Владимир Ильич (Ульянов) Ленин

 

Владимир Ильич (Ульянов) Ленин (1870 — 1924) •— вы­дающийся мыслитель, теоретик марксизма, организатор коммунистической партии России и международного ком­мунистического движения, основатель советского государ­ства. С марксистских позиций развил идеи о надстроечной природе государства и права, о сущности буржуазного и социалистического государства, о революционном перехо­де к социалистическому государству и бесклассовому об­ществу. Идеи Ленина легли в основу всей юридической тео­рии советского периода.

Основные произведения: «Государство и революция», «О государстве», «Великий почин», «Очередные задачи Советской власти», «О диктатуре, экономике и политике в эпоху диктатуры пролетариата», «Материализм и эм­пириокритицизм».

Здесь с полной ясностью выражена основная идея марксизма по вопросу об исторической роли и о зна­чении государства. Государство есть продукт и про­явление непримиримости классовых противоречий. Государство возникает там, тогда и постольку, где, когда и поскольку классовые противоречия объектив­но не могут быть примирены. И наоборот: существо­вание государства доказывает, что классовые проти­воречия непримиримы.

У мещанских и филистерских профессоров и публицистов выходит, — сплошь и рядом при благо­желательных ссылках на Маркса! — что государство как раз примиряет классы. По Марксу, государство есть орган классового господства, орган угнетения одного класса другим, есть создание «порядка», кото­рый узаконяет и упрочивает это угнетение, умеряя столкновение классов. По мнению мелкобуржуазных политиков, порядок есть именно примирение классов, а не угнетение одного класса другим; умерять столк­новение — значит примирять, а не отнимать у угне­тенных классов определенные средства и способы борьбы за свержение угнетателей.

Если государство есть продукт непримиримости классовых противоречий, если оно есть сила, стоящая над обществом и «все более и более отчуждающая себя от общества», то ясно, что освобождение угне­тенного класса невозможно не только без насиль­ственной революции, но и без уничтожения того ап­парата государственной власти, который господствую­щим классом создан и в котором это «отчуждение» воплощено.

Энгельс развертывает понятие той «силы», кото­рая называется государством, силы, происшедшей из общества, но ставящей себя над ним и все более и более отчуждающей себя от него. В чем состоит, глав­ным образом, эта сила? В особых отрядах вооружен­ных людей, имеющих в своем распоряжении тюрьмы и прочее.

Мы имеем право говорить об особых отрядах вооруженных людей, потому что свойственная всяко­му государству общественная власть «не совпадает непосредственно» с вооруженным населением, с его «самодействующей вооруженной организацией».

Не будь этого раскола, «самодействующая во­оруженная организация населения» отличалась бы своей сложностью, высотой своей техники и пр. от примитивной организации стада обезьян, берущих палки, или первобытных людей, или людей, объеди­ненных в плановые общества, но такая организация была бы возможна.

Она невозможна потому, что общество цивилиза­ции расколото на враждебные и притом непримири­мо враждебные классы, «самодействующее» вооруже­ние которых привело бы к вооруженной борьбе между ними. Складывается государство, создается особая сила, особые отряды вооруженных людей, и каждая революция, разрушая государственный аппарат, по­казывает нам обнаженную классовую борьбу, пока­зывает нам воочию, как господствующий класс стре­мится возобновить служащие ему особые отряды вооруженных людей, как угнетенный класс стремит­ся создать новую организацию этого рода, способную служить не эксплуататорам, а эксплуатируемым.

Всевластие «богатства» и потому вернее при демократической республике, что оно не зависит от отдельных недостатков политического механизма, от плохой политической оболочки капитализма. Демо­кратическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма, и потому капи­тал, овладев (через Пальчинских, Черновых, Церете­ли и К°) этой наилучшей оболочкой, обосновывает свою власть настолько надежно, настолько верно, что никакая смена ни лиц, ни учреждений, ни партий в буржуазно-демократической республике не колеблет этой власти.

