Питирим Александрович Сорокин

 

Питирим Александрович Сорокин (1889 — 1968) — рус­ский ученый, один из основателей современной социологии. Применил к анализу социальной действительности систем­ный метод; разрабатывал проблемы социальной страти­фикации и динамики, культуры как специфического типа исторической целостности. Внес большой вклад в решение конкретных проблем юридической теории и практики.

Основные произведения: «Общая социология», «Револю­ция и социология», «Динамика», «Социальная стратифика­ция и мобильность», «Социокультурная динамика».

Интегрированные системы права представлены идеациональной, идеалистической и чувственной формами. Идеациональный свод законов рассматри­вается как данный Богом или Абсолютом... Его нормы считаются заповедями Бога. Как таковые они стано­вятся абсолютными, хотя и не отвергают в принципе утилитарные или некоторые другие соображения. Часто нельзя вносить какие-либо изменения в эти правила.

Нормы идеационального закона не направлены на увеличение чувственного счастья, удовольствия или полезности. Их нужно беспрекословно выполнять как заповеди всеведущего и сверхсправедливого Абсолю­та... Будучи таковыми, идеациональные законодатель­ные своды защищают многие ценности, которые, по-видимому, не имеют чувственной утилитарности и удовольствия. С другой стороны, они запрещают мно­гие удовольствия, считая их греховодными.

В таких законодательных сводах преступление синонимично греху, так же как и послушание закону тождественно послушанию Богу и спасению. Поэто­му в уголовном праве идеациональный свод законов всегда содержит среди наказуемых и запрещенных действий много таких актов, которые нарушают пред­писываемые правила в отношениях человека к Богу и сверхчувственным ценностям...

Суть кар заключает­ся в большой степени не столько в предотвращении преступления, в перевоспитании грешника или в за­щите утилитарных интересов общества, сколько имен­но в искуплении греха, совершенного против Бога:любое нарушение абсолютной нормы требует защи­ты самой нормы и не может обойтись без искупления совершенного греха...

 Более того, система судебных показаний такого закона имманентно включает в себя ряд сверхчувственных свидетельств в форме ордалий, «божественных показаний», высказываний оракулов, пророков, пифий и других «сверхъестественных ме­тодов» для определения виновности или невиновно­сти обвиняемого.

Система судебных показаний ос­нована на признании вмешательства Абсолюта в юридические дела. Почти каждое юридическое дей­ствие, будь то обмен или покупка собственности, за­ключение контракта или выплата долга, расписыва­ется до мельчайших деталей через декларирование определенных священных формул, священных дейст­вий, не оставляющих какой-либо возможности изме­нить что-либо, пусть даже одну-единственную букву или деталь, в этой сакральной процедуре...

 Например, в римском праве на ранней идеациональной стадии, когда предметом судебного разбирательства было владение определенными типами собственности, ис­тец начинал процедуру, держа в руках специальную палку (vindicta или festusa), произносил при этом сте-реотипизированную и неизменную вступительную фразу. Ответчику также приходилось держать слово, прибегая к столь же застывшим фразам.

Вся юриди­ческая процедура была священным ритуалом, таким же заформализованным, как и все религиозные таин­ства. Причина такого формализма идеационального закона и юридической процедуры заключается в том, что они суть всего лишь разновидности религии и религиозного ритуала, предписанного Богом, и поэто­му неизменны. Наконец, судьи в такой системе права прямо или опосредованно всегда одновременно высту­пают священниками, епископами или другими члена­ми священнических ордеров, которым помогают ора­кулы, пророки, проповедники, святые и т. д.

Идеациональное право совершенно не руковод­ствуется соображениями пользы, выгоды, целесооб­разности и чувственного благополучия даже в таких утилитарных делах, как производство, обмен и потреб­ление экономических ценностей — торговая и ком­мерция, прибыль и прирост, собственность и владение, рента, отношения между предпринимателями и служащими, другие экономические связи и от­ношения собственности...

