И в мировой историографии

Отдельный пласт сведений античной традиции о женщинах-воительницах в Северном причерноморье - это указания на существование у проживавших там народов воинственных цариц. Среди них несомненно мифическими персонажами являются амазонские предводительницы: все они существовали вне исторической реальности, жили в мифические времена, времена героев; их имена не сопоставлены с именами достоверно зафиксированных, исторических деятелей[112]. И как бы не интерпретировали события «амазонской истории» современные исследователи, об историчности самих амазонских цариц речь все же не идет. От них существенно отличаются данные об «исторических» предводительницах варваров. Описание последних - новеллистическое ли, этнографическое ли, - осуществлялось по иному шаблону. Схема изображения амазонских цариц примерно такова: они правили самостоятельно; нет никаких упоминаний о муже, брате и т.п.; терпели поражения от героев-мужчин. Это в корне отличается от схемы изображения «исторических» цариц. Античные авторы четко различали линию «амазонскую», с ее характерными чертами и приемами изложения, от линии «исторической», вернее, линии эпико-исторического предания.

Особое место среди и тех и других, занимает одна из героинь Диодора - Кирка, являющаяся как бы связующим звеном между двумя типами цариц античных источников - мифической по характеру и происхождению, и «исторической» по контексту. Согласно Диодору, она умертвила своего мужа сармата (скифа), наследовала его власть, но оказалась слишком жестокой правительницей, за что и была изгнана своими подданными. Бежав к Океану, Кирка поселилась с сопутствовавшими ей женщинами на пустынном острове [Диод., IV,45,4-5]. Эта героиня хорошо знакома античной мифологической традиции, но с ней связаны совсем иные события [см.: Гом., Од., X,207-574; Ап., I,9,1-24; Ап., Эп., VII,14-19, 36-37]. Кирка же Диодора несет на себе отпечаток какой-то иной традиции, сделавшей ее женой-убийцей сарматского царя. В рассказе соединены разные мотивы, известные нам из других источников (в частности, мотив острова, заселенного женщинами, убийства мужа, бегства царицы из своей страны). Наиболее ярким примером их соединения является не связанный с амазонками, но не менее мифический образ царицы Гипсипилы с острова Лесбос [Ап., I,9,17]; можно вспомнить и миф о данаидах, убивших своих мужей [Гигин, 170; Ап., II,1,4-5]. Сходство между этими сюжетами - при всем различии деталей - несомненно наличествует: женщины убивают своих мужей; но царица (или одна из женщин) спасает мужчину (отца, мужа, сына), который становится затем причиной их гибели. То же мы видим и в некоторых эпических произведениях, например, в каракалпакской сказке «О женском ханстве» [Каразин Н.И., 1875]. Рассказ Диодора о Кирке перекликается с мифом о лемносских женщинах и по негативному отношению рассказчика к действиям героини легенды, чего нет, например, в мифе об амазонках. Этот рассказ относится к кругу мифических сюжетов. Но в нем есть и некие черты, которые роднят его с историческими преданиями, в частности, с рассказами об Амаге и Тиргатао, о которых речь пойдет ниже. Во всяком случае, здесь мы видим возможный отголосок преданий о том, что у сарматских племен была некая царица, вступившая в конфликт с мужем. Правда, здесь она не воинственный, а злокозненный персонаж. Может быть, что отражение этих же преданий мы видим и в более поздних новеллах Полиэна.

Для уяснения генезиса этого сюжета интерес представляет миф о Гекате, изложенный у Диодора непосредственно перед рассказом о Кирке. Диодор пишет, что Геката, дочь Перса, отличавшаяся отвагой и противозаконными поступками превосходившая своего отца, отравила Перса и наследовала его власть, затем построила храм Артемиде, установила обычай приносить в жертву богине пристающих к берегу чужестранцев [Диод., IV,45,1-2]. От связи Гекаты с Ээтом родились Кирка и Медея. Этот рассказ тоже значительно отличается от классических версий мифа[113]. У Диодора она предстает не грозной архаической богиней, а преступной царицей. Кирка как бы воспроизводит ее образ по той же схеме. Видимо, это переработка известных образов в соответствии с новым каноном для описания цариц, значительно приближенный к «историческому» портрету (типа новелл Геродота и Полиэна).

У греческих и римских писателей мы встречаем также целый ряд цариц, единолично правивших своими народами, управлявших армиями и даже лично принимавших участие в военных действиях, и о которых традиция говорит как о реальных исторических персонажах: Томирис, Сфаретра, Амага, Тиргатао, Зарина, Семирамида, Артемисия Галикарнасская и Артемисия, вдова Мавсола, и другие Однако на самом деле степень их «историчности» весьма разная, поэтому термин «историчность» и взят в кавычки.