Во-первых. В самом начале этого рассуждения Энгельс говорит, что, беря государственную власть, пролетариат «тем самым уничтожает государство как государство». Что это значит, об этом думать «не принято». Обычно это либо игнорируют совершенно, либо считают чем-то вроде «гегельянской слабости» Эн­гельса.

На деле в этих словах выражен кратко опыт одной из величайших пролетарских революций, опыт Парижской Коммуны 1871 года, о чем подробнее пой­дет у нас речь в своем месте. На деле здесь Энгельс говорит об «уничтожении» пролетарской революци­ей государства буржуазии, тогда как слова об от­мирании относятся к остаткам пролетарской госу­дарственности после социалистической революции. Буржуазное государство не «отмирает», по Энгельсу, а «уничтожается» пролетариатом в революции. Отми­рает после этой революции пролетарское государст­во или полугосударство.

Во-вторых. Государство есть «особая сила для подавления». Это великолепное и в высшей степени глубокое определение Энгельса дано им здесь с пол­нейшей ясностью. А из него вытекает, что «особая сила для подавления» пролетариата буржуазией, мил­лионов трудящихся горстками богачей должна сме­ниться «особой силой для подавления» буржуазии пролетариатом (диктатура пролетариата). В этом и состоит «уничтожение государства как государства». В этом и состоит «акт» взятия во владение средств производства от имени общества.

И само собою оче­видно, что такая смена одной (буржуазной) «особой силы» другою (пролетарскою) «особою силою» никак уже не может произойти в виде «отмирания».

В-третьих. Об «отмирании» и даже еще рельеф­нее и красочнее — о «засыпании» Энгельс говорит совершенно ясно и определенно по отношению к эпохе после «взятия средств производства во владе­ние государством от имени всего общества», т.е. по­сле социалистической революции. Мы все знаем, что политической формой «государства» в это время яв­ляется самая полная демократия.

Но никому из оппор­тунистов, бесстыдно искажающих марксизм, не при­ходит в голову, что речь идет здесь, следовательно, у Энгельса, о «засыпании» и «отмирании» демократии.

Это кажется на первый взгляд очень странным. Но «непонятно» это только для того, кто не вдумался, что демократия есть тоже государство и что, следователь­но, демократия тоже исчезнет, когда исчезнет госу­дарство. Буржуазное государство может «уничто­жить» только революция. Государство вообще, т.е. самая полная демократия, может только «отмереть».

В-четвертых. Выставив свое знаменитое положе­ние: «государство отмирает», Энгельс сейчас же поясняет конкретно, что направляется это положение и против оппортунистов и против анархистов. При этом на первое место поставлен у Энгельса тот вывод из положения об «отмирании государства», который направлен против оппортунистов.

В-пятых. В том же самом сочинении Энгельса, из которого все помнят рассуждение об отмирании го­сударства, есть рассуждение о значении насильст­венной революции. Историческая оценка ее роли превращается у Энгельса в настоящий панегирик на­сильственной революции.

При капитализме мы имеем государство в собст­венном смысле слова, особую машину для подавле­ния одного класса другим и притом большинства меньшинством. Понятно, что для успеха такого дела, как систематическое подавление меньшинством эксп­луататоров большинства эксплуатируемых, нужно крайнее свирепство, зверство подавления, нужны моря крови, через которые человечество и идет свой путь в состоянии рабства, крепостничества, наемничества.

Далее, при переходе от капитализма к коммуниз­му подавление еще необходимо, но уже подавление меньшинства эксплуататоров большинством эксп­луатируемых. Особый аппарат, особая машина для подавления, «государство» еще необходимо, но это уже переходное государство, это уже не государство в собственном смысле, ибо подавление меньшинства эксплуататоров большинством вчерашних наемных рабов дело настолько, сравнительно, легкое, простое и естественное, что оно будет стоить гораздо меньше крови, чем подавление восстаний рабов, крепостных, наемных рабочих, что оно обойдется человечеству гораздо дешевле.