А отсюда и запреты, ко­торые накладываются каноническим законом и хри­стианской моралью на одалживание денег, выгоду, посвящение себя «умению» делать деньги и на дру­гие экономические, будь то выгодные и полезные, виды деятельности. Вся подобная деятельность огра­ничивается или подчиняется идеациональным ценно­стям... Социальные связи никогда не являются объек­том свободного выбора заинтересованных сторон или грубого силового принуждения. Они ограничены многими условиями и подчинены требованиям сверх­чувственных ценностей.

 Такой законодательный ба­зис не допускает безграничных связей и соглашений или неконтролируемого принуждения в человеческих отношениях, какими бы полезными, приятными или удобными они ни были для вовлеченных сторон. Идеациональный закон не только урезает договорные от­ношения, запрещает или сдерживает принудительные отношения между индивидами и группами, он еще предписывает людям быть братьями, альтруистами;сострадательными, щедрыми, сплоченными и солидар­ными, помогать друг другу, любить друг друга, ува­жать друг друга, так как все люди — дети Бога или Абсолюта.

Наконец, такой кодекс считает легитимным лишь тот авторитет правительства, который происходит в конечном счете от Абсолюта, а не от физической силы, богатства или популярности.

Правительство, обладаю­щее авторитетом, основанном не на санкции Абсо­люта и не подчиняющееся его заповедям, недействи­тельно для такой системы права и общества. Оно расценивается как деспотичное, тираническое, не имеющее права на послушание и достойное лишь того, чтобы быть низвергнутым. Поэтому в обществах, управляемых идеациональным законом, политический режим всегда явно или скрыто теократический.

Чувственное право представляет собой совер­шенно иную картину. Оно рассматривается чувствен­ным обществом как созданное человеком, в действи­тельности же является инструментом подчинения и эксплуатации одной группы другой. Его цель исклю­чительно утилитарна: сохранение человеческой жиз­ни, охрана собственности и имущества, мира и по­рядка, счастья и благополучия общества в целом и господствующей элиты, которая устанавливает и про­водит в жизнь чувственный закон, в частности.

Его нормы относительны, изменяемы и условны: ряд пра­вил, целесообразных при одних обстоятельствах или для одной группы людей, становится бесполезным или даже вредным при иных обстоятельствах и для дру­гой группы лиц. Законы поэтому предрасположены к постоянным изменениям... Его кары целиком чувст­венные, лишенные сверхчувственных санкций. Их цель — не искупление, а возмездие, перевоспитание преступника, безопасность общества и сходные ути­литарные соображения...

Его система юридического показания неизменно чувственная; не допускаются «суждения Бога» или «суровые» испытания. Его су­дьи — светские лица. Правила и процедуры гибки, изменяемы, свободны от жесткой формальности идеационального закона. Личные и имущественные отно­шения людей управляются целиком с точки зрения их целесообразности, полезности и чувственного бла­гополучия либо общества в целом, либо правящей эли­ты. Сверхчувственные ценности и рассуждения не играют существенной роли в ограничении или кон­троле этих утилитарных или чувственных побуж­дений.

Все отношения — либо договорные (на основе совместного соглашения сторон), либо общеобяза­тельные (навязываемые сильными слабым); все они санкционированы законом. Существующие ограниче­ния свободы договора или принуждения вводятся по чувственным или утилитарным соображениям. Ника­кие неутилитарные или антиутилитарные ограниче­ния не налагаются на имущественные, личные или какие-либо другие отношения, если этого не требуют интересы других групп. Во всех отношениях вся сис­тема правовой регуляции покоится на чувственной основе и определяется почти исключительно чувст­венными побуждениями.

Наконец, правительство, которое устанавливает и проводит в жизнь такой кодекс, — не теократическое, а светское, основанное либо на военной или физиче­ской силе, на богатстве или способностях, либо на доверии избирателей. Так как для легальности авто­ритета права не требуется никакой божественной или сверхчувственной санкции, то нет и возможности для возвышения влиятельной теократической власти.

Идеалистическое право, в свою очередь, занима­ет промежуточное положение между чувственным и идеациональным законами.

