Тема 10. Русская философия XIX—XX веков

В. Г. БЕЛИНСКИЙ

Есть два способа исследования истины: priori и posteriori, то есть из чистого разума и из опыта. Много было споров о преимуществе того и другого способа, и даже теперь нет никакой возможности прими­рить эти две враждующие стороны. Одни говорят, что познание, для того, чтоб было верным, должно выходить из самого разума, как ис­точника нашего сознания, следовательно, должно быть субъектив­но, потому что все сущее имеет значение только в нашем сознании и не существует само для себя; другие думают, что сознание тогда только верно, когда выведено из фактов, явлений, основано на опыте. Для первых существует одно сознание, и реальность заключается только в разуме, а все остальное бездушно, мертво и бессмысленно само по себе, без отношения к сознанию; словом, у них разум есть царь, законодатель, сила творческая, которая дает жизнь и значе­ние несуществующему и мертвому. Для вторых реальное заключа­ется в вещах, фактах, в явлениях природы, а разум есть не что иное, как поденщик, раб мертвой действительности, принимающий от ней законы и изменяющийся по ее прихоти, следовательно, мечта, при­зрак. Вся вселенная, все сущее есть не что иное, как единство в многоразличии, бесконечная цепь модификаций одной и той же идеи; ум, теряясь в этом многообразии, стремится привести его в своем со­знании к единству, и история философии есть не что иное, как исто­рия этого стремления. Яйца Леды, вода, воздух, огонь, принимавши­еся за начала и источник всего сущего, доказывают, что и младенче­ский ум проявлялся в том же стремлении, в каком он проявляется и теперь. Непрочность первоначальных философских систем, выве­денных из чистого разума, заключается совсем не в том, что они были основаны не на опыте, а напротив, в их зависимости от опыта, по­тому что младенческий ум берет всегда за основной закон своего умозрения не идею, в нем самом лежащую, а какое-нибудь явление природы и, следовательно, выводит идеи из фактов, а не факты из идей. Факты и явления не существуют сами по себе: они все заключаются в нас. Вот, например, красный четвероугольный стол: крас­ный цвет есть произведение моего зрительного нерва, приведенного в сотрясение от созерцания стола; четвероугольная форма есть тип формы, произведенный моим духом, заключенный во мне самом и придаваемый мною столу; самое же значение стола есть понятие, опять-таки во мне же заключающееся и мною же созданное, потому что изобретению стола предшествовала необходимость стола, сле­довательно, стол был результатом понятия, созданного самим чело­веком, а не полученного им от какого-нибудь внешнего предмета. Внешние предметы только дают толчок нашему я и возбуждают в нем понятия, которые оно придает им. Мы этим отнюдь не хотим от­вергнуть необходимости изучения фактов: напротив, допускаем вполне необходимость этого изучения; только с тем вместе хотим сказать, что это изучение должно быть чисто умозрительное и что факты должно объяснять мыслию, а не мысли выводить из фактов. Иначе материя будет началом духа, а дух рабом материи. Так и было в осьмнадцатом веке, этом веке, веке опыта и эмпиризма. И к чему привело это все? К скептицизму, материализму, безверию, разврату и совершенному неведению истины при обширных познаниях. Что знали энциклопедисты? Какие были плоды их учености? Где их тео­рии? Они все разлетелись, полопались как мыльные пузыри. Возь­мем одну теорию изящного, теорию, выведенную из фактов и ут­вержденную авторитетами Буало, Баттё, Лагарпа, Мармонтеля, Вольтера: где она, эта теория, или, лучше сказать, что она такое те­перь? Не больше как памятник бессилия и ничтожества человечес­кого ума, который действует не по вечным законам деятельности, а покоряется оптическому обману фактов (С. 85,86).

Итак, все на свете только относительно важно или неважно, велико или мало, старо или ново. “Как, — скажут нам, — истина и добродетель — понятия относительные?” — Нет, как понятие, как мысль, они безусловны и вечны; но как осуществление, как факт, они относительны. Идея истины и добра признавалась всеми наро­дами во все века; но что непреложная истина, что добро для одного народа или века, то часто бывает ложью и злом для другого народа, в другой век (С. 350).

Что составляет в человеке его высшую, его благороднейшую действительность? — Конечно, то, что мы называем его духовнос­тью, то есть чувство, разум, воля, в которых выражается его веч­ная, непреходящая, необходимая сущность. А что считается в че­ловеке низшим, случайным, относительным, преходящим? — Ко­нечно, его тело. Известно, что наше тело мы сыздетства привыкли презирать, может быть, потому именно, что, вечно живя в логичес­ких фантазиях, мы мало его знаем. Врачи, напротив, больше дру­гих уважают тело, потому что больше других знают его. Вот почему от болезней чисто нравственных они лечат иногда средствами чис­то материальными, и наоборот. Из этого видно, что врачи, уважая тело, не презирают души: они только не презирают тела, уважая душу. В этом отношении они похожи на умного агронома, который с уважением смотрит не только на богатство получаемых им от зем­ли зерен, но и на самую землю, которая их произрастила, и даже на грязный, нечистый и вонючий навоз, который усилил плодотворность этой земли. — Вы, конечно, очень цените в человеке чувство? — Прекрасно!— так цените же и этот кусок мяса, который трепещет в его груди, который вы называете сердцем и которого замедленное или ускоренное биение верно соответствует каждому движению вашей души. — Вы, конечно, очень уважаете в человеке ум? Прекрасно! — так останавливайтесь же в благоговейном изумлении перед массою его мозга, где происходят все умственные отправления, откуда по всему организму распространяются через позвоночный хребет нити нерв, которые суть органы ощущений и чувств и которые исполнены каких-то до того тонких жидкостей, что они ускользают от материального наблюдения и не даются умо­зрению. Иначе вы будете удивляться в человеке следствию мимо причины или — что еще хуже — сочините свои небывалые в приро­де причины и удовлетворитесь ими. Психология, не опирающаяся на физиологию, также не состоятельна, как и физиология, не знаю­щая о существовании анатомии...

Ум без плоти, без физиономии, ум, не действующий на кровь и не принимающий на себя ее действия, есть логическая мечта, мертвый абстракт. Ум — это человек в теле или, лучше сказать, че­ловек через тело, словом личность (С. 353,354).

Самые отвлеченные умственные представления все-таки суть не что иное, как результат деятельности мозговых органов, ко­торым присущи известные способности и качества. Давно уже сами философы согласились, что “ничего не может быть в уме, что преж­де не было в чувствах”. Гегель, признавая справедливость этого по­ложения, прибавил: “кроме самого ума”. Но эта прибавка едва ли не подозрительная, как порождение трансцендентального идеализма (С. 453).

Белинский В. Г. Избранные философские сочинения. — М.,1991.

Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

...Но мы едва не забыли, что до сих пор остается не объяснено слово “антропологический” в заглавии наших статей; что это за вещь “антропологический принцип в нравственных науках”? Что за вещь этот принцип, читатель видел из характера самих статей: принцип этот состоит в том, что на человека надобно смотреть как на одно существо, имеющее только одну натуру, чтобы не разрезы­вать человеческую жизнь на разные половины, принадлежащие разным натурам, чтобы рассматривать каждую сторону деятель­ности человека как деятельность или всего его организма, от голо­вы до ног исключительно, или если она оказывается специальным отправлением какого-нибудь особенного органа в человеческом ор­ганизме, то рассматривать этот орган в его натуральной связи со всем организмом. Кажется, это требование очень простое, а между тем только в последнее время стали понимать всю его важность и исполнять его мыслители, занимающиеся нравственными наука­ми, а и то далеко не все, а только некоторые, очень немногие из них, между тем как большинство сословия ученых, всегда держащееся рутины, как большинство всякого сословия продолжает работать по прежнему фантастическому способу ненатурального дробления человека на разные половины, происходящие из разных натур...

