2020-01-15
110
Если литература Русского зарубежья достаточно хорошо исследована за последние пятнадцать-двадцать лет (монографии, статьи, энциклопедии по этой тематике исчисляются уже многими сотнями), то эмигрантская журналистика ХХ века до сих пор во многом остается сферой непознанного. Достаточно сказать, что нет не только обобщающей монографии по данной проблематике, но и научных работ, диссертаций, посвященных важнейшим изданиям русского зарубежья: «Новому журналу», журналам «Вестник РХД», «Грани», «Синтаксис», газетам «Русская мысль» и «Новое русское слово». Лишь в последние годы появились две диссертации и одна монография, в которых рассматривается эстетическое наследие журнала «Современные записки» - сокровищницы русской культуры (издавался с 1920 по 1940 год в Париже, всего вышло 70 номеров)»1. Кроме того, в настоящее время осуществляется международный научный проект по публикации материалов редакционного архива «Современных записок» 2.
Известное учебное пособие Г.Жиркова 3, посвященное печати русского зарубежья, касается только исторического отрезка с 1920 по 1940 год. Послевоенный период (тем более издания «третьей волны» русской эмиграции, выходившие в 1970-1980-е годы), практически не исследован. В меру сил автор данного учебного пособия пытается восполнить этот пробел, занимаясь на протяжении последних лет изучением ведущего издания третьей эмиграции – журнала «Континент» В.Максимова.
|
|
|
Эмигрировав в 1974 году, Владимир Максимов сразу же приступил к созданию «толстого» литературно-художественного журнала. Можно смело утверждать, что сама модель такого издания была чрезвычайно востребована русской диаспорой на протяжении всего ХХ века, была как воздух необходима для саморефлексии и самоидентификации русской интеллигенции в странах рассеяния. «Толстый» литературно-художественный журнал – это, как говорили в ХIХ веке, журнал «энциклопедический», предполагающий обязательное присутствие и равноценность разделов прозы, поэзии, публицистики и литературной критики. Именно к такому типу изданий и принадлежал журнал «Континент».
Напомним, что «Континент» издавался с 1974 года в Париже и задумывался еще в Москве как неподцензурное русское издание за рубежом. Его редактором вплоть до 1993 года был Владимир Максимов – известный русский писатель, эмигрировавший под давлением властей в 1974 году во Францию. К концу этого года, помимо высланного с родины А.Солженицына и уже названного В.Максимова, в эмиграции находились Наум Коржавин и Виктор Некрасов, Андрей Синявский и Иосиф Бродский, Александр Галич и Ефим Эткинд. В редколлегию издания с первого же номера вошли И.Бродский, А.Синявский и А.Галич, а Виктор Некрасов стал заместителем главного редактора. Спустя год Андрей Синявский по собственной воле и выбору покинул редакцию, а к постоянным сотрудникам издания присоединилась Наталья Горбаневская. Cначала она стала ответственным секретарем, а затем и заместителем главного редактора издания (сменив на этом посту Вик.Некрасова) 4.
|
|
|
Название журнала предложил Александр Солженицын, имея в виду весь европейский континент и конкретно – Восточную Европу, социалистические страны, находившиеся под влиянием и контролем СССР. Он же оказал финансовую помощь при издании первых двух номеров, обратился с приветствием к новому изданию и поместил в №1 неопубликованную главу из романа «В круге первом». В дальнейшем издание выходило на средства известного немецкого медиамагната Акселя Шпрингера, высоко оценившего личные качества и авторитет В.Максимова. При этом «Континент», в отличие от большинства эмигрантских журналов, имел возможность выплачивать довольно высокие гонорары, что было немаловажно для авторов. Финансовое благополучие издания сохранялось вплоть до 1989 года, до смерти А.Шпрингера.
«Третья волна» русской эмиграции была теснейшим образом связана с жизнью СССР, что заметно отличало ее от двух предыдущих «волн» - послереволюционной и послевоенной. Литераторы, эмигрировавшие в 1970-е - начале 1980-х годов, хорошо знали и своих советских собратьев по перу, и нравы Союза писателей, и особенности идеологической цензуры. Г.Владимов, В.Войнович, В.Аксёнов, А.Солженицын, В.Некрасов покинули родину в зрелом возрасте, и большинство произведений, принесших им славу, были созданы ещё в России. Однако цензурная ситуация в СССР с середины 1960-х годов складывалась таким образом, что «Раковый корпус» и «В круге первом» А.Солженицына, «Верный Руслан» Г.Владимова, «Ожог» и «Остров Крым» В.Аксёнова, «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» В.Войновича могли распространяться только нелегально. Это важно подчеркнуть, поскольку создание свободного русского издания за рубежом предполагало прежде всего публикацию текстов, запрещённых цензурой в России и странах Восточной Европы. Разумеется, на страницах журнала должны были появиться не только поэзия и проза, но и публицистика, исторические очерки, философские статьи, архивные документы и мемуарные свидетельства.
Редакционная политика «Континента» - литературного, общественно-политического и религиозного журнала, выходившего ежеквартально, - была связана с открытым противостоянием мировой экспансии коммунизма, с разоблачительной критикой советской системы и государственного атеизма. Это был журнал с ярко выраженным «направлением», которое последовательно выдерживалось как в художественно-публицистической, так и в литературно-критической составляющей издания. Касаясь сложнейших проблем советской истории, «Континент» предоставлял трибуну таким известным историкам и публицистам, как Р.Конквест, А.Авторханов, философам А.Зиновьеву и А.Пятигорскому, культурологам Б.Парамонову и Г.Померанцу. Тем самым журнал из номера в номер целенаправленно выполнял как идеологическую, так и культурно-просветительскую задачу. Постепенно заполнялись белые пятна российской истории ХХ века, преимущественно советского периода: будь это пакт о ненападении и секретный протокол, подписанный Молотовым и Риббентропом в 1939 году, Катынь, массовый голод на Украине 1932-33 года; уничтожение русского крестьянства в период насильственной коллективизации, массовые сталинские репрессии, «дело врачей» и т.п. Рассматривая современную ситуацию в СССР, «Континент» писал о скрытой остроте национальных проблем, о катастрофическом положении в советской экономике (здесь особенно надо отметить статьи Игоря Бирмана), о тотальном подавлении инакомыслия и неусыпной работе цензуры.
|
|
|
Неслучайно «Континент» считался одним из наиболее опасных антисоветских изданий, ознакомиться с которым могли лишь единицы из числа «идеологически надежных» историков, литераторов и партийных работников. Журнал находился в «спецхране» нескольких крупнейших библиотек. Распространение его в СССР было уголовно наказуемо и каралось по статье 190 УК СССР «за антисоветскую агитацию и пропаганду». Исторические, публицистические, политологические статьи, появлявшиеся на протяжении 1970-1980-х годов в «Континенте» под рубриками «Россия и действительность», «Восточноевропейский диалог», «Факты и свидетельства», «История», и сегодня читаются с интересом, поскольку их авторами являются Милован Джилас и Александр Некрич, Борис Суварин и Ричард Пайпс, Герман Андреев и Михаил Агурский, Андрей Сахаров и Александр Солженицын.