Сюжетов, касающихся непосредственно территории южнорусских степей, всего два - о царице меотов Тиргатао и царице сарматов Амаге [Полиэн, VIII,55; 56]. Кроме новелл Полиэна, автора, жившего во II в.н.э., имена Амаги и Тиргатао больше нигде не встречаются - а, стало быть, мы не можем подтвердить (или опровергнуть) их историчность «извне», то есть с помощью иных источников. Несмотря на это, они привлекают неизменный интерес крупнейших исследователей истории юга России, прежде всего благодаря тому, что насыщены различными историческими и бытовыми подробностями. Наиболее полно и глубоко оба эти рассказа исследованы М.И.Ростовцевым в специальной работе [Ростовцев М.И., 1915]. Ученый и его последователи пришли к выводу, что фон картины, даваемой Полиэном, реальный и точный. По М.И.Ростовцеву, легенда об Амаге, которую он называет «царицей-амазонкой» [Ростовцев М.И., 1993а, с.91], восходит к труду историка Филарха и к херсонесским историкам и, несомненно, отражает реальную историческую ситуацию [Ростовцев М.И., 1925, с.137-138][114]; однако самый факт ее «молодецкого набега» вряд ли достоверен. Тенденция анекдота, по мнению ученого, ясна - противопоставить идеализованную женщину пьяному и развращенному мужчине, дать всему романтический колорит; общим же фоном рассказа является идеализация варваров вообще [Ростовцев М.И., 1915, с.62]. С трактовкой М.И.Ростовцевым личности Амаги как легендарной согласились и последующие исследователи [Смирнов К.Ф., 1984, с.71; Бози Ф., 1997, с.37; и другие].

Гораздо больше интереса и интерпретаций в науке вызвала история о Тиргатао, главным образом потому, что имя ее сопоставили с известным из Геродота именем родоначальника скифов Таргитая [Герод., IV,5]. На этой основе исследователи делают далекоидущие порой выводы и предположения[115]. Но еще М.И.Ростовцев отмечал, что рассказ Полиэна о Тиргатао сложен и менее поддается историко-критическому анализу, чем рассказ об Амаге [Ростовцев М.И., 1915, с.64], хотя по духу и тенденции он во всех подробностях походит на рассказ о последней. В результате разбора текста ученый устанавливает, что в нем имеется ряд подробностей, которые свидетельствуют об основательном знакомстве автора рассказа как с местностью, так и с исторической обстановкой, осведомленности о политических условиях и обстановке жизни эллинистического времени[116] на Таманском полуострове [Ростовцев М.И., 1915, с.64]. Все это позволяет видеть в рассказанном событии не выдуманный анекдот, а приукрашенный в духе эллинистической историографии исторический факт. В своей более поздней работе исследователь называет рассказ о Тиргатао уже «полуисторической скифской новеллой» [Ростовцев М.И., 1993а, с.91], и таким образом, относит его создание собственно к среде местных варваров, что, на наш взгляд, не подтверждается убедительно другими данными. Идею о реальной фактической основе новеллы о Тиргатао развил позже В.В.Струве. Соглашаясь с М.И.Ростовцевым, что «драматический рассказ о героине мэотянке полон исторического риторизма» [Струве В.В., 1968, с.174], В.В.Струве считал, что он восходит к литературе Феодосии в период десятилетия ее героической борьбы с боспорскими властителями, в первую очередь с Сатиром (рубеж V-IV вв. до н.э.). для граждан Феодосии доблестная Тиргатао являлась исторической личностью, достойной всяческого восхваления. После завоевания Феодосии Левконом I ее литература, враждебная боспорским правителям, конечно, погибла и сохранилась отчасти только в Гераклее Понтийской; осколки ее могли сохраниться и в традиции Херсонеса Таврического. Рассказ о Тиргатао, попав в чужую среду, приобрел свой новеллистически-легендарный характер [Струве В.В., 1968, с.184]. Таким образом, по его мнению, это литературно переработанный, но в основе своей реальный, исторический, эпизод. Некоторые более поздние исследователи, взяв за основу предположения этих ученых, не сумели избежать соблазна прямых трактовок данных Полиэна, относясь к ним как к документальному, а не литературному, источнику[117]. На наш взгляд, гипотетичность предполагаемой исторической основы (существование правительницы Тиргатао и перипетий ее судьбы) и откровенно литературный характер рассказа о ней при полном отсутствии дополнительных сведений (параллель с Таргитаем если о чем и говорит, так уж скорее о мифологичности Тиргатао, так как он сам - мифический персонаж) делают весьма спорными и проблематичными интерпретации конкретного содержания, деталей рассказа. Что касается нашей темы, то хотя до сих пор пока непонятно происхождение самих ярких образов Амаги и Тиргатао в античной традиции, для нас более существенно, что многие исследователи к ним обращаются как к историческим персонажам, которые подтверждают, помимо всего прочего, и наличие воительниц и высокого положения женщин в обществе северопричерноморских варваров [Скрипник Т.А., 1988, с.37; и другие]. но, как мы видели, историчность их весьма спорный и трудноразрешимый вопрос; а представление о связи между воинственностью женщин в обществе и наличием в этом обществе воинственных женщин-правителей совсем не очевидно. На наш взгляд, обозначенный подход к интерпретации данных Полиэна о северопричерноморских царицах, который господствует в науке до сих пор, является пережитком устаревших взглядов и в научном плане ничего не дает, зато создает эффект множественности сведений. Особенно это становится очевидным в свете других данных античной и мировой историографии.

Так, та же античная традиция передает нам и полуисторические-полулегендарные рассказы о воинственных предводительницах варваров соседних с южнорусскими территорий. Самый яркий пример, конечно, это повествование о трагическом походе персидского правителя Кира II в 529 году до н.э., закончившийся его гибелью от руки царицы массагетов Томирис [Герод., I,205-214; Фронтин, II,5; Ам.Марц., XXIII,6,7; Трог, I,8,1-13; Орос., II,7,1-6; Фил., V,3; и другие]. У Фотия в этом сюжете вместо Томирис действует царица Сфаретра [Фотий, XXII,106]. Очевидно, что рассказ о Сфаретре - просто иная версия истории о Томирис и Кире, возможно, осложненная легендой о Зарине[118]. Древние греческие и латинские писатели воспринимали историю Томирис как вполне реальный случай из жизни Кира. Современные исследователи оценивают его по-разному. Так, О.Фрейденберг проводила параллели между сюжетом Геродота о Томирис и мифологическими сюжетами из разряда Иштари, Семирамиды, Юдифи. Она видела в этом сюжете гибель мифического сына-юноши по вине его матери: Кир - это дублер царевича, погубленного первоначально самой возлюбленной-матерью [Фрейденберг О., 1927, с.79-80]. Другие исследователи в большинстве своем рассматривают данную новеллу лишь как литературное произведение, хотя, возможно, и отражающее какие-то особенности общественного уклада ираноязычных кочевников. Есть и такие, которые считают этот рассказ реальностью [Массон В.М., Сарианиди В.И., 1972, с.53]. При этом, однако, авторы не проводят исследования и никак не обосновывают свою уверенность в правдивости рассказа. В пользу историчности этого сюжета могло бы служить то, что помимо широко известной в античной традиции истории о Томирис и Кире похожее имя встречается во второй стратегеме Полиэна, посвященной сакской войне Дария, где называются три царя - начальника саков: Омарг, Тамир и Сакесфар. Но мнения исследователей по поводу связи имен этих персонажей и их принадлежности исторической действительности расходятся. Так, В.В.Григорьев считал, что имя царя Тамир у Полиэна - вымышленное, образованное им или более древним источником от геродотовой царицы массагетов Томирис [Григорьев В.В., 1871, с.81]. А В.В.Струве утверждал, что оба эти имени восходят к одному историческому персонажу - Томирис [Струве В.В., 1968, с.62]. Однако, говоря о соответствии описываемых Геродотом и другими событий и персонажей действительности, нельзя забывать, что Геродот ссылается на устные рассказы о смерти Кира, из которых он передает, на его взгляд, наиболее вероятный. Рассказ этот, как считает В.М.Жирмунский, несомненно имеет черты устной легенды, может быть, легенды эпической [Жирмунский В.М., Зарифов Х.Т., 1947, с.131]. Сюжеты, вплоть до деталей совпадающие с геродотовской новеллой, встречаются не только в античных произведениях[119], но и в эпосе современных народов[120].

Воинственная царица, по античным источникам, была и у других кочевых племен - саков. Родственными массагетам племенами саков, как передает Диодор, в древности правила царица Зарина, «к войне склонная». Зарина покорила соседних варваров; выстроила много городов и создала счастливую жизнь своему народу. Как сообщает Димитрий Фаларейский, в войне с мидийским царем Зарина принимала участие в битве и была ранена. Позже она убила своего мужа Мермера [Григорьев В.В., 1871, с.19-21]. Имя Зарины неизменно вспоминают, когда начинают рассуждать о воинственности женщин саков, как одно из ее подтверждений. Так, В.В.Григорьев, передавая рассказы о Зарине и Томирис, замечал, что только при той свободе, которой пользуются кочевники, и могли образоваться подобные характеры: «Образ Зарины у Ктесия - не идеал, им созданный, а прекрасная действительность, молва о которой дошла до него так или иначе» [Григорьев В.В., 1871, с.77]. Более поздние историки в оценке образа Зарины недалеко ушли от гипотез В.В.Григорьева.

Таким образом, в античной традиции мы имеем несколько образов цариц кочевников. Две из них, Амага и Тиргатао, правили в южнорусских степях; две называются царицами саков - Зарина и Сфаретра, причем последняя - «калька» массагетской царицы Томирис. Несмотря на различия в деталях, образ их достаточно трафаретен. Все царицы, о которых есть подробные сведения, правили после смерти мужа-царя (или вместо него). Одним из мотивов их войн была месть за сына (Томирис) или за мужа (Спаретра). Т.В.Мирошина отмечает, что правили везде цари-мужчины, а передача власти шла, по крайней мере у саков, как и в Иране, через женщину царского рода - первым мужем царицы Заринеи был ее брат Кидрей [Мирошина Т.В., 1990, с.162]. Более того, античная традиция с ее почти трафаретным образом воинственной, прекрасной и мудрой правительницы, ни в коей мере не относится лишь к описаниям истории и быта варваров-кочевников. В ней задолго до этого существовал такой фундаментальный образ царицы, как Семирамида, а также ряд менее масштабных фигур.

Царица Семирамида - по-вавилонски Саммурамат, правила страной при трех ассирийских царях или по крайней мере могла оказывать большое влияние на государственные дела. Будучи женой царя Шамши-Адада V (824 - 810 гг. до н.э.), она после его смерти взяла на себя управление страной вместо своего несовершеннолетнего сына Адад-Нерари III [Дьяконов И.М., 1956, с.167]. С 805 года Адад-Нерари правил самостоятельно, но его мать продолжала играть большую роль. Вместе они совершали и военные экспедиции [Дьяконов И.М., 1956, с.168-169]. Античная традиция хорошо знает имя этой царицы, но уже в греческой литературе образ Семирамиды получил мифическую обработку[121]. С именем Семирамиды у античных авторов ассоциировалось обширное строительство в Вавилоне (либо даже его основание) [Геродот, I,184; III,155; Гигин, 223, 275; Диод., II,15-16][122]; различные военные мероприятия; приписывали ей и некоторые мужские черты облика. Диодор, например, подробно описывает ее походы в Мидию и Индию; более того, отмечается также ее личное участие в боевых действиях и подвиги; сообщается, что Семирамида верхом отправилась в поход против врага и была изображена на городской стене Вавилона сидящей на коне[123] [Байер Р., 1998, с.148]. От Диодора мы узнаем, что некогда Семирамида, переодевшись в мужскую одежду, проникла во вражеский лагерь - столицу Бактрии - и в смелой атаке завладела городом. Именно она распространила вид одежды, который выглядел одинаково для обоих полов. Мидяне и персы заимствовали этот наряд Семирамиды [Байер Р., 1998, с.151]. Полиэн передает содержание надписи, оставленной Семирамидой: «Природа создала меня женщиной, а я сравняла себя подвигами с храбрейшими из мужей» [Полиэн, VIII,26]. Не вдаваясь в исследование вопроса о генезисе именно такого образа Семирамиды в греческой традиции, отметим ее возможную связь с образом Иштар, ассирийской богини любви и войны [Толстова Л.С., 1977, с.150]. Возможно, отчасти отсюда происходят и черты воинственности и андрогинности этой царицы. С другой стороны, находит исторические аналогии стремление женщины-правительницы перенять мужские черты облика и «сравняться» с мужчинами (см. например, историю Хатшепсут – женщины-фараона, стоявшей во главе государства более 20 лет; и о ней рассказывали, что она переодевалась в мужскую одежду и именовала себя мужским титулом [Большаков В.А., 2000, с.142-147]).

В произведениях двух познеантичных авторов Семирамида сопоставляется с амазонками. У Татиана (II в.н.э.) царица названа в числе прочих воительниц, наряду с амазонками [ХХХII]. Светоний в уста Цезаря вкладывает слова о властвовании женщин над некоторыми странами, а в пример приводит два образа - Семирамиду в Сирии и амазонок в Азии [I,22]. В произведениях данных авторов эти персонажи рассматриваются как относящиеся к одному типу, одной категории. Кстати, и «историчность» их здесь равноценна. Но это - редкий случай, не получивший распространения в литературе. Можно объяснить сопоставление тем, что их образы, очень известные в это время, одинаково обладали мужскими чертами. И амазонки, и Семирамида к этому времени стали уже литературными персонажами и обрели самостоятельное, независимое от мифического контекста, существование и могли быть сравниваемы и сопоставляемы как друг с другом, так и с любыми другими персонажами.

