По ту сторону одиночества

По ту сторону моего одиночества есть другое одиночество, и для того, кто в нем пребывает, мое уединение – людная рыночная площадь, а мое молчание – гул волнующейся толпы.

Слишком я молод и слишком мятежен, чтобы отправиться на поиски этого высшего одиночества. Голоса здешней долины все еще пленяют мой слух, а тени ее преграждают мне путь, мешают расстаться с нею.

По ту сторону этих холмов раскинулась чародейная роща, и для того, кто в ней пребывает, мой покой – сущий ураган, а мое чародейство – призрак.

Слишком я молод и слишком необуздан, чтобы отправиться на поиски этой священной рощи. Мне не избавиться от вкуса крови во рту, а рука все еще сжимает лук и стрелы моих отцов – и это мешает мне уйти.

По ту сторону этого отягченного «Я» живет мое свободное «Я», и для него мои сны – ратное побоище в сумерках, а мои желания – хруст костей.

Слишком я молод и слишком принижен, чтобы быть своим свободным «Я».

Да и как мне этого добиться, пока не расправлюсь со своими отягченными «Я» или пока все люди не станут свободными?

Разве смогут мои листья с песней разнестись по ветру, покуда корни мои не иссохнут во тьме?

Разве может орел во мне воспарить навстречу солнцу, покуда мои птенцы не покинули гнезда, которое я сам, своим клювом для них построил?

 

Последняя стража

В половодье ночи, когда повеяло первым рассветным дуновением, Предтеча – тот, что зовет себя эхом гласа неслыханного, – покинул опочивальню и взошел на крышу своего дома.

Долго стоял он, глядя вниз на дремлющий город. Но вот он поднял голову, и, точно обступили его бессонные духи всех спавших, разомкнул уста, и заговорил:

– Друзья мои, и мои ближние, и вы, каждодневно проходящие мимо ворот моих, я хочу вам открыться во сне вашем, долиной сновидений ваших хочу пройти обнаженным и раскованным; ибо слишком беспечны вы в часы бодрствования и глухи ваши отягченные звуками уши.

Долго я любил вас и чрезмерно.

Я любил одного средь вас, как если б он был всеми, и всех, как если б вы были одним-единственным. И весною моего сердца я пел в ваших садах, и летом моего сердца я сторожил тока ваши.

Да, я любил вас всех, исполинов и карликов, прокаженных и помазанников, и того, кто ощупью бредет во тьме, и того, кто проводит свои дни в пляске среди гор.

Тебя, сильный, я возлюбил, хотя плоть моя еще хранит следы твоих железных копыт; и тебя, слабый, хотя ты иссушил мою веру и истощил мое терпение.

Тебя, богатый, я возлюбил, пусть горек был твой мед для уст моих; и тебя, бедный, хотя укором был ты моим пустым рукам.

Тебя, поэт с расстроенной лютней и слепыми пальцами, я возлюбил из снисходительности; как и тебя, ученый муж, извечно собирающий сгнившие саваны в земле горшечника[28].

И тебя я возлюбил, жрец, среди молчания вчерашнего дня вопрошающий о жребии моего завтра; и вас, почитатели Божеств, поклоняющиеся образам своих собственных желаний.

Тебя, жаждущая женщина, чья чаша всегда полна, я возлюбил, потому что понимаю тебя; тебя же, прислужница бессонных ночей, я возлюбил из сострадания.

Тебя, словоохотливый, я возлюбил, говоря: «У жизни достанет, что сказать»; и тебя, немой, я возлюбил, шепча себе: «Не говорит ли он в своем молчании то, что я с радостью услышал бы сказанным вслух?»

И вас, судья и критик, также возлюбил я; однако вы, когда увидели меня распятым, сказали: «Как мерно истекает он кровью и как прекрасен узор, который кровь оставляет на его белой коже».

Да, я возлюбил вас всех, старые и молодые, дуб и трепещущий тростник.

Но увы! Эта переполненность моего сердца и отвратила вас от меня. Вам по душе пить любовь из чаши, а не упиваться ею в речной стремнине. Ваш слух ласкает едва слышное любовное лепетанье, когда же любовь криком кричит, вы затыкаете уши.

И потому, что я возлюбил вас всех, вы сказали:

– Слишком мягко и уступчиво его сердце, и слишком призрачна его стезя. Это любовь обездоленного, подбирающего все до единой крошки, даже

когда пирует за царским столом. И это любовь слабодушного, ибо сильный любит только сильного.

И потому, что я возлюбил вас сверх меры, вы сказали:

– Это не иначе как любовь слепца, которому неведома ни красота одного, ни безобразие другого. Это любовь лишенного вкуса, пьющего уксус, точно это вино. И это любовь дерзкого и самонадеянного, ибо как может чужак стать нам матерью, и отцом, и сестрой, и братом?

Так говорили вы, но этого вам было мало. Ибо часто на рыночной площади вы указывали на меня пальцами и усмехались: «Вот идет человек без возраста, муж без возмужалости, в полдень забавляющийся играми с нашими детьми и на исходе дня сидящий с нашими старцами и прикидывающийся мудрым и проницательным».

И сказал я себе: «Больше прежнего я буду любить их. Да, еще больше. Я укрою мою любовь притворной ненавистью и под личиной жестокости упрячу нежность мою. Я надену железную маску, кольчугу, вооружусь – и только тогда взыщу их».