Пренебрежение к антропологическому принципу отнимает у них всякое достоинство; исключением служат творения очень не­многих прежних мыслителей, следовавших антропологическому принципу, хотя еще и не употреблявших этого термина для харак­теристики своих воззрений на человека: таковы, например, Арис­тотель и Спиноза.

Что касается до самого состава слова “антропология”, оно взято от слова anthropos, человек, — читатель, конечно, и без нас это знает. Антропология — это такая наука, которая о какой бы ча­сти жизненного человеческого процесса ни говорила, всегда по­мнит, что весь этот процесс и каждая часть его происходит в чело­веческом организме, что этот организм служит материалом, про­изводящим рассматриваемые ею феномены, что качества феноменов обусловливаются свойствами материала, а законы, по которым возникают феномены, есть только особенные частные случаи действия законов природы. Естественные науки еще не до­шли до того, чтобы подвести все эти законы под один общий закон, соединить все частные формулы в одну всеобъемлющую формулу; что делать, нам говорят, что и сама математика еще не успела дове­сти некоторых своих частей до такого совершенства: мы слышали, что еще не отыскана общая формула интегрирования, как найдена общая формула умножения или возвышения в степень...

Чернышевский Н. Г. Избранные философские сочинения. Т. З.-М., 1951.- С. 234, 235.

Н. А. ДОБРОЛЮБОВ

В наше время успехи естественных наук, избавившие нас уже от многих предрассудков, дали нам возможность составить более здравый и простой взгляд и на отношение между духовной и те­лесной деятельностью человека. Антропология доказала нам яс­но, что прежде всего — все усилия наши представить себе отвле­ченного духа без всяких материальных свойств или положитель­но определить, что он такое в своей сущности, всегда были и всегда останутся совершенно бесплодными. Затем наука объяс­нила, что всякая деятельность, обнаруженная человеком, лишь настолько и может быть нами замечена, насколько обнаружилась она в телесных, внешних проявлениях, и что, следовательно, о де­ятельности души мы можем судить только по ее проявлению в теле. Вместе с тем мы узнали, что каждое из простых веществ, вхо­дящих в состав нашего тела, само по себе не имеет жизни, — сле­довательно, жизненность, обнаруживаемая нами, зависит не от того или другого вещества, а от известного соединения всех их. При таком точном дознании уже невозможно было оставаться в грубом, слепом материализме, считавшем душу каким-то кусоч­ком тончайшей, эфирной материи; тут уже нельзя было ставить вопросы об органической жизни человека так, как их ставили древние языческие философы и средневековые схоластики. Ну­жен был взгляд более широкий и более ясный, нужно было приве­сти к единству то, что доселе намеренно разъединялось; нужно было обобщить то, что представлялось до тех пор какими-то от­дельными [ничем не связанными] частями. В этом возведении ви­димых противоречий к естественному единству — великая за­слуга новейшей науки. Только новейшая наука отвергла схолас­тическое раздвоение человека и стала рассматривать его в полном, неразрывном его составе, телесном и духовном, не стара­ясь разобщать их. Она увидела в душе именно ту силу, которая проникает собою и одушевляет весь телесный состав человека. На основании такого понятия наука уже не рассматривает ныне те­лесные деятельности отдельно от духовных, и обратно. Напротив, во всех, самых ничтожных телесных явлениях наука видит дей­ствие той же силы, участвующей бессознательно в кроветворе­нии, пищеварении и пр. и достигающей высоты сознания в от­правлениях нервной системы и преимущественно мозга. Отлича­ясь простотою и верностью фактам жизни, согласный с высшим христианским взглядом вообще на личность человека, как суще­ства самостоятельно-индивидуального, взгляд истинной науки отличается еще одним преимуществом. Им несомненно утверж­дается та истина, что душа не внешней связью соединяется с те­лом, не случайно в него положена, не уголок какой-нибудь зани­мает в нем, — а сливается с ним необходимо, прочно и неразрыв­но, проникает его все и повсюду так, что без нее, без этой силы одушевляющей, невозможно вообразить себе живой человечес­кий организм, [и наоборот] (I, С. 159—163).

Теперь уже никто не сомневается в том, что все старания про­вести разграничительную черту между духовными и телесными отправлениями человека напрасны и что наука человеческая ни­когда этого достигнуть не может. Без вещественного обнаружения мы не можем узнать о существовании внутренней деятельности, а вещественное обнаружение происходит в теле; возможно ли же от­делять предмет его от признаков, и что остается от предмета, если мы представление всех его признаков и свойств уничтожим? Совер­шенно простое и логичное объяснение фактов видимого антагониз­ма человеческой природы происходит тогда, когда мы смотрим на человека, просто как на единый неразделимый организм (I, С. 165).

Укажем еще на замечательные факты, показывающие не­разрывную связь, существующую между мозгом и умом или вооб­ще духовной жизнью человека. Род занятий человека имеет влия­ние на состояние мозга. Умственная деятельность увеличивает его объем и укрепляет его, подобно тому, как гимнастика укрепляет наши мускулы...

Вообще, связь духовной деятельности с отправлениями моз­га признана несомненною в сочинениях всех лучших и добросовестнейших натуралистов...

В организме человека нет ни одной части, которая сущест­вовала бы сама по себе, без всякой связи с другими частями; но ни одна из частей нашего тела не связана так существенно со всеми остальными, как головной мозг. Не входя ни в какие подробности, довольно сказать, что в нем сосредоточиваются нервы движения и чувствования. Понятно поэтому, в какой близкой связи нахо­дится деятельность мозга с общим состоянием тела. Очевидно, что всякое изменение в организме должно отражаться и на мозге, если не в мыслительной, то в чувствительной его части. Доселе еще физиологические исследования не объяснили вполне микро­скопическое строение частиц и химический состав мозга, и, сле­довательно, нельзя еще сказать, какими именно материальными изменениями организма обусловливается та или другая сторона деятельности мозга. Тем не менее дознано уже достоверно, что, кроме охранения мозга от повреждений, для его развития необхо­димы два главных условия: здоровое питание и правильное уп­ражнение...

Наблюдения над историею духовного развития человека, не­сомненно, подтверждают мнение Бока, показывая, что, чем менее внешних впечатлений получал человек, тем не менее, уже круг его понятий, а вследствие того — ограниченнее и способность сужде­ния. Против этого положения возражают многие, утверждая, что понятия и суждения существуют в человеке при самом рождении и что иначе он ничем бы не отличался от животных, имеющих внеш­ние чувства столь же совершенные, а иногда и лучшие, чем чело­век. Кроме того, говорят, если бы все понятия приобретались из внешнего мира, то дети, взросшие под одними влияниями, должны бы быть одинаково умными. Такое возражение совершенно неосно­вательно; при нем упускается из виду то обстоятельство, что ощу­щение внешних впечатлений совершается не в самих органах чувств, а в мозгу; мозг же неодинаков у людей и животных и даже допускает некоторое различие в различных людях...

Что человек не из себя развивает понятия, а получает их из внешнего мира, это, несомненно, доказывается множеством наблюдений над людьми, находящимися в каких-нибудь особенных положениях. Так, например, слепорожденные не имеют никакого представления о свете и цветах; глухие от рождения не могут составить себе понятия о музыке. Люди, выросшие в лесах, в общест­ве животных, без соприкосновения с людьми, отличаются дикос­тью и неразвитостью понятий (I, С. 171—173).

