Жизнь и воззрения К. Г. Юнга 1 страница

СОДЕРЖАНИЕ

Жизнь и воззрения К.Г. Юнга (предисловие А.М. Руткевича) 5

Подход к бессознательному   (перевод В. В. Зеленского) 23

Об архетипах коллективного бессознательного (перевод А.М. Руткевича) 95

Психология и религия (перевод А.М. Руткевича) 129

Проблема души современного человека (перевод А.М. Руткевича) 203

Йога и Запад (перевод А.М. Руткевича) 223

Введение в религиозно-психологическую проблематику алхимии   (перевод В. М. Бакусева) 233

Об отношении аналитической психологии к поэтико-художественному творчеству   (перевод В.В. Бибихина) 265

Примечания (В.М. Бакусев, В.В. Бибихин, В.В. Зеленский, А.М. Руткевич)

 

 

ЖИЗНЬ И ВОЗЗРЕНИЯ К.Г. ЮНГА

Карл Густав Юнг родился 26 июля 1875 г. в швейцарском местечке Кесвиль в семье священника евангелически-реформатской церкви. Семья Юнгов происходила из Германии: прадед К. Юнга руководил военным госпиталем во времена наполеоновских войн, брат прадеда некоторое время занимал пост канцлера Баварии (был женат на сестре Ф. Шлейермахера). Дед — профессор медицины — переехал в Швей­царию с рекомендацией А. фон Гумбольдта и слухами, будто он вне­брачный сын Гёте, Отец К.Юнга помимо теологического образования получил степень доктора филологии, но, разуверившись в силах чело­веческого разума, оставил занятия восточными языками и какими бы то ни было науками вообще, полностью отдавшись вере. Мать Карла Густава происходила из семьи местных бюргеров, которые на протяже­нии многих поколений становились протестантскими пасторами. Рели­гия и медицина, таким образом, соединились в этой семье задолго до рождения Карла Густава.

Семья принадлежала к “хорошему” обществу, но едва сводила кон­цы с концами. Детство и особенно юность Юнга прошли в бедности. Он получил возможность учиться в лучшей гимназии Базеля, куда пере­ехала семья, только благодаря помощи родственников и сохранившим­ся связям отца. Необщительный, замкнутый подросток, он так и не приобрел себе приятелей (от вытекающих отсюда неприятных послед­ствий его избавляли высокий рост и изрядная физическая сила). К внешней среде приспосабливался с трудом, нередко сталкивался с не-пониманием окружающих, предпочитая общению погружение в мир собственных мыслей. Словом, представлял классический случай того, что сам он назвал впоследствии “интроверсией”. Если у экстраверта психическая энергия направлена преимущественно на внешний мир, то у интроверта она перемещается к субъективному полюсу, к образам собственного сознания. Свои мемуары Юнг не зря назвал “Воспомина­ния, сновидения, размышления” — сновидения играли огромную роль

психология” своим методом чем-то напоминает археологию. Известно, что Фрейд неоднократно сравнивал психоанализ с этой наукой и сожа­лел, что название “археология” закрепилось за поисками памятников культуры, а не за “раскопками души”. “Архе” — первоначало, и “глу­бинная психология”, снимая слой за слоем, движется к самым основа­ниям сознания.

Однако в Базеле археология не преподавалась, а в другом универси­тете Юнг учиться не мог — скромную стипендию ему могли выплачи­вать лишь в родном городе. Сегодня спрос на выпускников естествен­но-научных и гуманитарных факультетов университета велик, но в конце прошлого века ситуация была иной. Профессионально зани­маться наукой могли лишь материально обеспеченные люди, кусок хлеба гарантировали теологический, юридический и медицинский фа­культеты. Юриспруденция была Юнгу совершенно чужда, протестант­ская теология вызывала отвращение, тогда как медицинский факуль­тет наряду с профессией, позволявшей выбраться из нищеты, давал и сносное естественно-научное образование.