И вот я возложил тяжелую руку на ваши язвы и, как буря в ночи, прогрохотал в ушах ваших.

С крыши дома я провозгласил, что вы лицемеры, фарисеи, обманщики, пузыри земли[29], фальшивые и пустые.

Близоруких среди вас я проклял за нетвердый шаг, а тех, кто припадал к земле, я уподобил бездушным кротам.

Красноречивых я окрестил пустомелями, молчаливых – косноязычными, а простых и безыскусных назвал мертвецами, никогда не устающими умирать.

Домогающихся вселенского знания я осудил как оскорбителей святого духа, а тех, кто не алчет ничего, кроме духа, я назвал ловцами призраков, забрасывающими свои сети в мелководье и не уловляющими ничего, кроме собственных отражений.

Так своими устами я поносил вас, в то время как мое сердце, обливаясь кровью, называло вас нежными именами.

Это любовь, что рекла в самобичевании. Это полуубитая гордыня барахталась в пыли. Это моя жажда любви вашей бушевала на крыше дома, тогда как собственная любовь моя, в молчании преклонив колена, молила вас о прощении.

Но случилось чудо!

Именно моя личина открыла вам глаза и именно моя притворная ненависть пробудила ваши сердца.

И теперь вы любите меня.

Вы любите мечи, сражающие вас, и стрелы, метящие в грудь вашу. Ибо по душе вам быть попираемыми, и только тогда вы опьяняетесь, когда пьете от собственной крови.

Подобно мотылькам, ищущим в пламени свою погибель, вы ежедневно собираетесь в моем саду и, подняв лица, следите горящими глазами, как я раздираю ткань ваших дней. И вы переговариваетесь шепотом:

– Его взор осиян божественным светом. Он говорит, как древле пророки. Он совлекает покров с наших душ и отпирает наши сердца, и как орел, что знает лисьи тропы, он ведает пути наши.

Да, воистину мне ведомы ваши пути, но только как орлу – пути его птенцов. И я бы открыл вам мою тайну. Однако жажда вашей близости понуждает меня притворяться неприступным, а страх перед отливом любви вашей – сдерживать напор собственной любви.

Молвив это, Предтеча закрыл лицо руками и горько зарыдал. Ибо знал он в сердце своем, что любовь, униженная в своей наготе, выше любви, взыскующей торжества в личине. И он устыдился.

Но внезапно он поднял голову и, словно пробуждаясь ото сна, простер руки и изрек:

– Ночь минула, и когда на холмы явится стремительный рассвет, нам, детям ночи, суждено умереть. И из нашего праха подымится более могущественная любовь. И возликует она под солнцем и пребудет бессмертной!

 

Из книги

БУРИ [30]

Рабство

Люди – рабы жизни, и сама жизнь – рабство, бесчестием и позором покрывающая их дни, слезами и кровью наполняющая их ночи.

Семь тысяч лет минуло с того дня, как я родился впервые, но до сих пор я видел лишь покорных рабов да закованных в цепи узников.

Я обошел всю землю, был на Востоке и на Западе. Я странствовал в тени Жизни и при ясном свете ее. Я был свидетелем того, как нации и народы выходили из пещер и воздвигали дворцы. Но до сих пор я видел только спины, согнувшиеся под тяжкой ношей, только руки в оковах да колени, преклоненные перед идолами.

Я шел за человеком от Вавилона до Парижа, от Ниневии до Нью-Йорка. И всюду видел на песке следы оков рядом со следами ног и слышал, как леса и долины вторят стенаниям поколений и веков.

Я видел дворцы, храмы науки и святые места. Я останавливался перед тронами, кафедрами и алтарями. И я видел, что везде рабочий человек – раб дельца, делец – раб воина, воин – раб правителя, правитель – раб жреца, жрец – раб идола, а идол этот вылеплен демонами из праха и водружен на гору человеческих черепов.

Я входил в дома богатых и сильных и в лачуги бедных и слабых. Я бывал в покоях, украшенных слоновой костью и золотом, и в хижинах, где обитали призраки отчаяния и ощущалось дыхание смерти. И я видел, как младенцы с молоком матери всасывают рабство, как мальчики одновременно учатся грамоте и покорности, как девочки надевают платья на подкладке из повиновения и смирения, как женщины спят на постелях послушания и безропотности.

С поколениями людей шел я от берегов Ганга к берегам Евфрата, к устью Нила, к Синайским горам, на площади Афин, к храмам Рима, узким улочкам Константинополя, кварталам Лондона. И я видел, что рядом со славой и величием всегда шествует рабство. Я видел, как юношей и девушек закалывают на алтарях и называют рабство Богом; как льют в честь рабства вина и благовония и называют его царем; как курят фимиам перед его изваяниями и называют его пророком; как преклоняют пред ним колени и называют его законом. Люди сражаются и убивают друг друга во имя рабства и называют это патриотизмом; они покорно склоняются перед ним, называя его земной тенью Бога; повинуясь его воле, они сжигают свои дома и селения и называют это равенством и братством; они отдают рабству все свои силы и время и называют это богатством и торговлей...

