Общественное самосознание 3 5 страница

Вторая, а именно моторная функция или руководство исполнением, равным образом имеет частью самостоя-

 

55

тельную, частью смешанную организацию: исполнительным органом в чистой форме является, напр., командование армией, офицерский корпус. Исполнительным и вместе с тем познающим, оценивающим и принимающим решения органом является правительство государства. И в моторной сфере двигательного возбуждения мы встречаем как координационные, так и субординационные отношения. Иерархия офицерского корпуса, административных и полицейских должностей обнаруживает строгое подчинение приказам, распоряжениям, инструкциям, и предписаниям „сверху", с другой стороны, мы видим, что и средним и низшим местам предоставляется самостоятельное рефлекторно симпатическое приведение в исполнение в местных и маловажных вопросах.

Между органами восприятия (чувства) и перевода воли в действие (моторная нервная деятельность, двигательное возбуждение) мы мыслили в середине: в третьих, организацию деятельности познания, в четвертых—организацию оценочных соображений и, в пятых, организацию* определения воли. Эта тройная деятельность, более подробный внешний процесс которой не может проследить аналогически органическая нервная физиология, в социальном организме широко открыта перед нами во всем своем развитии. Каждое более значительное церковное или светское хозяйственное или вне-хозяйственное дело, соответственно своей умственной деятельности, дает всем трем главным направлениям более или менее разветвленную основную организацию. Мы видим, что не только отдельные умственные работники, но и целые группы их, проявляют троякого рода деятельность. Каждое более крупное предприятие имеет собственный центр своего умственного руководства, состоящий из нескольких совещающихся между собой лиц, для исчисления, оценки и практического использования товаров. Подобные же специальные группы руководящего умственного труда мы видим во всех периферически-партикулярных, а полностью в центральных органах социального организма: совещательных, судящих, решающих коллегиях государственного, церковного, педагогического, научного характера, военных советах и офицерских корпусах, парламентах, советахминистров и т. д.

Не только психическое различие отдельных духовных учреждений, но и различие места и предметов, где и для которых они устраиваются, обосновывает деление умственной организации социального тела. Это „территориальное" и „реальное" деление обычно не лишено плана и основания. Для различных округов и для различных предметов мы находим в случае надобности и особые органы умственного труда (местное расчленение, реальное расчленение). В каждой области общественного тела, правда,

 

56

повторяется в общих чертах одинаковая организация умственного труда, но каждая имеет свои особенности в отношении водворения, охраны и безопасности, существует особая организация для хозяйственного предприятия, для рынка, для школы, церкви, светской общины, юстиции, полиции, товарищества; вспомним бесчисленные органы власти, управления, правления, мастеров, административные советы, биржевые советы, школьные советы, церковные советы, общинные советы, судебные коллегии, правления союзов и т. д. И все они, с одной стороны, в отдельности сообщаются с периферией, а с другой стороны, соединяются для сношений с центром в самостоятельные главные пучки, подведомственные особым главным местам.

2) Формальное расчленение (субординация и координация). И социальная нервная ткань имеет главные центры и низшие инстанции. Чтобы тотчас же ясно понять это, надо вспомнить о расчленении совещательных, и исследующих, судящих и оценивающих, решающих и командующих членов светско-государственной и религиозно-церковной иерархии, от монарха и министра до последнего сельского общинного советника, от папы и консистории до последнего пастора, от фельдмаршала до унтер-офицера, от министерства народного просвещения до местного школьного совета, от центрального управления большой железной дороги до отдельного обер-кондуктора или станционного чиновника, от директора завода до мастера, от государственного парламента и мирового конгресса до местного представительства и местного союза. Между ними лежат воспринимающие, перерабатывающие и возбуждающие или дальше проводящие средние места, которые равным образом либо только продолжают центральное нервное действие в восходящем и центростремительном сгущении, как и в нисходящем центробежном разветвлении, либо модифицируют его подготовлением и выполнением, либо выполняют рефлекторно и симпатически самостоятельные, чуждые центральным органам действия автономии. Это применимо ко всем областям социальной жизни: в церкви, школе и народном хозяйстве (напр., при образовании цен мировых рынков, окружных и местных рынков), особенно же в государстве с его центральными, провинциальными, окружными, местными органами власти, которые, наблюдая, направляя, решая и приказывая, вообще, частью имеют самостоятельный (автономный) круг действия, частью являются посредствующим звеном, частью образуют высшую инстанцию— или только для того, чтобы делать сообщения высшим органам или же, без таких сообщений, решать по отношению к низшим органам. Даже в нынешнем народном хозяйстве, которое в такой большой степени обходится без единого

