От Немана до Смоленска

Итак, тремя группами корпусов “Ве­ликая армия” Наполеона устремилась от Немана на восток. Основную группу — дорогой на Вильно про­тив армии М. Б. Барклая де Толли — вел сам Напо­леон.

 28 июня он мог уже подвести итоги. За 3 дня он продвинулся на 100 км, занял огромную (и в глубину, и по фронту) террито­рию. Его гвардейцы хвастались, что 15 августа (день рождения императора) они отпразднуют в Петербур­ге. Император, однако, досадовал на то, что свою главную задачу — разбить Барклая и Багратиона в приграничных сражениях — он не решил. Багратион уходил из-под удара войск Жерома Бонапарта, а Барк­лай уклонился от сражения с самим Наполеоном.

Впрочем, даже теряя надежду, Наполеон не терял головы. Он выработал новый план с хорошими видами на раз­гром армий Барклая и Багратиона порознь. Против Барклая, который отступал через Свенцяны к Дриссе, Наполеон 29 июня послал кавалерийские корпуса Э..-М. Нансути и Л.-П. Монбрена под общим коман­дованием И. Мюрата, пехотные корпуса Н.-Ш. Удино и М. Нея и две дивизии из корпуса Л.-Н. Даву. Эти войска должны были настигнуть армию Барклая и сковать ее действия своей активностью, пока не подо­спеют и не решат исход операции главные силы На­полеона. В то же время Даву с тремя пехотными дивизиями и кавалерийским корпусом Э. Груши полу­чил приказ идти на Минск, преграждая Багратиону с севера путь к соединению с Барклаем, а Жером Бонапарт с корпусами Ю. Понятовского, Ж.-Л. Ренье и Д. Вандама должен был ударить на Багратиона с юга и взять таким образом его армию в клещи.
1-я русская армия 11 июля сосредоточилась в Дрисском лагере. Она сохраняла высокую боеспособность, но в руководстве ею обозначились неурядицы. Александр I, приехав в армию, не объ­явил, что он остаётся главнокомандующим. Однако война на­чалась так, что царь усомнился, надо ли ему и сможет ли он предводительствовать. Поэтому он повел себя двойственно: выставлял как главнокомандующего Барклая, доверив ему делать все распоряжения от своего имени, но в случаях, не терпящих отлага­тельства, распоряжался сам. Хуже того, многочис­ленные советники царя, завсегдатаи его главной квартиры, тоже вмешивались в дела командования.

14 июля 1-я армия оставила Дриссу — и очень своевременно. Наполеон приготовился было зайти к ней под левый фланг со стороны Полоцка и заставить ее сражаться с перевернутым фронтом, но не успел осуществить этот маневр.

В Дриссе при участии Барклая был фактически решен и наболевший вопрос о том, как выпроводить из армии (разумеется, дели­катно и верноподданно) Александра I. Царь всем мешал (Барклаю в особенности), все и вся путал, но мог ли кто сказать ему об этом прямо? Государственный секретарь А. С. Шишков сговорился с А. А. Аракчеевым и А. Д. Балашовым и сочинил от имени всех троих письмо на имя царя, смысл ко­торого сводился к тому, что царь «будет более полезен отечеству как правитель в столице, нежели как воена­чальник в походе¹²». После этого письмо было подписано и 13 июля вручено царю. Александр I, поколебавшись, в ночь с 18 на 19 июля уже на пути из Дриссы, в По­лоцке, царь уехал в Москву, а Барклай повел 1-ю армию к Витебску на соединение с Багра­тионом.

Тем временем Багратион оказался в критическом положении. 7 июля он получил приказ царя: идти че­рез Минск к Витебску. Но уже 8 июля маршал Даву взял Минск и отрезал Багра­тиону путь на север. С юга наперерез Багратиону шел Жером Бонапарт, который должен был замкнуть коль­цо окружения вокруг 2-й армии у г. Несвижа. Корпус Даву (без двух дивизий, выделенных против Барк­лая) насчитывал 40 тыс. человек, у Жерома в трех корпусах его группы было 70 тыс. Багратион же имел не более 49 тыс. человек. Ему грозила верная гибель.

