Искусственный водопровод 4 страница

— Он что же, забрал у тебя свой кулон? — спросил Вуд.

— Нет, не забрал.

— Так значит ты всё ещё замужняя, — урезонивал её Вуд.

— Всё равно, если и замужняя, всё равно избитая и горемычная.

— Тебе что, действительно было так больно, когда Алан шлёпал тебя? — спросил Вуд.

— Не знаю, дедулечка, не знаю, не чувствовала я никакой боли, но обида горькая сильнее любой боли была.

— Успокойся, Анасточка, видно, Алан тебя любя отшлёпал, чтобы ты не совершала поступков, от которых над тобой люди смеяться будут. Значит, он уберегал тебя от будущих насмешек.

— Любя? Разве, когда любят, так шлёпают?

— Ну, конечно, это не метод, но, возможно, Алан в тот момент ничего лучшего придумать не смог. А ты знаешь Анасточка, — продолжал Вуд, развязывая узелки и снимая с её груди комочки из сена, — не надо тебе так стараться быть взрослой. Ты и без всяких стараний взрослой станешь. А сейчас тебе о другом нужно думать, девочка моя.

— О чём, дедулечка, о чём?

— Ты приляг, Анасточка, на колени ко мне, а я песню твою любимую спою, ту, которая без слов.

Анаста положила голову на колени Вуда, всхлипнула ещё раз-другой и при первых звуках знакомой мелодии уснула.

 

На следующий день Анаста прибежала к Вуду радостная и возбуждённая. Ещё на бегу она сообщила Вуду:

— Он приходил к моему домику, приходил. Я сначала хотела спрятаться, когда увидела его в окошко, потом сидела тихо-тихо, чтобы он подумал, будто в домике никого нет. Алан подошёл к домику и присел рядом со входом. Он присел, дедулечка Вуд, и говорит: «Я знаю, ты дома, Анаста, ты очень умная и сообразительная девочка, я дождусь, когда ты станешь красивой девушкой, поверь мне, я дождусь, но ты больше не торопи своё время». А я сидела, молчала и совсем уже не злилась на него. Мне хотелось выбежать, обнять его и даже поцеловать, по-взрослому, в щёчку, но я этого не сделала. Я сидела тихо-тихо, чтобы не торопить своё время.

Алан молча посидел ещё немного у входа в мой домик, потом встал и ушёл. А я к тебе побежала, дедулечка Вуд, чтобы рассказать об этом. И ещё, дедулечка, знаешь, Алан, пока сидел там у меня, на стене моего домика три цветочка нарисовал — один побольше, другой поменьше и третий совсем-совсем маленький. Я их увидела, когда выбежала, они красивые очень.

Вуд обнял Анасту и спросил:

— Так ты, значит, уже не горемычная и горя горького нет у тебя?

— Теперь я радостная, и мне хочется сделать что-то такое необычное, красивое, чтобы все на это смотрели, радовались и говорили: «Очень красиво, здорово, хорошо», и чтобы Алан это слышал и гордился мной.

— Очень правильное решение у тебя возникло, Анасточка. Сотвори в порыве вдохновения прекрасные творенья — только этим завоевать любовь людскую можно.

 

 

 

 

НАДО ДУМАТЬ

 

 

Прервав свои воспоминания, Вуд обратился к правнучке, которая придумала новую игру с идущим во главе каравана мамонтом:

— Анаста, ты своими забавами держишь мамонта в большом напряжении. Хорошо ли так поступать с безобидным и добрым животным?

— Так я, дедулечка Вуд, в приятном напряжении мамонта держу, от грустных мыслей его отвлекаю. Вот и тебя отвлекла от твоих дум невесёлых, дедулечка Вуд, — затараторила Анаста.

— Да... У многих мысли сейчас невесёлые. Есть причина, их порождающая. А у тебя, Анасточка, разве грустных мыслей нет?

— Нет, дедулечка Вуд.