 

57

руководства, имеется умственная посредствующая координация местных и такая же градация малых, больших и огромных предприятий и рынков.

Центральные и средние носители социального умственного труда сосредоточены в столичных городах, этих чередах социального организма, и в позвоночнике средних провинциальных и главных окружных городов, откуда они излучают свой свет в дальнейших разветвлениях ко всей периферии социального тела. И политические силы законодательства и правительства имеют свое умственное средоточие в главных городах. Центральные органы управления имеют свое постоянное местопребывание в более крупных городах. Далее, столица оказывается центральным пунктом для выдающихся умственных сил церкви, науки, искусства, школы, общественности.

Как различные ганглии частей центрального мозга связаны между собой волокнами, так и политические и внеполитические центры имеют между собой сообщение в главных местах нахождения социальной жизни.

Функциональное своеобразие, территориальный объем и предмет задач определяют традицию инстанций.

Волевые решения и волевые выполнения требуют строгого господства и подчинения. Что касается коллективных волевых решений, то социальная жизнь так же мало может обойтись вообще без дисциплины, как и животная органическая жизнь.. Абсолютная автономия, анархия, привлекательное или непривлекательное отсутствие правительства есть бессмыслица. • Но итогом психофизической волевой организации является прочное господство решающей воли над выполняющей волей, установление и упрочение господства, правления, руководства, подчинения, исключительного решения.

Напротив, в мыслительной работе и в установлении оценок, равно как в предшествующем решениям обсуждении, невозможны и не нужны какие-либо отношения господства и подчинения. Одни только волевые решения и исполнения безусловно требуют установления исключительно решающих и приводящих в исполнение органов и послушания внешних исполнительных членов социальных организаций, т. е. прочного господства всех решающих и определенное подчинение выполняющих сил.

В особенности бросается в глаза органическая аналогия для тех установлений, через которые проводятся современные функции народного хозяйства. Эти установления по своему положению, строению и разветвлению обнаруживают явления, сходные с nervus sympathicus. По всему позвоночнику более крупных колоний распространяются в многостороннем разветвлении центральные узлы

 

58

умственного руководства различных отраслей добывающей н обрабатывающей промышленности и торговли. Рынки представляют собой пояс центров хозяйственного умственного труда для наблюдения, оценки и движения товаров без необходимости главного центра в крупном городе. Таким образом, духовное взаимодействие совершается в народном хозяйстве не как центральное распознавание, расценка и упорядочение всех величин производства и спроса из одного пункта, но как общественное взаимодействие множества рассеянных специальных рынков со всеми прочими, многих предприятий и потребностей каждой области рынка между собой. Даже социалистическое государство, для того чтобы стать реальностью, равным образом, должно было бы сосредоточить производство и сбыт в различных центрах, установить между ними равновесие в зависимости от потребностей и запасов, с разграничением областей производства и потребления, вообще, отказаться от абсолютной централизации социального обмена веществ, но довольствоваться той аналогичной степенью центрального воздействия, которой подчинен растительный -жизненный процесс животного организма; тут мы найдем совершенно неожиданное подтверждение специального учения о социальном обмене веществ.