Однако Жером, хотя он имел преимущество перед Багратионом на пути к Несвижу в два перехода, опоздал сомкнуть вокруг русской армии французские клещи. Багратион ушел.

И всё таки положение 2-й армии все еще оставалось опас­ным. Она шла через Несвиж и Бобруйск к Могилеву истинно суворовскими маршами, делая по 45, 50 и даже 70 км в сутки. Но ни Наполеон, ни Даву, который теперь руководил действиями всех войск, отряженных против Багратиона, не теряли надежды окружить и уничтожить 2-ю армию. С тыла ее на­стойчиво преследовал 4-й кавалерийский корпус Латур-Мобура. Отдельные его части дважды (9—10 июля под Миром и 14 июля у Романова) настигали арьер­гард Багратиона, но оба раза были отбиты.

Главная же опасность для 2-й армии исходила с левого фланга, от Даву. “Железный маршал” расчет­ливо перекрывал с севера все пути к соединению Багратиона с Барклаем. Как ни спешил Багратион прорваться к Могилеву, Даву опередил его и 20 июля занял город.

Багратион, узнав от своих казаков-разведчиков, что в Могилеве находится не весь корпус Даву, а только какая-то часть его, решил идти на прорыв. Утром 23 июля начал атаку 7-й корпус Н. Н. Ра­евского. Даву занял позицию в 11 км южнее Могилева, у д. Салтановка. Он имел пока 20 тыс. штыков и са­бель и 60 орудий против 16,5 тыс. бойцов и 108 орудий у Раевского. Но его разведка донесла ему, что на Могилев идет вся армия Багратиона численностью 50 тыс. человек, и Даву уже подтягивал к себе все свои силы.

Даву отбил все атаки Раевского и продолжал под­тягивать к себе войска своего корпуса. К концу дня 23 июля Багратион, видя, что пробиться к Могилеву нельзя, приказал Раевскому отвести 7-й корпус к д. Дашковка и оставаться там до тех пор, пока другие корпуса 2-й армии не перейдут Днепр у Нового Быхова курсом на Смоленск. Весь следующий день, 24 июля, корпус Раевского оставался у Дашковки, как бы готовясь возобновить сражение. Даву со своей стороны в ожидании атак теперь уже всей армии Багратиона готовился к их отражению. А между тем основные силы 2-й армии и обоз перешли Днепр и двинулись к Смоленску. 25 июля следом за ними ушел и корпус Раевского.

После отъезда царя Барклай де Толли “остался единоличным распорядителем судеб 1-й армии¹³” — самой крупной и сильной из всех рус­ских армий, которая защищала пути к обеим столицам России и против которой вел свои главные силы Напо­леон. Более того, как военный министр Барклай был вправе от своего имени или даже от имени царя давать указания командующим другими армиями. Все это ставило Барклая де Толли в исключительное положе­ние как главного деятеля Отечественной войны, от ко­торого больше, чем от кого-либо, зависели судьбы воинства, народа и государства Российского.

Тем не менее с каждым днем вынужденного, прямо-таки спасительного и превосходно организованного отступления росло недовольство против Барклая де Толли в собственной его армии, а также в армии Баг­ратиона и по всей стране. Первоисточником его был неблагоприятный для России, уязвлявший националь­ную гордость ход войны. «Русские не долж­ны бежать¹⁴», — внушал Багратион в июльские дни А. А. Аракчееву. Начальник штаба 1-й армии А. П. Ермолов, как и Багратион, считал, что надо пере­ходить в наступление, а Барклая, поскольку он этого не хочет, сменить, — считал так и писал об этом не единожды царю.

В такой обстановке Барклай де Толли отводил 1-ю армию от Полоцка к Витебску. Он понимал, что, если будет отступать к Москве, Наполеон пойдет за ним, а не на Петербург. Но на всякий случай Барклай 17 ию­ля выделил из своей армии целый корпус (1-й, под ко­мандованием генерал-лейтенанта гр. П. X. Витгенштей­на) для защиты Петербургского направления. Вероят­но, Барклай при этом учитывал, что царский двор, вся царская фамилия и сам царь были тогда в страхе за судьбу Питербурга.