— Ты не понимаешь, значит, от чего взрослые люди рода нашего невеселы?

— Понимаю, дедулечка Вуд. Они невеселы от того, что холодный ледник надвигается. Многие растения от холода умирают. Людям из разных поселений пространство родное покинуть пришлось. А куда и сколько идти, никто не знает.

— Верно... — задумчиво произнёс Вуд и несколько удивлённо спросил правнучку: — А тебе что же, не грустно расставаться с нашим родовым пространством, Анасточка?

— Мне не грустно, дедулечка Вуд. Как только мысль эта грустная, расставанческая во мне возникла, я её сразу отвергла, и теперь её во мне нет, — затараторила вновь весело Анаста, раскачиваясь на хоботе мамонта, который шёл рядом с Вудом, словно понимал необходимость нести девочку рядом с её прадедом, давая им возможность общаться между собой.

Ответ правнучки Вуда и удивил, и заинтересовал. Каким таинственным способом сумела она с грустными мыслями справиться? И он спросил:

— Анасточка, расскажи мне, как тебе удалось мысли грустные отвергнуть, каким способом?

— Простым, дедулечка Вуд, способом. Я решила остаться с пространством родины своей.

— Остаться? Решила? Но ты ведь не осталась, ты удаляешься от него вместе со всеми, Анасточка.

— Пока удаляюсь, провожаю всех в дальний путь. А как только поднимемся на взгорье, которое вдали виднеется, будет полдень, и я должна буду в обратный путь отправиться. К вечеру поспею на родину. Утро наступит, она мне обрадуется. А сама я уже сейчас радуюсь. Представляю, как родина мне радоваться будет.

Вуд не встревожился в ответ на слова правнучки. Он подумал, она пошутила или лишь представляет своё возвращение, чтобы отогнать грустные мысли. Решив подыграть находчивой девочке, он сказал:

— Да, пространство всё тебе обрадуется, но что ты будешь делать там одна?

— Перво-наперво устрою горку из земли и травы возле моего цветника, — затараторила Анаста, — пусть горка не даёт холодному ветерку от ледника дуть на любимый цветок мой. Когда распустится цветок, я рядом с ним должна быть. Если никого рядом не будет, опечалится сильно цветок.

«Для чего я расцвёл, — подумает, — для чего, если никто не радуется моей красоте». Но я буду рядом и буду радоваться.

— Цветок отцветёт, Анасточка, наступят холода, каких ранее не было. Многие растения не смогут цвести в холода. На наше родовое пространство наступает огромный ледник, — будто про себя размышлял Вуд, поднимаясь на пригорок, о котором говорила Анаста. — Да, наступает ледник.

— Я остановлю ледник, дедулечка Вуд, — вдруг выпалила маленькая девочка, соскочив с хобота мамонта, и с энтузиазмом затараторила дальше: — ещё не знаю как, но обязательно его остановлю. Там, на родине, мне что-нибудь подскажет, как его остановить. Я чувствую, сильно-сильно чувствую, что подскажет, и я смогу.

Там, на родине, есть подсказка. Она есть, но все ушли. Никто не подумал о ней. И некому теперь подсказке подсказывать. Все подумали, как уйти, куда уйти от холодов. Но никто не захотел подумать с подсказкой, как отодвинуть ледник. А ты ведь часто говорил на сборах, дедулечка Вуд, что надо думать.

 

Вуд застыл на месте. Встал и вожак каравана, а за ним остановились и другие идущие следом мамонты.

Седой глава рода внимательно смотрел на свою правнучку и молчал.

То, что Вуд сделал через минуту, ни себе, ни тем более другим, он никогда объяснить потом не смог. Вуд подал знак двигавшимся по бокам каравана из мамонтов людям продолжать движение вперёд. Анасте же он сказал:

— Последним в караване идёт прихрамывающий мамонт, сын вожака, ты его знаешь, и он тебя слушается лучше всех. Ты возьми его с собой, Анаста, когда будет очень холодно, ты на нём по нашим следам догонишь нас.