Чувствования возникают в нас вследствие впечатлений, по­лученных от предметов внешнего мира. Но впечатления эти только тогда могут быть нами сознаны, когда они подействовали на мозг. Иначе мы будем смотреть на предмет и не видеть; перерезанный нерв будет раздражаем всеми возможными средствами, и мы не будем чувствовать боли, потому что нерв разобщен с мозгом. Отсю­да очевидно, что всякое чувство, прежде своего отражения в серд­це, должно явиться в мозгу, как мысль, как сознание впечатления, и уже оттуда подействовать на организм и проявиться в биении сердца. Следовательно, на чувство надобно опять действовать по­средством мысли...

Что касается до воли, то она еще более, нежели чувство, за­висит от впечатлений, производимых на наш мозг внешним миром. В наше время уже всякий понимает, что абсолютная свобода воли для человека не существует, и что он, как все предметы природы, находится в зависимости от ее вечных законов. Кроме г. Берви, ав­тора “Физиологическо-психологического взгляда”, никто уже не может ныне сказать, что человек существует вне условий прост­ранства и времени и может по произволу изменять всеобщие зако­ны природы. Всякий понимает, что человек не может делать все, что только захочет, следовательно, свобода его есть свобода отно­сительная, ограниченная. Кроме того, самое маленькое размышле­ние может убедить всякого, что поступков, совершенно свободных, которые бы ни от чего, кроме нашей воли, не зависели, — никогда не бывает. В решениях своих мы постоянно руководствуемся каки­ми-нибудь чувствами или соображениями. Предположить против­ное — значит допустить действие без причины (1, С. 176—178).

Но в мире вещественном мы не знаем ни одного предмета, в котором бы не проявлялись какие-либо свойственные ему силы. Точно так же невозможно представить себе и силу, независимую от материи. Сила составляет коренное, неотъемлемое свойство мате­рии и отдельно существовать не может. Ее нельзя передать мате­рии, а можно только пробудить в ней. Магнетизм можно вызвать, но не сообщить предмету. Нельзя представить магнитной силы без железа или вообще без тела, в котором она заключена, как одно из коренных, элементарных его свойств. Стало быть и в человеческом мозге, каков бы ни был его состав, должна быть своя сила. И что же удивительного, если эта сила проявляется в ощущении? (I, С. 345).

Разумеется, есть общие понятия и законы, которые всякий человек непременно имеет в виду, рассуждая о каком бы то ни бы­ло предмете. Но нужно различать эти естественные законы, выте­кающие из самой сущности дела, от положений и правил, установ­ленных в какой-нибудь системе (П, С. 326).

Не факты нужно приноравливать к заранее продуманному закону, а самый закон выводить из фактов, не насилуя их произ­вольно: эта истина так проста и так понятна каждому, что сдела­лась, наконец, общим местом. А между тем чаще всего встречаешь противоречие этой истине, и, что всего досаднее, противоречащие нередко сами торжественно проповедуют ее. Как можно, говорят они, начинать с того, что должно быть результатом изысканий: факты, факты — вот с чего надобно начинать! А посмотришь — вы­вод давно уже готов у них, а факты-то так себе, ради единой только формальности выставляются напоказ (1, С. 344).

Действительность, из которой почерпает поэт свои материа­лы и свои вдохновения, имеет свой натуральный смысл, при нару­шении которого уничтожается самая жизнь предмета и остается только мертвый остов его. С этим-то остовом и принуждены были всегда оставаться писатели, хотевшие вместо естественного смысла придать явлениям другой, противный их сущности (II, С. 333, 334).

Добролюбов. Н. Избранные философские сочинения: в 2-х т. — М., 1945—1946.

 

К. С. АКСАКОВ

О внутреннем состоянии России

Первый, явственный до очевидности вывод из истории и свойства русского народа есть тот, что это народ негосударственный, не ищущий участия в правлении, не желающий условиями ограничи­вать правительственную власть, не имеющий, одним словом, в себе никакого политического элемента, следовательно, не содержащий в себе даже зерна революции или устройства конституционного.

Еще до христианства, готовый к его принятию, предчувствуя его великие истины, народ наш образовал в себе жизнь общины, ос­вященную потом принятием христианства. Отделив от себя прав­ление государственное, народ русский оставил себе общественную жизнь и поручил государству давать ему (народу) возможность жить этою общественною жизнию. Не желая править, народ наш желает жить, разумеется, не в одном животном смысле, а в смысле человеческом. Не ища свободы политической, он ищет свободы нравственной, свободы духа, свободы общественной — народной жизни внутри себя.

Итак, русский народ, отделив от себя государственный эле­мент, предоставив полную государственную власть правительст­ву, предоставил себе жизнь, свободу нравственно-общественную, высокая цель которой есть общество христианское.

Хотя слова эти не требуют доказательств, — ибо здесь до­статочно одного пристального взгляда на русскую историю и на со­временный русский народ, — однако можно указать на некоторые особенно ярко выдающиеся черты. Такою чертою может служить древнее разделение всей России, в понимании русского человека, на государство и землю (правительство и народ), и оттуда явивше­еся выражение: государево и земское дело. Под государевым де­лом разумелось все дело управления государственного, и внешне­го и внутреннего, и по преимуществу дело военное, как самое яркое выражение государственной силы...

Вне народа, вне общественной жизни может быть только ли­цо (individo). Одно только лицо может быть неограниченным прави­тельством, только лицо освобождает народ от всякого вмешатель­ства в правительство. Поэтому здесь необходим государь, монарх. Только власть монарха есть власть неограниченная. Только при не­ограниченной власти монархический народ может отделить от себя государство и избавить себя от всякого участия в правительстве, от всякого политического значения, предоставив себе жизнь нрав­ственно-общественную и стремление к духовной свободе. Такое монархическое правительство и поставил себе народ русский.

Сей взгляд русского человека есть взгляд человека сво­бодного. Признавая государственную неограниченную власть, он удерживает за собою свою совершенную независимость духа, совести, мысли.

Итак, первое отношение между правительством и народом есть отношение взаимного невмешательства. Но такое отноше­ние (отрицательное) еще не полно; оно должно быть дополнено от­ношением положительным между государством и землею. Поло­жительная обязанность государства относительно народа есть защита и охранение жизни народа, есть внешнее его обеспечение, доставление ему всех способов и средств, да процветает его благо­состояние, да выразит оно все свое значение и исполнит свое нравственное призвание на земле... Общественное мнение — вот чем самостоятельно может и должен служить народ своему пра­вительству, и вот та живая, нравственная и нисколько не полити­ческая связь, которая может и должна быть между народом и правительством.

Петр, скажут, возвеличил Россию. Точно, он много придал ей внешнего величия, но внутреннюю ее целость он поразил растле­нием; он внес в ее жизнь семена разрушения, вражды. Да и все внешние славные дела совершил он и преемники его силами той России, которая возрастала и окрепла на древней почве, на других началах. Доселе солдаты наши берутся из народа, доселе еще не вовсе исчезли русские начала и в преобразованных русских лю­дях, подверженных иностранному влиянию. Итак, петровское го­сударство побеждает с силами еще допетровской России; но силы эти слабеют, ибо петровское влияние растет в народе, несмотря на то, что правительство стало говорить о русской национальности и даже требовать ее. Но для того чтобы благое слово обратилось в благое дело, нужно понять дух России и стать на русские начала, отвергнутые со времен Петра. Внешнее величие России при импе­раторах точно блестяще, но внешнее величие тогда прочно, когда истекает из внутреннего. Нужно, чтоб источник был не засорен и не оскудевал. — Да и какой внешний блеск может вознаградить за внутреннее благо, за внутреннюю стройность? Какое внешнее не­прочное величие и внешняя ненадежная сила могут сравниться с внутренним прочным величием, с внутреннею надежною силою? Внешняя сила может существовать, пока еще внутренняя, хотя и подрываемая, не исчезла. Если внутренность дерева вся истлела, то наружная кора, как бы не была крепка и толста, не устоит, и при первом ветре дерево рухнет, ко всеобщему изумлению. Россия дер­жится долго потому, что еще не исчезла ее внутренняя долговеч­ная сила, постоянно ослабляемая и уничтожаемая; потому, что еще не исчезла в ней допетровская Россия. Итак, внутреннее величие — вот что должно быть первою главною целью народа и, конечно, правительства.