Еще одна характеристика Семирамиды - распущенность. По слухам, в парках персидского города Экбатана Семирамида предавалась необузданному разврату и затем убивала своих любовников [Байер Р., 1998, с.150]. Было бы соблазнительно сопоставить это с амазонками, но связи здесь иные: с известным многим культурам Западной Азии образом демонической женщины [Байер Р., 1998, с.150]. По некоторым версиям мифа, Семирамида убивает своего мужа Нина, царя Вавилонии [Гигин, 240; Элиан, VII,1], хотя такой поворот событий фигурирует далеко не во всех изложениях ее истории [Торшилов Д., 1997, с.272, прим. 240].

Таким образом, в античной литературе существовала обширная и разнообразная традиция о Семирамиде. И вряд ли можно сомневаться, что эти легенды оказали большое влияние на формирование преданий о царицах других далеких земель (в частности, сюжет об убийстве мужа)[124], а может быть, в какой-то степени, и на образ амазонок (походы цариц, строительство городов и пр.), либо были непосредственно связаны с их генезисом в античной традиции[125].

Но дело в том, что у античных авторов мы находим рассказы о деятельных и даже воинственных царицах не только чужих земель и народов, но и собственно греческих и римских территорий. Геродот рассказывает об Артемисии - женщине, которой, как он сам говорит, «я весьма удивляюсь за то, что она выступила в поход на Элладу» [Герод., VII,99]. После кончины своего супруга она взяла верховную власть в свои руки, так как ее сын был еще мал. Артемисия правила городами, предводительствовала кораблями в походе на Элладу [Герод., VII,99]. Геродот рассказывает о ее мудрости, храбрости, описывает морские сражения, в которых она принимала участие [Герод., VIII,68,69,87,88,93,101-103,107]. Известна также Феретима, мать киренского царя Аркесилая, которая правила областью в отсутствие сына, заседала в совете и пользовалась почетом. Мстя за убитого в городе Барке сына, она собрала войско, которое взяло Барку. Главных виновников она посадила на кол, а их женам велела отрезать груди и украсить ими городскую стену [Геродот, IV,162,165,167,200,202,205]. Артемисия, вдова Мавсола (IV в. до н.э.), наследовала мужу в Карии, справилась с родосцами и вновь завоевала их остров [Бузескул В., 1905, с.29].

И в эллинистическое и римское время в различных частях античного мира правили женщины. Но в сообщениях о них уже нет налета легендарности, мифическими персонажами их уже никто не назовет. Наиболее известная из них, Клеопатра, правившая в Египте фактически единолично, тем не менее, формально состояла в браке, а оплотом и поддержкой ее власти стали могущественные любовники - Юлий Цезарь, затем Марк Антоний [Кравчук А., 1973; и другие]. Жизнь и деятельность Клеопатры известны нам как по множеству разнообразных источников. Она не ассоциировалась у античных авторов с мифическими воительницами древности, как и другие царицы римского периода, о которых известно не столь много. Так, женщины-правительницы известны и из истории Понтийского и Боспорского царств: Пифодорида Старшая - на Боспоре, в Понте, Колхиде, Каппадокии; ее дочь Антония Трифена - во Фракии и Понте; дочь Антонии Трифены, Пифодорида Младшая - во Фракии; Динамия и Гипепирия на Боспоре. Все они были замужем, имели детей, но зачастую правили единолично, полновластно; играли заметную роль в истории Понтийского и Боспорского царств [Сапрыкин С.Ю., 1995, с.181; Зубарь В., 2001, с.65]. Они известны нам по нумизматическим источникам, надписям в их честь в городах Восточного Средиземноморья, письменным источникам [страб., XI,2,18; XII,3,29; Дион Кассий, LIV,24; и другие]. Время их правления пришлось на период распада прежних эллинистических монархий и выдвижения новой мировой державы - Римской империи. Римские императоры активно участвовали в формировании их политики, в их матримониальных делах, в выдвижении их на главные роли в государстве (по сравнению с их мужьями). Боспорские правительницы умело использовали в своих интересах противоречия между Римом и варварской периферией; ради достижения своих целей не гнушались никакими средствами [Сапрыкин С.Ю., 1995, с.182; Зубарь В., 2001, с.67]. Эти исторические царицы и изображены вполне исторично; о них известны не легенды и мифы, а «истории» - более или менее отвечающие реальным событиям. И здесь еще более четко вырисовывается обязательная деталь: женщина могла осуществлять власть лишь как жена правителя-мужчины или мать наследника умершего царя. Ее положение полновластной (или почти полновластной) правительницы определялось не положением женщин в данном государстве вообще, а ее отношением родства с правителем-мужчиной.