— Спасибо, дедулечка Вуд, — радостно воскликнула девочка, обхватила старца за ноги, прижалась к нему. — Спасибо!

— Как я расскажу о том, что ты задумала, маме и отцу, родителям твоим?

— Я сама им сообщу, как домой доберусь, сейчас не надо ничего говорить. До свидания, дедулечка Вуд.

 

Анаста вприпрыжку побежала к последнему мамонту в конец каравана, а Вуд провожал взглядом удаляющуюся фигурку правнучки, будто не осознавая происходящего. Он продолжил путь, и какое-то время в голове его не было никаких мыслей, лишь несколько часов спустя Вуд спросил сам себя: «Зачем я согласился? “Надо думать”, “Никто не подумал, как остановить”. Никто. Она одна». Потом вслух произнёс: «Я поступил правильно».

 

 

 

 

МАМОНТ ДАН

 

 

Слегка прихрамывая шёл в конце каравана огромный мамонт Дан. Статью и силой он был похож на своего отца — вожака мамонтов.

Когда он был ещё совсем молодым мамонтом, упавшая с горы каменная глыба повредила ему ногу. Люди верёвками привязали к ноге животного палки, чтобы кость правильно срослась. Дану пришлось много дней лежать в одиночестве. Тогда и началась трогательная дружба мамонта, трёхлетней Анасты и котёнка, которого девочка приносила с собой.

Маленькая Анаста часто навещала лежащего с перевязанной ногой мамонта, приносила ему лакомства, ласково разговаривала с ним. Клала ему на бок котёнка, которого учила отгонять от лежащего на траве мамонта досадливых букашек и мух.

Но главное — она с ними разговаривала, учила, как взрослые учат своих детей.

Усадив котёнка на мамонта, Анаста вставала перед ними, указывала маленьким пальчиком на небо, устремляла вверх свой взор и произносила слова «небо», «облака», «солнышко», потом опускалась на колени, гладила руками траву, произнося ласково «травушка зелёная», «цветочек пахнет».

Мамонт и котёнок внимательно наблюдали за действиями девочки, а через несколько дней, в течение которых она регулярно повторяла свои занятия, произошло удивительное событие. Когда Анаста произнесла слова «небо», «облака» мамонтёнок, а за ним и котёнок устремили глаза к небу. При слове же «трава» — поглядели на траву. А при словах «цветочек пахнет», котёнок вдруг спрыгнул на землю и стал обнюхивать цветочек, как это делала девочка.

Свои занятия с животными Анаста продолжила и когда мамонт поправился. Девочке нравилось сообщать своим четвероногим друзьям о значении каждого нового слова, поведанного ей взрослыми. А молодому мамонту и котёнку нравилось внимание к ним доброй девочки. Они, как дисциплинированные ученики, приходили в полдень к цветнику Анасты. В это время там обычно появлялась и девочка, и проводила со своими питомцами очередной урок. Если по какой-то причине её не было, четвероногие ученики часами поджидали своего друга и учителя или отправлялись на её поиски.

Когда Анасте исполнилось шесть лет, мамонт Дан, тоже подросший, внешне практически сравнялся со взрослыми, но поведение его ощутимо отличалось от поведения других мамонтов.

Прадед Анасты и глава рода, Вуд, первым заметил, что мамонт Дан понимает человеческую речь. Этому выводу предшествовало следующее событие.

Вуд сидел в тени раскидистого дерева и плёл из прутьев корзину для ягод. Анаста часто общалась с прадедом, любила слушать его рассказы, вникать во все дела, и в этот раз она была рядом. Говорливая правнучка быстро, с воодушевлением рассказывала о своих соображениях по поводу сбора ягод и требовала, чтобы корзина была красивой, тогда и ягоды, в неё собранные, будут вкусные.