У рабства много имен, но сущность всегда одна, множество форм, но неизменное содержание. Рабство – извечная болезнь с разными признаками; дети получают ее от родителей вместе с дыханием жизни; века бросают ее семена в почву веков точно так же, как одно время года пожинает плоды другого.

Удивительные и странные виды рабства встречались мне на пути моем. Я видел Слепое рабство. – Оно накрепко связывает жизнь сегодняшнюю с жизнью прошлой, оно заставляет души людей склоняться перед традициями далеких предков, оно наполняет их молодые тела духом старого, превращая их в свежевыбеленные склепы, полные тлена и праха.

Немое рабство. – Оно привязывает мужчину к ненавистной ему жене и бросает тело женщины на супружеское ложе, к мужу, который ей отвратителен, и обоих их безжалостно попирает нога жизни.

Глухое рабство. – Оно принуждает человека следовать вкусам толпы, окрашиваться в ее цвета, надевать угодные ей одежды; оно превращает его голос в эхо, а его тело – в тень.

Хромое рабство. – Оно заставляет сильных склоняться перед обманщиками, оно подчиняет их волю прихотям честолюбцев, превращая их в машины, которые можно одним движением руки пустить в ход, остановить или сломать.

Седое рабство. – Оно низвергает души детей с заоблачных высот в пропасти горя, где нужда соседствует с невежеством, а унижение – с отчаянием, где они растут в страданиях, живут в преступлениях и умирают в пороке.

Криводушное рабство. – Оно ценит вещи не по стоимости, называет их неверными именами; оно зовет мошенничество прозорливостью, болтовню – ученостью, слабость – кротостью, а трусость – гордостью.

Согбенное рабство. – Оно с помощью страха заставляет двигаться языки слабых людей, и они говорят то, чего не чувствуют, высказывают желания, которых у них нет, и становятся точно тряпки, которые по своей воле сворачивает и разворачивает рука нищеты.

Горбатое рабство. – Оно правит одним народом по законам другого.

Чесоточное рабство. – Оно неизменно возводит на трон царских детей.

Черное рабство. – Оно клеймит позором ни в чем не повинных детей преступников.

И рабство перед рабством. – Это сила инерции.

Когда же я устал идти вслед за поколениями, когда мне наскучило смотреть на шествия народов и наций, я сел в одиночестве в долине теней, где скрываются призраки прошлого и ждут своего часа духи грядущего. И там я увидел призрак, который брел одиноко, пристально глядя на солнце. Я спросил:

– Кто ты? Как твое имя? Он ответил:

– Имя мое – свобода.

– Где же твои сыны? – спросил я. В ответ я услышал:

– Один погиб на кресте. Другой умер, сойдя с ума[31]. А третий еще не родился.

И призрак исчез в тумане.

 

О ночь!

О ночь влюбленных, поэтов и певцов,

О ночь призраков, духов и химер,

О ночь страсти, любви и воспоминаний!

О великанша, стоящая между карликами вечерних облаков и невестами рассвета, опоясанная мечом страха, увенчанная лунной короной, облаченная плащом молчания, вглядывающаяся тысячами глаз в глубины жизни, вслушивающаяся тысячами ушей в стон смерти и небытия.

Ты – тьма, являющая нам сияние небес, а день – свет, погружающий нас в земной мрак.

Ты – надежда, просветляющая наш разум перед величием бесконечности, а день – обманщик, бросающий нас слепыми в мире реальности.

Ты – тишина, открывающая своим молчанием тайны бодрствующих духов, витающих в небесном пространстве, а день – шум, действие которого возбуждает тех, кто низвергнут под копыта желаний и причуд.

Ты справедлива, ибо соединяешь под крыльями сна грезы слабых с желаниями сильных. Ты сострадательна, ибо своими невидимыми пальцами закрываешь веки несчастных и переносишь их сердца в мир менее жестокий, чем существующий.

В складках твоих синих одежд вздыхают влюбленные; у твоих ног, омытых росой, плачут страдающие от одиночества; в твои ладони, благоухающие ароматом долин, отвергнутые вкладывают вздохи своей страсти и тоски. Ты – подруга влюбленных, собеседница отшельников, утешительница отвергнутых и одиноких.

Под твоей сенью изливают свои чувства поэты, в твоих глубинах пробуждаются сердца пророков, в прядях твоих кос трепещут таланты мыслителей. Ты – вдохновительница поэтов, источник откровения пророков, наставница мыслителей и созерцателей.

Когда моей душе наскучили люди, а глаза утомились от созерцания лика дня, я ушел в те далекие поля, где дремлют призраки былых времен. Там я остановился перед неким черным трепещущим существом, шествующим тысячами ног по полям, горам и долинам.

Там я пристально всматривался в глаза мрака, прислушиваясь к шороху невидимых крыльев, ощущая прикосновение одежд безмолвия, не страшась ужасов мрака.

Там ты предстала предо мною, о ночь, как прекрасный и страшный призрак, поднявшийся между небом и землей, в одеждах из облаков, опоясанный туманом. Этот призрак насмехался над солнцем, издевался над днем, глумился над рабами, бодрствующими перед идолами, он изливал свой гнев на владык, спящих на шелке и парче, пристально вглядывался в лица разбойников, охранял покой детей, плакал над улыбкой падших женщин и улыбался слезам влюбленных, возвышая тех, кто велик сердцем, попирая стопами низких духом.