И оно совместимо с распростране­нием демократии на такое подавляющее большинст­во населения, что надобность в особой машине для подавления начинает исчезать.

Справедливости и равенства, следовательно, пер­вая фаза коммунизма дать еще не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабри­ки, машины, землю и прочее в частную собственность.

Разбивая мелкобуржуазно неясную фразу Лассаля о «равенстве» и «справедливости» вообще, Маркс пока­зывает ход развития коммунистического общества, которое вынуждено сначала уничтожить только ту «несправедливость», что средства производства захвачены отдельными лицами, и которое не в состоянии сразу уничтожить и дальнейшую несправедливость, состоящую в распределении предметов потребления «по работе» (а не по потребностям).

Таким образом, в первой фазе коммунистическо­го общества (которую обычно зовут социализмом) «буржуазное право» отменяется не вполне, а лишь отчасти, лишь в меру уже достигнутого экономическо­го переворота, т. е. лишь по отношению к средствам производства.

«Буржуазное право» признает их частной собст­венностью отдельных лиц. Социализм делает их об­щей собственностью. Постольку — и лишь постоль­ку— «буржуазное право» отпадает.

Но оно остается все же в другой своей части, остается в качестве регулятора (определителя) распре­деления продуктов и распределения труда между чле­нами общества. «Кто не работает, тот не должен есть» — этот социалистический принцип уже осуще­ствлен; «за равное количество труда равное количе­ство продукта» — и этот социалистический принцип уже осуществлен. Однако это еще не коммунизм, и это еще не устраняет «буржуазного права», которое неравным людям за неравное (фактически неравное) количество труда дает равное количество продукта...

А других норм, кроме «буржуазного права», нет. И постольку остается еще необходимость в государ­стве, которое бы, охраняя общую собственность на средства производства, охраняло равенство труда и равенство дележа продукта.

Государство отмирает, поскольку капиталистов уже нет, классов уже нет, подавлять поэтому какой бы то ни было класс нельзя.

Но государство еще не отмерло совсем, ибо оста­ется охрана «буржуазного права», освящающего фак­тическое неравенство. Для полного отмирания госу­дарства нужен полный коммунизм.

Только теперь мы можем оценить всю правиль­ность замечаний Энгельса, когда он беспощадно из­девался над нелепостью соединения слов: «свобода» и «государство». Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства.

Экономической основой полного отмирания госу­дарства является такое высокое развитие коммунизма, при котором исчезает противоположность умственно­го и физического труда, исчезает, следовательно, один из важнейших источников современного обществен­ного неравенства и притом такой источник, которого одним переходом средств производства в обществен­ную собственность, одной экспроприацией капитали­стов сразу устранить нельзя...

Поэтому мы и вправе говорить лишь о неизбеж­ном отмирании государства, подчеркивая длитель­ность этого процесса, его зависимость от быстроты развития высшей фазы коммунизма и оставляя совер­шенно открытым вопрос о сроках или о конкретных формах отмирания, ибо материала для решения таких вопросов нет.

Государство сможет отмереть полностью тогда, когда общество осуществит правило: «каждый по способностям, каждому по потребностям», т. е. когда люди настолько привыкнут к соблюдению основных правил общежития и когда их труд будет настолько производителен, что они добровольно будут трудить­ся по способностям.

Невежество, — ибо «обещать», что высшая фаза развития коммунизма наступит, ни одному социали­сту в голову не приходило, а предвидение великих социалистов, что она наступит, предполагает и не теперешнюю производительность труда и не тепереш­него обывателя, способного «зря» — портить склады общественного богатства и требовать невозможного.