Тут Вуд заметил, что стоящий в десяти шагах от них мамонт Дан внимательно смотрит на Анасту и слушает её речь, будто понимает значение слов, смысл речи правнучки. «Должно быть, ему нравятся интонации голоса девочки, исходящая от неё энергия», — подумал Вуд. Заметив, что в корыте, где мокли прутья для плетения корзинки, заканчивается вода, Вуд попросил Анасту принести немного воды из ближайшего родника. Но, всегда послушная и старательная, правнучка не поспешила выполнить просьбу Вуда. Она лишь повернулась в сторону мамонта и быстро сказала ему: «Дан, принеси воды из родника» — и как ни в чём не бывало продолжала свой вдохновенный рассказ о ягодах и корзинке.

Мамонт медленно развернулся и степенно сделал шаг-другой в сторону родника. Тогда Анаста произнесла ещё одну фразу: «Быстренько, Дан». И огромный мамонт побежал.

Вуд понял, что Дан, в отличие от других мамонтов, не просто выполняет определённые команды, а понимает человека значительно больше, чем другие животные, — он понимает значение слов и даже более того, понимает смысл целых предложений.

Мамонт принёс в хоботе немного воды и по указанию девочки выпустил её в корыто с прутьями.

— Спасибо, — похвалила Анаста мамонта и добавила: — Вечером не забудь полить наш цветник. А пока к лесу иди, пообедай, видишь, я занята. — Мамонт кивнул в ответ девочке головой и направился к лесу.

«Где предел возможностей животного мира в служении человеку? — подумал Вуд. — До какой степени человек может управлять им? Вот, люди колесо придумали, все восхищаться стали придумкой, разные варианты её применения искать, а уже придуманное и гораздо более совершенное, чем колесо, — живых тварей — мы изучать перестали совсем. Хорошо ли поступает наш род? К чему может привести незнание возможностей и предназначения всего многообразия окружающей человека живой природы?»

Так размышлял Вуд, и на душе у него от этих мыслей было тревожно.

 

 

 

 

НЕ СДАВАЙСЯ РОДИНА, Я С ТОБОЙ

 

 

Завидев подбегающую Анасту, Дан радостно замотал головой, зашевелил ушами и остановился. Огромный мамонт протянул маленькой девочке свой хобот, слегка коснулся плечика девочки его кончиком. Она обхватила кончик хобота, прижалась к нему щекой, нежно погладила, потом весело скомандовав «За мной!», побежала вприпрыжку назад, к покинутому родовому пространству.

Мамонт торопливо развернулся и побежал следом за Анастой. Когда Анаста устала, она жестом остановила мамонта и по хоботу вскарабкалась ему на голову. Перебравшись к Дану на спину, она увидела тут ещё и котёнка, давно выросшего во взрослого кота, но по-прежнему сохранившего за собой кличку Котёнок. Он стал тереться о ногу девочки и мурлыкать, выказывая свою радость и преданность.

В оставленное родовое поселение троица добралась к позднему вечеру. Анаста отправила Дана на пастбище, вошла в свой маленький домик из глины, прошла в темноте к лежанке с пахучим сеном, прилегла на неё и сразу уснула.

Анаста проснулась с рассветом. Она выбежала из своего домика, зажмурившись и расставив руки в стороны, подставила своё тело ласковым и тёплым лучам. Искупавшись в солнышке, девочка подбежала к ручью и с разбегу плюхнулась в небольшую заводь с прозрачной водой.

Холодная родниковая вода обожгла тело Анасты, но она плескалась и хохотала от восторга. Потом, выбравшись из воды, попрыгав и покружившись на берегу, словно не зная, куда и на что использовать заполнившую её необычную энергию, взбежала на небольшую горку.

Дул холодный ветер. Девочка обвязала вокруг талии платок и перебросила его свободный конец через плечо. Молча смотрела она на землю, где совсем недавно жил её род.