Барклай и Багратион, их генералы, офицеры, солда­ты жили в те дни другими заботами. 23 июля 1-я армия, преодолев за трое суток более 118 км., подошла к Витебску. Здесь Барклай решил по­дождать Багратиона, который спешил на соединение с ним через Могилев. Но ни Даву Багратиону, ни На­полеон Барклаю не давали оторваться от преследова­ния. 24 июля конница Мюрата уже появилась у м. Бешенковичи (в 35 км от Витебска), а за ней из м. Глубо­кое шла гвардия Наполеона. Чтобы задержать фран­цузов, пока не подойдет 2-я армия, Барклай де Толли в ночь с 24 на 25 июля выдвинул к Бешенковичам 4-й пехотный корпус А. И. Остермана-Толстого, кото­рый принял бой с 1-м кавалерийским корпусом генера­ла Э.-М. Нансути у м. Островно (В 20 км от Витебска).

Русские потеряли под Островно только “нижних чи­нов” 3764, но задержали французов на двое суток. Потери французов едва ли были меньшими, они потеряли здесь 3704 че­ловека.

Тем временем Барклай де Толли изучал обстановку. Он знал, что к вечеру 26 июля у Витебска действительно появился во главе Старой гвардии сам Наполеон. Но Барклай учитывал и другое: Наполеон еще не со­брал все свои силы, его корпуса подходили к нему по частям, а корпус Даву — лучший, сильнейший из всех — был рассредоточен далеко к югу. В то же время бук­вально с часу на час ожидалась весть о прорыве Баг­ратиона через Могилев к Витебску.

Барклай все взве­сил и в конце дня 26-го написал царю: “Я взял позицию и решился дать Наполеону генеральное сражение¹⁵”. Ночь прошла в приготовлениях к битве, а к утру 27 июля в лагерь Барклая примчался адъютант Багратиона кн. Н. С. Ментиков (потомок знаменитого петровского “Алексашки”): Багратион извещал, что ему не удалось пробиться через Могилев и что он узнал о движении войск Даву к Смолен­ску.

Теперь обстановка резко изменилась. Барклай уже не мог рассчитывать под Витебском на Багратиона. Между тем к Наполеону подходили все новые и новые силы. Опять возникла угроза разъединения русских армий и окружения одной из них. Надо было отвести эту угрозу и успеть к Смоленску раньше Даву. “Поэто­му, — пишет Барклай царю 27 июля, — я принужден был против собственной воли сего числа оставить Ви­тебск¹⁶”.

Наполеон, едва подступив к Витебску, сразу понял (по тому, как упорно сопротивлялись русские в арь­ергардных боях под Островно и как в самом Витебске и вокруг него сосредоточивалась вся 1-я армия), что Барклай решился на генеральное сражение. Чтобы не спугнуть Барклая, Наполеон не стал беспокоить его 27-го, дав ему возможность собраться с силами, но под­тянув при этом и свои силы. Огни в русском лагере горели до поздней ночи. Глядя на них, Наполеон про­следил за тем, как расположилась на ночь “Великая армия”, и, прощаясь с Мюратом, сказал, что завтра в 5 часов утра он начнет генеральное сражение.

Перед рассветом ординарец Мюрата разбудил На­полеона: Барклай ушел! Оставив на месте биваков огромные костры, которые до утра вводили французов в заблуждение, Барклай ночью тихо тремя колоннами увел свою армию к Смоленску.

Наполеон был не просто разочарован. Впервые с на­чала войны он усомнился в том, что сможет выиграть ее, не заходя в глубь России. Конечно, он понимал, что по всем правилам войны, которые он сам устанавли­вал, нужно без промедления идти в погоню за Барк­лаем, настигнуть его, не дать ему соединиться с Багра­тионом и разбить, пока Даву преследует Багратиона. Но “Великая армия” была уже настолько утомлена форсированными маршами, что Наполеон решил дать ей несколько дней для отдыха.

Здесь, в Витебске, Наполеон подвел итоги первого месяца войны и задумался: не пора ли ему остановить­ся? За этот месяц он столкнулся с такими трудностями, каких не встречал нигде — ни в Египте, ни в Испании, а иные не мог и предвидеть, как ни готовился он к на­шествию. С первого дня войны “Великая армия”, пре­следуя русских, вынуждена была делать непривычно большие переходы. Даже ее ветераны, исходившие всю Европу, “с удивлением смотрели на страну, которой нет конца и где все так похоже одно на другое...¹⁷” Тяготы бесконечных переходов усугубляла сквер­на русских дорог, хуже которых французы еще не видели.

