Войцеху Гжимале в Париж

Edinburg, 30 octobre [октября 1848]

Моя дражайшая Жизнь!

Неужели Ты забыл меня настолько, чтобы несмотря на то, что я пишу Тебе, что становлюсь всё более слабым, всё более подавленным, без всякой надежды, без дома, чтобы из этого заключить, что я женюсь? В тот день, когда я получил Твое милое и сердечное письмо, я написал своего рода распоряжение, что делать с моим хламом в случае, если бы я где-нибудь издох.

Я таскался по Шотландии, но теперь уже слишком холодно, и завтра я возвращаюсь в Лондон, потому что лорд Стюарт писал мне и просил играть 16-го на концерте, который дается в пользу поляков перед началом бала. Возвращаясь из Hamilton Palace (в 60 милях отсюда), где я провел несколько дней у герцога и герцогини Гамильтон, я простудился и вот уже пять дней как не выхожу. Живу у д[окто]ра Лыщиньского, который лечит меня гомеопатией, и никуда больше не хочу ехать с визитами, потому что тут и холера под боком, и потом, если я где-нибудь свалюсь, то уж теперь на всю зиму. Я обещал, если погода улучшится, вернуться в Hamilton Palace, а оттуда ехать на остров Эйран (Остров Эйран находится в заливе, вблизи полуострова Кантир. Принадлежал маркизу Дугласу, сыну герцога Гамильтона.) (он весь принадлежит им) к герцогине Баденской, которая замужем за их сыном, маркизом Дугласом; но из этого ничего не выйдет. Во время моего там [в Hamilton Palace] пребывания, кроме высшей местной аристократии и родных, были герцогская чета Пармы, герцог Лукки [с женой], она сестра герцога Бордо (очень веселые молодожены). Они также пригласили меня к себе, в Кингстон, когда вернутся в Лондон, потому что теперь, с тех пор, как их выгнали из Италии, они будут жить в Англии. Всё это хорошо, но я уже не гожусь для этого, и если я так спешно выехал из Гамильтона, то также потому, что не могу сидеть за столом с 8 до 10½ без болей, таких, какие у меня были у Гутмана (помнишь?). И хотя я и завтракал по утрам у себя, и поздно сходил вниз, и по лестницам меня носили, однако же всё это для меня неудобно.

В Уишоу (Уишоу — город и замок в нескольких десятках километров от Гамильтона, по дороге из Гамильтона в Эдинбург.) у леди Белхэйвен, где я был перед Гамильтонами, еще до того, как получил Твое письмо, я написал Тебе, — но такое мрачное, плохое письмо, что хорошо, что я не послал его.

После 16 nov[embre — ноября], если у Вас там дела пойдут получше или если меня выгонят лондонские brouillard’ы [туманы], я вернусь в Париж, если будет не слишком поздно пускаться в путь.

Мои добрые шотландки, которых я уже не видел недели две, сегодня будут здесь; они хотели бы, чтобы я еще остался таскаться по шотландским замкам и туда и сюда, и всюду, куда меня приглашают. Славные, но такие нудные, что сохрани господь!.. Всякий день получаю [от них] письма, ни на одно не отвечаю, но как только я куда-нибудь поеду, так они за мной тащатся, если могут. Это, может быть, и подало кому-нибудь мысль, что я женюсь (Заботы, которыми Дж. Стирлинг окружала Шопена, дали повод к целому ряду сплетен, в том числе и матримониального характера; весьма вероятно, что Дж. Стирлинг питала к Шопену чувства более теплые, чем просто дружеские.); однако для этого требуется какое-то физическое attrait [влечение], а та, что не замужем, уж слишком на меня похожа. Как же с самим собой целоваться...

Дружба дружбой, сказал я определенно, но ни на что иное она права не дает...

Если бы я даже мог влюбиться в кого-нибудь, кто бы меня тоже полюбил так, как мне бы того хотелось, то я бы всё же не женился, потому что нам нечего было бы есть и негде было бы жить. А богатая ищет богатого, а если уж бедного, то не дохлого, а молодого, красивого. Один вправе мыкать горе, а вдвоем — это величайшее несчастье. Я могу подохнуть в больнице, но жену после себя без хлеба не оставлю.

Впрочем, излишне писать Тебе всё это, так как Ты знаешь, что именно так я думаю... [Вычеркивания] Так что я вовсе не думаю о жене, а о доме, о Матери, о Сестрах. Дай им бог, чтобы они не теряли бодрости духа! А куда тем временем делось мое искусство? А мое сердце — где я его растратил? [Вычеркивания] Я уже едва помню, как поют на родине. Этот мир как-то проходит мимо меня, я забываюсь, у меня нет сил; [Вычеркивания]... и стоит мне немного подняться, как я тем глубже упаду.

Я не жалуюсь Т е б е, но Ты спросил, и поэтому я объясняю Тебе, что я ближе к гробу, чем к брачному ложу (А. Гутман привел Ф. Никсу (биографу Шопена) фразу, сказанную однажды Шопеном: «Меня сосватали с м-ль Стирлинг; с таким же успехом она могла бы выйти замуж за смерть».). Разум мой довольно спокоен. [Вычеркивания, среди которых можно разобрать: «Я смирился».]

Напиши мне словечко. Адресуй:

Шульчевскому, Esq. [эсквайру], 10, Duke Street, St. James’s.

Там находится польское литературное общество Стюарта.

Четвертое написанное Тебе письмо я не отправлю, а только кусочек из другого, написанного в раздражении, чтобы Ты видел, как иногда я бываю зол.

Твой до смерти Ш.

АДАМУ ЛЫЩИНЬСКОМУ В ЭДИНБУРГ

Лондон, 3 ноября 1848

Вчера получил Твои милые строки вместе с письмом из Гейдельберга (Вероятно, с письмом от А. Гутмана.). Здесь я такой же беспомощный, каким я был у Вас, и в сердце ношу такую же любовь к Вам. Кланяюсь Твоей Супруге и Твоим соседям. Да благословит Тебя бог!

Обнимаю Тебя от всего сердца. Я видел княгиню (Марцелину Чарторыскую.). Она самым сердечным образом расспрашивала о Teбe.

Живу я сейчас на ул[ице St.] James’s Place, nr 4. Если что-нибудь придет для меня (с почты), будь добр, пришли по этому адресу. Перешли, пожалуйста, прилагаемую записку панне Стирлинг, которая, вероятно, находится еще в Баритоне.