Даже умственный труд различных центральных органов не является абсолютно единым. Государство не может полностью и всесторонне, при помощи умственных сил правительства, проводить также и внешнеполитическое действие социального тела. Оно не может, не запутавшись, потерять свою единую символику и сделать опыт постройки вавилонской башни. Но оно этого не делает, как показывает опыт,, даже в таких странах и в такие эпохи, которые подвергаются нервной и умственной болезни безостановочного все делания, всемогущей государственной централизации. Но мы видим, что государство создает себе, для своей преимущественно практической деятельности и единообразно-механического действия, свои особые организации умственного труда, как центр коллективно-сознательного движения. Рядом с ним церковь, школа, искусство - наука, общественность обладают, в свою очередь, другими центрами. Более того. Собственно-центральный орган правительства распадается на множество министерств и центральных управлений, работа главы государства с своим министерством не является совершенно единой, но представляет разветвленное взаимодействие различных центральных органов. Это доказывает даже центральнейшее государственное действие— принятие решений в совете министров под председательством главы государства.

59

Фердинанд Теннис

(Род. в 1855 г.)

Общение и общество[iv]

„Из всего этого вытекает, что воля к существованию несет в себе условия для общения, в то время как воля к выбору создает общество. И следовательно, женщинам преимущественно подходит и даже необходима сфера жизни и труда в общении. Естественным местом для ее деятельности является дом, а не рынок, своя или своего друга комната, а не улица. Домашнее хозяйство самостоятельно и крепко в деревне, да и в городе оно еще сохранилось, совершенствуясь и преображаясь в красоту; но в больших городах оно становится бесплодным, узким, ничтожным; оно гибнет превращаясь в голое понятие квартиры, повсюду одинаковой, какую можно всегда иметь за те или иные деньги; это в роде гостиницы в пути, в мире. И постоянное пребывание дома, в обычном народном восприятии, так же женственно, как неженственно всякое путешествие. Когда-то была у ремесленников поговорка: „Парень, который не странствовал, так же хорош, как девушка, которая странствовала". Вся ее деятельность есть более творчество вовнутрь, чем действование вовне. Цель этой деятельности довлеет себе, но не своему окончанию. Поэтому, пожалуй, личные услуги кажутся подходящими для женщины, поскольку они завершаются сами собой и не могут иметь задачей тот или иной результат. Так, женщине вполне подходят и многие земледельческие работы, каковые всегда, при самых нормальных обстоятельствах, требовались от нее, часто даже в чрезмерной степени, ибо земледелие есть просто работа, самозабвенный труд, оно может быть понято, как служение природе; оно находится в непосредственной близости с домашним хозяйством и плодотворно для него по своим результатам.

Далее, среди искусств, говорящие, следовало бы сказать звучащие, искусства более женственны, чем искусства что-либо образующие... Ибо музыка, пение—главным образом дар женщины: ее высокий, звучный, мягкий и гибкий голос есть орган защиты и нападения. Крик и визг, торжество и скорбь, как и всякий богатый звуками смех и плач, изливающийся, в конце концов, в словах, вырываются у нее из души, как источник из скалы. И музыка является громким выражением движения души, как мимика—немым. Все музы— женщины, а мать их—Воспоминание. Между музыкой и мимикой стоит танец; эти столь бесцельные, страстные

 

 

