Психоаналитическое направление в исторической психологии

 Психоаналитическое направление в исторической психологии является одним из способов приложения доктрины 3. Фрейда к истори­ческому материалу. Эти варианты можно представить так: а) патографическое описание прошлого на основе учения об индивидуальном бессознательном, вне критериев дос­товерности, принятых в исторической науке (в к первую оче­редь — работы самого Фрейда о Леонардо да Винчи, о происхождении цивилизации, религии и морали); б) глу­бинные толкования коллективных символов (аналитичес­кая психология К. Юнга); в) психоаналитические объяс­нения социальных институтов и типов личности на осно­ве клинических аналогий (неофрейдизм); г) разработка психоаналитических схем применительно к требованиям документальной обоснованности исследования (психоис­тория). Последний вариант можно отнести к историчес­кой психологии в узком значении слова. Здесь теорию (пси­хоанализ) стремятся соединить с методом (историческая критика документов). Теория психоанализа — психотера­певтическая, т. е. выводит развитие общества из глубинных предрасположенностей человека.

По мнению 3. Фрейда, психика невротика дает ключ к объяснению культуры. Невротик индивидуально изобрета­ет то, что общество давно изобрело, потому что общепри­нятые способы овладения конфликтами и желаниями ему не помогают. Так, он выдумывает для себя навязчивые и внешне бессмысленные запреты, а это — не что иное, как табу, возникшие в первобытной религии. Эти самодель­ные, частные ритуалы взрослых людей в современном об­ществе интересны разве что врачу-психиатру. Но его опыт небесполезен историку цивилизации, тем более, если врач у него особый, вооруженный приемами психоанализа и теорией бессознательных желаний.

Фрейд дал эскиз своей теории происхождения циви­лизации в работе «Тотем и табу» (1913). В книге мы про­чтем о том, что наука начала века знала о табу, тотемных пиршествах (на которых дикари поедали жертвенных жи­вотных — якобы своих предков), первобытных родствен­ных связях и докультурном состоянии человечества. После­днее представлялось как совокупность мельчайших кочую­щих орд. Во главе каждой стоял самец, монополизировавший женщин и прогонявший подрастающих сыновей. Для пере­хода к цивилизации необходимо было случиться такому событию: «...в один прекрасный день изгнанные братья соединились, убили и съели отца и положили таким обра­зом конец отцовской орде....Для того, чтобы не считаясь с разными предположениями, признать вероятными эти выводы, достаточно допустить, что объединившиеся бра­тья находились во власти тех же противоречивых чувств к отцу, которые мы можем доказать у каждого из наших де­тей и у наших невротиков, как содержание амбивалентно­сти отцовского комплекса. Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием к достижению вла­сти и удовлетворению их сексуальных влечений, но и в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив свое желание отож­дествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся нежных движений».

Нежные движения состояли в том, что братья повинились и установили "на будущее два запрета: не убивать от­цов и не вступать в кровосмеси-тельную связь с матерями. Кроме того, они учредили праздник, на котором поедают мясо искупительной жертвы. Так появилась культура с ее важнейшими установлениями: религией, моралью, устой­чивой семьей.

С тех пор человеческое общежитие избегает распада под ударами бурных желаний, потому что получает контроль над ними. Конфликт влечения и нормы оформлен в неврозоподобную структуру психики. Что такое культура, как не драма любви и ненависти, вины и раскаяния, постав­ленная в многочисленных ритуалах, объяснениях, расска­зах, художественных изображениях и моральных назида­ниях? Культура имеет и «экономическую» суть, поддер­живая между людьми баланс жертв и возмещений так, чтобы каждый был компенсирован за отказ от удовлетво­рения желания, по крайней мере (и преимущественно) иллюзорно. Картина «первоначального преступления» произве­ла на психоаналитическую историографию не меньшее впечатление, чем «экономическая» модель культуры. В «Тотеме и табу» Фрейд колеблется в отношении реаль­ности основополагающего убийства: плохо отличающие явь от своих фантазий дикари могли его и придумать. В поздней работе «Человек Моисей и монотеистическая религия» (1939) он отвечает определенно: да, евреи уби­ли своего вождя и духовного учителя Моисея, а затем приняли его религию единого Бога. Дело не столько в том, что среди культурных сюжетов Фрейда особо при­влекало отцеубийство, но и в том, что таким образом он обосновывал историко-генетическую линию психо­анализа.

Фрейд открыл язык бессознательного, на котором основаны не только сновидения, вымыслы, смысловые ассоциации, но и предположительно вся символическая культура. Поэто­му психоанализ претендует на роль универсальной поэти­ки цивилизации. Тем не менее современная психоистория предпочитает брать учение Фрейда более ограниченно, как теорию человека в обществе.

Психоистория возникла из альянса эмпирической ис­ториографии и психоанализа с практическими задача­ми: увидеть психологические истоки, движущие силы крупных общественных процессов, вскрыть личностную подоплеку исторических действий, соединить, в конеч­ном итоге, текущую политику с глубинными бессозна­тельными механизмами «накоротко», но с учетом соци-ологйзированного неофрейдизма и более обоснованно в документальном отношении, чем это делал фрейдизм прежде.

ОБРАЗ И АРХЕТИП В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ К. ЮНГА.     В аналитической психологии К. Юнг образ трактуется в соответствии с представлением автора о независимости внешнего и внутреннего опыта человека Образ (нем. bild, лат. imago) создается сенсорно-перцептивным отражением внешних объектов. Восприятие ребен­ком отца, матери, других близких чем-то сродни импринтингу, раннему запечатлению животным основных биологических признаков его вида. Имаго родителей омываются схемами, созданными проекциями изнутри на внешние впечатления. Ребенок видит в отце символы мудрости, силы, правосудия. Только в дальнейшем он узнает о дей­ствительном месте отца среди людей, и оказывается, что имаго — вовсе не объективный образ, а символ, который отделяется от сведений, накопленных сознанием. У исто­ков родительского имаго находится не индивидуальный отец, но бессознательная сила души, которая непосред­ственным восприятием спровоцирована. Эта сила называ­ется архетипом.

Архетипы — это диспозиции и энергетические цент­ры, образующие коллективного бессознательного, весьма близкие мифу. «...Мифы — в первую очередь психические явления, выражающие глубинную суть души... Все мифо­логизированные естественные процессы, такие, как лето и зима, новолуние, дождливое время года и т. д., не столько аллегория самих объективных явлений, сколько символи­ческие выражения внутренней и бессознательной драмы душиОбразы мифа слабо обработаны индивидуальным со­знанием и потому дают представление о коллективном символизме. Символическая образность отличается от той, которая происходит от наших органов чувств, но также несет с собой целостность формы.

Итак, архетип — это первообраз, но не знак. Он про­является через имаго и символы, которые есть архаичес­кие (внутренние) образы, независимые от внешнего вос­приятия. Соотношение между архетипом и его производ­ными не информационное, как между оригиналом и копией, но энергетическое. Силы запечатления Юнг срав­нивает с потоками жизни, которые несут в своих руслах определенные символы и представления. Хотя это не орга­ническая жизнь, а культура в ее динамике, Юнг, будучи психологом и медиком, помещает в начале этих потоков исходное психофизиологическое разделение организма. В ощущениях целостный архаический образ дифференциру­ется в направлении к предметности посредством того, что дает анатомия и физиология тела.

Вопросы: