2018-03-09
85
II
Предположение Бирлинга, что его теория объективного права не может быть принята представителями господствующих воззрений в юридической науке, по-видимому, вполне правильно. Но он не мог предвидеть, что господствующее воззрение на право в его главных разветвлениях – юридико-догматическом и социологическом – может быть оттеснено другим, именно психологическим. Тот психологический элемент, который Бирлингу послужил только для истолкования его основного признака права – «признания», может сам по себе составить основание для общей теории права. Тогда теория объективного права Бирлинга станет непосредственным, прямым и притом крайним логическим выводом из принятых уже посылок. Действительно, наиболее видный представитель психологической теории права Л.И. Петражицкий не только усваивает эту теорию объективного права, но и вполне последовательно ее развивает. Это и дает нам возможность легче оценить ее истинное значение[115][7].
Теорию права Л.И. Петражицкого мы можем здесь рассматривать лишь постольку, поскольку это необходимо для понимания его теории объективного права. В основание своей теории права Л.И. Петражицкий кладет своеобразное
|
|
|
158
учение об образовании научных понятий. Учение это, по нашему мнению, обладает двумя наиболее характерными особенностями. Первое отличительное свойство его заключается в том, что Л, И. Петражицкий считает образование правильных научных понятий началом и исходным пунктом научного знания, а не концом и заключительным звеном его. Он пространно доказывает, что нельзя научно исследовать какой-нибудь предмет, т.е. в данном случае право, не выработав предварительно точного научного понятия о нем. Между тем наука о праве, по его мнению, повинна в том, что до сих пор не выработала правильного понятия права. Он утверждает, что известное изречение Канта – «юристы еще ищут определения для своего понятия права» [Цитата из «Критики чистого разума». См.: Кант И. Критика чистого разума. М., 1994. С. 432.] (которое он берет, по-видимому, из вторых рук, от Тренделенбурга, Бергбома или Рюмелина, так как придает несвойственное ему ироническое значение) – сохраняет свою силу и до сих пор. На основании ряда примеров, известным образом им истолковываемых, он считает возможным выставить общее положение, что все определения права в современной юридической науке основаны на «профессиональной привычке называния» юристами известных явлений «правом». Таким образом, по его мнению, представители науки о праве до сих пор оперировали с неправильными понятиями права, т.е. исходили из ложных предпосылок. Поэтому он и отрицает истинно научное значение за всем сделанным в юриспруденции до наших дней.
|
|
|
В то же время Л.И. Петражицкий объявляет образование правильных научных понятий делом простым и легким. Для этого, по его мнению, следует только отвлечься от «привычного называния» предметов и создавать понятия на основании правильно указанного общего признака того или другого класса предметов. По его словам, «правильно понимаемое образование понятий как таковое не встречает никаких особых препятствий и затруднений и не предполагает для их устранения или обхода ни каких-либо "гносеологических" или иных тонкостей, ни каких-либо умышленных или неумышленных логических погрешностей»[116][8]. Конечно, при такой постановке вопроса получается какое-то несоответствие между бесплодностью тысячелетних усилий юридической научной мысли и сравнительной простотой и легкостью той задачи, которую предстояло ей разрешить. Это непонятное с первого взгляда явление объясняется, несомненно, тем, что Л.И. Петражицкий ориентирует свою теорию образования понятий не на истории наук, а на чисто житейских суждениях, разбавленных разнообразными научными сведениями[117][9]. В противоположность этому, история всех наук показывает, что на пер-
159
вых стадиях их развития они очень долго, исследуя определенные круги явлении, оперируют с предварительными понятиями их. Только постепенно, в процессе научного развития, понятия тех явлений, которые исследует та или другая наука, отшлифовываются и становятся более правильными. Истинно научные понятия вырабатываются лишь при очень высоком состоянии науки. Иначе и не может быть, так как истинное понятие какого-нибудь явления возможно только при полном знании его, а полное знание создается лишь продолжительной и упорной научной разработкой. Этот процесс постепенного восхождения каждой науки от сырого материала и непосредственных представлений к представлениям общим и затем от предварительных понятий через критически проверенные понятия к понятиям научным, приближающимся к вполне истинным понятиям (различных стадий можно, конечно, наметить любое количество и различным образом их обозначить), по-видимому, неизвестен Л.И. Петражицкому.