60

и грациозные движения, в которых даже женщины изнеженного воспитания проявляют такую силу, которая, при планомерном ее напряжении, наверное, привела бы к смертельной усталости. Но как легки также они научаются всему бессмысленно - приятному, осмысленно - чудесному! Отсюда их приверженность к формам, к старым обычаям, пословицам, загадкам, чудесам, к трагическим и комическим историям; их склонность к подражанию, их любовь к милому притворству и ко всему, что играет, восхищает, ко всему простосердечному; а вместе с тем их склонность и настроение к самой глубокой грустной серьезности, к благочестивому страху и к молитве, к исполненному предчувствия выражению лица, и, как было ранее сказано, к мечтанию, измышлениям и поэзии. Пение и поэзия имеют общее происхождение; но и пение и речь лишь постепенно отделяются друг от друга, и каждое развивается самостоятельно; тем не менее, собственно разговорное всегда сохраняет в себе многое из интервалов и кадансов пения. (Но мы уже позволили себе высказать предположение, что язык был изобретен материнской любовью просто как естественное понимание содержания слов. Было бы гораздо правильнее сказать: не изобретен, но сильнее всего стимулирован, ибо и половая любовь, уже начиная с мира животных, принимает в этом большое участие, особенно значительное—в музыкальном и собственно патетическом, заключающемся в пении и речи. То, что так глубоко возбуждает душу, стремится к выражению в радости и страдании, делает людей красноречивыми и общительными, и становится искусством, когда бесформенное чувство ищет и находит свой образ. Женское сердце отдается более непосредственно торжеству и жалобам, а любовь, его священная способность, будучи страстью, наполняет мысли, но вместе с тем побуждает и к хитростям и к интригам, как орудиям более слабого пола, вообще же, непосредственная (наивная) деятельность переходит в рефлектирующую, а последняя развивается в более сознательный выбор средств, и, таким образом, ведет к более резкому различению целей, и, в конце концов, даже к противоположению средств целям). Среди образующих что-либо, созидающих искусств—в широком значении этого слова—наиболее свойственны женскому духу, как известно, вязальные искусства, хотя бы вследствие их домашнего назначения; этот вид труда, при котором требуется близость к объекту, тщательная заботливость, точное воспроизведение образца, неуклонное и терпеливое следование перенимаемому стилю, а вместе с тем предоставляется свобода выдумки в создании изящных форм, незначительных завитушек, где и проявляется вся интенсивность вкуса, направленного к теплому, нежному, уютному,—наиболее соответствует добродетелям и радостям женской души.

 

61

Также подлинно-любимым делом для нее является отображение действительного, нравящегося, вызывающего восхищение, в особенности, физически-приятных и прекрасных образов, для сохранения воспоминания при лицезрении; не даром, красивая эллинская легенда приписывает женщине изобретение портретного искусства. Конечно, в теневой проекции форм на плоскости—откуда происходит и искусство письма—женский гений находит свои границы, ибо пластика и строительное искусство требуют более мощной и более сознательной фантазии и более сильного господства над сопротивлением материи.

Последнее есть дело мужчины, которому материя чужда, если не враждебна, и эту материю он должен преобразовать, если не преодолеть. И все же, всякий труд, поскольку он производится не с явным отвращением, не ради своей цели, относится к воле, к существованию. Так всякий труд, по природе своей, в большей или меньшей степени относится к общению и может быть определен понятием одного лишь средства в тем большей степени, чем более он связан с усилием и мучением; поэтому всякий мужской и суровый труд скорее является средством, чем женский и мягкий труд. Тем самым, моменты этой диалектики заключаются частью в объекте, частью в человеческом духе. Но всякое искусство, по природе своей, подобно сельским и домашним занятиям, относится к области теплого, мягкого и влажного, т. е. органически живого, и именно поэтому естественно-женского труда, и относится, следовательно, к общению (gemeinschaftlich 1st). Общение, в свою очередь, преобразует и неприятный труд в род искусства, сообщая ему стиль, достоинство и прелесть и вводя его в известный ранг, как почетную профессию. Но благодаря денежному вознаграждению, а также выставлению на продажу готовых изделий, наконец, благодаря работе про запас, этот процесс имеет постоянную тенденцию превращаться в свою противоположность: сделать индивидуума своим единственным субъектом, на ряду с воображаемой вещью, стоящей вместе с ним,—с обществом.