Как и в гимназии. Юнг отлично учился в университете, вызывая удивление своих сокурсников тем, что помимо учебных дисциплин он отдавал много времени изучению философии. До последнего года обу­чения он специализировался по внутренним болезням, ему уже было обеспечено место в престижной мюнхенской клинике. В последнем се­местре нужно было сдавать психиатрию, он открыл учебник и прочи­тал на первой странице, что психиатрия есть “наука о личности”. “Мое сердце неожиданно резко забилось, — вспоминал Юнг в старости. — Возбуждение было необычайным, потому что мне стало ясно, как при вспышке просветления, что единственно возможной целью для меня может быть психиатрия. Только в ней сливались воедино два потока моих интересов. Здесь было эмпирическое поле, общее для биологиче­ских и духовных фактов, которое я искал повсюду и нигде не находил. Здесь же коллизия природы и духа стала реальностью”⁴. Человеческая психика является местом встречи науки и религии, конфликт между ними преодолим на пути подлинного самопознания. Тут же было при­нято решение, которое удивило всех — психиатрия считалась самым непрестижным для медика занятием, хотя бы потому, что все успехи медицины в XIX в. не привели к заметным результатам в лечении пси­хических заболеваний. После окончания университета Юнг переезжа­ет в Цюрих, начинает работать в клинике Бургхёльци, руководимой видным психиатром Э.Блейлером.

Базель и Цюрих имели для Юнга символическое значение как два полюса европейской духовной жизни. Базель — живая память европейской культуры.

В университете не забывали о преподававшем в нем Эразме и учившемся Гольбейне, на филологическом факультете пре­подавали профессора, лично знавшие Ницше. Интерес Юнга к филосо­фии мог вызвать недоумение у медиков, но философия считалась в Ба­зеле необходимой стороной культуры. В Цюрихе же она, наоборот, считалась непрактичным “излишеством”. Кому нужны все эти ветхие книжные знания? Наука тут рассматривалась как полезное орудие, це­нилась по своим приложениям, эффективному применению в индуст­рии, строительстве, торговле, медицине. Базель уходил корнями в да­лекое прошлое, в то время как Цюрих устремлялся в столь же далекое будущее. Юнг видел в этом “раскол” европейской души: рассудочная индустриально-техническая цивилизация предает забвению свои кор­ни. И это закономерно, ибо душа окостенела в догматическом богосло­вии. Наука и религия вступили в противоречие именно потому, пола­гал Юнг, что религия оторвалась от жизненного опыта, тоща как нау­ка уходит от важнейших проблем, она держится плотского эмпиризма и прагматизма. “Мы стали богатыми в познаниях, но бедными в мудро­сти”, — напишет он вскоре. В созданной наукой картине мира человек есть лишь механизм среди других механизмов, его жизнь утрачивает всякий смысл. Необходимо найти ту область, где религия и наука не опровергают друг друга, а наоборот, сливаются в поисках первоистока всех смыслов. Психология сделалась для Юнга наукой наук — именно она, с его точки зрения, должна дать современному человеку целост­ное мировоззрение.

В своих поисках “внутреннего человека” Юнг не был одинок. У мно­гих мыслителей конца XIX — начала XX вв. мы обнаруживаем то же негативное отношение и к мертвому космосу естествознания, и к церк­ви, и к религии. Одни из них, например Толстой, Унамуно, Бердяев, обращаются к христианству и дают ему самое неортодоксальное толко­вание. Другие, испытав душевный кризис, создают философские уче­ния, которые иногда не без основания называют “иррационалистическими”, — так появляются прагматизм Джеймса или интуитивизм Бергсона. Ни эволюцию живой природы, ни поведение самого прими­тивного организма, ни тем более мир человеческих переживаний не объяснить законами механики и физиологии. Жизнь есть вечное ста­новление, гераклитовский поток, “порыв”, не признающий закона тождества. И вечный сон материи, круговорот веществ в природе, и вершины духовной жизни суть лишь два полюса этого неудержимого потока.

Кроме “философии жизни” Юнга задела и мода на оккультизм. На протяжении двух лет он принимал участие в спиритических сеансах, познакомился с обширной литературой по астрологии, нумерологии и Другим “тайным” наукам. Эти увлечения студенческих лет во многом

определили характер позднейших исследований Юнга. От наивной ве­ры в то, что медиумы общаются с духами умерших, он скоро отошел. Сам факт общения с духами, кстати сказать, отрицают и серьезные оккультисты. Астральные тела не принимают участия в земной жизни, медиумы вступают в контакт лишь со своеобразными “раковинами”, “психическими оболочками”, сохраняющими отдельные черты насе­лявшей их личности, которая к этому времени уже покинула астраль­ный мир и перешла в более высокое измерение. Эти оболочки облада­ют лишь видимостью жизни, они оживляются психической энергией впавшего в транс медиума (или, во время столоверчения, энергией его участников). Поэтому в непроизвольном письме, в речах медиума мо­гут проявиться какие-то реплики умерших, но о подлинном общении с духами не может быть и речи, поскольку материализуются лишь ка­кие-то осколки этой “раковины”, соединившиеся к тому же с идеями и впечатлениями медиума.