Он беспощадно иронизирует над теми юристами (особенно Бергбомом), которые откровенно признают, что современная юридическая наука принуждена удовлетворяться лишь «предварительным» понятием права. Но есть ли это действительно свидетельство жалкого состояния юридической науки? Не находится ли и все естествознание в том же положении, несмотря на свои колоссальные успехи? В последние годы мы получили неопровержимое доказательство того, насколько и все естественно-научные понятия имеют предварительный характер, так как основное понятие химии, казавшееся в течение всего XIX столетия так прочно и окончательно установленным, именно понятие химического элемента как чего-то простого и неразложимого, после открытия радия и его свойств приходится совершенно переработать. Не то же ли надо сказать и относительно основного понятия физики – тяготения после того, как экспериментальным путем доказано, что лучи света производят давление? Вот почему Риккерт утверждает, что совершенное научное понятие есть кантовская идея, т.е. задача, к разрешению которой мы должны стремиться, но которой мы никогда не можем разрешить окончательно[118][10]. Ведь мы можем только приближаться к познанию истины, а не познать ее целиком.
Другое отличительное свойство учения Л.И. Петражицкого об образовании понятий заключается в его взгляде на выработанное им психологическое понятие права как «на замену понятия права в юридическом смысле понятием права в научном смысле». Он считает, что «роковую роль в истории науки о праве играло и играет то обстоятельство, что она находится в состоянии зависимости от особой общественной профессии, от практической юриспруденции, т. н. "практики", т.е. судебной практики»[119][11]. Согласно с этим, он исходит из предположения, что для того, чтобы понятие права было научным, оно должно быть построено независимо от запросов юридической практики. Однако вместо подробного анализа и разработки вопроса о том, какова должна быть та чисто теоретическая дисциплина, которая доставит нам действительно научное знание о праве, он приводит лишь очень сомнительные доказательства для оправдания своего пренебрежительного отношения к тому знанию о праве, которым мы обязаны практической юриспруденции. Так, Л.И. Петражицкий сопоставляет понятие права,
|
|
|
160
вырабатываемое практической юриспруденцией, и его отношение к «научному понятию права», каким оно ему представляется, с кулинарными понятиями «зелени», «овощей», «дичи» и отношением их к научным понятиям ботаники и зоологии. Но это сравнение страдает очень существенным недостатком, гораздо большим, чем тот, который присущ всем сравнениям, имеющим лишь приблизительное значение. Оно совершенно неверно. Ведь растительное и животное царства существуют сами по себе без всякого отношения к кулинарному искусству; напротив, право в развитом состоянии, каким оно является у всех культурных народов, в значительной мере создается деятельностью профессиональных юристов. Без этой деятельности оно во всяком случае не может вполне осуществляться, т.е. не может быть действующим правом. Итак, Л.И. Петражицкий считает нужным отвлечься от наиболее существенного и непреложного признака права, заключающегося в его практическом значении и в его осуществлении при помощи известной организации, для того чтобы придать своему понятию права характер наиболее близкий к естественно-научным понятиям[120][12]. Но избранный им методологический путь совершенно неправилен.