Современное состояние России представляет внутренний разлад, прикрываемый бессовестною ложью. Правительство, а с ним и верхние классы, отдалилось от народа и стало ему чужим. И на­роды и правительство стоят теперь на разных путях, на разных на­чалах. Не только не спрашивается мнение народа, но всякий чест­ный человек опасается говорить свое мнение. Народ не имеет дове­ренности к правительству; правительство не имеет доверенности к народу. Народ в каждом действии правительства готов видеть но­вое угнетение; правительство постоянно опасается революции и в каждом самостоятельном выражении мнения готово видеть бунт. Правительство и народ не понимают друг друга, и отношения их не дружественны. И на этом-то внутреннем разладе как дурная трава выросла непомерная, бессовестная лесть, уверяющая во всеобщем благоденствии, обращающая почтение к царю в идолопоклонство, воздающая ему, как идолу, божескую честь.

Но доведение людей до животного состояния не может быть сознательною целью правительства. Да и дойти до состоя­ния животных люди не могут; но в них может быть уничтожено человеческое достоинство, может отупеть ум, огрубеть чувство, и, следовательно, человек приблизится к скоту. К тому ведет по крайней мере система угнетения в человеке самобытности жизни общественной, мысли, слова. Такая система, пагубно действуя на ум, на дарования, на все нравственные силы, на нравственное достоинство человека, порождает внутреннее неудовольствие и уныние. Та же угнетательная правительственная система из государя делает идола, которому приносятся в жертву все нравст­венные убеждения и силы.

Давая свободу жизни и свободу духа стране, правительство дает свободу общественному мнению. Как же может выразиться об­щественная мысль? Словом устным и письменным. Следовательно, необходимо снять гнет с устного и письменного слова. Пусть госу­дарство возвратит земле ей принадлежащее: мысль и слово, — и тогда земля возвратит правительству то, что ему принадлежит: свою доверенность и силу.

Человек создан от бога существом разумным и говорящим. Деятельность разумной мысли, духовная свобода есть призвание человека. Свобода духа более всего и достойнее всего выражается в свободе слова. Поэтому свобода слова — вот неотъемлемое право человека.

Есть в России отдельные внутренние язвы, требующие осо­бых усилий для исцеления. Таковы раскол, крепостное состояние, взяточничество. Я не предлагаю здесь о том своих мыслей, ибо это не было моею целью при сочинении этой записки. Я указываю здесь на самые основы внутреннего состояния России, на то, что состав­ляет главный вопрос и имеет важнейшее общее действие на всю Россию. Скажу только, что истинные отношения, в которые станет государство к земле, что общественное мнение, которому дается ход, оживя весь организм России, подействует целительно и на эти язвы, в особенности же на взяточничество, для которого так страш­на гласность общественного мнения. Сверх того, общественное мне­ние может указать на средства против зол народных и государст­венных, как и против всяких зол.

Аксаков К. С. Полное собрание сочинений. Т.1.- М., 1861. - С. 72 -91.

 

А. С. ХОМЯКОВ

Прежняя ошибка уже невозможна, человек не может уже пони­мать вечную Истину первобытного христианства иначе как в ее полноте, то есть в тождестве единства и свободы, проявляемом в законе духовной любви. Таково православие. Всякое другое поня­тие о христианстве отныне сделалось невозможным. Представите­лем же этого понятия является Восток, по преимуществу же земли славянские и во главе их наша Русь, принявшая чистое христиан­ство издревле по благословению божьему и сделавшаяся его креп­ким сосудом, может быть в силу того общинного начала, которым она жила, живет и без которого она жить не может. Она прошла че­рез великие испытания, она отстояла свое общественное и бытовое начало в долгих и кровавых борьбах, по преимуществу же в борьбе, возведшей на престол Михаила.., и, сперва спасшая эти начала для самой себя, она теперь должна явиться их представительницею для целого мира. Таково ее признание, ее удел в будущем. Нам поз­волено глядеть вперед смело и безбоязненно.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е. изд.Т.1. - 1878. - С.151, 152.

Частное мышление может быть сильно и плодотворно только при сильном развитии мышления общего; мышление общее возможно только тогда, когда высшее знание и люди, выражающие его, свя­заны со всем остальным организмом общества узами свободной и разумной любви и когда умственные силы каждого отдельного лица оживляются круговращением умственных и нравственных соков в его народе. История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения; она дает ей на это право за всесторонность и полноту ее начал, а право, данное историей народу, есть обязанность, нала­гаемая на каждого из его членов.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е. изд. Т. 1. — 1878. — С. 174.

Ей, [Византии], не было суждено представить истории и миру образец христианского общества; но ей было дано великое дело уяснить вполне христианское учение, и она, для всего человечества, для всех будущих веков. Сама империя падала все ниже и ниже, истощая свои нравственные силы в разладе общественных учреждений с нравст­венным законом, признаваемым всеми; но в душе лучших ее деяте­лей и мыслителей, в учении школ духовных, и особенно в святилище пустынь и монастырей, хранилась до конца чистота и цельность про­светительного начала. В них спаслась наша будущая Русь.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е. изд. Т. 1. - 1878. - С. 219.

[Просвещение народов Запада развивалось быстрее оттого, что оно выросло] на почве древнеримской, неприметно пропитывавшей их началами просвещения, или в прямой от нее зависимости, и оттого, что просвещение их по односторонности своих начал могло, как я уже сказал, развиваться при многих недостатках в жизни общест­венной и частной; древняя же Русь имела только один источник просвещения — веру, а вера разумная далеко не обнимала земли, которой большая часть была христианскою более по наружному обряду, чем по разумному сознанию, между тем как всесовершенное начало просвещения требовало жизненной цельности для про­явления своей животворящей силы.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е. изд. Т. 1. -- 1878. — С. 233, 234.

...Связь веры с наукою восходит до первого озарения русской земли верою христовою.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е. изд. Т.1. -- 1878. -- С.247.

Я назвал верою ту способность разума, которая воспринимает дей­ствительные (реальные) данные, передаваемые ею на разбор и со­знание рассудка. В этой только области данные еще носят в себе полноту своего характера и признаки своего начала. В этой области, предшествующей логическому сознанию и наполненной сознанием жизненным, не нуждающимся в доказательствах и доводах, сознает человек, что принадлежит его умственному миру и что миру внешнему. Тут, на оселке воли, сказывается ему, что в его предметном (объективном) мире создано его творческою (субъективною) деятельностью и что независимо от нее…

Наука должна расширять область человеческого знания, обогащать его данными и выводами, но она должна помнить, самой приходится многому и многому учиться у жизни. Без она также скудна, как жизнь без нее, может быть, еще скуднее.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е изд. Т. 1. -- 1878. --С. 22.

…Разум жив восприятием явления в вере и, отрешаясь, самовоздействует на себя в рассудке; разум отражает жизнь познаваемого в жизни веры, а логику его законов -- в диалектике рассудка.

Хомяков А. С. Полное собрание сочинений. 2-е изд. Т. 1 -- 1878. --С. 279.