Там мы увидели друг друга, о ночь! Ты стала мне матерью в своей грозности, я же в своих мечтах стал тебе сыном. Исчезли разделявшие нас завесы условности и с наших лиц спал покров предположений и догадок; ты доверила мне свои тайны и замыслы, я же открыл тебе свои мечты и надежды. И когда твои ужасы превратились в напевы нежнее шепота цветов, а мои страхи сменились радостью, превосходящей безмятежность птиц, ты возвысила меня, усадила на свои плечи, научила мои глаза видеть, уши – слышать, а уста – говорить, ты научила мое сердце любить то, что ненавистно людям, и ненавидеть то, что любимо ими. Затем ты прикоснулась к моим мыслям, и они понеслись бурной, звенящей напевами рекой, смывающей засохшие травы. Ты коснулась поцелуем моей души, и она вспыхнула ярким пламенем, сжигающим высохшие стебли.

Я стал твоим спутником, о ночь, дабы походить на тебя; я подружился с тобой, чтобы слить мои желания с твоими; я полюбил тебя, дабы мой духовный мир стал уменьшенным подобием твоего бытия. И в моей погруженной во мрак душе есть сверкающие звезды, которые в сумерках рассыпает радость, а поутру собирает тревога. В моем чутком сердце – луна, плывущая то по скрытому тучами небосклону, то в пространстве, заполненном шествиями снов. В моем бодрствующем духе – безмолвие, открывающее тайны влюбленных, частицы которого отражают эхо молитв верующих, на голове – волшебный венец, его разрывают предсмертные стоны агонизирующих и воссоздают вновь голоса поэтов, воспевающих женщину.

Я, о ночь, похож на тебя; так имеют ли люди право считать меня гордецом, если я уподобляюсь тебе, а они в своей гордыне подобны огню!

Я подобен тебе, ибо нас обоих обвиняют в том, чего мы не совершали.

Я сходен с тобой желаниями, мечтами, нравом и склонностями.

Я подобен тебе, хотя вечер и не увенчал меня короной из золотых облаков.

Я подобен тебе, хотя утро не расцвечивает мои одежды розовыми лучами.

Я подобен тебе, хотя не опоясан Млечным Путем.

Я – бесконечная, спокойная, бескрайняя ночь, и нет начала моему мраку и предела моим глубинам; и когда души других восстанут, гордясь светом своих радостей, моя душа поднимется, застывшая во мраке своей скорби.

Я подобен тебе, о ночь, и мое утро наступит лишь с окончанием моей жизни.

 

Мы и вы

Мы сыны горести, вы же сыны веселья.

Мы сыны горести, а горесть – это тень Божества, которая не ляжет поблизости от злосердых; мы владетели опечаленных душ, а печаль столь велика, что мелкие души не в силах вместить ее; вы смеетесь, а мы плачем и стенаем, но тот, кто омоется единожды своими слезами, вовеки пребудет чист.

Вы не знаете нас, мы же вас знаем. Вы мчитесь вместе со стремниной реки жизни, не глядя в нашу сторону, мы же, сидя на берегу, видим и слышим вас. Вы не внемлете нашим крикам – ваши уши полнятся шумом дней, а мы слышим ваши песни, ибо шепот ночей отомкнул нам слух. Мы вас видим, ведь вы стоите при тускло мерцающем свете, но вы нас не видите – мы пребываем в нестерпимо сияющем мраке.

Мы сыны горести – пророки, поэты и музыканты. Мы ткем из нитей своих сердец одежды Богам и зернами своей души наполняем ладони ангелов. А вы – сыны беззаботного веселья и нескончаемых утех, вы влагаете свои сердца в руки пустоты, прельстившись нежностью ее пальцев, ищете отдохновения подле глупости, ибо в доме глупости нет зеркала, где вы увидели бы свое лицо.

Мы горестно вздыхаем, и с нашими вздохами поднимается ввысь шепот цветов, шелест ветвей и журчанье ручьев. Вы же смеетесь, и раскаты ваше го смеха сливаются с хрустом черепов, звоном цепей и воплями бездны.

Мы плачем, и наши слезы падают в самое сердце жизни, как капли росы – из глаз ночи в сердцевину рассвета. Вы же улыбаетесь, и из уголков ваших губ струятся язвительные насмешки – так яд стекает со змеиных зубов в рану ее жертвы.

Мы плачем, ибо видим горе вдов и страдания сирот, а вы смеетесь, ибо не видите ничего, ослепленные блеском золота. Мы плачем, так как слышим стон обездоленного и крик притесняемого, а вы смеетесь, так как не слышите ничего, кроме звона бокалов.

Мы плачем, ибо тело отделяет нашу душу от Бога, а вы смеетесь, ибо ваши тела жадно льнут к праху.

Мы – сыны горести, вы – сыны веселья, давайте же положим перед лицом солнца плоды нашей горести и вашего веселья!