Пространство родины, ранее неумолчно звучавшее множеством птичьих голосов, стрекотанием и жужжанием насекомых, теперь хранило какое-то обречённое молчание. Кое-где побелела от ночной прохлады трава. Не цвели деревья в садах, кусты, листочки их скручивались, словно от безысходности.

И родное пространство, окутанное гнетущей тишиной, с увядающим, но ещё живым многообразием природы, с непониманием прислушивалось к маленькой девочке. И вдруг всё вокруг вздрогнуло, когда... Гнетущую тишину словно тёплым лучиком пронзил крик отчаянной и уверенной радости:

— Э-ге-гей! Э-ге-гейййй! — кричала Анаста наперекор гнетущей тишине. — Не сдавайся, Родина. Я — Анаста, Родина. Я — с тобой.

Она стремительно бежала с горы к своему цветнику, на бегу касаясь руками стволов деревьев, гладя листики кустов.

— Э-ге-гей! — вновь прокричала она, обегая вокруг ствола большой старой яблони с пожухлыми листьями.

Тонкий, высокий и радостный голосок маленькой девочки побеждал гнетущую родное пространство тишину. И вдруг к её голосу присоединился другой, низкий, басистый и могучий звук — на крик Анасты бежал с пастбища мамонт Дан. Бежал и трубил на ходу что есть мочи.

А рядом с девочкой слышалось теперь ещё и громкое, непрерывное «мяу-мяу-мяу» — это поддерживал Анасту кот по кличке Котёнок.

Анаста остановилась у цветника, за которым она ухаживала, как и все дети поселения, каждый — за своим.

Травка на одном краю цветника поседела, цветы поникли, и только на любимом цветке девочки сохранился один ещё не распустившийся бутон; он клонился к земле, словно раздумал расцветать. Но девочка при виде поникшего бутона не опечалилась, она смотрела на него и улыбалась. Не опечалилась она потому, что представляла себе не поникшим, а распустившимся во всей красе любимый цветок.

Присев на корточки перед собравшимся было увянуть растением, она тихо и ласково позвала его:

— Эй, цветок, я здесь, просыпайся.

Потом, подержала во рту указательный пальчик, подняла его, определяя, с какой стороны дует на цветок холодный ветер. Определив направление студёного потока, она легла с той стороны на бок, пытаясь преградить собой путь холодному воздуху. Однако холодные струи всё же огибали маленькое тело и жалили листики цветка, не давая им расправиться. Вдруг холодные потоки прекратились, и наоборот, Анаста, спиной почувствовала тепло. Она обернулась — мамонт Дан, завалившись на бок, закрыл от холодного ветра своим огромным телом и Анасту, и весь её цветник.

— Ты молодец, Дан! Умница! — воскликнула Анаста.

Цепляясь за шерсть, она вскарабкалась на спину мамонта и, повернувшись к дующему со стороны ледника ветру, радостно и победно прокричала своё «Э-ге-гей!» Холодный ветер подул ещё сильнее. Тогда, подумав, девочка повернулась в противоположную сторону и закричала призывно, замахала руками, словно приглашая кого-то невидимого. Подняв хобот вверх, призывно затрубил и мамонт. Замяукал зовуще Котёнок.

Холодный ветер стих, а спустя какое-то время возобновился, только дул он теперь с другой стороны, тёплыми струйками ласкал и цветок, и мамонта, и стоящих на его спине девочку с котом.

Пенье редких птиц приветствовало живительные воздушные ручейки.

Несколько дней боролась Анаста с холодным ветром, дующим со стороны ледника; вновь и вновь прибегала она к своему цветку, как только он начинался. И каждый раз привычно укладывался у цветника мамонт, преграждая дорогу холоду.

А потом наступил день, когда оживший цветок расцвёл. Прибежавшая к клумбе Анаста опустилась перед ним на колени и поцеловала жёлто-красные лепестки, легко прикасаясь к ним губами. Потом отступила на два шага в сторону, любуясь прекрасным чудом, необыкновенной красоты твореньем — её цветком.