Философское мышление строгими выводами возвращается к незыблемым истинам веры, а разумность церкви является вывшею возможностью разумности человеческой, не стесняя ее самобытного развития… Науки философские, понятые во всем их живом объеме, по необходимости отправляясь от веры и возвращаясь к ней, в то же время дают рассудку свободу, внутреннему знанию - силу и жизни - полноту.

Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. 2-е изд. Т. 1 -- 1878. --С. 283, 284.

В.С. СОЛОВЬЕВ

Свободная теософия есть органический синтез теологии, философии и опытной науки, и только такой синтез может заключать в себе цельную истину знания: вне его и наука, и философия, и теология суть только отдельные части или стороны, оторванные органы знания и не могут быть, таким образом, ни в какой степени адекватны самой цельной истине. Понятно, что достигнуть искомого синтеза можно, отправляясь от любого из его членов. Ибо так как истинная наука невозможна без философии и теологии так же, как истинная философия без теологии и положительной науки и истинная теология без философии и науки, то необходимо каждый из этих элементов, доведенной до истинной своей полноты, получает синтетический характер и становится цельным знанием. Так положительная наука, возведенная в истинную систему или доведенная до своих настоящих начал и корней, переходит в свободную теософию, ею же становится и философия, избавленная от своей односторонности, а наконец и теология, освободившись от своей исключительности, необходимо превращается в ту же сво­бодную теософию...

...Под мудростью разумеется не только полнота знания, но и нравственное совершенство, внутренняя цельность духа. Таким образом, слово “философия” означает стремление к духовной цельности человеческого существа — в таком смысле оно первона­чально и употреблялось...

...С нашей точки зрения, по которой мы признаем мышление только одним из видов или образов проявления сущего, диалекти­ка не может покрывать собою всего философского познания, и ос­нованная на ней логика не может быть всей философией: она есть только первая, самая общая и отвлеченная часть ее, ее остов, кото­рый получает тело, жизнь и движение только в следующих частях философской системы — метафизике и этике.

Соловьев В. Философские начала цельного знания // Сочинения: в 2-х т. Т. 2. – М., 1988. - С. 179 -181, 227-229.

Итак, что же делала философия? Она освобождала человеческую личность от внешнего насилия и давала ей внутреннее содержание. Она низвергала всех ложных чужих богов и развивала в человеке внутреннюю форму для откровений истинного Божества...

...И если теперь мы спросим: на чем основывается эта освобо­дительная деятельность философии, то мы найдем ее основание в том существеннейшем и коренном свойстве человеческой души, в силу которого она не останавливается ни в каких границах, не ми­рится ни с каким извне данным определением, ни с каким внешним ей содержанием... Если кто из вас захочет посвятить себя филосо­фии, пусть он служит ей смело и с достоинством, не пугаясь ни ту­манов метафизики, ни даже бездны мистицизма; пусть он не сты­дится своего свободного служения и не умаляет его, пусть он знает, что, занимаясь философией, он занимается делом хорошим, делом великим и для всего мира полезным.

Соловьев В. Лекция “Исторические дела философии” // Вопросы философии. — 1988. — № 8. — С. 118—125.

...Вся наша вселенная, насколько она не есть хаос разрозненных атомов, а единое и связное целое, предполагает, сверх своего дробного материала, еще форму единства... Единство вещественного мира не есть вещественное единство, — такого вообще быть не может... Образованное противовещественным... законом тяготения, всемирное дело есть целость реально-идеальная, психофизичес­кая... оно есть тело мистическое.

Сверх силы всемирного тяготения идеальное всеединство осуществляется духовно-телесным образом в мировом теле по­средством света и других сродных явлений (электричество, магнетизм, теплота), которых характер находится в таком явном контрасте со свойствами непроницаемого и косного вещества, что и материалистическая наука принуждена очевидностью при­знать здесь особого рода полувещественную субстанцию, кото­рую она называет эфиром...

Соловьев В. Смысл любви // Сочинения: в 2-х т. Т. 2. — М., 1988. -- С. 540—542.

Таким образом, мы должны предположить, что атомы, то есть основные элементы всякой действительности, есть живые элемен­тарные существа, или то, что со времени Лейбница получило назва­ние монад.

Итак, содержание всего суть живые и деятельные существа, вечные и пребывающие, своим взаимодействием образующие всю действительность, все существующее...

Соловьев В. Чтения о богочеловечестве // Сочинения: в 2-х т. Т. 2. -- М., 1988. -- С. 32--35,48--53.

Понятие развития с начала настоящего столетия вошло не только в науку, но и в обиходное мышление. Это не значит, однако, чтобы логическое содержание этой идеи стало вполне ясным для общего сознания; напротив, это содержание является весьма смутным и неопределенным не только для полуобразованной толпы, толкующей вкось и вкривь о развитии, но даже иногда и для ученых и фи­лософов...

...Прежде всего развитие предполагает один определенный субъект (подлежащее), о котором говорится, что он развивается; развитие предполагает развивающегося. Это совершенно просто, но тем не менее иногда забывается. Далее, с субъектом развития не может быть безусловно простая и единичная субстанция, ибо безусловная простота исключает возможность какого бы то ни бы­ло изменения, а следовательно, и развития... Подлежать разви­тию, с другой стороны, не может и механический агрегат элемен­тов или частей: изменения, происходящие с гранитной скалой или с кучей песка, не называются развитием...

...Ряд изменений без исходной точки и продолжающийся без конца, не имея никакой определенной цели, не есть развитие...

...Развитие есть такой ряд имманентных изменений орга­нического существа, который идет от известного начала и на­правляется к известной определенной цели: таково развитие всякого организма; бесконечное же развитие есть просто бессмыслица...

Соловьев В. Философские начала цельного знания // Сочинения: в 2-х т, Т. 2. -- М., 1988. — С. 141,142.

...Существенная особенность философского умозрения состоит в стремлении к безусловной достоверности, испытанной свобод­ным и последовательным (до конца идущим) мышлением. Частные науки, как издавно замечено философами, довольствуются досто­верностью относительною, принимая без проверки те или другие предположения...

Соловьев В. Теоретическая философия // Сочинения: в 2-х т. Т. 1. — М., 1988, — С. 762.

Результат природного процесса есть человек в двояком смысле: во-первых, как самое прекрасное, а во-вторых, как самое созна­тельное природное существо. В этом последнем качестве человек сам становится из результата деятелем мирового процесса и тем совершеннее соответствует его идеальной цели — полному взаим­ному проникновению и свободной солидарности духовных и мате­риальных, идеальных и реальных, субъективных и объективных факторов и элементов вселенной. Но почему же, могут спросить, весь мировой процесс, начатый природой и продолжаемый челове­ком, представляется нам именно с эстетической стороны, как раз­решение какой-то художественной задачи? Не лучше ли признать за его цель осуществление правды и добра, торжество верховного разума и воли? Если в ответ на это мы напомним, что красота есть только воплощение в чувственных формах того самого идеального содержания, которое до такого воплощения называется добром и истиною, то это вызовет новое возражение...

Соловьев В. Общий смысл искусства // Сочинения: в 2-хт. Т. 2. — М., 1988. — С. 397.

...Если в божественном существе — в Христе первое, или произво­дящее единство есть собственно Божество — Бог как действующая сила, или Логос, то второе, произведенное единство, которому мы дали мистическое имя Софии, есть начало человечества, есть иде­альный или нормальный человек...

...София есть идеальное, совершенное человечество, вечно заключающееся в цельном божественном существе, или Христе...

Как божественные силы образуют один цельный, безусловно универсальный и безусловно индивидуальный организм живого Логоса, так все человеческие элементы образуют такой же цель­ный, вместе универсальный и индивидуальный организм — необ­ходимое осуществление и вместилище первого-— организм всече­ловеческий, как вечное тело Божие и вечная душа мира. Так как этот последний организм, то есть София, уже в своем вечном бытии необходимо состоит из множественности элементов...

...Это второе произведенное единство, противостоящее пер­воначальному единству божественного Логоса, есть, как мы знаем, душа мира, или идеальное человечество (София), которое содержит в себе и собою связывает все особенные живые существа или души... Душа мира есть человечество — божественное человечество Христа, тело Христово, или София...

Соловьев В. Чтения о богочеловечестве // Сочинения: в 2-х т. Т. 2. — М., 1988. — С. 113, 114, 119, 131.

Л. И. ШЕСТОВ

...Все, что имеет начало, имеет конец, все, что рождается, — долж­но умереть: таков непреложный закон бытия. А как с истинами? Ведь есть истины, которых когда-то не было и которые “возник­ли” во времени. Таковы все истины, констатирующие факты. В 400 году до рождества Христова не было истины, что афиняне от­равили Сократа. В 399 году такая истина родилась. Но значит ли, £то она будет всегда жить? Если она, как и все, что возникает, должна исчезнуть, то есть если общий закон, который мы с такой уверенностью применяем ко всему существующему, не допускает исключения в качестве априорной истины, то, стало быть, должен наступить момент, когда истина о Сократе умрет, перестанет существовать, и нашим потомкам будет предоставлена возможность утверждать, что афиняне вовсе и не отравляли Сократа, а только “просто” (а то, пожалуй, и не так “просто”!) людям при­шлось некоторое, хотя очень продолжительное время, жить в иллюзиии, которую они принимали за вечную истину, забыв слу­чайно или умышленно о “законе” возникновения и уничтожения и его непреложности.

Шестов Л. Афины и Иерусалим. — Париж, 1938. — С. 253.

С. Н. БУЛГАКОВ

Человеческая душа нераздельна, и запросы мыслящего духа оста­ются одни и те же и у ученого, и у философа, и у художника: и тот, и другой, и третий, если они действительно стоят на высоте своих задач, в равной степени и необходимо должны быть мыслящими людьми и каждый своим путем искать ответов на общечеловечес­кие вопросы, однажды предвечно поставленные и вновь постоянно ставящиеся человеческому духу. И все эти вопросы в своей сово­купности складываются в одну всеобъемлющую загадку, в одну вековую думу, которую думает и отдельный человек, и совокупное человечество, в думу о себе самом, в загадку, формулированную еще греческой мудростью: познай самого себя. Человек познает самого себя и во внешнем мире, в философских учениях о добре и зле и в изучении исторических судеб человечества. И все-таки не перестает быть сам для себя загадкой, которую вновь и вновь ста­вит перед собой каждый человек, каждое поколение.

Булгаков С. Чехов как мыслитель. — М., 1910. — С. 8, 9.

...Земное человечество есть одно из воплощений Софии...

Булгаков С. Философия хозяйства. — Нью-Йорк, 1982. — С. 139.

...София не только приемлет, не имея, что отдать, она содержит лишь то, что получила себя отданием же Божественной Любви. Она в себе зачинает все. В этом смысле она женственно-восприемлюща, она есть вечная женственность... Зарождение мира в Софии есть действие всей Святой Троицы в каждой из ее ипостасей про­стирающихся на восприемлющее существо, Вечную женствен­ность, которая через это становится началом мира...

Булгаков С. Свет невечерний. — М., 1917. — С. 186, 187.

...Человек находит себя в Софии... Человеческое творчество — в знании, в культуре, в искусстве — софийно. Оно обосновано реаль­ной причастностью человека к Божьей Софии, приводящей в мир божественные силы Логоса. Человек — носитель Софии, хотя в ин­дивидуальном и самостном бытии он вырван из своего софийного единства. К истине, к которой стремится человек, есть один путь — религиозного подвига. Он становится живым членом Божествен­ной Софии, тела Христова, его Церкви. Он становится прозрачен в своей софийности, раскрывается как София...

Булгаков С. Философия хозяйства. — М., 1912. — С. 140.

...Человек, предоставленный своим собственным силам, не может, по учению христианства, окончательно победить в себе греха, пре­взойти самого себя. Тот свет совести, при котором он видит свою ду­шу, только открывает перед ним всю силу и глубину греха в нем, родит желание от него освободиться, но не дает еще для этого возможности. Человек, предоставленный своим природным силам, должен был бы впасть в окончательное отчаяние, если бы ему не была протянута рука помощи. Но здесь и приходит на помощь ис­купительная жертва Христова и благодать, подаваемая Церковью Христовой в ее таинствах. Опираясь на эту руку, открывая сердце свое воздействию божественной благодати, усвояя верой искупи­тельное действие Голгофской жертвы, освобождается человек от отчаяния, становится вновь рожденным сыном Божиим, спасается от самого себя, от своего ветхого человека, который хотя и живет, но непрестанно тлеет и уступает место новому человеку...

Булгаков С. Человекобог и человекозверь // Вопросы философии и психологии. Кн. 112. — М. — С. 56, 57.

П.А. ФЛОРЕНСКИЙ

...Научная речь — выкованное из повседневного языка орудие, при помощи которого овладеваем мы предметом познания. Суть науки — в построении или, точнее, в устроении терминологии. Слово ходячее и неопределенное, выковать в удачный термин — это и значит ре­шить поставленную проблему. Всякая наука — система терминов. Поэтому жизнь терминов и есть история науки, все равно какой, есте­ствознания ли, юриспруденции или математики. Изучить историю науки — это значит изучить историю терминологии, то есть историю овладения умом предлежащего ему предмета знания. Не ищите в науке ничего, кроме терминов, данных в их соотношениях: все содер­жание науки, как таковой, сводится именно к терминам в их связях, которые (связи) первично даются определениями терминов...

Технические выражения и обобщающие формулы, словес­ные или символические, например, алгебраические, — такова пер­вая пара соответственно связанных и взаимно превращаемых сту­пеней на пути мысли. Всякое техническое наименование, в какой угодно области знания, вводится определением, а это последнее предполагает за собою некоторое экзистенциальное суждение — суждение о существовании того комплекса признаков, который свя­зывается воедино выставляемым определением; это экзистенци­альное суждение или эта экзистенциальная интуиция свидетельст­вует о возможности этого комплекса — возможности внутренней, отнюдь не формально-логической, но связанной со всем строением данной области познаваемого, возможности, приемлемой всеми за­кономерностями этой области... Если определение лишено экзистенциальности, так понимаемой, то оно есть лишь пустое притязание, видимость слова, но не слово, ибо мыслится только в качестве звука, сопровождаемого случайными ассоциациями, но не как определен­ное содержание мысли, и потому беспредметное...

...Обиходный язык имеет, в большинстве случаев, известную степень вялости или двусмысленности, подобно тому, как ходячее знание обычно заключает в себе нечто расплывчатое и неопреде­ленное. Это знание имеет дело обычно не с одним только разумом, но обращение более или менее к какой-либо заинтересованности или возбуждает фантазию; на службе такому знанию и обиходный язык всегда содержит, следовательно, окраску заинтересованнос­ти или воображения. Однако, по мере того как наше познание ста­новится вполне точным и чисто разумным, мы требуем также точ­ного и разумного языка...

Флоренский П. Термин // Материалы и сообщения по славяноведению. — М., 1986. — С. 244—247.

…Гений — это сохраненное детство, а талант — сохраненная юность...

Флоренский П. Ближе к жизни мира // Советская культура. — 1988. — 3 нояб.

...Я стал на твердую почву, и когда огляделся, то оказалось, что эта твердая почва есть та самая, на которой я стоял с раннего детства...