Ранний греческий и римский закон до V века до нашей эры был главным образом идеациональным. Он был преимущественно (jus divinum — божеским пра­вом) со жречеством в качестве верховных правите­лей, законодателей, судей, с юридическими нормами, предписанными богами... К концу VI века до нашей эры появились симптомы упадка, а в V веке возрож­даются элементы чувственного закона. В период ме­жду III веком до нашей эры и V веком нашей эры чувственное право вырастает до господствующего в античном обществе положения, раскрывая все свои типические черты. Триумф христианства приводит к восхождению идеационального закона, который по­сле V века нашей эры становится господствующим и остается таковым до конца XII века.

Переходя от сводов средневекового закона к ко­дексам XVII века и более поздних столетий, большин­ство из этих нарушений перестают быть преступле­ниями и исключаются из списка криминальных и наказуемых. Оставшиеся же «криминальными» изме­нили свою природу и караются по чисто утилитарным причинам. Поворотный момент в продвижении к чув­ственному уголовному праву наступает с введением советских законов 1926-1930 годов, когда все религи­озные преступления были отменены, а с ними и мно­гие нарушения, связанные с попранием идеациональ-ных ценностей.

Обольщение, адюльтер, полигамия, полиандрия, кровосмешение, содомия, гомосексуа­лизм, внебрачные связи, непристойность в публичных местах перестали считаться преступлениями. Все та­кие действия стали некриминальными. Подобное из­менение произошло и в области гражданского и кон­ституционного права. Практически во всех западных странах законы стали почти полностью чувственны­ми и остаются преимущественно таковыми по настоя­щее время.

Суть кризиса заключается в постепенной деваль­вации этических и правовых норм. Девальвация зашла уже так далеко, что сколь бы странным это ни показалось, но этические и правовые ценности по­теряли свой престиж. В них уже вовсе нет той былой святости, в которую первоначально они облекались. Все больше и больше на истинные нравственные цен­ности смотрят, как на всего лишь «рационализации», «выводы» или как на «красивые речевые реакции», маскирующие эгоистические, материальные интере­сы и стяжательские мотивы индивидов и групп...

 Подобным образом юридические нормы все больше и больше рассматриваются как орудие в руках стоящей у власти элиты, эксплуатирующей другие, менее влиятельные, группы населения. Иными слова­ми, они есть своего рода уловка, к которой прибегает господствующий класс для того, чтобы держать в повиновении и контролировать подчиненные клас­сы.

И юридические и этические нормы стали всего лишь румянами и пудрой для того, чтобы сделать макияж неприглядному телу экономических интере­сов Маркса, резидий Парето, либидо Фрейда, ком­плексов, стимулов и доминирующих рефлексов дру­гих психологов и социологов. Они превратились в простые дополнения к полиции, тюрьмам, электри­ческому стулу, подавлениям и другим формам про­явления физической силы...

С потерей престижа они постепенно утрачивают и свою контролирующую и регулирующую силу — важный фактор человеческо­го поведения. Их «ты не должен» и «ты должен», как моральные императивы, все меньше и меньше опре­деляют поведение людей и направляют его в соот­ветствие с нормами, а их роль постепенно сводится к нулю...

Утратив свой «вкус» и действенность, они откры­ли путь грубой силе, как единственному сдерживаю­щему фактору в человеческих отношениях. Если ни религиозные, ни этические, ни юридические ценности не контролируют наше поведение, то тогда что же ос­тается? Ничего, кроме грубой силы и обмана. Отсю­да —современное «право сильного». Ивэтом —основ­ная черта современного кризиса в этике и праве.

Эти ядовитые бактерии чувственной этики и пра­ва были заложены в утилитарной и гедонистической, то есть в релятивистской и условной, природе эти­ческих и юридических ценностей... Если суть мораль­ных и правовых норм сводится к полезности и к чув­ственному наслаждению, то каждый вправе следовать этим ценностям по своему усмотрению...

Смерть этих ценностей и норм привела, в свою очередь, к кон­фликту между людьми и группами. А при таких об­стоятельствах борьба непременно становится острее, интенсивнее и разнообразное и по своим средствам, и формам. Конечным результатом этого процесса бу­дет появление грубой силы, которой содействует об­ман — как высшего и единственного арбитра всех конфликтов. При таких условиях никакая логика, философия и никакая наука не могут призвать на помощь трансцендентальную ценность, чтобы осла­бить борьбу и отделить справедливый моральный релятивизм от несправедливого, правильные средст­ва достижения счастья от неправильных, отделить моральные обязанности от эгоистических потребно­стей, право от силы.