Не в силах устоять на месте от нахлынувшей откуда-то изнутри ликующей энергии, Анаста сначала запрыгала на месте, потом её прыжки перешли в необычный импровизированный и зажигательный танец. Даже мамонт Дан пытался подтанцовывать, переминаясь с ноги на ногу. Кружился, то заваливаясь на спину, то вскакивая, Котёнок. И помахивал им на тёплом ветерке своими жёлто-красными лепестками живой цветок.

И тут Анаста остановилась. Она увидела стоявших на горе двух юношей.

 

 

 

 

БРАТЬЯ–ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ

 

 

Оба юноши были одинакового роста и атлетического сложения. Внешне очень похожие друг на друга, они отличались только цветом волос и глаз. Один был светловолосый и голубоглазый, другой — черноглазый и темноволосый.

Некоторое время юноши оставались на месте, словно давая Анасте возможность привыкнуть к их неожиданному появлению. Потом не спеша подошли к девочке.

— Здравствуй, девочка! — обратился к ней Темноволосый. — Ты, девочка, должна быстрее действовать. Интуитивно ты почувствовала, что можешь остановить ледник, что в тебе есть силы, способные изменить программу Бога. Это, конечно же, невозможно. Но ты будешь искать эти силы. И я узнаю о человеке больше, чем знаю сейчас. Я готов рассказать тебе о мироустройстве, ответить на любой твой вопрос, только действуй, девочка, быстрее.

Анаста не успела ответить. Заговорил второй юноша:

— Здравствуй, Анаста, ты красивая и чуткая, ты прекрасна, как и многие чудные творенья на великой планете Земля. Мой брат многое знает о мироустройстве, но, я думаю, больше всех слушать ты должна саму себя.

— Вам добрый день и помыслов приятных светлых, — смогла наконец поприветствовать юношей Анаста.

— Стоп, — перебил Анасту темноволосый. — Вот так всегда, противно даже слушать заученные, тупые, бездумные слова. Нас двое здесь, я тёмный, и почему мне желают светлых помыслов?

Я тёмный, мысли мои тёмные и агрессивные. Я такой, и в том моё предназначение в Божественной программе! — все больше распалялся темноволосый. — Если буду светленьким слюнтяйчиком, помысловчиком светлым, тогда не я то буду. Раз — и не будет меня. Поняла, девочка? Перед тобой останется один светленький недотёпа. Нас двое! Поняла, девочка? И ты не должна говорить только о светленьком. Забери свои мысли обратно, если за твоими словами они были, если твои слова не просто заученные, попугайские звуки.

— Если моё приветствие вас обидело, то я изменю его и скажу вам просто «здравствуйте», — ответила Анаста.

— Так-то лучше. А то светленьких вам...

— Кто вы? — поинтересовалась Анаста. — Из какого рода? Я никогда ранее вас не видела.

— Конечно, не видела. Нас никто никогда не видел. Но проявления наши в делах человеческих в каждом мгновении присутствуют, — быстро проговорил тёмный юноша. — Да, в каждом. Моих проявлений, конечно же, больше — они грандиозные. Почти всё человечество от катастрофы до катастрофы живёт с преобладанием моих энергий.

— Остановись, мой тёмный и талантливый брат, — заговорил светловолосый. — Мы ведь так и не представились. — И повернувшись к девочке, продолжил: — Анасточка, понять попробуй сказанное мной. Мы с братом являем собой два комплекса вселенских энергий. Всё необъятное пространство Вселенной заполнено энергетическими сущностями. Когда Бог сотворял человека, Он взял от каждой сущности равное количество энергии, неведомым способом сбалансировал их в себе и отдал сотворённому Им человеку. Сотворил из всего сбалансированного в себе человека.