Все это утомляло и русских солдат, но они были все-таки привычнее к таким переходам, дорогам, зною и, в массе своей, выносливее, а главное, они шли по род­ной земле, были у себя дома. Самая страшная беда для французов заключалась в том, что они каждодневно ощущали вокруг себя враждебную среду. Правда, по­всеместное народное сопротивление они стали встре­чать главным образом после Смоленска, когда вступи­ли в исконно русские земли. Но уже и до Витебска им приходилось страдать из-за того, что русские войска уничтожали за собой, если не успевали вывезти, мест­ные запасы продовольствия. Население же — русские, украинские, белорусские, литовские крестьяне и горо­жане — сопротивлялось захватчикам. С приближе­нием французов массы людей оставляли родные места, уводя за собой все живое.

Богатейшие склады, которые Наполеон приготовил к началу войны, не успевали за “Великой армией” в ее небывало больших переходах по невиданно плохим дорогам. Но ведь Наполеон и рассчитывал не столько на подвоз собственных, сколько на реквизицию мест­ных ресурсов, следуя своему правилу: “Война должна кормить войну¹⁸”. Пример Испании показывал, что на чужой земле добиться этого нелегко, но все же легче, чем возить за собой все свое. В России с ее пространствами и бездо­рожьем такая система представлялась тем более необ­ходимой. Однако правило русского командования, а вскоре (от Смоленска) и всего народа России — “Не доставайся злодею!¹⁹” — подрывало ее под корень.

Все, о чем здесь сказано, приводило к росту болез­ней, которые косили ряды “Великой армии” сильнее, чем все виды неприятельского оружия. Историки под­считали, что от Немана до Витебска Наполеон потерял больше 150 тыс. человек. Как бы то ни было, боеспособность “Великой армии” с каждым новым переходом в глубь страны, снижалась. В Витебске Наполеон недосчитался уже половины лошадей, с ко­торыми он начал войну.

Страдая от голода и жажды, досадуя на непокор­ность местного населения, солдаты “Великой армии” (надо признать, главным образом не французских час­тей, в первую очередь немецких: вестфальских, бавар­ских и пр.) чинили грабежи и насилия, мародерство­вали. Наполеон сразу понял, сколь губительно отражает­ся на моральном духе войск мародерство, и пытался искоренить его суровыми мерами. Уже 3 июля в Вильно он приказал судить военным судом всех уличенных в мародерстве, и казнить их в 24 часа.

Достигнув Витебска, Наполеон еще мог быть спо­койным за свой тыл, хотя и полагал, что все сфабрико­ванные им на местах (в Литве, Латвии, Белоруссии) правительства могли бы дать ему больше людей, хлеба и денег.

Итак, в Витебске Наполеон подвел неутешительные для себя итоги первых пяти недель войны: разгромить Барклая де Толли и Багратиона ему не удалось, поло­жение на флангах и в тылу “Великой армии” оставля­ло желать лучшего, а снабжение войск повсюду было хуже всяких ожиданий, и как следствие боеспособность их падала. Мало того, именно в Витебске Наполеон узнал о ратификации мирного договора между Турцией и Россией и получил копию с договора о союзе России и Швеции. Он понял, что теперь Россия высвободила для борьбы с ним еще две армии — Дунайскую и Фин­ляндскую. Все это так озаботило Наполеона, что он впервые после битвы при Кастильоне (1796 г.) созвал военный совет.

Вечером 28 июля Наполеон пригласил к себе трех самых титулованных и близких соратников: неаполитан­ского короля И. Мюрата (своего зятя), вице-короля Италии Е. Богарне (своего пасынка) и начальника Главного штаба Л.-А. Бертье. Он поделился с ними тре­вогой по поводу того, что русские, видимо, унаследова­ли от скифов, которые когда-то здесь жили, не только территорию, но и военную тактику — заманивание вра­га в глубь бескрайних и пустынных земель, и объявил о своем намерении остановиться в Витебске, закре­питься здесь и ждать, когда Александр I запросит мира. “Кампания 1812 г. окончена!²⁰” — провозгласил импера­тор.