Таким образом, в античной традиции правительницы изображались однотипно - будь то царицы кочевых племен, или великих государств. А значит, правомерно будет предположение, что конкретные условия жизни конкретных обществ мало влияли на этот сложившийся литературный канон изображения. Более того, видимо, и в действительности положение правительниц в разных обществах было сходным - они имели власть в силу своей принадлежности к высшему правящему слою общества и в силу своих родственных связей с мужчиной-правителем. Учитывая все вышеизложенное, представляется, что воинственный образ цариц кочевников, присутствующий в произведениях античных авторов, не является дополнительным подтверждением высокого положения женщин в определенных обществах и участия их в войнах. образы Амаги, Тиргатао и других «кочевых» цариц сформировались в соответствии с традиционными античными представлениями о том, какой может и должна быть царица. Что касается возможности реального существования этих цариц, то, на наш взгляд, на данный момент искать в них этнографические и исторические реалии и персонажи, прототипы - дело изначально неблагодарное. В таком виде, как они представлены в дошедшей до нас античной традиции, это персонажи не истории, а предания, может быть, эпоса. За это говорит, с одной стороны, сам новеллистический характер повествования, типа «исторического анекдота», в котором от реальности - лишь фон; с другой стороны - отсутствие дополнительных источников, которые хоть как-то подтвердили бы рассказы Полиэна. Что касается параллелей с сообщениями о воинственности женщин кочевников у тех же античных авторов, то на выработанный в литературе портрет «типичной» царицы наложились уже имевшиеся в античной литературе трафаретные представления о воинственности женщин северопричерноморских племен и о том, что где-то на этих территориях действовали амазонские царицы; то есть воинственность кочевых цариц в новеллах Полиэна и других авторов - не параллельное явление воинственности остальных женщин, а искусственно произведенное из нее качество. То, что наше предположение вполне правомерно, подтверждает сравнительно-исторический материал, относящийся к самым разным периодам и народам.

Так, в степях юга Руси и соседних территориях источники и в средние века фиксируют наличие цариц, правивших своими народами. Во главе союза юечжийских (массагетских) племен в период завоевания Бактрии (II в. до н.э.) стоит женщина-царь [Кононов А.Н., 1958, с.104, прим.189]. В VI в.н.э. одной из областей Северного Кавказа управляла женщина по имени Аккага, поставленная владетелем утигур Анагеем [Артамонов М., 1962, с.211]. византийский посол, который посетил в это время приаральские степи и пересек владения Аккагас, пишет, что это «имя женщины, которая управляла этой частью скифов» [Толстов С.П., 1948, с.326]. По этому поводу М.Артамонов отмечает, что у тюркютов вдова иногда наследовала положение покойного мужа при малолетних детях [Артамонов М., 1962, с.211]. В 527 г. гуннами-савирами[126] правила вдова князя Болаха, по имени Боарикс. Она заключила союз с Византией и, когда Кавад склонил двух вождей других гуннских племен помочь ему в войне с Византией, напала на них. Одного из них она убила, а другого захватила в плен [Артамонов М., 1962, с.71]. В «Родословной туркмен» Абу-л-гази упоминаются семь девушек, которые были беками в огузском иле: Алтун-Гозеки, Барчын-Салор, Шабаты, две по имени Кунин-Коркли, Керче-Булады, Кугадлы. Причем при перечислении всех этих правительниц обязательно указываются и имена их отцов и мужей [Кононов А.Н., 1958, с.78]. Мифическая мать мифического Огуза носила имя-титул Ай-каган [Кононов А.Н., 1958, с.104-105, прим. 189]. По сведениям Гевонда, в 730-731 гг. хазарский каган умер и правила страной его мать Парсбит [Артамонов М., 1962, с.211].