Когда это произошло, все мы поняли — самой сильной сущностью во Вселенной являться должен человек. Потому и называется он уже не сущностью, а человеком. Но в чём его сила, каковы его возможности и есть ли им предел, неизвестно. И когда она, эта сила, проявится в полной мере, никому во всей Вселенной до сих пор неведомо. Даже нам, несмотря на то что мы, наши энергии отдельные, присутствуют везде. Всегда незримы мы, собой пространство заполняем, в воде присутствуем, в каждом живущем звере, червячке. А в человеке каждом все до единой есть энергии Вселенной.

— Незримы, сказали вы, — удивилась Анаста, — но ведь я вас вижу!

— Да, ты нас видишь, потому что уплотнили воздух мы, так уплотнили, чтоб тела изобразить, тебе привычные. Вот в небе облака, к примеру, они ведь тоже уплотнение паров воздушных. Причудливы из этих уплотнений формы получаются, то на зверей похожими бывают, то на человеческое тело или лицо. И человеческое тело во многом из разных степеней уплотнения воды построено. Смысл, соотношение уплотнений человеческого тела известен, должно быть, только Создателю лишь одному. Наши тела на человеческое тело внешне лишь похожи. Темноволосый брат мой собою представляет все тёмные сущности, я — светлые.

— А зачем вы изобразили передо мной уплотнение в виде человеческого тела? — спросила Анаста.

— Чтоб ты не испугалась, слыша наши голоса, не тратила энергию своих мыслей на разгадку, откуда звук исходит, — ответил светловолосый.

— Но зачем вы хотели говорить со мной?

— Ты пошла наперекор стихии, точнее, планетарной катастрофе вопреки. Одна пошла, с уверенностью, что сможешь предотвратить её. Мы уверены, этого сделать невозможно. Программой Бога предусмотрена катастрофа, если человечество пойдёт гибельным путём. Так было, и не раз. И мы бы на твои усилия внимания не обратили. Но вздрогнули все сущности вселенские, когда цветок расцвёл на твоей клумбе. Он расцвёл, хотя по программе Создателя должен был уже погибнуть. А он расцвёл.

— Цветок расцвёл благодаря мамонту, который от ветерка холодного прикрывал его.

— Мамонт лишь звено в цепи событий, тобою выстроенных.

— Не строила я ничего.

— Мысль строила твоя, Анасточка.

— Так значит, и во мне есть ваши частички? — задумчиво спросила Анаста. — Но я их никак не ощущаю.

— Человек не ощущает нас, особенно, когда ему удаётся уравновесить в себе наши частички. Когда они уравновешены, появляется третья энергия. И эта, третья, присуща единственному существу Вселенной — человеку. Она появляется, когда мы полностью уравновешены, и она, эта новая энергия, всесильна. Способна новые миры творить. Никаких тайн для неё не существует. Такой человек становится властелином Вселенной — творцом, и творенья его никто не может даже представить, величественны и непостижимы они могут быть.

— Наверное, во мне ваши частички совсем не уравновешены, раз я не могу остановить ледник, — вздохнула Анаста. — Цветок расцвёл, а всё вокруг в пространстве нашем родовом чахнет, погибает.

— Ты на пути, Анасточка, к единству. Достичь его в мгновенье следующее можешь иль через тысячи тысячелетий. Вот потому энергии вселенские будут стремиться помогать тебе, чтобы великую узнать о человеке тайну и свою дальнейшую судьбу.

— Как интересно рассказали вы о силе необычной, таящейся в единстве противоположностей. Но почему, зная об этой силе необычной, вы сами не договоритесь о единстве?

Братья переглянулись, потом окинули взглядом родовое пространство Анасты. И стали смотреть в разные стороны. Они медлили с ответом, словно сами в эту минуту подбирали слова объяснения. Девочка терпеливо ждала.

Наконец ответил светловолосый.

 

 

 

 

КАКАЯ У ТЕБЯ ПРОГРАММА БЫТИЯ?

 

 

— Это невозможно. У нас с братом разные задачи, — произнёс Светловолосый. — У каждого своя программа. И только в человеке, выполняя каждый свою программу, мы, тем не менее, можем работать и над общей, стать частичками новой энергии, присущей только человеку.