Соратники не возражали. Но сам Наполеон с каж­дым днем пребывания в Витебске все больше задумы­вался над принятым решением и все меньше удовлет­ворялся им. Он понимал, как опасно затягивать войну в России, имея в тылу непокоренную, борющуюся Ис­панию. Между тем, если Барклай и Багратион соеди­нятся у Смоленска, уже в пределах исконной, “святой Руси²¹”, они могут и должны, наконец, по логике событий дать ему сражение! Оно бы и кончило войну.

Новое решение — идти на Смоленск — Наполеон объявил в присутствии Бертье, Мюрата, государствен­ного секретаря П. Дарю, обер-гофмаршала М.-Ж. Дюрока, генерал-адъютантов А. Коленкура и Ж. Мутона. Мюрат был “за”, но все остальные высказались против наступления, приводя те же доводы, которые недавно выдвигал сам Наполеон. Восемь часов подряд они убеждали императо­ра остановиться, подчеркивая, что дальше, за Витеб­ском, начнется уже коренная Россия, где “Великая ар­мия” встретит еще более враждебную среду и гораздо большее сопротивление.

Несколько дней он медлил, не отдавая приказа ни об окончании, ни о продолжении кампании. Наконец, еще раз взвесив все “за” и “против”, Наполеон, по своему обыкновению, выбрал самый радикальный ва­риант: настигнуть русских и втянуть их в сражение под Смоленском, где, как он думал, должно было взыграть их национальное самолюбие. «Отдавая мне Смоленск, один из своих священных городов, русские генералы обесчестят своё оружие в глазах своих солдат²²», - говорил он с уверенностью в том, что русские не пойдут на бесчестье. Жребий был брошен. 12 августа «Великая армия» покинула Витебск и опять двинулась на восток – к Смоленску.

Наполеон не ошибся, рассудив, что русские сочтут защиту Смоленска делом своей чести. 3 августа в Смоленске две главные русские армии наконец соединились вопреки всем стараниям Наполеона разбить их порознь. Это был выдающийся успех русского оружия.

 Боевой дух обеих армий был теперь выше всякого представления. В таком положении отступать за Смоленск без боя было политически немыслимо, ка­кова бы ни была стратегическая обстановка.

Между тем русские войска получили теперь и не­бывалые с начала войны стратегические выгоды. Со­единенные армии насчитывали 130 тыс. человек (90,5 тыс. — в 1-й, около 40 тыс. — во 2-й). От своей разведки Барклай де Толли узнал, что Наполеон ведет на Смоленск не более 150 тыс. человек. Генерал-квар­тирмейстер 1-й армии К- Ф. Толь спланировал наступа­тельную операцию соединенных армий: ударить на Рудню — Витебск, прорвать центральную группировку Наполеона и, не давая разбросанным корпусам сосре­доточиться, бить их по частям.

Барклай де Толли воспринял этот план скептически, понимая, что Наполеон хотя и действительно разбро­сал свои силы, но, как обычно, на расстояния, позво­ляющие в кратчайший срок стянуть их все (может быть, кроме войск Понятовского) в центр или к одному из флангов. Поскольку же Багратион и вел. кн. Констан­тин Павлович поддержали план Толя, Барклай 6 авгус­та созвал военный совет. Практически все его участники были за наступление. Барклай принял мнение совета наступать, но “с условием отнюдь не отходить от Смоленска более трех переходов²³” — на случай, если Наполеон попытается отре­зать русские войска от Смоленска.

7 августа обе русские армии пошли в наступление. Но едва армии сделали один переход, как Барклай полу­чил разведывательные данные о сосредоточении войск Наполеона у Поречья и решил, что Наполеон готовится обойти его справа. Поэтому Барклай выдвинул 1-ю ар­мию к Поречью, а Багратиону предложил занять место 1-й армии на Руднинской дороге у д. Приказ-Выдра. Таким образом, русские армии фактически перешли к обороне, заняв две основные дороги от Витебска на Смоленск — через Поречье и через Рудню. На третью, окольную дорогу — через Красный — решением военно­го совета от 6 августа, по инициативе Барклая, был выслан наблюдательный отряд — 27-я дивизия Д. П. Неверовского.