Уже первый номер «Континента» был встречен с огромным интересом. В письме А.Суконику (литератору, одному из авторов журнала) В.Максимов писал 31 декабря 1974 года: «Материальный и политический успех на первых порах прямо-таки ошеломляющ (7.000 экз. русского разошлось, продано более 30.000 немецкого. Около 200, в основном, положительных, отзывов в печати), но мы не должны заблуждаться – удержаться на этом уровне будет очень трудно, для этого нам нужно качество, качество и еще раз качество. Будем стараться общими усилиями» 5. В письме Науму Коржавину (члену редколлегии издания) от 2 сентября 1975 года В.Максимов писал: «Континент» постепенно приобретает четкие журнальные очертания. Пятый номер – это, примерно, то, что я себе предполагал в своих издательских фантазиях» 6 . Не забудем, что журнал реально делали всего несколько человек, но он неуклонно расширял сферу своего влияния. «Континент» имел постоянных представителей в Германии и в Англии, в Израиле и в США, причем к началу 1977 года издавался уже на девяти языках (вдумаемся, каких титанических усилий это требовало от В.Максимова!): русском, английском, немецком, голландском, французском, итальянском, испанском, японском и греческом. В 1976 году возник специальный Фонд «Ассоциации друзей «Континента», который был рассчитан не на частные вложения отдельных лиц, а прежде всего на участие в нем крупных культурных и общественных международных организаций.
|
|
|
Свою неустанную и многотрудную работу на посту главного редактора «Континента» Владимир Максимов осознавал как нравственный долг и служение отечеству. У него был сложный, резкий характер; как всякий человек со сложившимися убеждениями он не мог не иметь врагов, но журнал вел очень твердой рукой и воспринимал его как свое детище. О том, как много времени, духовных и физических сил требовал от редактора каждый номер «Континента», свидетельствует письмо В.Максимова И.Голомштоку от 26 апреля 1975 года, в котором сказано, что «журнал – трудоемкое, изматывающее мозг дело». «Человек, делающий журнал, хочет он этого или не хочет, думает о нем день и ночь. Это, если хотите, его любовь, но и его проклятие. <...> Я, как в свое дитя, вкладываю в него всё. Я его нянька, и бухгалтер, его сторож, его пропагандист, его мальчик для битья» 7.
В конце 1970-х – начале 1980-х годов (особенно после публикации в «Континенте» в 1979 году остро полемичной «Саги о носорогах» В.Максимова) в очень многих личных письмах, которые Владимир Максимов получал из России, США, Израиля и других стран, появилось одно и то же главное пожелание: «Держитесь!», «Крепитесь!», «Не сдавайтесь!». В Бременском архиве, в фонде В.Максимова, хранится фрагмент письма А.Солженицына Акселю Шпрингеру от 19.08.1979 года, в котором Александр Исаевич подчеркивает: «Я знаю, что «Континент» находится под сильными атаками левой общественности – но, надеюсь, Максимов сумеет устоять и к тому же совершить внутреннее духовное укрепление журнала»8.
«Духовное укрепление» «Континента» А.Солженицын видел в большем интересе редакции к русской истории («грозной», «затоптанной», «невыявленной»), к огромному духовному материку – России. В личном письме В.Максимову от 23 июня 1979 года он писал: «Я думаю, что оздоровление Континента – дело трудное, потребует много энергии, может приобрести Вам новых врагов. Не призываю Вас непременно к этому, но вынужден сказать: за 5 лет Континент очень мало прибавил к пониманию русской истории. А так как я служу только ей, вот и сужу пристрастно, на том меня и простите. Желаю Вам перестоять травлю и атаки, и очень хотел бы видеть в Вашем журнале героические изменения» 9.
Мнение А.Солженицына о журнале было для В.Максимова, безусловно, очень значимым и важным. Он высочайшим образом ценил этого человека и писателя, стоявшего, к тому же, у истоков создания «Континента». №18 (1978, №4) журнала был посвящен 60-летию А.Солженицына; Колонка редактора в нем, написанная В.Максимовым, так и называлась: «Итог одного шестидесятилетия». Здесь же были помещены материалы круглого стола «Что значит Солженицын для каждого из нас», прошедшего в Париже 19 сентября 1978 года. Разумеется, В.Максимов хотел бы видеть А.Солженицына среди постоянных авторов журнала. Но этого не случилось, так как Александр Исаевич считал по-настоящему «своим», близким себе по духу журнал «Вестник РХД». Кроме того, А.Солженицын весьма резко относился к третьей эмиграции в целом, как к явлению, о чем и написал в мемуарных «очерках изгнания» «Угодило зернышко промеж двух жерновов». Фигура Владимира Максимова выведена там сочувственно, но с известными, весьма серьезными, претензиями.
Как редактор ведущего издания «третьей волны», Владимир Максимов находился в исключительно сложном положении. Журнал приковывал к себе пристальное, небеспристрастное внимание как сторонников, так и идейных противников, называвших «Континент» и его редактора «парижским обкомом», над которым есть еще и «вермонтский ЦК» (в лице А.Солженицына). В.Максимов постоянно выслушивал упреки и обвинения как «слева», так и «справа», стремясь занять и сохранить центристскую позицию. Членом редколлегии издания с самого его основания был Андрей Сахаров, к которому В.Максимов относился с высочайшим пиететом. Андрей Сахаров и Александр Солженицын, при всех расхождениях в их взглядах, были для В.Максимова равновеликими фигурами. Судьба диссидентского движения в СССР, деятельность правозащитников, жизнь политзаключенных постоянно освещались «Континентом». И тем не менее многолетняя ожесточенная полемика между лево-либеральным, западническим крылом русской эмиграции – и её более консервативным, «правым» крылом – вылилась в открытую вражду между журналами «Континент» и «Синтаксис», расколовшую «третью волну» эмиграции на два непримиримых лагеря. Эта вражда была связана также с личным противостоянием А.Солженицына – и супругов Синявских, Е.Эткинда, Б.Шрагина, Л.Копелева и других. Так что «Континент» оказался одним из центров идейной, мировоззренческой борьбы в среде третьей эмиграции.
Опубликовать свою прозу, поэзию или публицистику в «Континенте» стремились большинство авторов, находившихся в 1970-1989-е годы в эмиграции. Это было почетно и заметно прибавляло вес писателю, поэту или публицисту. В подборе круга авторов посильно участвовали и члены редколлегии, а не только сотрудники редакции. Так, Иосиф Бродский рекомендовал к печати и сопроводил предисловием стихи Эдуарда Лимонова, и они были опубликованы в № 15 (1978, №1), хотя В.Максимову и Н.Горбаневской подборка совсем не нравилась. Иосиф Бродский очень высоко отзывался о стихах Юрия Кублановского, а также рекомендовал для «Континента» прозу Саши Соколова (чей роман «Школа для дураков» В.Максимов не оценил по достоинству) и философские, культурологические эссе Джорджа Орвелла.
Василий Аксенов советовал привлечь к сотрудничеству с журналом молодых, тогда еще только начинавших свой путь в литературе П.Вайля и А.Гениса. Весьма активным членом редколлегии и постоянным автором издания был (и остается сегодня, уже в московском «Континенте») Наум Коржавин.
Принято считать, что наиболее сильной составляющей в «Континенте» была публицистика. Но и литературный отдел издания был, на наш взгляд, достаточно сильным. Значительную часть публикаций составляли здесь произведения, запрещенные в СССР не только по политическим, но и по эстетическим, порой чисто вкусовым соображениям.
Конечно, было бы нелепым утверждать, что в 1970-е – первой половине 1980-х годов из СССР выехали все наиболее значительные авторы. На родине продолжали работать Булат Окуджава и Фазиль Искандер, Юрий Трифонов и Андрей Битов, Виктор Астафьев и Валентин Распутин, Федор Абрамов и Василий Белов, Владимир Тендряков и Борис Можаев, Арсений Тарковский и Давид Самойлов. Но не будем забывать о цензурных препонах, которые им постоянно приходилось преодолевать, о целом ряде текстов, написанных «в стол», без надежды на публикацию. К тому же неверно и исторически несправедливо делать вид, что изгнание Александра Солженицына, эмиграция Владимира Максимова и Наума Коржавина, Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, Георгия Владимова и Фридриха Горенштейна, Владимира Войновича и Сергея Довлатова, Андрея Синявского и Виктора Некрасова, Александра Галича и Иосифа Бродского не имели для развития русской литературы никакого значения. Если добавить к уже названным имена Саши Соколова и Юрия Мамлеева, Юрия Кублановского и Натальи Горбаневской, если вспомнить, что «Континент» в самые глухие годы застоя печатал стихи Инны Лиснянской и Семена Липкина, Владимира Уфлянда и Генриха Сапгира, Геннадия Айги и Сергея Гандлевского, то станет абсолютно ясным: существовал огромный пласт русской литературы, который мог пробиться к читателю только благодаря зарубежным, эмигрантским изданиям и издательствам. Литературная журналистика русского зарубежья и такие издательства, как «Посев», «Ардис», «Эрмитаж», «YMCA-PRESS» стали своеобразной «запасной площадкой» русской культуры, гонимой и притесняемой на родине.