Медиумом была дальняя родственница Юнга, полуграмотная де­вушка, не склонная к актерству и надувательству. Состояния транса были неподдельными; об этом свидетельствовало хотя бы то, что не окончившая гимназии девушка будучи в трансе переходила на литера­турный немецкий язык, которым в обычном состоянии не владела (швейцарский диалект сильно отличается от литературного верхнене­мецкого). Как и большая часть сообщений “духов”, это не выходило за пределы того, что было доступно сознанию медиума: на бессознатель­ном уровне она могла владеть литературным немецким. “Духами” ока­зывались как бы “отколовшиеся” части ее личности, лежавшие за пре­делами сознания. Однако имелось одно важное исключение. Малогра­мотная девушка явно ничего не знала о космологии гностиков-валентиниан II в. н.э., не могла она придумать столь сложную систему, но в сообщении одного из “духов” эта система была изложена детальным образом.

Эти наблюдения легли в основу докторской диссертации К.Г. Юнга “О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов” (1902). Данная работа до сих пор сохранила определенное научное значение — Юнг дает в ней психологический и психиатрический ана­лиз медиумического транса, сопоставляет его с галлюцинациями, по­мраченными состояниями ума. Он отмечает, что у пророков, поэтов, мистиков, основателей сект и религиозных движений наблюдаются те же состояния, которые психиатр встречает у больных, слишком близко подошедших к священному “огню” — так, что психика не выдержала, произошел раскол личности. У пророков и поэтов к их собственному голосу часто примешивается идущий из глубин голос как бы другой личности, но их сознанию удается овладеть этим содержанием и при­дать ему художественную или религиозную форму. Всякого рода отклонения встречаются и у них, но зато имеется интуиция, “далеко превосходящая сознательный ум”; они улавливают некие “праформы”. Впоследствии Юнг назвал эти праформы архетипами коллективного бессознательного. Они в разное время появляются в сознании людей, как бы всплывают независимо от воли человека; праформы автоном­ны, они не определяются сознанием, но способны воздействовать на него. Единство рационального и иррационального, снятие субъект-объ­ектного отношения в интуитивном прозрении отличают транс от нор­мального сознания и сближают его с мифологическим мышлением. Каждому человеку мир праформ открывается в сновидениях, которые оказываются основным источником информации о психическом бес­сознательном.

Таким образом, к главным положениям собственного учения о кол­лективном бессознательном Юнг пришел еще до встречи с Фрейдом, произошедшей в 1907 г. К тому времени у Юнга уже было имя — изве­стность ему принес прежде всего словесно-ассоциативный тест, позво­ливший экспериментально выявлять структуру бессознательного. В лаборатории экспериментальной психопатологии, созданной Юнгом в Бургхёльци, испытуемому предлагался список слов, на которые тот должен был тут же реагировать первым пришедшим на ум словом. Вре­мя реакции фиксировалось с помощью секундомера. Затем тест был ус­ложнен — с помощью различных приборов замечались физиологиче­ские реакции испытуемого на различные слова-стимулы. Главное, что удалось обнаружить, — это наличие слов, на которые испытуемые не могли быстро найти отклик, либо удлинялось время подбора слова-ре­акции; иногда они надолго замолкали, “отключались”, заикались, от­вечали не одним словом, а целой речью и т.д. При этом они не осозна­вали, что ответ на одно слово-стимул, например, занимал у них в не­сколько раз больше времени, чем на другое. Из этого Юнг сделал вы­вод о том, что такие нарушения в реагировании связаны с наличием заряженных психической энергией “комплексов” — стоило слову-сти­мулу “дотронуться” до такого комплекса, как у испытуемого появля­лись следы легкого эмоционального расстройства. В дальнейшем этот тест способствовал появлению многочисленных “проективных тестов”, широко используемых и в медицине, и при подборе кадров, а также по­явлению столь далекого от чистой науки прибора, как “детектор лжи”. Юнг считал, что этот тест выявляет в психике испытуемого некие фрагментарные личности, расположенные за пределами сознания. У шизофреников диссоциация личности значительно более выражена, чем у нормальных людей, что в конечном счете ведет к разрушению сознания, распаду личности, на месте которой остается ряд “комплек­сов”. Впоследствии Юнг разграничивал комплексы личного бессозна­тельного и архетипы коллективного бессознательного. Именно последние напоминают отдельные личности. Если раньше безумие объясня­лось “одержимостью бесами”, которые приходили в душу извне, то у Юнга оказывалось, что весь их легион уже содержится в душе, и при определенных обстоятельствах они могут одержать верх над “Я” — од­ним из элементов психики. Душа всякого человека содержит в себе множество личностей, и у каждой из них имеется свое “Я”; время от времени они заявляют о себе, выходят на поверхность сознания. Древ­нее речение: “У нежити своего облика нет, она ходит в личинах” мож­но было бы применить к юнговскому пониманию психики — с той ого­воркой, что сама психическая жизнь, а не “нежить”, обретает разного рода маски.