Три дня, с 10 по 12 августа, русские армии простоя­ли в ожидании противника на Пореченской и Руднин­ской дорогах. Тем временем штаб Бар­клая установил, что сведения о концентрации францу­зов у Поречья ошибочны и что в действительности На­полеон собирает силы у Бабиновичей. Под угрозой оказывался не правый, а левый фланг русских. Бар­клай решил соединить обе армии в один мощный кулак у д. Волокова на Руднинской дороге. 13 августа полки 1-й армии потянулись назад.

Маневрами Барклая недовольны были и офицеры, и генералы обеих русских армий. Между тем все эти передвижения оказались не бесполезными. Барклай, один из всех русских генера­лов, заподозрил скрытый смысл в продвижении Напо­леона от Витебска к Смоленску. Правда, он не сразу понял, какой именно смысл. Но стратегическая интуиция и осмотрительность Барклая, побудившие его не удаляться от Смоленска больше, чем на три перехо­да, и выставить наблюдательный отряд к Красному, ока­зали на последующий ход событий важное и выгодное для России влияние.

Дело в том, что Наполеон задумал осуществить ма­невр, подобный тому гениальнейшему из всех наполе­оновских маневров, который блестяще удался ему в 1809 г. у Абенсберга и Экмюля, а именно стремительным броском через Днепр у Расасны и да­лее по Красненской дороге к Смоленску выйти в тыл русским, взять Смоленск, отрезать Барклаю и Багра­тиону путь отступления в глубь России, навстречу ре­зервам и подкреплениям, и принудить их к решительно­му сражению с перевернутым фронтом. Пока 1-я рус­ская армия сосредоточивалась у Волоковой, а 2-я (без корпуса Н. Н. Раевского, который задержался в Смоленске и должен был подойти сутками позже) — у Надвы, Наполеон к утру 14 августа моментально соединил всю, казавшуюся разбросанной, централь­ную группировку “Великой армии” (182608 чело­век), с фантастической быстротой переправил ее у Расасны на левый берег Днепра и бросил на Смоленск. Впереди шел И. Мюрат с тремя кавалерийскими кор­пусами (Э.-М. Нансути, Л.-П. Монбрена и Э. Груши) в 15 тыс. сабель. Он и наткнулся у Красного на отряд Д. П. Неверовского, имевшего 7,2 тыс. человек и 14 ору­дий.

Мюрат первой же атакой с ходу ворвался в Крас­ный, выбил оттуда русских на Смоленский тракт и за­хватил 9 из 14 их орудий. Самоуверенный Мюрат, опьяненный первым успе­хом, пренебрег советом Нея использовать подоспевшие в Красный 60 французских орудий и пытался разгро­мить пехоту Неверовского в конном строю, предприняв за полдня 14 августа 40 атак. Неве­ровский задержал французов почти на сутки.

По счастливой случайности Раевский успел отойти от Смоленска всего на 12 км. Впереди его корпуса долж­на была идти 2-я гренадёрская дивизия, но она задер­жалась сама и задержала весь корпус на 3 часа, пото­му что ее начальник принц К. Мекленбургский после кутежа в ночь на 14 августа “был пьян, проспался на другой день поздно и тогда только мог дать приказ о вы­ступлении дивизии²⁴”. Этот проступок, за который прин­ца следовало бы расстрелять (если бы он не был род­ственником царя), неожиданно обернулся для русско­го оружия “важнейшею пользою²⁵”. К полу­дню 15 августа в 6 км западнее Смоленска корпус Раевского соединился с обескровленной дивизией Неверовского. Теперь у Раевского стало 15 тыс. бойцов и 76 орудий. Он отступил в Смоленск под защиту его ка­менных стен и решил защищать город до подхода глав­ных сил Багратиона любой ценой, хотя бы против всей “Великой армии”.