Вы воздвигли пирамиды из черепов невольников; ныне эти пирамиды стоят в песках, повествуя поколениям о нашей вечности и вашей бренности. Мы разрушили Бастилию руками свободных духом, и Бастилия в устах наций стала словом, которым они славят нас и проклинают вас. Вы насадили сады Вавилона на костях слабых и возвели дворцы Ниневии на могилах отверженных. А ныне Вавилон и Ниневия уподобились следам, что верблюды оставляют в песках пустыни. Мы изваяли из мрамора статую Астарты, заставив мрамор, скованный недвижностью и немотою, затрепетать и заговорить; мы сыграли на струнах нехавендский напев[32], и струны те вызвали парящих в пространстве духов влюбленных; мы нарисовали Марию штрихами и красками, и штрихи уподобились мыслям Богов, а краски – чувствам ангелов.

Вы идете вослед развлечениям, растерзавшим своими когтями тысячи тысяч жертв на аренах Рима и Антиохии[33], а мы следуем за безмолвием, чьи пальцы соткали «Илиаду», «Книгу Иова» и «Большую Таийю»[34]. Вы распаляетесь от пагубных страстей, чьи бури увлекли неисчислимое множество женских душ в бездну порока и греха. Мы же обнимаем одиночество, под сенью которого родились муаллаки[35], «Гамлет» и поэма Данте. Вы внемлете устам алчности, от мечей которой пролились реки крови, а мы дружны с воображением, чьи руки низвели знание из круга вышнего света.

Мы – сыны горести, а вы сыны веселья. Нашу горесть и вашу радость разделяют крутые горы, по тернистым узким тропам которых не пройдут ваши сильные кони и не проедут ваши изящные экипажи.

Мы сочувствуем вашей ограниченности, а вы ненавидите наше величие; и время останавливается между нашим снисхождением и вашей ненавистью, в смятении взирая на нас.

Мы приходим к вам, как друзья, а вы нападаете на нас, как враги, и глубокая пропасть, полная слез и крови, разверзается между дружелюбием и враждебностью.

Мы строим вам дворцы, а вы роете нам могилы, и между великолепием дворцов и могильным мраком железной поступью шагает человечество.

Мы устилаем ваш путь розами, а вы покрываете наше ложе шипами, и между лепестками и шипами розы глубоким, вечным сном спит истина.

Вы извечно стремитесь одолеть наши силы, которые податливы, – своей жестокой слабостью. На единый миг одержав над нами верх, вы от радости кричите жабьими голосами, а мы, одерживая победу над вами на все времена, храним молчание исполинов. Вы распяли Назарянина и, обступив его, глумились над ним и хулили его. Но вот, сойдя с креста, он пошел, словно исполин, одерживая над поколениями победу по духу и по истине и наполняя землю славой и красотой.

Вы умертвили Сократа[36], побили камнями Павла[37], сокрушили Галилея, убили Али ибн Аби Талиба[38], задушили Мидхат-пашу[39], но все они, как необоримые герои, живы поныне перед лицом вечности. Что же до вас, то вы останетесь в памяти человечества смердящими трупами, и вовек не найдется могильщика, чтобы предать их мраку забвения и небытия.

Мы сыны горести, а горесть – это облака, что проливаются на мир благом и знанием; вы же – сыны веселья, но сколь бы велико ни было ваше веселье, оно подобно столпу дыма, который развеивают ветры и рассеивают стихии.

 

Перед рассветом

Молчи, о сердце. Простор не слышит тебя.

Молчи. Эфир, полный стенаний и слез, не разнесет по свету твоих песен и гимнов.

Молчи. Призраки ночи не расслышат шепота твоих тайн, шествия тьмы не остановятся перед твоими сновидениями.

Молчи, о сердце, молчи до рассвета. Кто терпеливо ждет утра, встретит его сильным. Кто жаждет света, сам желанен свету.

Молчи, о сердце, и слушай меня.

Во сне я видел черного дрозда; он пел над кратером извергающегося вулкана.

Я видел лилию, поднявшую свою головку над снегами. Я видел нагую нимфу, танцующую среди могил. Я видел ребенка, который, смеясь, играл черепами. Я видел все это во сне. А когда я проснулся и посмотрел вокруг, то увидел ревущий вулкан, но не было там дрозда и не было слышно его песен.

Я увидел, как снега легли на поля и долины, белым саваном укутав неподвижные тела лилий.

Я увидел ряды надгробий, застывших в вековом молчании, но никто не кружился там в танце и никто не склонялся в молитве.

Я увидел гору черепов, но смеялся при этом лишь ветер. Наяву я увидел только печаль да горе. Куда же ушли радость и счастье сна? Куда скрылись прекрасные сновидения? Как случилось, что исчезли их дивные образы? И сможет ли душа терпеть и ждать, пока сон не вернет ей грезы и надежды?

Слушай меня, о сердце.

Вчера душа моя была старым могучим деревом с корнями, доходившими до самых глубин земли, и с ветвями, простертыми в бескрайние небеса.

Душа моя расцвела весной, а летом принесла плоды. Когда же настала осень, я сложил эти плоды на серебряные блюда и поставил их у дороги. Путники брали плоды и ели, а потом шли дальше.

Но вот миновала осень, и ликование сменилось плачем и стонами. Тогда я взглянул на блюда и увидел лишь один плод – плод, оставленный людьми мне. Я взял его с блюда и съел. Он был горше колоквинта[40] и кислее незрелого винограда. И тогда я сказал себе: «Горе мне! Проклятья вложил я в уста людей и ненависть в их тела. Что же сделала ты, душа, с той сладостью, которую твои корни взяли из недр земли, с тем ароматом, которым наполнил твои ветви солнечный свет?»