При построении своего понятия права Л.И. Петражицкий упускает из вида то обстоятельство, что в области права отношение между техническим применением интересующего его явления и самым явлением прямо обратное тому, которое существует в области явлений природы. Техническое применение сил природы для осуществления человеческих целей всегда основано на использовании того, что уже дано самой природой. Поэтому для выполнения своих технических задач человек нуждается в предварительном знакомстве с силами природы. Это знание сил и явлений природы приобретается сперва путем ежедневного опыта, т.е. эмпирически, а затем благодаря естественным наукам. Рассматриваемое нами соотношение между теоретическим знанием сил и явлений природы и техническим использованием их вполне ясно обнаруживается на любом примере из области техники, хотя бы на строительном деле в широком смысле этого слова. Так, при всякой постройке, начиная от постройки обыкновенных жилых домов, продолжая постройкой всевозможных дорог и мостов и заканчивая машиностроением, нужно прежде всего знание свойств строительного материала и тех сил природы, которые должны быть применены для той или иной постройки. Ясно при этом, что дом можно построить, располагая лишь скромными знаниями, добываемыми чисто эмпирически; напротив, для того чтобы воздвигнуть большой мост или соорудить сложную машину, необходимы основательные естественнонаучные и технические знания. Если мы обратимся к вышеприведенному примеру кулинарного искусства, то мы должны отметить, что оно принадлежит к тому виду техники, который вырабатывается на почве чисто эмпирического знания. Но все-таки и этому виду техники должно предшествовать известное фактическое знание. Итак, мы видим, что там, где человеку приходится иметь дело с природой, технике предшествует, с одной стороны, наличность явлений и сил природы, а с другой – основательное знание их, доставляемое или обыденным опытом, или естественными науками.
|
|
|
Совсем другое отношение между явлением и теоретическим знанием его, с одной стороны, и его техническим применением – с другой, мы находим в области права. Как это ни кажется с первого взгляда парадоксальным, но здесь до известной степени сперва создается техника и техническое знание явления, а
281
затем уже благодаря технике развивается само явление и возникает потребность теоретического изучения его. Ведь право зарождается для удовлетворения практических нужд при совместной жизни людей. Далее, по преимуществу практические потребности являются основной двигательной силой в развитии права. Поэтому и техническое знание права, создаваемое и разрабатываемое юридической догматикой, возникает в первую очередь и прежде всего достигает высокого уровня развития. Благодаря этой технической деятельности юристов само право растет и совершенствуется. Только сравнительно поздно пробуждается интерес и к чисто теоретическому изучению его. Таким образом, в области права практика и техника всегда играют роль первичного элемента и благодаря им получает дальнейшее развитие само право; последнее приобретает характер как бы чего-то вторичного. Безусловно вторичное явление в области права представляет из себя чисто теоретическое изучение его.
Л.И. Петражицкий, стремясь образовать строго естественно-научное понятие права и призывая для этой цели отвлечься от практического характера права и профессиональных представлений о нем, не принял во внимание этого своеобразного значения практики, профессиональной деятельности и вообще юридической техники для самого существа права. Понятно, что он должен был получить какое-то особое понятие права; на это понятие лег отпечаток игнорирования практического и жизненного значения права. Он избежал бы этой исходной ошибки всего своего научного построения, если бы проанализировал соотношение между теоретическими и техническими понятиями. По-видимому, он не вполне дал себе отчет в том, что тут есть чрезвычайно важная методологическая проблема, хотя решение этой проблемы было обязательно для него при его стремлении выработать понятие права естественно-научного типа. Во всяком случае, своим ошибочным сопоставлением «научного понятия права» с понятиями ботаники и зоологии, а профессионального понятия права – с кулинарными понятиями «зелени, овощей, дичи» и т.д. он только затемнил очень существенную методологическую проблему о соотношении между естественно-научными и техническими понятиями. Вообще Л.И. Петражицкий не уделяет достаточного внимания вопросу об образовании других видов научных понятий, кроме естественно-научных[121][13]. Но выше мы выяснили, что мир социальных явлений вообще и мир права в частности есть не только мир необходимого, но и должного. Следовательно, для всестороннего научного познания его далеко не достаточно образования понятий естественно-научного типа. Ясно, таким образом, что при решении вопроса о том, как надо образовывать социально-научные понятия, должно быть обращено особое внимание на образование научных понятий не естественно-научного типа. В частности, при разработке понятия права необходимо обратить внимание на разницу и соотношение между естественно-научными и технико-теоретическими понятиями. Иначе мы не сможем достичь научного познания социального мира в его целом.