Конечно, эти идеи Юнга были связаны не только с психиатрией и психологическими экспериментами. Они “носились в воздухе”. К. Ясперс с тревогой писал об эстетизации разного рода психических откло­нений — так выражал себя “дух времени”. В творчестве многих писа­телей нарастал интерес к “легионам бесов”, населяющим темные глу­бины души, к двойникам, к “внутреннему человеку”, радикально от­личному от внешней оболочки. Часто этот интерес, как и у Юнга, сли­вался с религиозными учениями. Достаточно упомянуть австрийского писателя Г. Майринка, на романы которого иногда ссылался Юнг (“Голем”, “Ангел в западном окне”, “Белый доминиканец” и др.). В книгах Майринка оккультизм, теософия, восточные учения служили как бы системой отсчета для противопоставления метафизически-чудесной реальности миру обыденного здравого смысла, для которого эта реаль­ность “безумна”. Конечно, такое противопоставление было известно и Платону, и апостолу Павлу (“Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?”); оно присутствовало и в европейской литературе во време­на Шекспира, Сервантеса, Калвдерона, было характерным для всего немецкого романтизма, произведений Гоголя и Достоевского, многих писателей нашего века. Однако здесь изменилась перспектива виде­ния, была перевернута система координат: божественное, священное стали искать в бездне бессознательного, во тьме. Юнг писал в своих воспоминаниях, что в “Фаусте” его привлекал не образ главного героя, но, во-первых, знаменитые “Матери” из второй части, а во-вторых, Мефистофель, заявлявший, что он часть той силы, которая всегда “творит добро, всему желая зла”. Отличие Юнга от всякого рода дека­дентства, воспевающего зло, не вызывает сомнений: синтез витализма и спиритуализма, Шопенгауэра и алхимии, научной психологии и “тайных” наук не мог быть устойчивым.

Встречу с психоанализом нельзя назвать случайной, как и поздней­ший разрыв с Фрейдом. Хотя Юнг был очень многим обязан именно Фрейду, его трактовка бессознательного с самого начала отличалась от фрейдовской. Своими учителями он считал Э. Блейлера и П. Жане.