Из наиболее заметных литературных произведений, появившихся на страницах «Континента», назовем главы из романа В.Гроссмана «Жизнь и судьба», главы из романов В.Войновича «Москва-2042» и «Претендент на престол», его же повесть «Шапка»; повесть Ф.Искандера «Кролики и удавы», прозу В.Корнилова, Л.Чуковской и В.Марамзина, повесть В.Аксенова «Свияжск» и главы из романа «Скажи изюм»; прозу Юза Алешковского, Виктора Некрасова и Фридриха Горенштейна. Несмотря на всепоглощающую редакторскую работу, Владимир Максимов продолжал писать очень глубокую прозу реалистического направления, в которой рассматривал сложнейшие «узлы» русской истории ХХ века: романы «Ковчег для незваных», «Заглянуть в бездну», «Прощание из ниоткуда», «Кочевание до смерти». И, судя по письмам читателей, хранящимся в архиве В.Максимова, писатель получал горячие и искренние отклики на свои произведения.
На страницах «Континента» можно было прочесть статьи о творчестве Сергея Параджанова и Андрея Тарковского, о театре на Таганке и Юрии Любимове, о Марке Шагале и Анатолии Звереве, о непростой судьбе Сергея Эйзенштейна и Дмитрия Шостаковича, о музыкальном искусстве Галины Вишневской и Мстислава Ростроповича. Здесь увидели свет мемуарные книги Эрнста Неизвестного «Лик – лицо – личина» и «Трагедия свободы».
Значение разделов «Критика и библиография», «Коротко о книгах» трудно переоценить. Их чтение давало представление как о книгах, появившихся в зарубежье, так и о лучших, наиболее заметных изданиях, вышедших в советской России. Среди постоянных авторов рубрики «Критика и библиография» были Виолетта Иверни, Наталья Горбаневская, Василий Бетаки, Майя Муравник, Сергей Юрьенен, Кира Сапгир, Кирилл Померанцев. В сегодняшних, радикально изменившихся условиях трудно до конца осознать, каким ценным источником информации для потенциальных читателей в России были два этих литературно-критических раздела журнала. Ведь они давали представление о книгах, относящихся ко всей гуманитарной сфере знаний – социологии, истории, литературоведению, теории культуры, искусствознанию.
Важно подчеркнуть, что «Континент» испытывал постоянный интерес к тому, что происходит на родине и что там публикуется. Виолетта Иверни, к примеру, подробно и сочувственно писала о творчестве Валентина Распутина и Булата Окуджавы, Фазиля Искандера и Варлама Шаламова. Наум Коржавин посвятил большую статью «Добро не может быть старо» поэзии Олега Чухонцева, а Наталья Артамонова – прозе Юрия Домбровского. Статьи Льва Лосева подробно знакомили читателя с эстетическим своеобразием поэзии Иосифа Бродского и Юрия Кублановского. Владимир Максимов рецензировал и при этом высоко оценивал книгу Игоря Волгина «Последний год Достоевского» (М., 1986) и статью Игоря Золотусского «Крушение абстракций», появившуюся в №1 «Нового мира» за 1989 год. «Континент» не раз писал (пусть и с известным скептицизмом) о творчестве Юрия Трифонова и братьев Стругацких.
Несмотря на многочисленные скандалы и ожесточенное выяснение отношений в эмигрантской среде, Владимир Максимов всякий раз, когда возникало новое издание «третьей волны» эмиграции, совершенно искренне его поддерживал. Так произошло с журналом В.Перельмана «Время и мы», с журналом В.Марамзина и А.Хвостенко «Эхо», с журналом А.Глезера «Стрелец», с газетой С.Довлатова «Новый американец». Редактор «Континента» считал, что чем больше появится таких изданий и чем разнообразнее они будут, тем лучше для общего дела, для русской культуры и литературы. На страницах «Континента» не раз анонсировались и подробно анализировались перечисленные издания. По-разному складывались в дальнейшем отношения В.Максимова с теми, чьи издания он приветствовал и поддержал в начале пути. Но факт остается фактом: такая поддержка была! И место для рекламы новых изданий «Континент» находил всегда, несмотря на дефицит журнальной площади. Возникнув самым первым в среде третьей эмиграции, «Континент» в дальнейшем знакомил читателя со всеми вновь появлявшимися изданиями – как в Европе, так и в Израиле, в США. Журналы «Время и мы», «22», «Эхо», альманахи «Стрелец», «Третья волна» по мере своего возникновения удостаивались подробного разбора. Добавим к этому, что массу полезной информации содержала постоянная рубрика «Континента» «По страницам журналов». «Континент» помещал обзоры свежих номеров «Граней» и «Нового журнала», «Вестника РХД» и сборника христианского чтения «Надежда», альманахов «Память» и «Минувшее». Учитывая, что советский читатель, с огромным трудом получивший доступ к «Континенту», не имел возможности раскрыть и самостоятельно изучить перечисленные издания, редколлегия предпочитала помещать их подробные и концептуальные обзоры. Набранные мелким шрифтом, в конце номера, разделы «Коротко о книгах», «По страницам журналов» и сегодня поражают своей продуманностью и информационной насыщенностью. Кроме того, журнал анонсировал и рецензировал наиболее заметные новинки, появлявшиеся в издательствах «YMKA- PRESS», «Ардис», «Посев», «Эрмитаж», «Третья волна». Таким образом, редколлегия «Континента» осознанно стремилась к созданию единого информационного поля, которое отражало бы жизнь русской диаспоры за рубежом, её издательскую и просветительскую деятельность, её культурную миссию.
Сегодня, тридцать пять лет спустя обращаясь к «Континенту» 1970-1980-х годов, ясно осознаешь, что это был журнал очень высокого уровня. Думается, что «Континенту» - как ни одному другому изданию «третьей волны» эмиграции - удалось продолжить лучшие традиции русского «толстого» журнала. Сотрудники редакции «Континента», сам Владимир Максимов хорошо знали по своему прежнему, советскому опыту недостатки подцензурного издания. Но пользуясь преимуществами свободы, они издавали на Западе журнал «с направлением», твёрдо выдерживая избранную линию, выполняя важнейшую политическую и историко-культурную миссию. Философские, исторические, политические материалы, опубликованные «Континентом», ни при каких условиях не смогли бы появиться на страницах либерального «Нового мира» даже в самые лучшие его времена. Принципиальное отличие «Континента» от советских «толстых» литературно-художественных журналов состояло в том, что это было издание, рожденное и выходящее в условиях политической, мировоззренческой свободы.
Уникальность судьбы «Континента» состоит ещё и в том, что это единственное издание русской эмиграции, которое после распада СССР переместилось с согласия главного редактора на родину и продолжает выходить до сих пор. С 1993 года (начиная с №73) журнал издается в Москве, его главным редактором вот уже семнадцать лет является Игорь Виноградов – кандидатура, избранная и утвержденная самим Владимиром Максимовым.
Примечания:
1. Жулькова К.А. Литературная критика парижского журнала «Современные записки». 1920-1940. М., 2001; Лебедева С.Э. Основные направления литературной полемики русского зарубежья первой волны и их отражение в журнале «Современные записки». М., 2007; Млечко А.В. От текста к тексту: символы и мифы «Современных записок». Волгоград, 2008.
2. Вокруг редакционного архива «Современных записок» (Париж, 1920-1940): Сборник статей и материалов / Под ред.Олега Коростелева и Манфреда Шрубы. – М.: Новое литературное обозрение, 2010.
3. Жирков Г.В. Между двух войн: журналистика русского зарубежья (1920-1940 годы). / Учебное пособие. СПб.: 1998.
4. См. развернутое интервью, взятое нами у Н.Горбаневской: «Показать, каким был журнал на самом деле» // Вопросы литературы. 2007. № 2. С.298-307.
5. Из архива журнала «Континент». Публикация Е.Скарлыгиной // Континент. 2006. № 129. С.285.
6. Там же. С. 286.
7. Там же. С. 284.
8. Исторический архив Forchungsstelle Osteuropa (г.Бремен, ФРГ): HA FSO Bremen. F.2 (Максимов В.Е./ Континент)
9. Там же. F.2 (Максимов В.Е./ Континент).