Дополнением к учению Л.И. Петражицкого об образовании понятий служит его учение об «адекватных теориях». Под этим термином он излагает старое учение аристотелевской логики о том, что в правильно образованных понятиях объем и содержание понятий должны соответствовать друг другу. Своеобразие
162
и оригинальность, которые Л.И. Петражицкий проявляет при изложении этого учения, заключаются главным образом в том, что он придумывает новые названия для давно известных логических принципов. Так, он называет «хромающими» теориями те, в которых объем логического субъекта узок по отношению к логически предицируемому ему содержанию. Напротив, термин «прыгающие» теории он прилагает к тем учениям, в которых объем субъекта излишне широк по отношению к приписываемому ему содержанию[122][14]. Однако признать удачными эти термины нельзя, так как образность совершенно неуместна при изложении логических и методологических принципов. Ведь один из основных логических приемов заключается в отвлечении, а потому и для обозначения самих приемов больше подходят сухие и схематические формулы.
Л.И. Петражицкий сосредоточивает столь усиленное внимание на вопросе о формально-логической правильности понятий, которая заключается в соответствии объема понятия его содержанию, потому что он убежден в том, что в современной научной литературе чрезвычайно распространен особый вид неправильного образования понятий. По его мнению, многие ученые, вырабатывая свои понятия, руководятся не логическими принципами, а лингвистическими соображениями. Он не перестает уверять своих читателей в том, что значительная часть ученых, особенно среди юристов, находится под подавляющим влиянием привычного «словоупотребления» или общепринятого «называния» предметов. Отсюда и происходит столь частое, согласно его утверждениям, смешение слов и названий с понятиями. В подтверждение, однако, того, что это действительно так, он приводит чрезвычайно скудные фактические данные. Таким образом, естественно является предположение, что Л.И. Петражицкий чрезмерно преувеличил эту опасность. В действительности в истинно научных исследованиях предметы и явления подвергаются самостоятельной разработке, независимой и от названий этих предметов, и от тех разграничений, которые устанавливаются этими названиями. К тому же в специальной логической, а отчасти и юридической литературе этот вопрос подвергается иной разработке и выступает в ином освещении, чем те, которые предлагает Л.И. Петражицкий. Мы здесь имеем в виду проведение чрезвычайно важного различия между так называемыми номинальными или словесными определениями (Nominaldefinition) и определениями «реальными» или предметными (Realdefinition)[123][15]. Ведь ясно, что всякое определение понятия может преследовать две совершенно различные, но одинаково, хотя и не в равной степени, важные задачи: с одной стороны, при определении
163
понятия можно стремиться к вполне точному фиксированию значения того слова, которым обозначается изучаемое явление или предмет, например, слова «право», с другой,— к определению самого предмета, т.е. в нашем случае – самого права. Л.И. Петражицкий совершенно игнорирует эту уже произведенную в научной литературе разработку интересующего его вопроса. Об этом нельзя не пожалеть, так как эта разработка больше соответствует действительному ходу научного развития и насущным методологическим запросам при построении научного знания, чем те предположения относительно современного состояния различных научных дисциплин, которые высказывает Л.И. Петражицкий.