Блейлер писал о случаях раздвоения личности, об “аутическом мышлении ”, которому противопоставлялось “реалистическое”, ввел в психиатрию термин “шизофрения” (т.е. расщепление, раскол личности). От Жане он унаследовал энергетическую концепцию психики: реаль­ность окружающего мира требует определенного количества психиче­ской энергии и вместе с ослаблением ее притока происходит “пониже­ние уровня сознания” (abaissements du niveau mental). В сновидениях, галлюцинациях, видениях присутствует тот же материал, который на­полняет и бред психотика. Жане писал также о диссоциации личности (на две и более), причем лишь одна из них является носителем созна­ния (“Я”), другие считались выражением бессознательных сил.Однако, пока речь шла о методах психотерапевтического лечения, воздействие Фрейда было определяющим: хотя Юнг был и остается первым “еретиком” с точки зрения ортодоксального психоанализа, его техника лечения пациентов отличалась от фрейдовской незначитель­но. А имевшиеся все же отличия в психотерапии являлись следствием значительных расхождений взглядов как в области психологии, так и в философском видении человека. У создателя психоанализа на первом месте стоял конфликт сознания с вытесненными в бессознательное влечениями, имевшими преимущественно сексуальный характер. От­ход Юнга от “пансексуализма” (“десексуализация либидо”) был связан не с пуританским ханжеством, как это представляли фрейдисты, а с отказом от натурализма и детерминизма XIX в. Позитивизм и физио­логический материализм оказались непригодными в качестве фунда­мента психотерапии. Обращение Юнга к мифологии, религии, искус­ству не было прихотью. Одним из первых Юнг приходит к мысли о том, что для понимания человеческой личности — здоровой или боль­ной — необходимо выйти за пределы формул естествознания. Не толь­ко медицинские учебники, но и вся история человеческой культуры должна стать открытой книгой для психиатра. К биохимическим и фи­зиологическим нарушениям можно отнести лишь незначительную часть психических заболеваний. Болеет личность, которую, в отличие от организма, можно понять лишь через рассмотрение ее социально-культурного окружения, сформировавшего ценности, вкусы, идеалы, установки. Индивидуальная история вливается в жизнь того или иного сообщества, а затем и всего человечества. Понимая это, Юнг был про­тив сведения всех затруднений взрослого человека к его ранней пред­ыстории, детству. Семья является первой инстанцией приобщения ре­бенка к человеческому миру, и от нее зависит многое, в том числе и психическое здоровье. Но для понимания нормы и патологии необхо­димо выйти на макропроцессы культуры, духовной истории человече­ства, в которую включается и которую интериоризует индивид. К сожалению, эту историю Юнг понимал в духе витализма; культурные по своей сути черты оказались биологически наследуемыми. К тому же из всего социального мира Юнг избрал область религиозно-мифологиче­ских представлений, обособив их от других сторон человеческой исто­рии. Отличие от Фрейда заключалось и в общефилософском понима­нии “жизни”. Если у Фрейда психика и жизнь в целом представляют собой поле борьбы непримиримых противоположностей, то у Юнга речь идет скорее об утраченном первоначальном единстве. Сознание и бессознательное взаимно дополняют друг друга — китайские символы Инь и Ян, Андрогин алхимиков постоянно выступают как иллюстра­ции к психологическим работам Юнга.

Центральное понятие Юнга — это “коллективное бессознательное”. Он отличает его от “личностного бессознательного”, куда входят преж­де всего вытесненные из сознания представления; там скапливается все то, что было подавлено или позабыто. Этот темный двойник нашего “Я” (его Тень) был принят Фрейдом за бессознательное как таковое. Поэтому Фрейд и обращал все внимание на раннее детство индивида, в то время как Юнг считал, что “глубинная психология” должна обра­титься к гораздо более отдаленным временам. “Коллективное бессоз­нательное” является итогом жизни рода, оно присуще всем людям, пе­редается по наследству и является тем основанием, на котором выра­стает индивидуальная психика. Подобно тому как наше тело есть итог всей эволюции человека, его психика содержит в себе и общие всему живому инстинкты, и специфически человеческие бессознательные ре­акции на постоянно возобновляющиеся на протяжении жизни рода фе­номены внешнего и внутреннего миров. Психология, как и любая дру­гая наука, изучает универсальное в индивидуальном, т.е. общие зако­номерности. Это общее не лежит на поверхности, его следует искать в глубинах. Так мы обнаруживаем систему установок и типичных реак­ций, которые незаметно определяют жизнь индивида (“тем более эф­фективно, что незаметно”). Под влиянием врожденных программ, универсальных образцов находятся не только элементарные поведен­ческие реакции вроде безусловных рефлексов, но также наше восприя­тие, мышление, воображение. Архетипы “коллективного бессознатель­ного” являются своеобразными когнитивными образцами, тогда как инстинкты — это их корреляты; интуитивное схватывание архетипа предшествует действию, “спускает курок” инстинктивного поведения.