Флоренский П. Воспоминания // Литературная учеба. — 1988. — № 6. — С. 117.

...Я сказал слово “рай”, ибо так именно понимаю своего отца — на чистом поле семейной жизни возрастить рай, которому не была бы страшна ни внешняя непогода, ни холод и грязь общественных от­ношений, ни, кажется, сама смерть...

Флоренский П. Воспоминания // Литературная учеба. — 1988. — №2. — С. 147.

...Александр. Это имя соответствует, в основе своей, сангвистическому темпераменту, с уклоном к холерическому. Благородство, от­крытость настроения, легкость обращения с людьми характерны для этого имени...

...Ум Александров четкий и трезвый, слегка иронический, быстр и многосторонен. Но это ум самоудовлетворенный своей гар­моничностью, и он боится вопросов, раскрывающих недра...

...Благородство этого духовного склада, рыцарственность не есть в нем вспышка и порыв, а склонность, оформленная вроде правила...

...Имя Александр хочет быть микрокосмом, и когда получает достаточный питательный материал для оформления, то становит­ся таковым: гений...

...Самая программность Александров... имеет источником от­сутствие достаточно плотного соприкосновения с космосом... Он мо­нада, не имеющая окон...

Флоренский П. Имена // Социологические исследования. -- 1988. -- № 6. -- С. 65--67.

...Но вдруг меня пробудило что-то, какой-то внутренний толчок. Это не был какой-либо образ, не была какая-либо мысль. Может быть, наиболее подходящим было бы сравнить его с электрическим уда­ром, однако, с тою существенною разницею, что электрический удар ощущается телом, а этот к телу никакого отношения не имел... Это было ощущение, словно сильная воля, безмерно превосходящая мою и безмерно более моей авторитетная, действует на меня раньше, чем сам я успею не только выполнить ее требования, но и сообразить... Этот духовный толчок мгновенно и вполне пробудил меня, причем такое пробуждение похоже, как если бы свалиться с крыши. Таким же порядком он выбросил меня из постели во двор...

...Я стоял во дворе, залитом лунным светом. Над огромными акациями, прямо в зените, висел серебряный диск луны, совсем не­большой и до жуткости отчетливый. Казалось, он падает на голову, и от него хотелось скрыться в тень, но властная сила удерживала на месте... Мало-помалу я стал приходить в себя. Тут-то и произош­ло то, ради чего был я вызван наружу. В воздухе раздался совершенно отчетливый и громкий голос, назвавший дважды мое имя: “Павел! Павел!”....Именно зов, — в мажорном ладе, без каких-либо косвенных оттенков. Он выражал прямо и точно именно и только то, что хотел выразить — призыв... Я хорошо помню и тембр его, не мужской и не женский, упруго звонкий и очень чистый...

Флоренский П. Воспоминания // Литературная учеба. —1988, — № 6. — С. 145 — 147.

С.Н.ТРУБЕЦКОЙ

Человеческое сознание предполагает чувственную, телесную организацию, и вместе оно имеет самобытное, идеальное начало. Оно предполагает бессознательную природу, которая организуется и постепенно возвышается до него, ибо оно есть конечный продукт космического развития. И в то же время оно предполагает абсолютное вселенское сознание, точно так же, как и самая чувственная вселенная во времени и пространстве предполагает такое сознание и всеобщую чувственность.

Отсюда зависит внутреннее противоречие и двойственность всей душевной жизни человека. Полуживотное, полубожественное, сознание человека вечно двоится между сном и бдением, знанием и неведением, чувственностью и разумом...

...Познание наше безусловно только по своей идее, по своему идеалу полной, абсолютной истины. В действительности оно обла­дает возможной, формальной общностью, чисто логической универсальностью, которой противолежит всегда ограниченное, эмпирическое содержание. Чтобы стать абсолютным и полным, всеобъ­емлющим не по форме только, но по существу, по содержанию, — сознание должно обнять в себе все, стать сознанием всего и всех, сделаться воистину вселенским и соборным сознанием...

...Каждый индивид воспроизводит, представляет свой род в своем собственном лице. Поэтому и самое сознание его, как слож­ный продукт его организации, как ее психическое отражение, за­ключает в себе потенциально смутный, общий образ его рода, его психологическое представление...

...У человека, как и у высших животных, воспитание является органическим продолжением наследственности. Только при помощи воспитательных внушений человек овладевает своими органами и способностями, элементарными и общими знаниями, распространенными в его среде. Его врожденные способности должны сами быть воспитаны другими людьми, чтоб он сам мог себе их усвоить. Язык, которым он говорит, знания и понятия, которым он учится, закон, которому он подчинен, понятие о Боге, которому он
служит и поклоняется, — все содержание его создания дано ему людьми или через посредство людей...

Трубецкой С. О природе человеческого сознания // Вопросы философии и психологии. — 1989. — №2. — С. 132—142.

С. Л. ФРАНК

“Прогресса” не существует. Нет такого заранее предуказанного пути, по которому бы шло человечество и который достаточно было бы объективно констатировать, научно познать, чтобы там уже найти цель и смысл своей собственной жизни. Чтобы знать, для чего жить и куда идти, каждому нужно в какой-то совсем иной инстанции, в глубине своего собственного духа, найти себе абсолютную опору; нужно искать вехи своего пути не на земле, где плы­вешь в безграничном океане, по которому бессмысленно движут­ся волны и сталкивают разные течения, — нужно искать, на свой страх и ответственность, путеводной звезды в каких-то духовных небесах и идти к ней независимо от всяких течений и, может быть, вопреки им.

Это первое. И с этим тесно связан и второй объективный итог нашего духовного развития, который есть лишь другая сторона первого. Старое, логически смутное, но психологически целостное и единое понятие “культуры” как общего комплекса достижений человечества, но как будто стройное, согласованное и неразрывное целое, в состав которого входили и наука, и искусство, и нравствен­ная жизнь, умственное образование и жизненное воспитание, творчество гениев и средний духовный уровень народных масс, правовые отношения и государственный порядок, хозяйство и тех­ника — это мнимое целое разложилось на наших глазах, и нам уяс­нилась его сложность, противоречивость и несогласованность.

Франк С. Крушение кумиров. — Берлин, 1924. — С. 35—42, 44 —48.

Н. А. БЕРДЯЕВ

Поистине трагично положение философа. Его почти никто не лю­бит. На протяжении всей истории культуры обнаруживается вражда к философии и притом с самых разнообразных сторон. Фи­лософия есть самая незащищенная сторона культуры. Постоянно подвергается сомнению самая возможность философии, и каждый философ принужден начинать свое дело с защиты философии и оправдания ее возможности и плодотворности...

...“Научная” философия есть философия лишенных фило­софского дара и призвания. Она и выдумана для тех, кому фило­софски нечего сказать. Она есть продукт демократизации, порож­дение демократического века, в котором философия утеснена...

Бердяев Н. И Мир объектов. Опыт философии одиночества и общения. — Париж, 1931. — С. 5—33.

Философия человечна, философское познание — человеческое по­знание, в ней всегда есть элемент человеческой свободы, она есть не откровение, а свободная познавательная реакция человека на откровение. Если философ христианин и верит в Христа, то он совсем не должен согласовывать свою философию с теологией право­славной, католической или протестантской, но он может приобрес­ти ум Христов и это сделает его философию иной, чем философия человека, ума Христова не имеющего...

...Но это не значит, что философия автономна в том смысле, что она есть замкнутая, самодовлеющая, питающаяся из себя самой сфера. Идея автономии есть ложная идея, совсем не тождественная с идеей свободы. Философия есть часть жизни и опыт жизни...

Бердяев Н. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики, — Париж, 1931. — С. 5—11.