Преувеличенное значение, которое Л.И. Петражицкий придал чисто формальнологическим элементам в научном мышлении, привело к совершенно неожиданным результатам его научных построений. Во-первых, он сам, несомненно, увлекся созданием новой классификации явлений и выработкой новой терминологии для них. Целые параграфы своих исследований он заполняет предложением иначе называть уже известные в науке явления, устанавливая новые разграничения между ними[124][16]. Во-вторых,— и это самое главное – его излишний интерес к вопросам классификации в значительной мере заслонил в его исследованиях чрезвычайно существенный методологический вопрос об отношении между описательными и объяснительными науками. Ведь описательные науки, занимаясь классификацией явлений, помогают нам только разобраться в фактах, но не объясняют их. Объяснением фактов занимаются теоретические науки высшего типа, доискивающиеся причинных соотношений между явлениями. Среди юридических наук по преимуществу описательной наукой является догматическая юриспруденция[125][17]. Напротив, общая теория права должна преследовать объяснительные цели. Так как Л.И. Петражицкий не остановился на вопросе об отношении между описательными и объяснительными науками, то и методологический характер общей теории права оказался не вполне выясненным в его исследованиях. Судя по тому, что он сопоставляет научное понятие права с понятиями ботаники и зоологии, а также по тому, как он вообще судит об этом понятии, можно предположить, что он относит общую теорию права к описательным наукам, задача которых устанавливать правильную классификацию явлений. Но, конечно, при громадном значении современного теоретического естествознания Л.И. Петражицкий не мог не обратить внимания на то, что истинно научное знание заключается в объяснении явлений в их причинной связи[126][18]. Однако объяснение правовых явлений в их причинной связи он начал выдвигать на первое место в качестве основной задачи общей теории права только в последнее время. Эту задачу он особенно выдвинул в своей полемической статье – «К вопросу о социальном идеале и возрождении естественного права» [127][19]. В этом случае Л.И. Петражицкий, по-видимому под влиянием целого ряда указаний со стороны критиков, присоединился к традициям русской научной мысли. У нас еще в конце семидесятых годов С.А. Муромцев указал на то, что основная задача научного познания права заключается в исследовании причинных соотношений в процес-
164
се созидания права [128][20].Сам Л.И. Петражицкий, к сожалению, не упоминает об этой русской традиции в науке о праве.
III
Сосредоточение внимания Л.И. Петражицкого исключительно на образовании естественно-научных понятий отчасти оправдывается характером поставленной им себе задачи. Не подлежит сомнению, что из всех определений понятия права психологическое понятие необходимо должно быть ближе всех к естественнонаучному. В связи с этим чрезвычайно интересно обратить внимание и на исторические судьбы этого определения понятия права. В своем зародышевом виде оно так же древне, как вообще теоретические размышления о существе права. И в противопоставлении греческими философами естественным <…> законам установленных <…>, и в учении некоторых римских юристов о том, что закон есть результат общего согласия (consensus) или воли (voluntas) народа, выдвигались элементы намерения, воли, сознания, которым могло быть придаваемо и чисто психологическое значение. Точно так же и различные новейшие теории могли часто получать психологическую окраску; так, «теории принуждения» психологическую окраску сообщил еще Анзельм Фейербах, который развил теорию уголовной репрессии как психического воздействия; в наше время эту теорию разработал в психологическом направлении для построения своего общего учения о праве Г.Ф. Шершеневич[129][1]. Затем некоторые защитники теории «общественного договора», «общей воли» и «общего сознания», «цели в праве», «правового чувства», поскольку они выдвигали по преимуществу сознательные элементы в праве, также оттеняли психологический характер его. Далее, уже в конце семидесятых годов Э. Цительман прямо указал на необходимость обращаться к психологии для решения юридических вопросов. В своем исследовании «Ошибка и правовая сделка», которое он назвал «психологическо-юридическим исследованием», он, между прочим, заявляет: «Теперь все больше и больше устанавливается общее убеждение, что юриспруденция не может обойтись без психологии»[130][2]. Наконец, выше мы видели, что и создатель «теории признания» Бирлинг при дальнейшей разработке своей теории придал ей по преимуществу психологическое толкование. Но во всех этих случаях рассмотрение права как психологического явления не выдвигалось в качестве самостоятельной теории права, а лишь как известное понимание другой теории. Напротив, самостоятельная психологическая теория права впервые была высказана и развита не юристами, а естественниками и медиками – Бенедиктом, Штрикером и И. Гоппе[131][3]. Очевидно, естественникам и особенно физиологам было легче, чем юристам, выделить психические элементы в праве и создать из них особое психологическое определение понятия права.