И я вырвал могучее старое дерево моей души. С корнем вырвал я его из почвы, где оно росло и крепло. Я вырвал его из его прошлого и заставил его забыть о том, как тысячу раз сменяли друг друга весна и осень. А потом я посадил дерево моей души на новом месте. Я посадил его в поле, далеком от путей времени. Я бодрствовал рядом с ним, говоря себе, что бессонные ночи приближают нас к звездам. Я поил его своей кровью и своими слезами, говоря, что кровь придает плодам аромат, а слезы – сладость.

И опять пришла весна, и душа моя расцвела вновь.

Летом она принесла плоды. Когда же настала осень, я собрал их и положил на золотые блюда.

Я поставил блюда на перекресток дорог, но никто из людей, проходивших мимо, не протянул к ним руки.

Тогда я сам взял один плод и съел его. Он был сладок, как мед, свеж, точно воды райской реки аль-Кяусар, вкусен, как вино вавилонское, и ароматен, будто дыханье жасмина. И я воскликнул: «Люди не хотят, чтобы я вложил в их уста благословение, а в их тела истину: ведь благословение – дочь слез, а истина – дочь крови».

Потом я вернулся и сел в тени дерева моей души, одиноко стоявшего в поле, вдали от путей времени.

Молчи, о сердце, молчи до рассвета.

Воздух впитал в себя слишком много запахов, он не станет пить твои вздохи.

Слушай меня, о сердце.

Вчера моя мысль была кораблем; волны морей швыряли его, а порывы ветра бросали от берега к берегу.

Ничего не было на корабле моей мысли, ничего, кроме семи сосудов с красками, чистыми и яркими, словно радуга.

Время шло, и наскучило мне носиться по морским волнам. И я сказал себе: «Пусть вернется пустой корабль моей мысли к родной пристани, в страну, где я родился».

И тогда стал я красить борта моего корабля. Я выкрасил их краской желтой, как закатное солнце, зеленой, как сердце весны, голубой, словно небесная глубь, и красной, точно вечерняя заря. На парусах и на корме нарисовал я дивные картины, поражающие воображение и радующие взор. Я завершил свой труд, и корабль моей мысли полетел, подобный видениям пророка, в бескрайнем просторе между морской бездной и небесами.

И вот он подошел к родной пристани. Люди высыпали мне навстречу. Они кричали и славили меня, и под звуки тамбуринов и свирелей ввели меня в город.

Они это сделали потому, что корабль мой был ярко раскрашен и расписан.

Никто не заглянул внутрь корабля моей мысли.

Никто не спросил, что привез я из-за моря.

Никто не понял, что корабль мой пуст.

И тогда я сказал себе: «Я обманул людей. При помощи семи сосудов с красками я обманул их глаза и их разум».

Прошел год, и я вновь взошел на корабль моей мысли и отправился в плаванье.

Я отправился к восточным островам и собрал там мирру и ладан, алоэ и сандаловое дерево и погрузил все это на корабль.

Я отправился к западным островам и привез оттуда золотой песок и слоновую кость, яхонты, изумруды и разные самоцветы.

Я отправился к северным островам и вернулся оттуда с шелками, кружевами и пурпуром.

Я отправился к южным островам и привез оттуда щиты и латы, булатные мечи, крепкие копья и другое оружие.

Я наполнил корабль моей мысли редкостными дарами земли и вернулся к родной пристани. Я говорил себе: «Мой народ прославит меня, он введет меня в город с пением и музыкой, теперь я заслужил это».

Но вот я достиг цели, и никто не вышел встречать меня. Я вступил на улицы города, и никто не взглянул на меня.

Тогда я стал на главной площади и громким голосом поведал людям, какие сокровища и диковины я им привез. Но они смотрели на меня и смеялись, а в глазах их я видел насмешку. И они от меня отвернулись.

Изумленный и опечаленный, вернулся я на берег моря. Но, едва взглянув на корабль, я понял все. Раньше мне было не до этого: цель моих странствий отвлекала меня. Я воскликнул: «Волны морские смыли краску с бортов моего корабля, они стали словно кости, выбеленные дождем. Ветры, штормы и палящее солнце стерли рисунки с парусов, и они повисли, точно старые выцветшие тряпки. Я сложил драгоценности и диковинки в простой деревянный ящик, пустил его по волнам и вернулся к своему народу. Но народ отверг меня, потому что глаза людей видят лишь то, что лежит на поверхности».

Тогда я покинул корабль моей мысли и ушел в город мертвых. Там я сел среди могил, раздумывая об их тайнах.

Молчи, о сердце, молчи до утра. Буйный вихрь глумится над шепотом твоих глубин, а пещеры, долины не откликаются эхом на звон твоих струн.

Молчи, о сердце, молчи до утра. Кто терпеливо ждет утра, того оно с радостью примет в свои объятия.

Вот восходит заря, о сердце. Говори же, если можешь.

Вот оно, шествие утра, о сердце. Оставило ли безмолвие ночей в глубине твоей песню, которой ты встретишь утро?

Вот стаи голубей и дроздов носятся над долиной. Оставил ли ужас ночи твердость в крыльях твоих, чтобы лететь вместе с ними?

