы. Если другие системы права содержат больше заимствованных элементов вследствие рецепции римского права, а затем английского конституционализма, то и они благодаря своеобразному историческому развитию каждого народа превратились во вполне индивидуальные системы. Даже парламенты в различных странах, несмотря на то что они только недавно были созданы по образцу английского парламента, в каждой стране имеют своеобразный характер.
Сводя все объективное право к проекциям психических переживаний, Л. И. Петражицкий не принимает во внимание ту организацию, которая свойственна некоторым учреждениям права и которая придает праву объективное значение. В учреждениях он видит только конкретных лиц, которые выполняют опреде-
176
ленные функции права и на которых проецируются известные правовые свойства. Между тем благодаря современной организации правовых учреждений сами лица, действующие от их имени, являются обыкновенно лишь орудиями права. Так, сущность властвования Л.И. Петражицкий видит в проекции известных свойств на монархов, министров, народных представителей, судей и т.д. Насколько ошибочным при этом оказывается то понятие власти, которое он создает, можно судить по тому, что в современных культурных государствах властвуют не лица, а учреждения, т.е. в полном смысле слова властвуют правовые нормы[150][2]. Притом это не царствование какой-то «мистической» «общей воли», как утверждает Л.И. Петражицкий в полемике против сторонников реальности объективного права, а господство самой реальной и конкретной правовой организации. Итак, государственно-правовые учреждения, воплощающие в себе объективное право, являются благодаря своей организации таким же реальным продуктом психо-правовых переживаний в сфере общественности, как в сфере науки реальным продуктом интеллектуального творчества являются научные труды, в сфере искусства – художественные творения, в сфере литературы – поэтические произведения. Надо игнорировать всю современную правовую культуру, чтобы не замечать того права, которое объективировалось и воплотилось в учреждениях. В этом в значительной мере и повинен Л.И. Петражицкий. Подобно тому как он свои методологические исследования ориентирует не на истории развития научных понятий, а на случайных научных данных, так, несмотря на всестороннее знание правовой жизни, он предпочитает судить о праве не на основании культурных наслоений в правовых учреждениях, а исключительно обращаясь к психо-правовым переживаниям[151][3].
Но реальность объективного права гораздо многообразнее, чем это кажется с первого взгляда; она заключается не только в правовых учреждениях, а и во всяком осуществлении права в общественной жизни. Психо-правовые переживания могут быть мотивом для осуществления права, но не самым его осуществлением, а если бы право не осуществлялось, не воплощалось в жизни, в общественных отношениях и учреждениях, то оно не было бы правом[152][4]. Как бы Л.И. Петражицкий ни настаивал на том, что, когда мы говорим об осуществлении права и его конкретизации в общественных отношениях, мы переносим свои психические переживания во внешний мир и, кристаллизируя их, ошибочно принимаем их за нечто объективно сущее, мы должны ответить, что не мы ошибаемся, принимая осуществление права за правовую реальность, а ошибается он, рассматривая это осуществление с исключительно психологической точки зрения и сводя его только к психическим переживаниям. Иными словами, не мы вносим в определение права чуждые праву элементы, а Л.И. Петражицкий, став на свою психологическую точку зрения, для того, чтобы быть последовательным, принужден исключить из области права принадлежащие к ней в действительности явления. При этом он прибегает к совершенно недопустимому с точки зрения науч-
177
ного познания абстрагированию. Известно, что абстрагировать можно от всего; научное мышление началось с того, что элеаты свели весь мир к понятию «существования», но тогда это по крайней мере помогло открыть нормы логического мышления; при современном же состоянии науки такое абстрагирование не только не создает никакой познавательной ценности, но даже приводит к обратным результатам.
Давая общую оценку психологической теории права Л. И. Петражицкого, надо признать, что он извлек из индивидуально-психологического учения о праве все, что только можно было из него извлечь. Его теория отличается удивительной цельностью и последовательностью. Но именно последовательное развитие чисто психологического понятия права и обнаруживает его недостатки и границы. В будущем это понятие сохранит свое значение в той ограниченной сфере правовой психики, к которой оно и относится. И несмотря на то, что заслуга Л.И. Петражицкого, заключающаяся в разработке этого понятия, неоспорима, психологическое учение о праве сделается общим научным достоянием, несомненно, не в той формулировке, которую ей придал сам Л.И. Петражицкий. Его теория эмоций, как мы убедились в этом выше, совершенно неприемлема с точки зрения научной психологии. Правда, Л.И. Петражицкий выделил и подробно разработал интеллектуальные элементы в правовых переживаниях, чем придал большую научность своему исследованию. Но он совсем не остановился на волевых элементах в этих переживаниях; если бы он это сделал, то ему пришлось бы отказаться от своей эмоциональной психологии. Наконец, хотя часто и высказывается мнение, что «чувству нет места в праве», все-таки и ему, хоть и в очень ограниченной мере, принадлежит некоторая роль в области правовой психики. Общая черта, которая роднит высшее культурное проявление человеческого духа – религию – с его низшим проявлением – правом, в том и заключается, что как та, так и другое затрагивают все стороны человеческой души – и представление, и чувство, и волю.