ГЛАВА 3. ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ В ЭМИГРАЦИИ: ПАРИЖСКОЕ «ЭХО»
«Эхо» - весьма необычное издание «третьей волны» русской эмиграции. Это именно литературный журнал, создатели которого взяли на себя в конце 1970-х годов обязательство публиковать за рубежом литературу самиздата, преимущественно ленинградского. Это парижское эхо тех процессов, которые происходили в неофициальной литературе и печати СССР. Журнал являлся частной инициативой и издавался Алексеем Хвостенко и Владимиром Марамзиным на личные средства последнего. Название издания было предложено Иосифом Бродским. На титульном листе каждого номера воспроизводилось стихотворение А.Пушкина «Эхо», написанное стилизованной вязью.
Не имея никаких дополнительных дотаций и сторонней материальной поддержки, журнал просуществовал недолго, но оставил след в истории русской литературной журналистики. В 2002-2004 годах издательство Ивана Лимбаха в Санкт-Петербурге выпустило трехтомник «Коллекция: петербургская проза (ленинградский период)», охватывающий литературу ленинградского андеграунда 1960-1980-х годов. Многие тексты, вошедшие в это представительное и ценное издание, были первоначально опубликованы в журнале «Эхо».
Открывая новое независимое издание, А.Хвостенко в №1(1978) подчеркивал: «В поле нашего зрения находится обширный материал, так и не сумевший просочиться в советскую печать. (А сколько современных русских и вовсе отказалось от сотрудничества с официальным издателем). Сейчас, на Западе, находясь в условиях пригодных для свободного издания, мы сочли своим долгом перед вольным русским искусством и перед нашими друзьями, не имеющими возможности или не желающими печататься в Советском Союзе, осуществить его своими средствами. Наше предприятие, мы хотим верить, вызовет соответствующее эхо. Возвысивший голос – услышит отклик»1. Владимир Марамзин здесь же декларировал эстетическую программу: «Никаких ограничений языку и сюжету. Только так можно реализовать свободу. Единственное руководство – вкус». При этом редакторы журнала готовы «радоваться любым проявлениям народного характера в литературе: фольклорность, смех, игра, грамматические вольности и преувеличения, сосуществование низкого и высокого»2 .
Всего было издано 14 номеров «Эха»: из них первые двенадцать – в 1978 -1980-м годах, когда журнал выходил ежеквартально, а два последних - в 1984 и 1986-ом. В статье, опубликованной в «Континенте», критик Эмиль Коган отнес «Эхо» к типу тонких журналов и подчеркнул, что появление такого издания свидетельствует «не только о возникновении у нас (в эмиграции – Е.С.) культурной среды, но и о её чрезвычайной жизнестойкости. Выпускать тонкий журнал – сужу по его зарубежным кузенам – всегда добровольная нагрузка, всегда субботник литератора»3 , - писал Э.Коган, подчеркивая финансовую самостоятельность издания. «Эхо» - в отличие от «Континента», «Граней», «Синтаксиса», «Вестника РХД» и т.п.- было исключительно литературным изданием, ориентированным прежде всего на авангардную традицию русской литературы.
«Основное содержание, – анонсировала редакция – литературный процесс в России в течение последних десятилетий. Проза, стихи, литературная критика, публицистика. Более двух третей журнала составляют материалы разнообразного литературного самиздата «оттуда», из России. Многие имена годами работающих в литературе писателей появляются в печати впервые. Единственный в эмиграции журнал, регулярно печатающий библиографические материалы. Публикации, переводы, юмор. Современная лексика»4 . После смерти хорошо известного ленинградского литератора – Давида Дара, эмигрировавшего в 1977 году в Израиль, - редакторы «Эха» признались, что именно через него к ним пришло «не менее трети наиболее интересных рукописей из России», а его уход из жизни означает, что «оборвалась еще одна связь с домом»5 .
В разделе прозы журнал опубликовал отрывки из романов Юза Алешковского «Кенгуру» и «Карусель», комическую драму А.Волохонского и А.Хвостенко, повесть В.Высоцкого «Жизнь без сна», рассказы Рида Грачева, «Летний день» Олега Григорьева (с рисунками Доротеи Шемякиной), рассказы В.Марамзина и Юрия Милославского, «Вальс для К.» Д.Савицкого, разнообразную прозу Елены Шварц, Генриха Шефа, Сергея Юрьенена, Александра Кондратова. Следует заметить, что рукопись Высоцкого поступила в редакцию в незавершенном виде и без названия (рабочий авторский вариант заглавия - «Дельфины и психи» - был неизвестен). Именно редакторы «Эха» дали повести название «Жизнь без сна», под которым она печатается теперь и в России, и за рубежом.
В поэтическом разделе «Эха» представлены: Владимир Адмони, Дмитрий Бобышев, Иосиф Бродский, Анри Волохонский, Владимир Высоцкий, Глеб Горбовский, Михаил Еремин, Виктор Кривулин, Эдуард Лимонов, Алексей Лифшиц(его более поздний псевдоним – Лев Лосев), Олег Охапкин, Сергей Стратановский, Владимир Уфлянд, Алексей Хвостенко, Елена Шварц. В №14, 1986 опубликована представительная подборка стихотворений Генриха Сапгира и Игоря Холина.
В жанре эссе журнал познакомил читателя с работами Вадима Делоне, Иосифа Бродского («Меньше, чем единица», перевод Л.Лосева), Михаила Хейфеца. Среди архивных публикаций «Эха» - Александр Введенский («Некоторое количество разговоров, или Начисто переделанный темник», «Кругом возможно Бог») и Андрей Платонов – «Ювенильное море». Этот выбор также неслучаен, в нем отразился пристальный интерес издания к авангардной традиции в русской литературе.
Литературная критика «Эха» - это статьи П.Вайля и А.Гениса о Венедикте Ерофееве, М.Геллера – об Андрее Платонове, С.Довлатова о В.Уфлянде, А.Лосева – о И.Бродском и М.Еремине, В.Марамзина – о Владимире Максимове и Эдуарде Лимонове. Одной из важнейших заслуг издания стала публикация максимально подробной библиографии Андрея Платонова, включающей газетные материалы 1920-1940-х годов (составители – А.Киселев, Т.Лангерак, В.Марамзин).
Журнал неоднократно вступался в защиту гонимых на родине литераторов: Георгия Владимова, Владимира Войновича, Виктора Кривулина, Михаила Мейлаха, Константина Азадовского. Как заявил В.Марамзин в первом номере издания, «Эхо» не занимается специально политикой, тем не менее никогда не забывает зловещей цифры 1917»6; здесь же он подчеркнул решимость журнала «не обольщаться никаким социализмом или коммунизмом, с лицом и без того. Хорошего социализма не бывает, это грамматическая нелепость».
В «Эхе» по преимуществу представлена так называемая «ленинградская проза», ориентированная на традиции Платонова, Зощенко и обэриутов. Для этой прозы характерна авторефлексия, идея внутреннего саморазвития и самоанализа личности, ощущение приватности человеческого существования. Ленинградских авторов «молодой прозы» 1960-х годов отличали повышенное внимание к эстетической стороне текста и погруженность в книжную культуру. Кроме того, в этой прозе вновь воскресал «маленький человек» - традиционный герой петербургского периода русской литературы. Таким образом, у журнала «Эхо», генетически связанного с ленинградской неподцензурной культурой, сразу обнаруживался общий эстетический знаменатель, и это заметно отличало его от других периодических изданий «третьей волны» эмиграции. В статье «Выговор «Эха», опубликованной в «Русской мысли», Кира Сапгир (критик и прозаик именно этой «волны») писала: «Эхо» издают ленинградцы. Отбор произведений для журнала носит отпечаток странновидения. В выговоре авторов есть нечто неуловимое, тот акцент, который всегда выдает жителей этого стройного, странного города. Города, где среди самого большого шума присутствует молчание. Мандельштам, с его точными, точечными касаниями самой сути, соединил дугой две точки: город – и страданье «детских припухлых желёз». И вот этот-то выговор – сквозь непохожую гортань, дает ломкость – словно отражение улицы в треснувшем зеркале. Такова ленинградская «городская проза», чудесно проросшая в 60-х годах, как бы на пустом месте, как бы начавшаяся от нуля»7.
Прежде чем характеризовать отдельные публикации журнала, следует более подробно рассказать о двух его редакторах и издателях.