Тем временем в 17 часов 15 августа Мюрат и Ней подступили к Смоленску. Узнав, что город уже занят какими-то силами русских войск, они не рискнули ата­ковать его, а расположились перед ним на ночь лагерем в ожидании поддержки. Пока к французам подходили новые и новые силы, Раевский перед рассветом 16 ав­густа получил от Багратиона записку: “Друг мой, я не иду, а бегу. Желал бы иметь крылья, чтобы соединить­ся с тобою. Держись, бог тебе помощник!²⁶”

 

Смоленск

Смоленск тогда был плохо подготовлен к обороне. Правда, его опоясывала каменная стена XVI—XVII вв. длиной 6,5 км, высотой до 19 м и толщиной более 5 м, с 17 башнями. Но сам город за этими мощными стена­ми был почти сплошь деревянный, а потому уязвимый для артиллерийского огня и пожаров.

Сражение под Смоленском началось в 6 часов утра 16 августа. Маршал Ней под прикрытием артиллерий­ского огня повел на приступ свою пехоту. Русские от­били первую, а затем и вторую его атаку.

К 9 часам на место сражения прибыл Наполеон. Он отложил генеральный штурм Смоленска до подхо­да главных сил “Великой армии”, которые собрались к вечеру. Однако вечером третья (вновь неудачная) попытка овладеть городом была предпринята опять-таки силами одного корпуса Нея.

Защитники Смоленска удивлялись тому, что 16 ав­густа, когда в городе был только корпус Раевского, Наполеон не напирал сильно. Наполеону было нужно не столько взять Смоленск, сколько втянуть из-за него русские армии в решительное сражение. Именно поэто­му он, увидев с холма под Смоленском уже к концу дня 16 августа обе русские армии, которые спешили к городу, не огорчился, а обрадовался, воскликнув: “Наконец-то, теперь они в моих руках!²⁷”.

С рассветом 17 августа Наполеон начал губитель­ную бомбардировку Смоленска, как бы вызывая рус­ские армии выйти для генерального сражения под стены города. Но Барклай де Толли именно этого хотел из­бежать, полагая, что теперь, когда войска Наполеона сосредоточены, их численный перевес сулит им успех. Ему было важно удержать Смоленск до тех пор, пока не будет обеспечена безопасность Московской дороги для отхода русских армий к Дорогобужу. Поэтому он договорился с Багратионом, что 2-я армия выйдет на Московскую дорогу и прикроет ее от возможного ма­невра Наполеона в обход русского левого фланга, а тем временем Барклай сменил поредевший корпус Раевского корпусом Д. С. Дохтурова и дивизией П. П. Коновницына, оставил в городе дивизию Д. П. Не­веровского, затем прислал еще дивизию принца Е. Вюртембергского и следил за ходом боя, удерживая в стороне, на северной окраине Смо­ленска, главные силы 1-й армии.

Весь день 17 августа войска Дохтурова и Неверов­ского, Коновницына и принца Вюртембергского защищали Смоленск от такого огня и таких атак, каких его древние стены еще не знали. В середине дня Наполеон получил донесение, что 2-я армия уходит от Смоленска. Он понял, что русские и на этот раз уклонились от ге­нерального сражения, но, чтобы вновь не упустить их, надо взять Смоленск как можно скорее. С 3 часов пополудни он дал знак к общему штурму города. Ней ворвался в Красненское предместье, Понятовский — в Никольское, Даву штурмовал Молоховские ворота. К 6 часам вечера французы овладели всеми предместья­ми города, кроме Петербургского. Каза­лось, Смоленск упадет в считанные минуты. Но в этот день он устоял. Кончилось тем, что к концу дня русские выбили их из всех предместий.

Досадуя на неудачу общего штурма, Наполеон при­казал открыть огонь по городу из 300 орудий. Оборонять пылающий город было и опасно и уже нецелесообраз­но, поскольку 2-я армия вышла на Московскую дорогу. В ночь на 18 августа Барклай де Толли приказал Дохтурову оставить Смоленск.

Весь высший генералитет 1-й армии был против от­ступления и попытался воздействовать на Барклая, что­бы он защищал город, несмотря ни на что.

В 4 часа утра 18 августа маршал Даву вступил в город. Смоленск горел так, что в нем из 2250 жилых домов уцелело не более 350, а почти все его 15 тыс. жителей ушли вместе с армией — не оста­лось и одной тысячи. Захватив горя­щий и обезлюдевший город, французы бросились его грабить, причем Наполеон, вопреки своему обыкнове­нию, смотрел на это сквозь пальцы.