Подобный субъект, как уже прежде рассматривалось, по всем своим свойствам и вполне сознательно является торговцем или купцом. Здесь противоположность и взаимное отрицание средств и цели тем более явственны, что средства не являются трудом, хотя и представляют собой неприятную, тяжелую, сухую деятельность. Но, что гораздо хуже, тут имеется добровольное уменьшение, как бы оно ни старалось быть возможно незначительнее, своего имущества, риск, который по природе своей так же неприятен, как барыш по природе своей приятен. Отсюда для нас ясно, насколько торговля должна быть противна женской душе. Торговка, представлявшая собой уже в ранней городской жизни перед-

 

62

 

 

кое явление, выступает также в правовом отношении из своей естественной сферы, она—первая полноправная эмансипированная женщина.

Конечно, торговля, как и всякий другой промысел, может вестись честно и добросовестно. Но чем более она планомерна, т. е. чем шире она поставлена, тем более она ведет и соблазняет к хитрости и лжи, как к действительным, большей частью, средствам для достижения высоких прибылей или для покрытия убытков. Исключительное желание обогатиться делает купца беспощадным; он превращается в тип эгоистически самовластного индивидуума, для которого все прочие люди—по крайней мере, за пределами тесного круга его друзей—являются лишь средствами и орудиями его целей; он есть, в собственном смысле слова, общественный человек. В его речи непосредственнее всего выражается воля к выбору. Слова, которые он выбирает, рассчитаны по их действию, поэтому и правда, если она менее действительна, легко переходить в ложь, как в более действительный прием. В торговле не считается недопустимой та ложь, которая направлена лишь к тому, чтобы возбудить желание купить, ибо она не считается с обманом, который выражается в продаже товара выше его стоимости. Но все, что считается в системе торговли необходимым в смысле рассчитанных слов, если и не есть ложь в собственном смысле, то по существу является неправдой, ибо слово лишилось своих качеств и (подобно всевозможным вещам) принизилось до одного лишь количества применяемых средств. Так, в более широком смысле, ложь есть характерный элемент общества.

Но в таком же отношении, как к, торговле, стоит женщина и ко всякому несвободно-свободному труду и услугам, которые не соответствуют ее наклонностям и привычкам и вместе с тем не вытекают из ее чувства долга; таков продажный и проданный труд, не получающий своего продукта и оказывающий услугу не человеку и не природе, но мертвому инструменту страшной, подавляющей силы: мы говорим о фабричном труде. Но именно для этого обслуживания машин женская рабочая сила кажется субъектам капиталистического производства особенно подходящей, ибо она наиболее соответствует понятию простого и среднего человеческого труда, находясь посредине между ловкостью и гибкостью детского труда и силой и уверенностью мужского труда. Ибо, когда этот простой фабричный труд легок, тогда дети могут производить механические движения, однообразно повторяющиеся и требующие незначительной затраты мускульной энергии; а когда он тяжел, тогда требуются мужчины, которые в состоянии с должным вниманием, напряжением и спокойствием руководить гигантскими орудиями. На долю женщин падает все то, что не может быть поручено детям и что

63

не требует мужского труда. Но при одинаковых обстоятельствах они имеют преимущество перед детьми в том, что на них можно больше положиться, а перед мужчинами (по известным причинам)—преимущество дешевизны. Тем самым, благодаря тому, что заработная плата выражает сумму, необходимую в среднем для содержания семьи, они вынуждены, как и дети, вступать на рынке труда в конкуренцию с своими „кормильцами", первоначальными представителями человеческой рабочей силы (ведь семья, с коммерческой точки зрения, есть не что иное, как кооперативное сообщество для потребления жизненных средств и воспроизведения рабочей силы).

Очевидно, далее, что сперва торговля, а затем промышленный труд, не сам по себе, но благодаря той свободе и самостоятельности, с которою работница вступает в борьбу за свое существование, заключая договоры и распоряжаясь деньгами, требуют и стимулируют развитие ее сознательности, при помощи которой ей приходится размышлять и рассчитывать. Женщина становится развитой, хладнокровной, сознательной. Нет ничего более чуждого ее первоначальной и, несмотря на приобретенные изменения, постоянно проявляющейся прирожденной натуре. И, быть может, нет ничего более характерного и значительного для общественного процесса образования и разложения жизни в общении. Лишь благодаря этому развитию становится истиной „индивидуализм", который является предпосылкой общества. Но в этом же лежит возможность его преодоления и преобразования жизни в общении. Уже давно известна и признана аналогия между судьбой женщины и судьбой пролетариата. Их растущая сознательность, как и у изолированного мыслителя, может развиваться и возвышаться.