— Как же можно работать над разным, противоположным, и в то же время делать общее хорошее? — недоверчиво поинтересовалась Анаста.

— Можно, постоянно обгоняя на чуть-чуть друг друга. Когда идти, Анастушка, ты начинаешь, одна из твоих ножек вырывается вперёд, оставив позади другую. Потом отставшая вдруг вырывается вперёд. Друг с другом ножки как бы соревнуются. В итоге вместе они тело вперёд передвигают, подчиняясь мыслям.

— Вот так пример привёл, я даже обсмешился, — вступил в разговор, перебив брата, темноволосый. — Если уж представлять нас двумя ногами, так ты совсем коротенькая ножка, а я длинная-длинная. Я как шагну, так тело сразу через горы переносится, а ты болтаешься едва, движение изображая. Я, выполняя свою программу, уже пятый раз довожу человечество до планетарной катастрофы. И пусть по мысли Создателя вновь возрождается оно, я вновь его — хрясь! — катастрофой планетарной, чтоб не дурило.

— Да, ты талантлив, братик мой. Действительно, не раз ты приводил к всеобщей катастрофе жизнь планеты всей. Но катастрофы тебе открытий, знаний новых не приносят и сил тебе не прибавляют. А человеку знания новые они всегда дают. И человечество вновь возрождается.

— Но сначала в муках адских гибнет вместе со всеми знаниями.

— Не ведома нам, брат, с тобой Создателя программа. Быть может, так однажды произойдёт, что за мгновение до катастрофы человечество её предотвратит и озарится мысль его тогда неведанным нам с тобою устремленьем.

— Ты надоел мне своими светлыми мечтишками, мой светленький сопливый брат. Ты, девочка, меня, а не его послушай, — обратился темноволосый юноша к Анасте, — я, девочка, тебе всю свою силу популярно покажу. Мой светленький тут кое-что правильно сказал. Действительно, человеческая мысль — это огромная энергия, моей под стать, и уж его тем более. Действительно, каждый человек, правильно распорядившись этой энергией, способен мир переиначить.

Но есть ещё невиданная энергетическая мысль — это коллективная мысль. Это когда в единое сливается множество мыслей отдельных людей. Если в единое сольются мысли всего человечества и получится общечеловеческая мысль, мы с братом перед ней покажемся букашками.

Но я научился не допускать возникновения коллективной мысли. Это я подбрасываю человечеству разные философские умозаключения и представления. В итоге один миллиард людей коллективно мыслит одним образом, а другой — иным, тем самым дезавуируя первую группу. Я, девочка, являюсь воплощеньем всех тёмных сил вселенной, и если ты со мной сольёшься, непревзойдённой силой станем мы. У меня есть план таинственный, ты суть его поймёшь, и будешь помогать мне.

Мы вместе сделаем всех людей своими игрушками. Мы будем играть с их разумом. Я сделаю тебя властительницей человечества и однажды ты поведаешь мне...

— Мне не нравится такой план, — ответила Анаста и добавила: — Я никогда не буду принимать в нём участия, и никто из людей, думаю, тоже не согласится.

— Не будешь принимать? Ты, девочка, просто ещё не знаешь, насколько это увлекательная игра — направлять по своему желанию мысль людскую.

И не спеши говорить, будто люди не будут следовать моей программе. Уже изобретено колесо примитивное пока, но потом люди соединят два деревянных колеса шестом, а это соответствует моему плану, моей гениальной программе.

— Но что плохого в колесе? Когда потребовалось возить корм раненному мамонту Дану, тележка с колёсами в этом помогла.

— Все хорошо, девочка. Даже очень здорово. Это колесо будет усовершенствовано. Будет сделано великое множество колёс. И люди увидят, что колесо неудобно катить по естественной земле, по бугоркам, ямочкам, траве высокой. И тогда они покроют огромную часть земли каменной коркой, чтобы беспрепятственно катились по ней колёса.