Сражение под Смоленском — второе по масштабам за весь 1812 г. после Бородина — стоило обеим сторо­нам тяжелых потерь: французам — в основном от бес­плодных атак, русским — от артиллерийских бомбар­дировок, пожаров и разрушений.

Заключительным аккордом Смоленского сражения стал бой у Лубино (или при Валутиной Горе) 19 авгу­ста. Наполеон рассчитал, что в 15 км за Смоленском, где скрещивались у д. Лубино дороги на Москву и Петербург, он сможет упредить армию Барклая и отре­зать ее от 2-й армии. Тем временем 3-й корпус маршала М. Нея преследовал арьергард Барклая по Московской дороге. У д. Валутина Гора его надолго (с 10 до 15 часов) задержал 3-тысячный отряд генерала П. А. Тучкова, прикрывав­ший отход колонн 1-й армии к Лубино. Около 16 часов Тучков вынужден был отступить за р. Строгань и лич­но доложил Барклаю, находившемуся в последней ко­лонне, что больше не может сдержать натиск против­ника. Барклай отослал его назад, к месту боя со сло­вами: “Если вы вернетесь живым, я прикажу вас рас­стрелять!²⁸”

Бой на пути к Лубино возобновился. Барклай при­слал на помощь Тучкову пехотную дивизию П. П. Коновницына, конный корпус В. В. Орлова-Денисова и сам какое-то время наблюдал за ходом боя. Ней по-преж­нему имел численный перевес. К нему присоединилась лучшая дивизия 1-го корпуса под командованием гр. Ш.-Э. Гюдена. Бой при Лубино был одним из самых кровопролитных за всю войну.

Между тем, по расчетам Наполеона, корпус Жюно должен был выйти к скрещению дорог у Лубино рань­ше главных сил Барклая. Однако Жюно не спешил. Мюрат, кавалерия которого была далеко позади, лично примчался к Жюно и в резких выражениях торопил его. Но когда Жюно наконец вышел к Лубино на Москов­скую дорогу, было уже поздно: Барклай ушел.

Бой при Лубино закончился таким же, как и под Смоленском, планомерным отступлением Барклая де Толли и еще раз показал, с одной стороны, исключи­тельную стойкость русских войск, а с другой — недоста­точную оперативность разноплеменного воинства за­хватчиков. Вновь и еще более озабоченно, чем в Витебске, Наполеон стал обдумывать результаты и перспективы кампа­нии.

Наполеон занял огромную территорию (больше полудесятка губерний), проник в глубь России на 600 км, создал угрозу обеим ее столицам. За Смоленском русские войска до самой Москвы не имели больше опорного пункта. Однако Наполеон понимал, что «была побеждена только местность, но не люди²⁹». Стратегия Барклая де Толли приводила к тому, что война затягивалась, а этого Наполеон боялся больше всего. Растягивались его коммуникации, росли потери в боях, от дезертирства, болезней и мародерства, отста­вали обозы, а возможность использовать местные ре­сурсы сводилась к минимуму, почти к нулю, сопроти­влением народа, возраставшим с тех пор, как французы вступили в коренную Россию, буквально день ото дня.

Шесть дней размышлял Наполеон в Смоленске. Выяснилось, что зи­мовать в Смоленске нельзя, так как прокормиться за счет местных ресурсов армия не могла, а подвоз продо­вольствия из Европы сулил чрезмерные расходы и труд­ности. Тут приходилось думать о прекращении уже не одной кампании, а войны вообще.

Именно в Смоленске Наполеон впервые попытался вступить с Александром I в переговоры о мире — через пленного генерала П. А. Тучкова. Александр I на это предложение (как и на все последующие) ничего не ответил.

В ночь с 24 на 25 августа Наполеон неожиданно для своих маршалов приказал выступать из Смолен­ска на Москву, в погоню за русскими армиями.

Главное, что заставило Наполеона вновь, как и в Витебске, отвергнуть собственный план двух русских кампаний и наступать без остановки дальше, к Моск­ве, — это его уверенность в том, что если русские сра­жались так отчаянно за Смоленск, то ради Москвы они обязательно пойдут на генеральное сражение и тем са­мым предоставят ему возможность кончить войну слав­ной, как Аустерлиц или Фридланд, победой.