Яну Матушиньскому в Варшаву

[I вариант:]

(1 января 1831 г. Шопен написал Я. Матушиньскому два письма, причем первое из них (письмо 75) в двух вариантах, отличающихся друг от друга лишь в деталях. Второе письмо (письмо 76), близкое к ним по содержанию, является ответом на письмо Я. Матушиньского от 22 декабря 1830 г.. Эти письма (письмо 75 в двух вариантах и письмо 76) были посланы в Варшаву на адрес родителей Шопена; они были написаны на отдельных листках, так, чтобы Я. Матушиньский мог располагать ими по своему усмотрению и согласно обстоятельствам; первое письмо (письмо 75 в двух вариантах) Я. Матушиньскому вручено не было, так как оно было обнаружено в бумагах семьи Шопена, второе же (письмо 76) было ему вручено — оно найдено в собрании семьи Матушиньских. Отправка этих почти идентичных писем свидетельствует о душевной тревоге и смятении Шопена.)

[Вена.] В день Нового года [1831]

Дражайшее создание!

Вот Тебе то, что Ты хотел. Получил ли Ты письмо? Отдал ли его?.. Сейчас я сожалею о том, что сделал. Я заронил луч надежды там, где сам вижу сплошной мрак и отчаяние. Может быть, она ответит издевкой, может, обратит в шутку!.. Может быть... Такие мысли приходят мне в голову в то время, когда в моей комнате ведут веселые разговоры Твои прежние товарищи: Ростковский, Шух, Фрейер, Киёвский, Губе и т. д.. И я тоже смеюсь, смеюсь, а в душе, когда пишу эти строки, меня терзает какое-то ужасное предчувствие. Мне кажется, что это сон, что это наваждение, что я с Вами, а всё то, что я слышу, — мне снится. Эти голоса, к которым моя душа не привыкла, производят на меня не больше впечатления, чем стук карет на улице или прочий шум, к которому я равнодушен. Твой голос или [голос] Титуса заставил бы меня очнуться от этого мертвого оцепенения. Жить, умереть — сегодня мне всё равно.

От Тебя нет писем. Родителям скажи, что я весел, ни в чем не нуждаюсь, великолепно провожу время и никогда не бываю один. Ей скажи то же самое, если будет насмехаться. Если же нет, то скажи ей, чтобы она не сомневалась во мне, что я повсюду тоскую. Я нездоров, но родителям об этом не пишу. Все спрашивают, что со мною? Состояние плохое. Губе ухаживает за мной. У меня насморк. Впрочем, Ты лучше знаешь, что со мною!

Бедные наши родители! Мои друзья, что делают они?

Почему только я ныне так покинут, почему только вам дано находиться всем вместе в эти ужасные минуты. Твоей флейте (Я. Матушиньский играл на флейте и даже выступал в концертах как солист.) будет о чем постонать, но пусть сначала постонет фортепиано.

Возможно, что через месяц выеду в Париж, если там будет тихо.

Тут нет недостатка в развлечениях, но охоты развлекаться я в Вене еще не испытываю. Мерк, первый здешний виолончелист, обещал мне свой виолончельный визит. — Сегодня Новый год; как же он грустно для меня начинается. Обними меня, я вас всех люблю больше жизни — пиши как можно больше. Она в Радоме (Радом был родным городом К. Гладковской; по сообщению Ф. Гёзика, семья Гладковской в это время «если уже не переехала в Радом, то была намерена сделать это в ближайшее время» (Ferdynand Н о е s i с к. Chopin. Zycie i tworczosc. Krakow, 1910—1911, t. I, стр. 781).)? Вы рыли... [укрепления?]. Ты пишешь, что выступаешь с полком, как же Ты тогда отдашь записку? Не пересылай — осторожно... может, родители... может, осудят!.. Еще раз обними меня. Ты идешь воевать, вернись полковником. Да сопутствует вам... Почему я не могу быть с вами, почему не могу быть барабанщиком!!!

Прости за хаотичность этого письма, но я пишу как пьяный.

Твой Фридерик.

[ II вариант:]

Дражайшее Создание!

Вот тебе то, что Ты хотел. Получил ли Ты письмо? Отдал ли его? Сейчас я сожалею о том, что сделал. Я заронил луч надежды там, где сам вижу, сплошной мрак и отчаяние. Может быть, она ответит издевкой, может, обратит в шутку. Может быть!.. Такие мысли приходят мне в голову в то время, когда в моей комнате ведут веселые разговоры Твои прежние товарищи: Ростковский, Шух, Фрейер, Киёвский, Губе и т. д. — и я тоже смеюсь; смеюсь, а в душе, когда пишу эти строки, меня терзает какое-то ужасное предчувствие. Мне кажется, что это сон, что это наваждение, что я с Вами, а всё то, что слышу, — мне снится. Эти голоса, к которым моя душа не привыкла, производят на меня не больше впечатления, чем стук карет на улице или прочий шум, к которому я равнодушен. Твой голос или [голос] Титуса заставил бы меня очнуться от этого омертвения и равнодушия. Жить, умереть, — сегодня мне всё равно, я не получил от Тебя письма! Родителям скажи, что я весел, ни в чем не нуждаюсь, великолепно провожу время и никогда не бываю один. Ей скажи то же самое, если будет насмехаться. — Если же нет, то скажи ей, чтобы не сомневалась во мне, что я повсюду тоскую. Я нездоров, но родителям об этом не пишу. Все спрашивают, что со мной. Состояние плохое, Губе ухаживает за мной. У меня насморк. Впрочем, Ты знаешь, что со мной.

Вильд превосходный певец, это не Польковский (Польковский — варшавский певец и актер.). Я хорошо с ним знаком. Славик великолепен, мы часто играем вместе; завтра будем вместе на обеде. С Леви, здешним первым валторнистом, тоже играем, он бывает у меня. Теперь Мерк обещал мне свой виолончельный визит. Ни одной песни послать Тебе не могу. Обними товарищей. Магнуся поцелуй, Альфонса (Брандта), Рейншмидка, Домуся, Вилюса. Марцелию пишу. Пиши мне, Ясь! Когда же мы наговоримся. Люблю Тебя, и Ты меня люби. Пишу как пьяный.

Адрес: Ясю

верю, даже не запечатываю. Дети! (Этим восклицанием Шопен просит сестер сохранить тайну. Имеются сведения (М. Карасовский), что к адресу была сделана Шопеном приписка, тоже обращенная к сестрам: «Просят печать не ломать и рекомендуют не быть любопытными, как старые бабы!»)

Всем знакомым, Твоей сестре и отцу [шлю привет].

(На русском публикуется полностью впервые.)