Владимир Марамзин с 1964 года вместе с Б.Вахтиным, В.Губиным и И.Ефимовым входил в неофициальную ленинградскую группу «Горожане», выступавшую за обновление литературного языка, за отказ от казенных штампов и конъюнктуры. Участвовал в одноименном машинописном сборнике и в устных выступлениях группы; распространял самиздат, в том числе и собственные произведения. В середине 1960-х он увлекся творчеством А.Платонова, испытал сильнейшее воздействия стиля этого автора. В.Марамзин был знаком с вдовой писателя, распространял машинописные копии запрещенного романа «Чевенгур» и на протяжении нескольких лет работал над подробной библиографией А.Платонова, которого неофициальная культура в СССР безоговорочно считала непризнанным гением. В 1972-1974 годах с согласия И.Бродского В.Марамзин составил машинописное пятитомное собрание его стихотворений. Нельзя не признать, что для русского читателя оно было в то время уникальным.
В 1974 году В.Марамзин и М.Хейфец (написавший предисловие к самиздатскому пятитомнику И.Бродского) были арестованы по обвинению в «изготовлении, хранении и распространении антисоветской литературы». Михаил Хейфец был приговорен к четырем годам лагеря и двум годам ссылки по статье 70 уголовного кодекса. Владимир Марамзин, после вынужденного признания своей вины и покаянного письма в парижскую газету «Le Monde», получил пять лет заключения условно. Как раз во время процесса в журнале «Континент» была опубликована повесть В.Марамзина «История женитьбы Ивана Петровича», ранее включенная в самиздатский сборник «Горожане». В июле 1975 года будущий редактор «Эха» эмигрировал и оказался первоначально в Риме, куда за ним приехал редактор журнала «Континент» Владимир Максимов. Именно он помог В.Марамзину обосноваться в Париже.
Алексей Хвостенко начинал как поэт в неофициальном обществе «Верпы» (вместе с Анри Волохонским), входил в литературную группу Хеленукты. В конце 1960-х – начале 70-х активно участвовал в самиздате и неофициальной культурной жизни Ленинграда, был широко известен в этой среде как автор и исполнитель собственных песен, а также художник, создававший картины в стиле авангардной живописи. В поэзии А.Хвостенко заметно влияние В.Хлебникова и обэриутов. Под общим псевдонимом А.Х.В. им были написаны вместе с А.Волохонским более 100 песен и несколько пьес. После эмиграции в 1977 году А.Хвостенко выпустил ряд книг, записал несколько кассет и дисков своих песен. Занимался живописью и графикой, создавал полуабстрактные картины и работы в духе поп-арта, а также скульптуры из дерева. В 1991, 1994 и 2004 годах приезжал в Россию (в отличие от Марамзина, который ни разу не побывал на родине), выступал с концертами в Петербурге и в Москве. Более подробную информацию о В.Марамзине и А.Хвостенко - заметных фигурах неподцензурной русской культуры - можно получить в литературной энциклопедии «Самиздат Ленинграда» (М., 2003).
Возвращаясь к журналу «Эхо», следует признать, что одним из его самых существенных достижений в области прозы стала публикация произведений Бориса Вахтина. Это рассказы «Сержант и фрау», «У пивного ларька», повести «Летчик Тютчев – испытатель» и «Одна абсолютно счастливая деревня», а также философская работа писателя «О чем пророчествовала русская культура?» (№14, 1986). В момент появления в журнале с этими текстами были знакомы, разумеется, только читатели самиздата. Созданная в традициях модернистской поэтики, проза Б.Вахтина сознательно нарушает обычную для реализма иллюзию жизнеподобия. Так, например, повесть «Одна абсолютно счастливая деревня», по замечанию Э.Когана, «лишена временного измерения. Былое и завтрашнее, жизнь и смерть не признают хронологического порядка. Молодые колхозники, «дремучий дед», заставший ещё нашествие французов, а также погибший в последнюю войну Михеев – всё спрессовано в едином экзистенциальном комплексе»8 .
О Борисе Вахтине (1930-1981, Ленинград) – рано ушедшем из жизни замечательном писателе – стоит сказать подробнее, ибо на родине существует до сих пор единственный, далеко не полный, сборник его повестей и рассказов 9 . Сын писательницы Веры Пановой, он окончил китайское отделение восточного факультета ЛГУ и аспирантуру. Автор ряда трудов по литературе Древнего Китая и Кореи. Как переводчик китайской поэзии был принят в Союз писателей, возглавлял секцию художественного перевода в ленинградском отделении СП. С начала 1950-х годов писал прозу, которая распространялась преимущественно в самиздате. В официальной печати при жизни опубликовал только три рассказа (в альманахе «Молодой Ленинград» и журнале «Аврора»).
Повесть Б.Вахтина «Дубленка» (1978), посвященная дельцам советского «черного рынка», увидела свет в знаменитом неподцензурном альманахе «МетрОполь».
Во время суда над А.Синявским и Ю.Даниэлем (1966) Борис Вахтин вел записи, которые затем использовались в выпусках «Хроники текущих событий». Летом 1974 года привлекался в качестве свидетеля по делам В.Марамзина и М.Хейфеца. Отказался от дачи показаний, что в дальнейшем (как утверждают составители энциклопедии «Самиздат Ленинграда») помешало ему защитить докторскую диссертацию. С 1977 печатался на Западе - в журналах «Время и мы», «Эхо» и «Третья волна», а с 1988 его произведения печатаются и в России. В 2000 году спектакль по повести «Одна абсолютно счастливая деревня» был поставлен Московским театром-студией П.Фоменко, год спустя он удостоился премии «Золотая маска», так что знаменитое произведение Б.Вахтина включено в современный культурный контекст.
Сопровождая послесловием рассказы Рида Грачёва – еще одного лидера ленинградской неподцензурной литературы – Владимир Марамзин писал: «В начале 1960-х я не мог себе даже представить, что мне придется готовить в набор, вычитывать и править «Адамчика». Этот рассказ Р.Грачева вместе с рассказами раннего Голявкина, вместе с «Летчиком Тютчевым» Б.Вахтина, «Митиной оглядкой» Г.Шефа, «Дверью» А.Битова, стихами Горбовского, Уфлянда и Бродского были для меня той корзинкой, которую набираешь и несешь потом до конца»10.
Эту самиздатскую прозу отличает повышенный интерес к детали, почти документально-этнографическая точность в описании российской повседневности. Но было бы неверным назвать произведения Б.Вахтина или Р.Грачева гиперреализмом. «Перемещаясь из бокового зрения в фокусный центр и стыкуясь с трагическим, - подчеркивает критик Э.Коган, - деталь становится выражением возвышенного, поводом заглянуть в самые проклятые и неотвязные вопросы жизни. Сгущённый реализм обнаруживает черты реализма метафизического, унаследованного от обэриутов и Платонова»11 .
Проза Владимира Марамзина стилистически разнообразна, но чаще всего это сатирические, сюрреалистические тексты с примесью фантастики и абсурда (например, повести «Блондин обеего цвета», «Тяни-толкай»). В построении фразы нередко заметно влияние А.Платонова, а также Д.Хармса. В цикле рассказов «Смешнее чем прежде», опубликованном в журнале «Эхо» (№4, 1978), В.Марамзина интересует некое массовидное существо, наделенное зощенковской речью и повадками капитана Лебядкина. Писатель как бы находится в гуще многоликой толпы, но всегда видит и её атомарные единицы – затравленного жизнью и замороченного идеологическими клише маленького человека.
В архивах радио «Свобода» сохранилось интервью с писателем, взятое Дмитрием Савицким – также эмигрантом «третьей волны» и автором «Эха». «Деформированная лексика и деформированный синтаксис, язык некоего спятившего бухгалтера – откуда он появляется в твоих рассказах? – спрашивает Д.Савицкий. – Почему слова занимают не свои места, для чего они это делают?» Владимир Марамзин отвечает: «Во-первых, в русской литературе такая традиция всегда была. И, может быть, я её несколько сгустил. Во-вторых, мне кажется, что такой язык больше привлекает внимания к смыслу, к тексту. Это пришло ко мне как-то совершенно неожиданно, через моих учителей»12. Среди близких авторов В.Марамзин называет в этом интервью Юза Алешковского.
Эстетические и стилевые пристрастия редакторов «Эха» были непривычны для русской эмиграции и нуждались в разъясняющем критическом комментарии. Его мы находим, в частности, на страницах «Граней» (№ 111\112, 1979), в заметках Р.Петрова «О журнале «Эхо».
«Нимало не сомневаясь во вкусе Марамзина и Хвостенко, - пишет критик - я могу с большой степенью вероятности предсказать, что многим русским читателям в эмиграции он покажется плохим. У всех в памяти приём, оказанный альманаху «Аполлон-77». Здесь тот же случай. Материал, которым заполнены три уже вышедших номера журнала – произведения русского литературного авангарда. Мне хочется выступить в защиту вкуса издателей «Эха»13 .
Далее автор статьи рассуждает об общей кризисности культуры и о том, что господствующей категорией авангардистской эстетики стала категория безобразного. Масскульт – удешевленное искусство эпохи массовых коммуникаций – становится все более распространенным явлением. Последняя новинка в этой сфере – так называемый попарт - занимается стилизацией, эстетическим обыгрыванием средств и приемов массовой культуры. «Эти выделенные здесь три черты (может быть, их и больше, замечает Р.Петров) – дегуманизация, творчество под категорией безобразного и стилизация масскульта – сделались неотъемлемыми чертами всякого эстетического авангарда. В том числе нашего, русского. Под таким углом зрения и следует рассматривать работу авторов журнала «Эхо»14.
Важным достоинством журнала рецензенту представляется впечатление слитности, потока, ощущение единой школы. «Не только единый материал, но и единый стиль. Только в таких формах можно воспроизвести эту жизнь. Никакая эстетическая гладкость здесь немыслима», - подчеркивает критик. Наиболее характерным примером ему представляется все та же повесть Бориса Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня». «Этот писатель – единственный из авторов «Эха» - ищет альтернативу современной городской отчуждающей культуре, ищет следы благостности, органики. Конечно, Б.Вахтин говорит не о реальной, советской колхозной деревне, - это у него скорее этическая категория, антитеза городской разлагающей культуре, «идеальная» деревня».
В стихах Вл.Уфлянда, продолжает автор статьи, «речь идёт о деревне реальной, и не его вина, что она предстает как реальность гротескная, с приставкой «сюр». Стихи Уфлянда – не фантазия, а хроника, не сатира, а лирика. Речь идёт о том же упадке органического бытия как знаке эпохи. И если мы заговорим о сюрреализме авторов «Эха» - а мы имеем на это право, - то подразумевать мы будем самый настоящий реализм, верность бытовой, повседневной правде. Сюрреальна сама социалистическая действительность. Можно сказать, что настоящий стиль современной русской литературы – социалистический сюрреализм» 15 .
Эдуард Лимонов, по мнению Р.Петрова, самый яркий из поэтов, представленных в первых четырех номерах журнала. Один из его приемов (не единственный) – стилизация графоманства. Стихи цикла «Русское» написаны как бы изнутри «масскульта» - самим потребителем эстетической дешевки. Художественный эффект возникает из-за того, что современная трагическая проблематика выражена языком провинциального читателя советских газет. Советская жизнь представлена как гротескная фантасмагория. Значительно слабее, подчеркивает критик, проза этого автора – «Секретная тетрадь, или дневник неудачника»(№3, 1978). Перед нами пример искусства маски. Прием обнажен, Лимонов пытается дать подполье современного западного экстремизма, описывая душу бывшего советского гражданина».
Публикацию «дневника неудачника» можно с полным основанием считать скандальной. «Русская мысль» назвала приютившее Лимонова «Эхо» нужником 16. Эмиль Коган, рассматривая это определение как крайность, тем не менее весьма неприязненно писал об авторе-провокаторе: «Лимонов раскрывает нам американское дно. Он падает в него затяжным прыжком. Лимонов – мазохист и наслаждается падением в бездну. В полете он сбрасывает одну за другой все одежды и, когда ничего не остается, снимает с себя кожу. И здесь, как говорится, кончается искусство, но у Лимонова оно только начинается. Его плаксивые жалобы (не в «Эхо», так в других журналах и газетах) на Солженицына, Сахарова, Максимова, выманивших его, дескать, из Харькова в Нью-Йорк, так же смешны и нелепы, как и жалобы на покинувшую его жену Елену. Не было бы изменницы Елены – не было бы импульса для этого стриптиза с кровью, который, может быть, принесет нашему «неудачнику» славу и деньги (на Западе подобная литература в чести). И останься он в Советском Союзе, сидеть бы ему за порнографию и стонать под всем лагерем. Пришлось бы трем «искусителям» вытягивать из ямы «одного из лучших современных поэтов», а он потом бы оплевывал их в избытке благодарности»17 . Тем не менее саму публикаторскую стратегию «Эха» критик поддерживает, поскольку видит сознательную ориентацию журнала на эксперимент в области языка и формы.
Три года спустя, анализируя двенадцать номеров ежеквартальника, Э.Коган признает, что «Эхо» «уже утвердилось в списке основных литературных журналов русского зарубежья и приобрело определенный авторитет в кругах, следящих за развитием современной русской культуры. О том говорит хотя бы список его прямых подписчиков, частных и университетских, среди которых сегодня все основные страны, вплоть до отдаленной Австралии или Японии (кроме, разумеется, московских – хотя туда он тоже доходит, о чем редакторам известно)»18.
Факт проникновения журнала в Россию подтверждал и Юрий Кублановский (ныне сотрудник «Нового мира»), эмигрировавший в 1982 году, но в период перестройки вернувшийся в Россию. В марте 1984 года он писал в «Русской мысли»: «После более чем двухлетнего перерыва вышел
новый, 13-й номер журнала «Эхо». Предыдущий, 12-й (как и все остальные) я читал ещё в России, и все мы там были огорчены, когда издание вдруг прекратилось. «Эхо» в России знают и любят, многие авторы самиздата (например, отличные ленинградские поэты – Шварц, Стратановский, Миронов) впервые напечатаны здесь: в этом, как и обозначено на титульном листе, именно литературном журнале. «Эхо» едва ли не единственный на Западе русскоязычный журнал, обходящийся без политической публицистики и совершенно свободный в своих вкусах.
А выразительные фотографии, традиционно предваряющие материалы в журнале, нередко в России переснимаются; так, например, фото Бродского и Целкова на Венецианском Бьеннале («Эхо», №2) можно видеть на книжных полках и письменных столах и в Питере, и в Москве.
… Будем надеяться, что «Эхо» вновь станет выходить регулярно, его существование значительно обогащает «ландшафт» русских зарубежных журналов»19 .
Увы, эти надежды не оправдались. В 1986 году был издан последний, четырнадцатый номер «Эха». Остается сказать в заключение, что с полным комплектом журнала можно ознакомиться в Российской государственной библиотеке.
Примечания:
1. Эхо. Париж. 1978. №1. С.6.
2. Там же. С.5.
3. Коган Эмиль. Тонкий журнал «Эхо» // Континент. №20 (1979). С.426.
4. Эхо. 1978. №2. С.154.
5. Эхо. 1980. №2. С.34.
6. Эхо. 1978. №1. С.5.
7. Русская мысль. Париж. 15.10. 1981.
8. Коган Эмиль. Указ. соч. С.427.
9. Вахтин Борис. Так сложилась жизнь моя… Повести и рассказы. Л. 1990.
10. Эхо. 1980. №2. С.28.
11.Коган Эмиль. Указ. соч. С.426
12. Архив радио «Свобода». Экслибрис. Косое слово Владимира Марамзина // Интернет-ресурс. file://C:\Maramzin\Марамзин.htm
13. Грани. Франкфурт-на Майне. 1979. №111\112. С.533.
14. Там же.
15. Там же. С.534.
16.Сергеев М. Периодика // Русская мысль. 21. 12. 1978.
17. Коган Эмиль. Указ. соч. С.426
18. Коган Эмиль. Встреча с «Эхом» // Русская мысль. 26.03.1981
19. Кублановский Юрий. «Эхо», №13 // Русская мысль. 15.03.1984
Глава 4. Газета «Русская мысль» и третья русская эмиграция
С тарейшая русская газета в Европе - «Русская мысль», издающаяся в Париже с 1947 года, была теснейшим образом связана с жизнью русской эмиграции всех трёх «волн» и представляет собой настоящую сокровищницу русской культуры.