Юнг сравнивал архетипы с системой осей кристалла, которая префор-мирует кристалл в растворе, будучи неким невещественным полем, распределяющим частицы вещества. В психике таким “веществом” яв­ляется внешний и внутренний опыт, организуемый согласно врожден­ным образцам. В чистом виде архетип поэтому не входит в сознание, он всегда соединяется с какими-то представлениями опыта и подверга­ется сознательной обработке. Ближе всего к самому архетипу эти обра­зы сознания (“архетипические образы”) стоят в опыте сновидений,и, мистических видений, когда сознательная обработка отсутствует Это спутанные, темные образы, воспринимаемые как что-то жуткое, чуждое, но в то же время переживаемые как нечто бесконечно превосходящее человека, божественное. В работах по психологии религии для характеристики архетипических образов Юнг использует термин “нуминозное” (numinosum от ла-тив. numen — божество), введенный немецким теологом Р. Отто в книге “Священное” (1917). Отто называл нуминозным опыт чего-то переполняющего страхом и трепетом, всемогущественного, подавляю­щего своей властью, перед которым человек лишь “персть смертная”; но в то же самое время это опыт величественного, дающего полноту бытия. Иначе говоря, у Отто речь идет о восприятии сверхъестествен­ного в различных религиях, прежде всего в иудео-христианской тради­ции, причем в специфически лютеровском понимании “страха господ­ня”. Отто специально подчеркивал, что нуминозный опыт есть опыт “Совсем иного” (ganz andere), трансцендентного. Юнг придерживается скептицизма, о трансцендентном Боге мы ничего не знаем и знать не можем. “В конечном счете понятие Бога есть необходимая психологи­ческая функция, иррациональная по своей природе: с вопросом о суще­ствовании Бога она вообще не имеет ничего общего. Ибо на этот по­следний вопрос человеческий интеллект никогда не будет в состоянии дать ответ; в еще меньшей мере эта функция может служить каким бы то ни было доказательством бытия Бога”. Идея Бога является архети-пической, она неизбежно присутствует в психике каждого человека, но отсюда невозможен вывод о существовании божества за пределами на­шей души. Поэтому трактовка нуминозного у Юнга куда больше напо­минает страницы Ницше, когда тот пишет о дионисийском начале, или Шпенглера, когда тот говорит о судьбе, но с одним существенным отличием — психологически идея Бога абсолютно достоверна и универ­сальна, и в этом психологическая правда всех религий.

Архетипические образы всегда сопровождали человека, они являют­ся источником мифологии, религии, искусства. В этих культурных об­разованиях происходит постепенная шлифовка спутанных и жутких образов, они превращаются в символы, все более прекрасные по форме • всеобщие по содержанию. Мифология была изначальным способом Обработки архетипических образов. Человек первобытного общества лишь в незначительной мере отделяет себя от “матери-природы”, от жизни племени. Он уже переживает последствия отрыва сознания от животной бессознательности, возникновения субъект-объектного отно­шения — этот разрыв на языке религии осмысляется как “грехопаде ние” (“станете как боги”, “знание добра и зла”). Гармония восстанав­ливается с помощью магии, ритуалов, мифов. С развитием сознания пропасть между ним и бессознательным углубляется, растет напряжение. Перед человеком возникает проблема приспособления к собствен­ному внутреннему миру. Если мифология едва различает внешнее и внутреннее, то с появлением науки такое разделение становится свер­шившимся фактом. Адаптацию к образам бессознательного берут на себя все более сложные религиозные учения, по-прежнему покоящиеся на интуитивном опыте нуминозного, но вводящие абстрактные догма­ты.

По Юнгу, есть два типа мышления — логическое и интуитивное. Для логического мышления характерна направленность на внешний мир, это обеспечивает приспособление к реальности. Такое мышление протекает в суждениях и умозаключениях, оно всегда словесно, требу­ет усилий воли и утомляет. Эта направленность на внешний мир тре­бует образования, воспитания — логическое мышление есть порожде­ние и инструмент культуры. С ним прежде всего связаны наука, тех­ника, индустрия, являющиеся орудиями контроля над реальностью. Логическое мышление также связано с опытом архетипов, но это связь опосредованная. Религиозные символы сначала становятся пластичны­ми философскими понятиями древних греков, затем платоновские “эйдосы” делаются схоластическими понятиями, картезианскими “врожденными идеями”, кантонскими априорными категориями, пока, наконец, не превращаются в инструментальные термины современного естествознания. Юнг высказывает гипотезу, согласно которой средне­вековая схоластика была своего рода “тренингом” для европейского ума — игра абстрактными сущностями готовила категориальный аппа­рат науки.