Можно было бы также сделать соответствующий ряд следствий из противоположности между юностью и зрелым возрастом и из противоположности между народом и образованным слоем. Вполне очевидно, что дети связаны с домом и семьей и что их природа расцветает в деревне и в городе, но в большом городе и обширном мире общества она подвержена всякого рода пагубе. По мере роста физической силы, мальчику вполне подходит и даже необходим труд— забава, труд—упражнение и обучение; торговать, извлекать барыши, быть капиталистом—не его дело; в своем непонимании этих вещей он поэтому похож на женщину. Равным образом, он не легко поймет, что его рабочая сила является товаром в его руках и что труд есть лишь форма, в которой таковой должен передаваться. Для капиталистического производства дело идет лишь о том, что представляет собой рабочая сила в каждый данный момент, применима ли она или нет, в то время как юношеское желание, благодаря посте-

 

64

пенному росту умственных и физических сил, всегда стремится чем-нибудь стать, чего-либо достигнуть. „Поскольку машины делают излишней мускульную силу, они становятся средством для применения рабочих без мускульной силы или с незрелым физическим развитием, но с большей гибкостью членов. Поэтому женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин! Тем самым, этот обильный суррогат труда и рабочих тотчас превратили в средство увеличить число наемных рабочих путем вовлечения всех членов рабочей семьи, без различия возраста и пола, под непосредственное господство капитала. Принудительный труд для капиталистов узурпировал не только место детской игры, но и место свободного труда в домашнем кругу, в обычных границах, для самой семьи" (К. Маркс, Капитал, т. I, гл. 13). Достаточно известно, как детский, а в особенности юношеский дух относится к пауке. Требуется некоторая сухость фантазии, которой, конечно, может прийти на помощь энергичное напряжение наличных сил, чтобы понять математические схемы и формулы; но математика есть первообраз всякой истинной науки, которая, по своей глубочайшей природе, является произвольно-искусственной: именно поэтому она есть высокая школа мышления. Будущие субъекты капиталистического общества должны воспитываться для систематического, правильного мышления. Само по себе это было бы не только совместимо с развитием общественного духа, т. е. с укоренением социального строя мыслей, с облагорожением души и с образованием нравственного сознания, но должно было бы естественно развиваться в этом направлении, если бы тому не противились социальные силы, которые, напротив, весьма заинтересованы в сохранении противоречия между нравственными силами, а равно умственными взглядами, принадлежащими к погибающей общественной культуре, и научными познаниями, в которые действительно верят. Эти социальные силы сознательно желают удовлетворительного решения этих противоречий и конфликтов в планомерно питаемом частью индивидуальном, частью общественно-условном лицемерии. Но во всех этих отношениях сопротивление воли и способностей зрелого человека тем скорее исчезает или становится ничтожным, чем более оно было слабо уже с самого начала и чем больше потеряло оно свою силу в течение жизни. Со всех сторон он—настоящий общественный человек, ибо сознает себя свободным господином своего имущества или хотя бы своей рабочей силы и других' своих производительных способностей и постоянно к чему-то стремится, что-то рассчитывает и критически относится к разным мнениям, либо пользуется таковыми для своей выгоды. Так, он по отношению к другим—исключительно продавец, по отноше-

 

65

нию же к себе, насколько это возможно--потребитель; и предпочитает ходить в маске.