До тех пор, пока наступит «высшая» фаза ком­мунизма, социалисты требуют строжайшего контро­ля со стороны общества и со стороны государства над мерой труда и мерой потребления, но только контроль этот должен начаться с экспроприации капиталистов, с контроля рабочих за капиталистами и проводиться не государством чиновников, а государством воору­женных рабочих.

В первой своей фазе, на первой своей ступени коммунизм не может еще быть экономически вполне зрелым, вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение «узкого горизонта буржуазного права» —при коммунизме в его первой фазе.

Буржуазное пра­во по отношению к распределению продуктов потреб­ления предполагает, конечно, неизбежно и буржуаз­ное государство, ибо право есть ничто без аппарата, способного принуждать к соблюдению норм права.

Выходит, что не только при коммунизме остается в течение известного времени буржуазное право, но даже и буржуазное государство — без буржуазии!

Демократия означает равенство. Понятно, какое великое значение имеет борьба пролетариата за равенство и лозунг равенства, если правильно понимать его в смысле уничтожения классов. Но демократия означает только формальное равенство.

 И тотчас вслед за осуществлением равенства всех членов общества по отношению к владению средствами производства, т. е. равенства труда, равенства заработной платы, пред человечеством неминуемо встанет вопрос о том, чтобы идти дальше, от формального равенства к фак­тическому, т. е. к осуществлению правила: «каждый по способностям, каждому по потребностям». Каки­ми этапами, путем каких практических мероприятий пойдет человечество к этой высшей цели, мы не зна­ем и знать не можем.

Но важно выяснить себе, как бесконечно лживо обычное буржуазное представле­ние, будто социализм есть нечто мертвое, застывшее, раз навсегда данное, тогда как на самом деле только с социализма начнется быстрое, настоящее, действи­тельно массовое, при участии большинства населения, а затем всего населения, происходящее движение вперед во всех областях общественной и личной жизни.

Демократия есть форма государства, одна из его разновидностей. И, следовательно, она представляет из себя, как и всякое государство, организованное, систематическое применение насилия к людям. Это с одной стороны. Но, с другой стороны, она означает формальное признание равенства между гражданами, равного права всех на определение устройства госу­дарства и управление им... Если действительно все участвуют в управлении государством, тут уже капи­тализму не удержаться.

 И развитие капитализма, в свою очередь, создает предпосылки для того, чтобы действительно «все» могли участвовать в управлении государством. К таким предпосылкам принадлежит поголовная грамотность, осуществленная уже рядом наиболее передовых капиталистических стран, затем «обучение и дисциплинирование» миллионов рабочих крупным, сложным, обобществленным аппаратом почты, железных дорог, крупных фабрик, крупной торговли, банкового дела и т.д. и т.п.

С того момента, когда все члены общества или хотя бы громадное большинство их сами научились управлять государством, сами взяли это дело в свои руки, «наладили» контроль за ничтожным меньшин­ством капиталистов, за господчиками, желающими сохранить капиталистические замашки, за рабочими, глубоко развращенными капитализмом, — с этого момента начинает исчезать надобность во всяком управлении вообще.

Чем полнее демократия, тем бли­же момент, когда она становится ненужной. Чем де­мократичнее «государство», состоящее из вооружен­ных рабочих и являющееся «уже не государством в собственном смысле слова», тем быстрее начинает отмирать всякое государство.            

Ибо когда все научатся управлять и будут на са­мом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учет и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных «хранителей традиций капитализма», то­гда уклонение от этого всенародного учета и контро­ля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, таким редчайшим исключением, будет сопровождать­ся, вероятно, таким быстрым и серьезным наказани­ем (ибо вооруженные рабочие — люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики, и шутить они с собой едва ли позволят что необходи­мость соблюдать несложные, основные правила вся­кого человеческого общежития очень скоро станет привычкой.

И тогда будет открыта настежь дверь к переходу от первой фазы коммунистического общества к выс­шей его фазе, а вместе с тем к полному отмиранию государства. — (из: Государство и революция).