Среди кочевников других территорий мы также находим правительниц, в том числе воинственных. В племенах Фарса (кочевые и полукочевые племена Ирана) женщины иногда вмешиваются в дела племени и в отношения между племенами. У племен кухгилуйе женщины иногда фактически играют руководящую роль в племенах. Кербелаи Ханум Джан, Кербелан Бегум Джан, Ханум Биби и Шахназ обеспечили своим сыновьям положение вождей - глав племени и через них управляли племенными делами [Иванов М.С., 1961, с.108]. У монголов вдовы каанов и правителей нередко становились регентшами и правительницами [Кононов А.Н., 1958, с.104-105, прим.189]. Неоднократно после смерти одного императора до избрания нового государством управляла вдова умершего владыки. Например, после смерти сына Чингисхана Угэдэя в течение четырех лет государством управляла невестка Чингисхана Туракина, которая назначила своим главным везиром мусульманку Фатиму-хатун. У тех же монголов были наместницы, которые, будучи попечительницами своих малолетних детей, чеканили от своего имени монеты. Жена Кара-Хулагу Эргэнэ-хатун после смерти мужа с 1251 г. и пока ее сын был малолетним являлась регентшей, управляла всеми делами улуса Чагатая и чеканила от своего имени монету. Жена Гуюк-хана Огул-Ганмиш-хатун также после смерти мужа была правительницей от имени своих сыновей Ходжи и Наку [Учок Б., 1982, с.11]. К югу от Аральского моря, в Согдиане, по сообщению Нершахи, в течение 15 лет после смерти Бухархудата (Бидуна) правила Бухарой мудрейшая царица Хатун, мать юного согдийского принца Тухшада [Толстов С.П., 1948, с.326; Учок Б., 1982, с.11]. Она сражалась с арабскими полководцами, длительное время успешно защищая свою столицу Пейкенд [Учок Б., 1982, с.11]. В VII в. во главе пятилетней вооруженной борьбы берберов (кочевых и оседлых племен Северная Африки) против арабских халифов стояла кахена. Предания рассказывают, что она обладала не только большой храбростью, но и исключительным умением ориентироваться в боевой обстановке, именно она разрабатывала стратегические планы сражений[127]. Правда, сведений о ее семейном положении у нас нет. Возможно, это и не имеет значения: известно, что она была жрицей, возглавила же она борьбу своего народа в трагический момент его истории, а, следовательно, привычные нормы здесь не действовали.

В различных средневековых мусульманских государствах женщины так же занимали престолы государей, были наместницами, везирами и советниками правителей. В результате изысканий Б.Учок удалось установить в мусульманских государствах 20 женщин-государынь и 13 регентш [Учок Б., 1982, с.19]. Наличие женщин-правительниц в арабском мире фиксируется как до, так и после распространения ислама - что, казалось бы, должно было быть исключено. Отечественные исследователи в попытке отстоять идею о связи высокого положения женщины в обществе как пережитка матриархата с царствованием женщин объясняли такую аномалию целым рядом причин. В.В.Бартольд считал, что примеры вмешательства женщин в государственные дела появляются тогда, когда в сферу мусульманской культуры стали входить народы, быт которых походил на быт домусульманских арабов, в особенности среднеазиатские кочевники [Мейер М.С., 1982, с.151]. С ним согласен М.С.Мейер, так же отмечающий, что выступления женщин в качестве правительниц или регентш происходили в основном на периферии мусульманского мира, там, где влияние классических исламских институтов ощущалось слабее, зато велика была роль местных традиций и обычного права, особенно у кочевников, в обществах которых женщины пользовались значительно большим объемом прав, чем в среде оседлого земледельческого населения. Кроме того, активизация роль женщин на политической арене приходится на эпоху, начавшуюся после распада Аббасидского халифата в XIII в., то есть на периоды резкого усиления центробежных сил, вторжения иноземных захватчиков, в частности тюркских и монгольских кочевых племен [Мейер М.С., 1982, с.151-152].

Эти и подобные доводы, касающиеся влияния среднеазиатских кочевников на формирование преданий о женщинах-воительницах, достаточно убедительны лишь до тех пор, пока исследователь изучает факты, касающиеся определенного, достаточно замкнутого, региона. Но какой бы район, страну, народ мы не взяли, если это общество достигло определенной стадии развития, когда власть начинают передавать по наследству, и у нас есть достаточно сведений о нем, мы находим сведения и о женщинах-правительницах. Причем часто (если не всегда) они являются воинственными, то есть ведут многочисленные войны (даже иногда говорится, что они лично принимают участие в боях - таких сообщений, правда, мало. Это и понятно: даже мужчины-цари далеко не всегда участвовали лично в боях; правитель должен или может руководить армией, сам не сражаясь). То, что царицы ведут войны, предопределено вовсе не тем, что женщины в данном обществе вообще воинственны, участвуют в войне и охоте, и т.п., а тем, что царицы - главы государств, в обязанности которых всегда и везде входили и международные отношения, в том числе и войны. Тем более, что, как справедливо подметил и М.С.Мейер, женщины приходили к власти в переломные моменты истории страны (отсутствие прямых взрослых наследников, крайняя слабость мужа-правителя и т.п.), когда все отношения обостряются и часто приводят к социальным волнениям и войнам.