Народ и в этом отношении похож на женщин и детей, так что для него семейная жизнь есть просто жизнь; к этому узкому кругу непосредственно примыкают соседи и друзья. Среди образованного класса, поскольку он отделился от народа и совершенно самостоятельно устанавливает свои порядки (что частью проводится во всех областях с трудом, а частью прикрывается условным сохранением и обновлением устарелых идей), эти связи все более „и более отступают на задний план перед своевольной свободой индивидуумов. Семья становится случайной формой для удовлетворения естественных потребностей, соседи и друзья заменяются связями, основанными на интересах, и условным общением. Так, народная жизнь наполняется домом, деревней, городом; образованный класс живет в больших городах, он—национален, интернационален. Вместо дальнейшего развития этих контрастов мы коснемся тут только одного пункта. Во всякой первобытной, туземно-оседлой культуре торговля представляет чуждое и часто ненавистное явление. И торговец есть вместе с тем тип образованного человека: у него нет родины, он странствует, он знает чужие нравы и искусства и не относится к ним с любовью и пиэтетом, он владеет несколькими языками, умеет ловко говорить и двуязычен, искусен, ко всему приспособляется, а все же повсюду имеет в виду свои цели. Так рыщет он повсюду, меняя характер и образ мыслей (веру или убеждения), как одежду, перенеся тот и другой через границы разных областей, все перемешивая и выравнивая, обращая к своей выгоде старое и новое. Таким образом, он представляет разительную противоположность крестьянину, прикрепленному к земле, а также солидным бюргерам, занимающимся своим ремеслом. Последние ограничены, незрелы и необразованны по сравнению с первым. Мы читаем у Рошера (Nat.-Oek. Ill, стр. 134): „Когда народ уже достаточно созрел, чтобы нуждаться в собственной торговле, но еще не достаточно зрел, чтобы самому создать национальное купеческое сословие, то в его же интересах лежит, чтобы чужой народ более высокой куль туры временно заполнил пробел путем глубоко внедряющейся активной торговли". Но на деле никогда не бывает такого •отношения народа к народу, но лишь отношение отдельных рассеянных иностранцев (хотя бы они, по отношению к себе самим, и составляли народную совокупность) к действительному народу; ибо таковой не может мыслиться без собственной страны, хотя бы населенной (если не обработан ной). А там, где торговец не является иностранцем, там его считают иностранцем. „Торговец хлебом (в Индии) никогда не бывает владельцем наследственного и включенного в со-

 

66

 

 

став деревенской общины промысла, а также не имеет прав' гражданства в городах, выросших из одной или нескольких деревень. Торговыми предприятиями, которые, таким образом, остаются за пределами органической группы, являются те, которые доставляют свои товары с отдаленных рынков" (Сэр Г. Мэн, Village Communities, p. 126).

Напротив, когда народ подчиняет свой труд торговле или капитализму, он перестает быть народом в той мере, в какой происходит этот процесс; он приспособляется к чуждым ему внешним силам и условиям, он становится образованным. Наука, которая собственно и отмечает образованных, преподносится ему, в каких бы смесях и формах это ни происходило, как лекарство против его дикости. Этим самым, совершенно против воли образованных, поскольку последние идентичны с капиталистическим обществом, превращенный в „пролетариат" народ побуждается к размышлению и к осознанию тех условий, которые сковывают его на рынке труда. Из его познания вытекают решения и старания разорвать подобные оковы. Он объединяется для общественного и политического действия в профессиональные союзы и партии. Эти объединения имеют такое же преимущественно крупно-городское, затем национальное и, наконец, интернациональное распространение и такие же свойства, как и предшествовавшие и послужившие им образцом объединения образованных классов, капиталистов, общества (в собственном смысле). Пролетарии тем в большей степени становятся активными субъектами общества, чем больше это обусловливается одинаковым мышлением и действованием. Их целью является стать собственниками капитала (национального или интернационального), как материала и орудий своего труда, а это означало бы конец общества (понимаемого в экономическом смысле), ибо уничтожило бы производство товаров и внешнюю торговлю".