Мыслители чувственной культуры XIV—XVI столетий, периода роста влияния чувственной культуры, уже хорошо осознавали эту опасность и пытались усилить чувственную этику и право путем «мифологи­зации» религиозной и идеациональной морали. Если вспомнить хотя бы П. дю Буа, Н. Макиавелли, Марси-лия Падуанского и Дж. Бодена, то все они предупре­ждали, что чисто чувственный контроль полицейских и других носителей силы совершенно недостаточен. Поэтому они призывали к возрождению, пусть даже и искусственному, регулирования через абсолютист­скую, религиозную и идеациональную моральную мифологию.                                 

Вступив на историческую арену как наследник и заместитель христианской морали и законности, со­временная система чувственной этики и права в про­цессе своего поступательного развития сеяла семена деградации человека и самих нравственных цен­ностей.

Едва ли есть общая этическая ценность, связы­вающая коммунистов и капиталистов, фашистов и евреев, итальянцев и эфиопов, союзников и нацистов, католиков и атеистов, мультимиллионеров и обездо­ленных, нанимателей и наймитов, эксплуататоров и эксплуатируемых и т. д. Их юридические и этические ценности противоположны и совершенно несовмес­тимы. То, что одна группировка объявляет добром, другая клеймит как зло. Трагедия, однако, в том, что нет чувственного арбитра, приемлемого для всех груп­пировок, чье решение одинаково авторитетно для всех... Результат — моральный хаос и анархия. Каж­дый становится для себя своим собственным законо­дателем и судьей, считая свой собственный поведен­ческий образец столь же прекрасным, как и чей-либо еще... Отсюда наши предположительно научные «нра­вы» и «обычаи» вместо моральных императивов, наше антропологическое и социологическое допущение, что нравы условны и варьируются у разных групп. Отсю­да миллионы других характеристик нашего продаж­ного города со всеми трагическими последствиями такого морального цинизма.

Когда общество освобо­ждается от Бога и от Абсолюта и отрицает все свя­зующие его моральные императивы, то единственной действенной силой остается сама физическая сила.

Отсюда и трагедия самого человека чувственно­го общества. Лишая человека всего божественного, чувственное умонастроение, этика и право понизили его до уровня электронно-протонового комплекса и рефлекторного механизма, не имеющего никакой святости и голоса. «Освобождая» его от «предрас­судков» категорических императивов, они отобрали у него невидимое оружие, которое безоговорочно за­щищало его достоинство, святость и неприкосновен­ность. Лишенный этого оружия, он оказывается иг­рушкой в руках самых случайных сил... Самого существования человека или группы как непреду­смотренного препятствия уже достаточно чтобы их уничтожить.

Без всякого раскаяния, угрызений со­вести, сожаления, сострадания уничтожаются мил­лионы людей, лишаются своего имущества, всех прав, ценностей, обрекаются на все виды лишений, изго­няются, и только из-за того, что само их существо­вание является непредсказуемым препятствием для реализации жажды власти, богатства, комфорта или какой-либо другой чувственной ценности. Крайне редко с таким цинизмом люди обращались с тягло­вым скотом! Освобожденный от всех запрещений сверхчувственных ценностей, чувственный человек как самоубийца убивает чувственного человека, его гордость и достоинство, его ценности и достояние, его комфорт, удовольствие и счастье. В этом шквале необузданных чувственных страстей чувственная система в целом разбивается на куски и исчезает.

В безумстве декадентского мышления человек чувственного общества сегодня снова разрушает свой чувственный дом, который он с такой гордостью воз­двигал последние пять столетий. Чувственные этика и право вновь зашли в тупик, отмечающий конец настоящей эпохи. Без перехода к идеациональной этике и праву, без новой абсолютизации и универса­лизации ценностей общество не сможет избежать этого тупика. Таков вердикт истории в отношении прошлых кризисов чувственной этики и права, и та­ким должен быть приговор в отношении настоящего кризиса. — (из: Социокулыпурная динамика).