Однако психологическая теория права Л.И. Петражицкого не находится ни в какой связи с психологическими учениями о праве вышеназванных естествоис-
165
пытателей. Он игнорирует также и зачатки психологического учения о праве в юридической литературе, признавая их, по-видимому, недостаточно научными[132][4]. Для построения своей психологической теории, или, как он выражается, просто «научной теории права», он считает нужным прежде всего произвести «реформу традиционной психологии»[133][5]. Реформу эту он начинает с опровержения существующих психологических учений. Он подробно излагает общепринятое в современной психологии деление психических элементов на три вида – ощущения, чувства и волевые побуждения – и подвергает его беспощадной критике. По его мнению, при такой классификации психологических элементов целый ряд психических явлений не находит себе места, другие укладываются в эту классификацию, как в прокрустово ложе, совершенно искаженными. Недостаток ее он видит в том, что она делит психические элементы или на «односторонне пассивные», как ощущения и чувства, или на «односторонне активные», как волевые побуждения. Затем, подробно анализируя психическую природу голода и других психических явлений, «относящихся к питанию», он доказывает, что их истинная психическая природа «совершенно неизвестна в современной психологии», и потому в трудах различных психологов эти явления принуждены перекочевывать из одного класса психических явлений в другой. Сам он, наконец, открывает их истинную природу, которую он усматривает в их двойственном страдательно-моторном, пассивно-активном характере. По его словам, «все эти внутренние переживания, которые, подобно голоду-аппетиту, жажде, пищевым репульсиям и т.д., имеют двойственную, пассивно-активную природу, следует для целей построения научной психологии объединить в один основной класс психических феноменов, именно по признаку указанной двусторонней природы, противопоставляя их доселе известным и признанным в психологии элементам психической жизни как односторонним, имеющим односторонне пассивную (познание и чувства) или односторонне активную природу (воля)» (Там же. С. 273). Эти психические переживания Л.И. Петражицкий для краткости называет «эмоциями» или «им-пульсиями». Их пассивная и активная стороны, как он утверждает, не доказывая, впрочем, своего положения детальным анализом, «отнюдь не представляют двух самостоятельных и могущих быть переживаемыми отдельно друг от друга психических явлений, а именно две стороны одного неразрывного целого, единое психическое неделимое с двойственным, пассивно-активным характером» (Там же. С. 225). Область «эмоциональной психики», по мнению Л. И. Петражицкого, не ограничивается вышеуказанными эмоциями, «заведующими питанием организма», а чрезвычайно обширна; он настаивает на том, что «мы переживаем ежедневно многие тысячи эмоций, управляющих нашим телом и нашей психикой... каждый день нашей сознательной жизни представляет с момента пробуждения до момента засыпания цепь бесчисленных, сменяющих друг друга, нормально скры-
166
тых и невидимых эмоций и их (отчасти тоже незримых, отчасти заметных) акций»[134][6].
Открытие «эмоций» и побуждает Л.И. Петражицкого реформировать научную психологию; он считает нужным заменить традиционную трехчленную классификацию элементов психической жизни «четырехчленной», которую он сам потом сводит к двухчленной. По его мнению, «элементы психической жизни делятся на: 1) двухсторонние, пассивно-активные – эмоции (импульсии); 2) односторонние, распадающиеся в свою очередь на: а) односторонне пассивные, познавательные и чувственные переживания и b) односторонне активные, волевые переживания»[135][7].