До 1978 года еженедельник редактировала Зинаида Шаховская – очень влиятельный и авторитетный представитель первой волны русской эмиграции, журналист и литератор, автор книг «Отражения» и «В поисках Набокова». При ней газета уже начала самым подробным образом отражать события из жизни новой эмиграции: судьбу А.Солженицына и рождение книги века - «Архипелаг ГУЛАГ»; создание в 1974 году В.Максимовым журнала «Континент»; лишение Г.Вишневской и М.Ростроповича советского гражданства и т.п. Начиная с №3219 (31.08.1978), Зинаида Шаховская стала так называемым почётным директором газеты «Русская мысль», а главным редактором издания (с №3283) была утверждена Ирина Иловайская-Альберти – человек, близкий Александру Солженицыну и его семье. С этого времени «Русская мысль» стала уделять всё больше внимания общественно-политическим и культурным вопросам, связанным с положением инакомыслящих в СССР, с развитием в советской России неподцензурной культуры (самиздата и тамиздата), а также с жизнью заметно набирающей вес «третьей волны» русской эмиграции. Поскольку первая волна воспринимала вновь прибывших как чуждых по культуре, советских по происхождению и жизненному опыту, а вторая (послевоенная) видела в них прямых конкурентов (готовых советологов и преподавателей западных университетов), то «Русской мысли» пришлось напрямую заняться налаживанием диалога и взаимопонимания между тремя разными поколениями русской эмиграции. И мы видим постоянные усилия, предпринимаемые газетой в этом направлении. «Русская Мысль» в 1970-80-е годы - с одной стороны, в каждом номере рассказывает о высших достижениях культуры первой русской эмиграции, помещает статьи и интервью, связанные с творчеством И.Бунина, В.Ходасевича, Г.Иванова, М.Цветаевой, русских религиозных философов и великих русских музыкантов; с другой - знакомит читателя с главами из новых романов В.Максимова «Ковчег для незваных» и «Заглянуть в бездну», на протяжении четырех месяцев (с марта до начала июля 1976 года) публикует дискуссионные материалы о «Прогулках с Пушкиным» А.Терца-Синявского, высоко оценивает его книги «Голос из хора» и «В тени Гоголя». В газете появляются развёрнутые интервью с И. Бродским, А.Гладилиным, А.Зиновьевым, В.Аксёновым, Ю.Кублановским, А.Глезером, В.Войновичем, Г.Владимовым (то есть с каждым значительным художником, писателем, поэтом и режиссером, оказавшимся в эти годы в вынужденной или добровольной эмиграции).
Бесспорно, «Русскую мысль» волнует и судьба нонконформистской культуры в СССР. Во время гастролей театра на Таганке в зарубежных странах, а также в период идеологической войны, развязанной советскими властями против Юрия Любимова, газета не раз рассказывает об истории и судьбе этого уникального творческого коллектива, помещает интервью с Юрием Любимовым, где речь идёт в первую очередь об искусстве театра, о режиссуре, а вовсе не о политике. Такое же пристальное внимание уделяется и судьбе Андрея Тарковского. Сначала еженедельник на протяжении десятилетия поэтапно рассказывает о фильмах А.Тарковского «Зеркало», «Солярис», «Сталкер», публикует беседы с режиссёром об особенностях его работы, о философской проблематике созданных им шедевров, а несколько лет спустя подробно знакомит читателя с обстоятельствами эмиграции Андрея Тарковского, пишет о его неизлечимой болезни и преждевременной смерти.
«Русская мысль» в середине 1970-х и в 1980-е годы постоянно следит за судьбой Андрея Дмитриевича Сахарова. В период ссылки опального академика в Горький газета практически в каждом номере рассказывает об исключительно тяжелом положении, в котором оказались Андрей Сахаров и Елена Боннэр, а позднее и о полной изоляции ссыльных от окружающих, об отсутствии какой-либо информации о состоянии их здоровья. Прорыв немоты в этом вопросе произойдёт только с приходом к власти в СССР М.Горбачёва и завершением горьковской ссылки А.Сахарова. «Русская мысль» начнёт подробно освещать общественную деятельность Андрея Дмитриевича в годы перестройки, его первые приезды на Запад – и, в частности, в Париж.
Неслучайно эта газета была запрещена в СССР и расценивалась как крайне антисоветская. Гонения на свободу слова, аресты диссидентов, цензурные ограничения, связанные с освещением судеб русской культуры в эмиграции, - обо всём этом писала «Русская мысль», что делало ее враждебной в глазах советских вождей. Так же, как и в журнале «Континент», постоянной темой газеты в 1970-80-е годы было правозащитное движение в СССР, борьба за освобождение из политических тюрем В.Буковского и А.Гинзбурга, Н.Горбаневской и Э.Кузнецова, П.Григоренко и А.Марченко, Л.Богораз и З.Крахмальниковой.
Внутри эмигрантской среды вокруг «Русской мысли» также возникали нешуточные конфликты. Например, в начале 1980-х постоянные читатели газеты - представители первых двух волн эмиграции - почувствовали себя ущемленными в правах. На страницах издания состоялась весьма бурная дискуссия по вопросу о самосознании русской диаспоры. 5 августа 1982 года Ирина Иловайская в колонке редактора «По поводу истинных «русских» и новых «советских» с изумлением цитировала письма читателей «Русской мысли», полные упреков. «Вы пишете почти исключительно о проблемах советской жизни и нынешней эмиграции, а это – лжепроблемы, так как об ужасах советской жизни и о трудностях эмиграции давно все известно»; «у вас пишут только советские, у вас в редакции – одни советские»: такие и им подобные претензии предъявляли читатели редактору еженедельника. Рассуждая о «демаркационной линии», часто и произвольно устанавливаемой представителями старой эмиграции, И.Иловайская подчеркивала: «Если любовь наша к России – не ностальгия по навсегда ушедшему прошлому и бесплодная мечта о его возрождении, а живое и активное явление, то нам необходимо принять тот факт, что в историю нашей родины входит и советский период. <...> Неужели же в различии судеб и обстоятельств жизни может быть заложено непреодолимое деление – на «советских» и «русских» - между людьми, которые по духовному и умственному складу, по чаяниям, интересам и привязанностям – русские или русскими хотят быть?»1
Казалось бы, атака недовольных со стороны «белой» и послевоенной эмиграции была успешно отбита, и работа по преодолению вражды между разными поколениями русской диаспоры продолжилась. Однако следующий удар последовал со стороны совершенно неожиданной – из среды той самой третьей эмиграции, которую газета так опекала. Андрей Синявский, Кронид Любарский (редактор журнала «Страна и мир», издававшегося в Мюнхене) и Ефим Эткинд выступили с письмом (расцененным многими как донос) против «Русской мысли», которое В.Максимов тут же опубликовал для общего сведения в № 32 журнала «Континент». Вскоре в поддержку «Р.М.» и Ирины Иловайской как редактора счёл нужным выступить редактор «Нового Русского Слова» - старейшей газеты русской эмиграции, издававшейся в Нью-Йорке. С гневом и нравственной брезгливостью Андрей Седых писал: «Можно критиковать направление газеты, можно осуждать ее содержание, но ведь это не критика, а донос, и донос весьма заинтересованный.
Эти люди и понятия не имеют, что значит издавать газету в эмиграции, при наличии скудных средств, без профессиональных журналистов, со случайными сотрудниками, которые пишут о том, что их интересует, а не читателя. И какого это требует труда, и какой жертвенности!
Люди, не выпустившие ни одной газеты, стремятся убить «Русскую мысль» и оставить русскую эмиграцию в Европе без ее последнего печатного органа.
Хочу заверить Вас в моей солидарности с Вами и газетой, которую я читаю уже долгие годы и которой я искренне желаю всяческого благополучия»2.