В традиционных обществах логическое мышление развито значи­тельно слабее. Даже в Индии, стране с долгой традицией философского мышления, оно не является, по мнению Юнга, вполне логическим. Ин­дийский мыслитель “скорее воспринимает мысль, в этом отношении он похож на дикаря. Я не говорю, что он — дикарь, но что процесс его мышления напоминает способ мыслепорождения, присущий дикарю. Рассуждение дикаря представляет собой в основном бессознательную функцию, он лишь воспринимает результат ее работы. Следует ожи­дать того же от любой цивилизации, которая имела традицию, почти не прерывавшуюся с первобытных времен”, Европа шла по пути раз­вития экстравертивного логического мышления, все силы были обра­щены на покорение внешнего мира; Индия является классической ци­вилизацией интровертивного мышления, обращенного внутрь, ориен­тированного на приспособление к коллективному бессознательному.

Такое мышление протекает не в суждениях, оно предстает как по­ток образов и не утомляет. Стоит нам расслабиться, и мы теряем нить рассуждения, переходя к естественной для человека игре воображения.

Juns C.G. Psychology and the East L., 1978. P. 99. 16

Подобное мышление непродуктивно для приспособления к внешнему миру, поскольку оно уходит от реальности в царство фантазии, мечты, сновидчества. Зато оно необходимо для художественного творчества, мифологии и религии. “Все те творческие силы, которые современный человек вкладывает в науку и технику, человек древности посвящал своим мифам”⁷. Интровертивное мышление устанавливает равновесие с силами бессознательного.

Человеческая психика представляет собой целостность бессозна­тельных и сознательных процессов, это саморегулирующаяся система, в которой происходит постоянный обмен энергией между элементами. Обособление сознания ведет к утрате равновесия, и бессознательное стремится “компенсировать” односторонность сознания. Люди древних цивилизаций ценили опыт сновидений, галлюцинаций как милость бо-жию, поскольку именно в них мы вступаем в прямой контакт с коллек­тивным бессознательным. Если сознание уже не принимает во внима­ние опыт архетипов, если символическая передача невозможна, то ар-хетипические образы могут вторгнуться в сознание в самых примитив­ных формах.

“Вторжения” коллективного бессознательного ведут не только к ин­дивидуальным, но и к коллективным психозам, всевозможным лжепро­рочествам, массовым движениям, войнам. Сам Юнг пережил подобные состояния, которые он интерпретировал как такое “вторжение”. В 1912 г., после выхода книги “Метаморфозы и символы либидо” и раз­рыва с Фрейдом, начинается длительный психический кризис. По при­знанию самого Юнга, он был близок к безумию, его сознание букваль­но захлестывали кошмарные образы. Вот один из них: вся Европа за­лита кровью, потоки которой подступают к Альпам, поднимаются по Склонам гор, в крови плавают обрубки человеческих тел, весь мир за­лит кровью. Кошмарные видения прекратились в августе 1914 г., когда кровавый бред стал явью. Юнг увидел в этом подтверждение теории коллективного бессознательного: его сознание было лишь медиумом глубинных сил, таившихся в психике всех европейцев. Демоны вышли на поверхность, материализовались, и вместе с началом всемирной пляски смерти кончился его психический кризис.

Основные психологические труды Юнга были написаны между дву­мя мировыми войнами. Классификация психологических типов и фун­кций, разработка теории коллективного бессознательного, проблемы психотерапии и возрастной психологии, однако, составляют лишь не­значительную часть корпуса сочинений Юнга. Теория коллективного бессознательного распространяется на все более широкий круг явлений, учение Юнга все в большей мере приобретает черты философской доктрины. Он ищет подтверждения своих гипотез уже не только в опы­те психотерапевтической практики, вся культура становится предме­том аналитической психологии. С точки зрения Юнга, все в человече­ском мире подвластно законам психологии, «душа народа есть лишь несколько более сложная структура, нежели душа индивида». Соци­ально-политический кризис 20-30-х гг. объясняется вторжением архе­типов. Расовая мифология нацистов, коммунистический миф о реали­зации «золотого века» — все это детски наивно с точки зрения разума, однако эти идеи захватывают миллионы людей. Факельные шествия, массовый экстаз и горячечные речи всякого рода «вождей», использо­вание архаичной символики (та же свастика) свидетельствуют о втор­жении сил, которые намного превосходят человеческий разум.