Переходя к критической оценке психологической теории Л. И. Петражицкого, надо прежде всего отметить, что, несмотря на обстоятельность, он далеко не полно излагает существующие психологические теории. Так, он не указывает на то, что существующее деление психических явлений на ощущения, чувствования и волевые побуждения имеет в виду установить наиболее простые, далее неразложимые элементы психической жизни. Он даже прямо затемняет этот характер вышеназванных рубрик, обозначая их (или по преимуществу, или даже исключительно) терминами: познание, чувство и воля, имеющими в виду эти элементы психической жизни в их сложном и развитом виде. Далее, Л.И. Петражицкий не уделяет достаточного внимания тому важному обстоятельству, что эти три основных элемента психической жизни получаются современной психологией путем анализа, расчленения и методологического изолирования их. Реально человек никогда не переживает чистого ощущения, а тем более чистого чувствования или чистого волевого побуждения без примеси других из этих элементов. В частности, наконец, излагая современное учение о воле, Л.И. Петражицкий упустил из виду самую основную часть его. Он совсем не упомянул о том, что как в области познания представления слагаются из ощущений и восприятий, так в области воли решения слагаются из волевых побуждений, или импульсов[136][8]. В связи с этим стоит и то обстоятельство, что Л.И. Петражицкий, останавливаясь на немецком слове Trieb ввиду очень распространенного его употребления, сосредоточивает все свое внимание только на одном его значении, переводимом по-русски словом «инстинкт», и подробно критикует это понятие как ненаучное. Напротив, он считает возможным игнорировать более существенное для теоретической психологии значение этого термина, передаваемого русскими словами «волевое побуждение» или «импульс». Если бы Л.И. Петражицкий обратил должное внимание на все эти учения современной психологии, то, может быть, и его теория эмоций приобрела бы другой вид.
Однако самое сильное недоумение вызывает главная часть научного переворота, произведенного Л.И. Петражицким в психологии, именно выработанное им
167
понятие эмоций. Как мы уже выше упомянули, он совсем обошел вопрос о том, почему мы должны признавать эмоции при их двойной, активно-пассивной или претерпевательно-моторной природе первичными элементами, а не разлагать их на более простые и однородные, т.е. несомненно первичные элементы. Ведь то обстоятельство, что две стороны эмоций «не представляют двух самостоятельных и могущих быть переживаемыми отдельно друг от друга психических явлений» и что каждая эмоция переживается нами как «единое психическое неделимое», не налагает на нас запрета в целях научного познания производить это деление. Так, например, мы никогда не переживаем отдельно в совершенно чистом виде ни одного из первичных элементов, устанавливаемых традиционной психологией, но это не мешает последней все-таки добывать их. С другой стороны, всякое психическое переживание, даже самое сложное, едино, цельно и «неделимо», поскольку мы не желаем нарушить его реальности. Но если бы мы только преклонялись перед этим единством и цельностью, боясь подвергнуть ее делению и разложению на составные части, то мы не двигались бы в понимании психических явлений и не имели бы науки психологии. Объявленная Л.И. Петражицким ненаучной «традиционная психология», разлагая реально «неделимое», поступает подобно другим естественным наукам; она действует так, как действует, например, химия, которая, разлагая сложные тела, хотя бы воду, уничтожает их реальную «неделимость» и вместе с тем их самих, так как вместо одной жидкости – воды – она получает два газообразных химических элемента – водород и кислород. Естествознание в целом стремится в своем конечном результате установить безусловно простые и не могущие быть делимыми элементы, как это мы видим в гипотезах атомистики и энергетики; этому примеру следует в принципе, хотя, может быть, с меньшим успехом, и «традиционная психология»; если существующее трехчленное деление психических элементов и вызывает возражения, то главным образом потому, что, устанавливая множественность основных элементов, оно возбуждает предположение о недостаточной первичности их; отсюда возникает стремление свести эти элементы к одному из них, признаваемому более первичным, а это приводит или к сенсуалистическо-интеллектуалистической, или к волюнтаристической гипотезе.