Вот пастухи выводят стада из загонов. Оставили ли тебе призраки ночи решимость, чтобы пойти за ними в зелень лугов?

Вон юноши и девушки медленно идут к виноградникам. Разве ты не встанешь и не пойдешь вместе с ними?

Вставай и иди вместе с зарей! Ведь ночь уже миновала, и ночные страхи исчезли вместе с черными снами.

Вставай, о сердце, и пой во весь голос. Ведь тот, кто не поет вместе с утром, – сын мрака.

 

Видение

В сгустившейся ночной мгле, когда сон своим плащом покрыл лицо земли, я поднялся с ложа и отправился к морю, говоря себе: «Море не ведает сна и в его бодрствовании – утешение бессонному духу».

Когда я подошел к берегу, туман уже спустился с горных вершин и, словно дымчато-пепельное покрывало, наброшенное на лицо юной красавицы, застлал все кругом. Я остановился и стал вглядываться в несметные рати волн, вслушиваться в их буйные клики. Мною завладели мысли о вечных силах, стоящих за ними, о силах, что бушуют вместе с бурями, извергаются с вулканами, улыбаются губами роз и поют вместе с ручьями.

Вскоре я обернулся и вдруг различил смутно проступавшие сквозь пелену тумана очертания трех призраков, восседавших на прибрежной скале. Я медленно побрел к ним, словно влекомый некой неведомой силой, заключенной в их естестве.

В нескольких шагах от них я замер, будто какое-то волшебство внезапно сковало мою волю и пробудило дремавшее в душе воображение.

В эту минуту один из призраков поднялся и проговорил голосом, исходившим, мнилось, из бездны морской:

– Жизнь без Любви подобна дереву нецветущему и бесплодному. Любовь, лишенная Красоты, подобна цветам без запаха и плодам без семян... Жизнь, Любовь и Красота – вот три ипостаси единой абсолютной независимой сущности, неизменной и неделимой!

Так молвил он и сел.

Тогда поднялся второй призрак и голосом, похожим на гул водопада, сказал:

– Жизнь, не знающая Бунта, подобна временам года без весны. Бунт, не знающий Истины, подобен весне в голой бесплодной пустыне... Жизнь, Бунт и Истина – вот три ипостаси единой сущности, нераздельной и неизменной!

За ним поднялся третий и голосом, схожим с громовыми раскатами, проговорил:

– Жизнь, не знающая Свободы, подобна телу без души. Свобода, не знающая Мысли, подобна смятенному духу... Жизнь, Свобода и Мысль – вот три ипостаси единой безначальной сущности, вековечной и нетленной!

Потом все трое встали, заговорили, голоса их слились воедино, и они изрекли слова, приведшие меня в благоговейный трепет:

– Любовь и то, что она порождает, Бунт и то, что он созидает, Свобода и то, что она умножает, – суть три явления Божиих. И Бог есть Совесть разумного мира!

Затем настала тишина, наполненная шелестом крылий и трепетанием бесплотных тел. Закрыв глаза, я ловил отзвуки только что услышанного. Но когда вновь открыл их, то взору моему предстало лишь море, одетое туманом. А подойдя к скале, на которой восседали три призрака, я увидел лишь столп благовонных курений, возносящийся к небесам.

 

Честолюбивая фиалка

В уединенном саду росла милая и нежная фиалка. Она жила, довольствуясь малым, среди подружек и радостно покачивалась в густой траве.

Однажды утром она подняла головку, увенчанную каплей росы, огляделась вокруг и увидела розу, тянувшуюся ввысь. Роза была стройной и гордой, словно язычок пламени над изумрудным светильником.

Фиалка открыла свои голубые уста и сказала, вздохнув:

– До чего же я несчастлива! Меня так трудно заметить среди душистых трав и цветов. Природа сотворила меня такой маленькой и жалкой. Я живу, прижавшись к земле, не в силах подняться к небесной лазури, я не могу повернуться лицом к солнцу, как это делает роза.

Роза услышала, что говорила ее соседка-фиалка, и, затрепетав от смеха, сказала:

– Какой же ты глупый цветок! Ты просто не понимаешь своего счастья. Природа одарила тебя такой миловидностью, таким ароматом и нежностью, какие она дает лишь немногим цветам. Оставь же дерзкие мечты, будь довольна своей долей и знай: тот, кто довольствуется малым, становится сильным, а тот, кто требует слишком многого, теряет все.

И ответила фиалка:

– Ты утешаешь меня, о роза, потому что сама имеешь то, о чем я могу лишь мечтать. Ты так великолепна и поэтому стараешься скрасить мое ничтожество мудрыми словами. Но как горьки для несчастных увещевания счастливых и как жесток сильный, проповедующий среди слабых.

Услышала Природа разговор розы с фиалкой, удивилась и спросила:

– Что случилось с тобой, о дочь моя фиалка? Я всегда знала тебя милой в скромности, нежной в кротости, благородной в бедности. Неужели тобой овладели недостойные желания, а пустая гордость похитила твой разум?

И голосом, полным мольбы, ответила ей фиалка:

– О мать моя, великая в могуществе, безграничная в сострадании. Со всем смирением, которое есть в моем сердце, со всей надеждой, живущей в моей душе, молю тебя: исполни мою просьбу, сделай меня розой хоть на один день!