Идет ли речь о Востоке или Западе везде мы встречаем данные о царицах. Так, огромное количество их относится к Африке, причем известны примеры, когда королевам приходилось руководить внешней политикой, брать на себя командование войском, участвовать в сражениях [Толстов С.П., 1948, с.325; Смирнова Р.М., 1967, с.21-23; Большаков В.А., 2000, с.142-147]. Правительницы известны в юго-западном Тибете [Толстов С.П., 1948, с.327]. В течение XIX в. женщины играли значительную роль в управлении Гавайскими островами [Учок Б., 1982, с.12]. История Европы, как и история Руси и России также знает множество цариц, сводку см.: [Учок Б., 1982; Пушкарева Н.Л., 1989; Кайдаш С.Н., 1989]. Например, в некоторых русских княжествах были целые периоды «женского» правления: в результате политической борьбы после смерти Владимира Мономаха в 1125 г. Полоцкое княжество оказалось без верховного правителя, и на политическую арену вступают княгини. В числе княгинь-правительниц были представительницы семьи князя Святослава Всеславича, а также жена некоего князя Михаила. Под впечатлением этого исследователь В.Л.Янин даже назвал период 30-50-х гг. XII в. в истории Полоцкого княжества «полоцким матриархатом» [Пушкарева Н.Л., 1989, с.36].

В подавляющем большинстве перечисленных случаев, касающихся любых регионов, власть оказывалась в руках женщины лишь после смерти мужа, чаще всего на правах матери-опекунши малолетних сыновей; часто - в переломные моменты истории своего народа. В тех случаях, когда власть переходила к женщине от отца и она не была замужем, как правило, она недолго удерживалась на престоле [Lefkowitz M.R., 1983, p.49]. Например, первой женщиной, владевшей престолом в мусульманских странах, была Разийя-хатун, султан Делийского тюркского мусульманского государства. Она единственная из всех мусульманских государынь обрела престол путем наследования своему отцу, назначенная еще здравствующим монархом. Но после смерти отца в 1236 г. ей все равно пришлось брать престол силой. Она сменила женскую одежду на мужскую и в таком обличье выходила к народу: на слоне, вооруженная луком и стрелами; сама участвовала в подавлении недовольств. Тем не менее, она была побеждена своими противниками и в 1240 году казнена [Учок Б., 1982]. В Иране после смерти в 628 г. Кавада II вельможи государства стали свергать одного царя за другим, пока после Ардашира не посадили на престол старшую дочь Хосрова Парвиза II - Пурандохт. Но, как сообщают источники, после года и четырех месяцев успешного управления государством она умерла [Учок Б., 1982, с.10-11]. Если же сообщается о длительном сроке правления такой царицы, то сообщения зачастую носят характер легендарный. Так, мифический персидский царь из династии Каянидов Бахман сын Исфандийара назначил своим наследником не сына, а дочь Хумай, которая после смерти отца правила государством 32 года [Учок Б., 1982, с.11]. Даже знаменитая царица Тамар, занявшая престол после своего отца, тем не менее, по настоянию своего окружения была вынуждена выйти замуж [Карпов Ю.Ю., 2001, с.348-363].

В любом случае правление женщины рассматривалось, как правило, как исключительное и временное явление - несмотря на кажущуюся множественность примеров «женского владычества» на престолах разных государств, народов и времен. Видимо, неслучайно и то, что по поводу самых известных и могущественных цариц древности сообщается, что они пытались и во внешности, и в титулатуре соответствовать «царям», а не «царицам» (Семирамида [Байер Р., 1998, с.151], Хатшепсут [Большаков В.А., 2000, с.144], Тамара [Карпов Ю.Ю., 2001, с.353], и другие).

Традиционно считалось, что наличие данных в письменных источниках о женщинах-правительницах свидетельствуют о чертах (пережитках) матриархата и как бы сопутствуют данным о наличии воительниц, то есть это - данные одного порядка, а присутствие одного фактора из этого ряда предполагает наличие и другого[128]. Рассмотренный нами материал показывает, что это не так. Даже реальное наличие в обществе воинственной царицы совершенно не свидетельствует о том, что в этом обществе женщины причастны к воинской деятельности. А происхождение образов цариц-воительниц в исторических новеллах, очевидно, не связано с происхождением образов иных женских воинственных персонажей. Правительницы осуществляли ту полноту власти, которую им позволяли осуществлять либо поддерживающие их круги, либо их богатство. Естественно, будучи правителями, эти женщины занимались и административным управлением, и политическими интригами, и внешнеполитическими проблемами и отношениями. Все это не было связано с тем, какое положение в обществе занимали женщины в целом. Они изначально не были самостоятельны, в их возвышении «виноваты» случайные обстоятельства, то есть в обществе не было для женщины независимого пути, а, следовательно, нет причин говорить о высокой роли женщин, их свободе и массовом, традиционном участии в военных делах общества. Определенную роль в выдвижении той или иной правительницы играли и личные качества, так как женщине требовалось больше усилий, чем мужчине-правителю, чтобы сохранить власть; использовать иные методы. Все это хорошо известно и изучено на материалах так называемой эпохи дворцовых переворотов, когда женщины одна за другой сменялись на Российском престоле, и эпохи Екатерины II Великой. Эти известные исторические персонажи лишены романтического ореола[129], который окрашивает цариц более ранних эпох, и помогает понять природу их власти.