В чём же обвиняли «Русскую мысль» А.Синявский, К.Любарский и Е.Эткинд? Прежде всего – в монархической направленности и «великодержавном шовинизме», в том, что рассказам о прежней, дореволюционной России отводится слишком много газетной площади. Во-вторых, в том, что светская по замыслу газета якобы превратилась в «Епархиальные ведомости», уделяя пристальное внимание жизни русской церкви не только в эмиграции, но и в СССР; в деятельности главного редактора – Ирины Иловайской – прослеживаются при этом авторитарные тенденции. И, наконец, газета русской эмиграции воспринимается читателем как сугубо провинциальная и непрофессиональная.
В том же номере «Русской мысли» от 7 октября 1982 года было помещено открытое письмо представителей «третьей волны» эмиграции (большой группы писателей, правозащитников, деятелей культуры) с протестом против выступления А.Синявского, К.Любарского и Е.Эткинда. Расценив нападки на газету как «обыкновенный донос» и хорошо срежиссированную кампанию по дискредитации издания, В.Максимов, В.Некрасов, В.Буковский, Н.Горбаневская, Э.Неизвестный и другие (всего 22 человека) в своём ответе подчеркивали: «Скорее наоборот, газета, в особенности в последние годы сделалась подлинно представительной трибуной разных направлений общественной мысли современной России и ее эмиграции, и не только их одних. <...> К сожалению, некоторые представители нашей эмиграции наивно (а, может быть, и с лукавым умыслом) полагают, что понятия «демократия», «плюрализм», «многопартийность» являются их монопольной привилегией и только одни они определяют, кто и как должен этими понятиями пользоваться»3.
Сотрудник «Голоса Америки» Людмила Фостер, сокрушаясь по поводу того, что А.Синявский в последние годы пишет мало художественных текстов, весьма прямолинейно называла и тайные пружины поведения трех корреспондентов, обличавших «Русскую мысль». «Что касается возможной
мотивировки авторов «Послания»…, - размышляла Л.Фостер, - если оно мыслилось ими как заявка на фонды для открытия еще одной русской газеты, то авторам так и следует сказать: мы, мол, хотим выпускать газету с таким-то профилем, и с такими и такими установками, а не порочить «Русскую мысль». «Распри между нами – на руку только Кремлю»,4 - подытоживала она.
Спустя годы, уже в начале 1990-х годов, на страницах газеты еще раз вспыхнет острая дискуссия, связанная с именами Е.Эткинда и А.Синявского, с их ролью в расколе третьей волны эмиграции на непримиримые лагеря. Назовем здесь статью И.Иловайской «Нравственные сумерки. Герои этого времени», направленную против Синявского-Терца (№3965 от 5.02.1993, с.16); а также статью Зинаиды Шаховской (№3973 от 2-8.04.1993, с.17), также резко враждебную по отношению к автору «Прогулок с Пушкиным».
В конфликте, возникшем в среде третьей эмиграции вокруг фигуры А.Солженицына (точнее – в связи с отношением писателя к Западу), «Русская мысль» и «Синтаксис», а также «Синтаксис» - и «Континент» оказались по разные стороны баррикад уже в середине 1970-х годов. Группа литераторов, близких супругам Синявским и их журналу «Синтаксис», позиционировала себя как подлинно либеральная интеллигенция в противовес «диктатору» В.Максимову, авторитарному «Континенту» и «Вермонтскому ЦК» во главе с А.Солженицыным.
Если в 1970-е годы «Русская мысль» стремилась по возможности сохранять нейтралитет в такого рода баталиях, то в 1980-е, с приходом И.Иловайской, в газете ощутимо усилилось влияние крыла А.Солженицын -В.Максимов. Тем более, что несколько сотрудников «Континента» одновременно являлись и сотрудниками «Русской мысли» (например, Н.Горбаневская, В.Бетаки, К.Сапгир). Майя Муравник, Александр Гинзбург, Юрий Кублановский, сотрудничая с «Русской мыслью», также были близки «Континенту» и А.Солженицыну. А.Гинзбург на протяжении многих лет входил в редколлегию издания.
«Русская мысль», таким образом, оказалась включена в систему периодики третьей русской эмиграции, особенно с середины 1970-х годов. На страницах газеты регулярно появлялись подробные аналитические обзоры, посвященные очередным номерам «Континента», «Синтаксиса», а также журналов «Время и мы» и «22» (выходивших в Израиле). Чуть позже к этому набору добавились издания А.Глезера – альманах «Третья волна», журнал «Стрелец». Многообразие русской эмигрантской журналистики, похоже, вызывало у сотрудников «Русской мысли» искреннее воодушевление. Такого же регулярного, обстоятельного обзора удостаивались и новые номера старейших изданий эмиграции, существующих с начала 1940-х годов: «Нового Журнала» (США), журналов «Вестник РХД», «Грани» и «Посев». «Русская мысль» постоянно помещала рекламу новых книг, появившихся в эмигрантских издательствах. Газета не раз писала о подвижнической деятельности Карла Проффера – владельца частного издательства «Ардис» (США), которое выпустило десятки прекрасных русских книг, запрещенных в СССР цензурой. Карл Проффер давал интервью газете, рассказывал о своих издательских планах, о дружбе с западными славистами и русскими филологами. Не раз гостем еженедельника становился Вольфганг Казак – профессор Кёльнского университета, известный славист, который посвятил свою жизнь русской литературе, ее изучению и пропаганде в Германии. Он также успешно осуществил целый ряд издательских проектов: в частности, впервые издал на Западе поэзию Геннадия Айги, которого на родине в то время никто не публиковал; познакомил западного читателя с творчеством прозаика Владимира Казакова.
Можно прямо сказать, что без подробного чтения «Русской мысли» не удастся получить не только полного представления о жизни русской культуры в эмиграции, но и о процессах, происходивших в 1970-е - начале 1990-х годов в официальной и неофициальной советской культуре. Фильмы С.Параджанова и А.Германа, Н.Михалкова и К.Муратовой, неоавангардная живопись и поэзия, театр А.Васильева и А.Эфроса, произведения Ю.Трифонова и «деревенская проза» в лице В.Распутина и В.Астафьева, песни Б.Окуджавы и его неоднократные выступления в Париже при полном аншлаге, - можно еще долго перечислять, о чём писала в то время «Русская мысль».
Ретроспективно очень интересно взглянуть глазами эмигрантов на те процессы, которые начались у нас в стране с приходом к власти М.Горбачева. Реакция эмиграции поначалу - полное отторжение и недоверие, убежденность в том, что «перестройка и гласность» - игры КГБ и Политбюро ЦК КПСС, плод советской пропаганды, что-то наподобие «операции «Трест». Затем – медленное «оттаивание», признание происходящих в России судьбоносных перемен, но крайняя подозрительность по отношению к тем, кто еще вчера олицетворял советскую культуру (будь это Е.Евтушенко, Г.Бакланов или В.Коротич).
В «Русской мысли» от 20 марта 1987 года (№ 3665) находим полемическое «Заявление для печати», подписанное большой группой эмигрантов третьей «волны» во главе с Вас.Аксёновым. «Есть информация, будто бы советские чиновники обратились к некоторым выдающимся деятелям культуры в эмиграции с предложением вернуться «домой», подобно блудным сынам, и «прошлое будет забыто», - с возмущением пишут авторы коллективного послания. «Советская власть, видимо, все еще не в состоянии постичь, что эмиграция возникла не в результате некоего трагического недоразумения, но явилась последствием глубочайших разногласий с режимом, не способным уважать свободу творчества. <...> Кто, к примеру, мешает им опубликовать наши книги и пластинки, показывать наши фильмы и спектакли, выставлять наши картины и скульптуры? Так что же они не начали с этого, вместо обещаний своего никому не нужного «прощения»?»5.
Чуть позже значительная часть третьей эмиграции постепенно возвращается на родину: сначала своими текстами, фильмами и спектаклями, а затем и физически, начиная с Александра Солженицына и заканчивая Юрием Кублановским (возглавляющим ныне отдел поэзии в «Новом мире»).
В ельцинской России начала 1990-х широкими тиражами издают, наконец, И.Бродского и А.Солженицына, В.Войновича и Г.Владимова, В.Некрасова и Юза Алешковского, С.Довлатова и Сашу Соколова, В.Мамлеева и А.Синявского, З.Зиника и Э.Севелу. Практически всем, кто изъявляет такое желание, власти возвращают советское (российское) гражданство.
Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:
|
|