...Через всю историю философской мысли проходит различие двух типов философии. Двойственность начал проникает всю филосо­фию и эта двойственность видна в решении основных проблем фи­лософии. И нет видимого объективного принуждения в выборе этих разных типов. Выбор между этими двумя типами философ­ских решений свидетельствует о личном характере философии. Два типа философии я бы предложил расположить по следующим проблемам: 1) примат свободы над бытием и примат бытия над свободой, это первое и самое главное; 2) примат экзистенциально­го субъекта над объективированным миром или примат объекти­вированного мира над экзистенциальным субъектом; 3) дуализм или монизм; 4) волюнтаризм или интеллектуализм; 5) динамизм или статизм; 6) творческий активизм или пассивная созерцательность; 7) персонализм или имперсонализм; 8) антропологизм или космизм; 9) философия духа или натурализм…

Бердяев Н. И мир объектов. Опыт философии одиночества и общения. — Париж, 1931. —С. 25.

...Гносеологическое противопоставление субъекта и объекта приводит к тому, что и субъект не оказывается бытием и объект не оказывается бытием. Бытие исчезает и недоступно познанию. Противоположение познания бытию означает выключение познания из бытия. Познающий не есть бытие, ему лишь противостоит бытие, как объект его познания. Но так как познающий не приобщен к тайне бытия и не находится в нем, то бытие стоит перед ним, как совершенно ему чуждое. Объективированное и есть чуждое. Об объектах образуют понятия, но к объектам не может быть приобщения...

...Познание есть отчуждение. Но это отчуждение производится самим субъектом, самим познающим. Познающий субъект лишен всякого внутреннего существования, не имеет точки опоры в бытии, он существует лишь в отношении производимой им объективации...

Вся безвыходность теории познания, которая противополагает субъект объекту, познание — бытию, в том, что она изымает субъект из бытия и объективирует бытие. Субъект не есть бытие, он не экзистенциален, а бытие есть объект, то есть объективация этого самого не экзистенциального, не бытийственного субъекта. На этом пути приходят к безвыходной трагедии познания...

...Время есть изменение в двух разных направлениях — в на­правлении повышения жизни и смерти. Время в той его части, ко­торая именуется “будущим”, есть страх и надежда, ужас и ра­дость, забота и освобождение. Время есть парадокс, и понять его возможно только в его двойственности. Время не реально, призрач­но, время есть суета, отпадение от вечности... Время есть как бы распавшаяся вечность, и в этой распавшейся вечности неуловима ни одна из распавшихся частей, ни прошлое, ни настоящее, ни бу­дущее. Человеческая судьба осуществляется в этой распавшейся вечности, в этой страшной реальности времени...

...В чем болезнь и смертельная печаль времени? В невозмож­ности пережить полноту и радость настоящего как достижения веч­ности, в невозможности в этом моменте настоящего, самом даже полноценном и радостном, освободиться от отравы прошлого и бу­дущего, от печали о прошлом и от страха будущего. Радость мгнове­ния не переживается как полнота вечности, в ней есть отравлен­ность стремительно мчащимся временем...

Бердяев Н. И мир объектов. Опыт философии одиночества и общения. — Париж, 1931. — С. 117—129.

Диалектический материализм в той форме, которую он прошел в Советской России, пытался внести коррективы в эволюционную теорию и признать самодвижение изнутри. Таким образом, ма­терия наделялась качествами духа — творческой активностью, свободой, разумом. При этом происходит насилие над термино­логией. Требует радикальной переоценки натуралистический детерминизм. Не существует законов природы, которые как ти­раны господствуют над миром и человеком. Существует лишь направление действия сил, которые при данном соотношении действуют однообразно по результатам. Изменение направле­ния сил может изменить закономерность. В первооснове этих сил лежит духовное начало, нумен. Материальный мир есть лишь экстериоризация и объективация духовных начал, процесс за­твердения, сковывания.

Бердяев Н. Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого. — Париж, 1939. — С. 67—77.

0 природе творчества. В Евангелии постоянно говорится о плоде, который должно принести семя, когда оно падает на добрую почву, о талантах, данных человеку, которые должны быть возвращены с приростом. Это Христос прикровенно, в притчах, говорит о творче­стве человека, об его творческом призвании. Зарывание даров в землю, то есть отсутствие творчества осуждено Христом. Все учение апостола Павла о различных дарах человека есть учение о творческом призвании человека. Дары даны от Бога, и они указуют на творческое призвание...

...Тайна творчества раскрывается в библейско-христиан-ском мифе о творении мира Богом. Бог сотворил мир из ничего, то есть свободно и из свободы. Мир не был эманацией Бога, рождени­ем или эволюцией, а творением, то есть абсолютной новизной, не­бывшим. Творчество в мире потому только и возможно, что мир сотворен, что есть Творец...

Что-то должно исходить и из человека, и это есть то, что есть творчество по преимуществу, творчество нового и небывшего. Это что-то не есть что-то, а ничто есть свобода, без которой нет творче­ского акта. Свобода, ничем не детерминированная, дает ответ на Божий зов к творческому деланию, но она дает этот ответ в соеди­нении с даром, с гением, полученным от Бога при творении, и с ма­териалами, находящимися в сотворенном мире. Творчество чело­века из ничего нужно понимать в смысле творчества человека из свободы. Во всяком творческом замысле есть элемент первичной свободы человека, ничем не детерминированной, бездонной, свобо­ды, не от Бога идущей, а к Богу идущей. Зов божий и обращен к этой бездне и из бездны ждет ответа...

...Творческий акт есть также взаимодействие благодати и свободы, идущего от Бога к человеку и от человека к Богу. И твор­ческий акт можно описывать то по преимуществу в терминах сво­боды, то по преимуществу в терминах благодати, благодатной одержимости и вдохновения...

Бердяев Н. О назначении человека. — Париж, 1931. —С. 135—141.

Приходится постоянно повторять, что человек есть существо про­тиворечивое и находится в конфликте с самим собой. Человек ищет свободы, в нем есть огромный порыв к свободе, и он не только легко попадает в рабство, но и он любит рабство... Экономическое рабство человека бесспорно означает отчуждение человеческой природы и превращение человека в вещь. В этом Маркс прав. Но для освобож­дения человека его духовная природа должна ему быть возвраще­на, он должен сознавать себя свободным и духовным существом ма­териальным и экономическим, духовная же его природа признает­ся иллюзией сознания, обманной идеологией, то человек остается рабом и раб по природе. Человек в мире объективированном может быть только относительно, а не абсолютно свободным, и свобода его предполагает борьбу и сопротивление необходимости, которую он должен преодолевать. Но свобода предполагает духовное начало в человеке, сопротивляющееся порабощающей необходимости. Сво­бода, которая будет результатом необходимости, не будет подлин­ной свободой.

Нужно выбирать между двумя философиями — философи­ей, признающей примат бытия над свободой, и философией, при­знающей примат свободы над бытием. Этот выбор не может опре­деляться одним лишь мышлением, он определяется целостным духом, то есть волей. Персонализм должен признать примат сво­боды над бытием. Философия примата бытия есть философия без­личности. Система онтологии, признающая абсолютный примат бытия, есть система детерминизма. Всякая объективированная интеллектуалистическая система есть система детерминизма. Она выводит свободу из бытия, свобода оказывается детермини­рованной бытием, то есть в конце концов свобода есть порождение необходимости. Бытие оказывается идеальной необходимостью, в нем невозможны прорывы, бытие сплошное, абсолютное единство. Но свобода невыводима из бытия. Свобода вкоренена в ничто, в бездонность, в небытие, если употреблять онтологическую терми­нологию. Свобода безосновна, не определена, не порождена бытием. Нет сплошного непрерывного бы