И Природа сказала в ответ:

– Ты сама не знаешь, чего просишь, ты не понимаешь, какие беды таятся за внешним великолепием. Берегись же, если я удлиню твой стебель, изменю твой облик и превращу тебя в розу, ты раскаешься, но тогда раскаяние уже не поможет.

Фиалка же продолжала просить:

– О, преврати меня в розу, высокую, с гордо поднятой головой! И пусть я одна буду виновата во всем, что станется со мною!

И тогда Природа сказала:

– Я исполню твою просьбу, о глупая, непокорная фиалка. Но если на тебя обрушатся несчастья и беды, вини в этом только себя!

Протянула Природа свои невидимые волшебные пальцы, коснулась ими корней фиалки, и в то же мгновение фиалка превратилась в пышную розу, вознесшуюся над другими цветами и травами.

Но вот миновал полдень, и небосклон вдруг окутался черными тучами, заклубился вихрями. Все вокруг пришло в движение, засверкало молниями, загрохотало. Несметные потоки дождя и ветра обрушились на сады и рощи. Буря ломала ветви, гнула стволы, с корнем вырывала гордые, высокие цветы. Ничего не осталось в садах, кроме маленьких цветочков и трав, сумевших прижаться к земле или притаиться между камней.

И больше всех пострадал от буйства стихии тот уединенный сад.

Когда буря утихла и рассеялись тучи, стало видно, что все цветы погибли, – их, словно пыль, разметало по сторонам. И только фиалки, притаившиеся у ограды, уцелели после яростного побоища.

И вот одна из юных фиалок подняла головку, увидела, что стало с цветами и деревьями, радостно улыбнулась и сказала подружкам:

– Посмотрите-ка, что сделала буря с теми, кто так важничал своей красотой!

Другая фиалка сказала:

– Мы живем у самой земли, зато мы спаслись от бури и ливня.

А третья воскликнула:

– Мы такие слабенькие, но вихри не могут победить нас!

Тогда взглянула вокруг царица фиалок и увидела рядом с собой ту розу, которая еще вчера была фиалкой. Буря вырвала ее из земли, ветер разметал ее лепестки и швырнул на мокрую траву. Она лежала, точно воин, сраженный вражеской стрелой.

Царица фиалок выпрямилась, расправила свои лепестки и позвала подруг:

– Взгляните, взгляните, о дочери мои! Посмотрите на эту фиалку, которую обуяла гордость, и она, став розой, покрасовалась лишь один час и погибла. Пусть это зрелище будет уроком для вас. Умирающая роза вздрогнула, собрала последние силы и сказала слабым прерывающимся голосом:

– Послушайте меня, глупые смиренницы, страшащиеся бурь и ветров. Вчера и я, подобно вам, таилась среди листвы, довольная своей судьбой. Это чувство надежно оберегало меня от ураганов и вихрей жизни. Я стремилась лишь к этой безопасности, никогда не мечтала ни о чем, кроме удобства и покоя. О, я могла бы жить подобно вам, прижавшись к земле, ждать, пока зима укутает меня снегом, и уйти, как и те, кто жил до меня, в безмолвие смерти и небытия, так и не узнав тайн жизни, неведомых племени фиалок с тех пор, как оно живет на земле. Я могла подавлять свои желания и не стремиться к познанию вещей, чья природа была выше моей природы. Но я прислушалась к тишине ночей и услышала, как высший мир говорил нашему миру: «Цель бытия в стремлении к тому, что находится за гранью бытия». И тогда моя душа взбунтовалась против самой себя. И тогда мое сердце страстно захотело подняться выше самого себя. И до тех пор боролась я с собой, до тех пор стремилась к тому, чего не было у меня, пока мой бунт не обратился в созидающую силу, а мое стремление – в действенную волю. И тогда я попросила у Природы – а ведь Природа – всего лишь внешнее проявление наших сокровенных мечтаний – превратить меня в розу. Она сделала так, как я просила. Как часто изменяет она свои образы и символы перстами благосклонности и увлечения.

На мгновенье роза умолкла, а затем продолжала голосом, в котором звучали гордость и превосходство:

– Один час прожила я царицей. Я взглянула на мир глазами роз. Я услышала шепот эфира ушами роз. Я ощутила переливы света листьями роз. Разве найдется среди вас хоть одна, кто удостоилась такой чести?

Она склонила голову и, уже задыхаясь, сказала: – Сейчас я умру. Я умру, но в душе у меня то, чего никогда не испытывала ни одна фиалка. Я умру, но я знаю, что лежит за пределами того тесного мира, в котором я родилась. Это и есть цель жизни. Это и есть суть, скрытая за случайностями дней и ночей!

Роза свернула свои лепестки, вздрогнула и умерла. На ее лице была неземная улыбка – улыбка того, чьи мечты сбылись, улыбка торжества и преодоления, улыбка Божества.

 

Поэт

Я чужой в этом мире.

Я чужой, и в этой отчужденности – гложущая тоска и лютое одиночество, но она всегда будит во мне мысли о чудесной неведомой родине и наполняет мои сны видениями далекой земли, никогда прежде не открывавшейся моему взору.

Я чужой среди своих близких и друзей; повстречав кого-нибудь из них, я спрашиваю себя: «Кто это, откуда я знаю его, какой закон связал меня с ним, почему я должен подойти к нему и заговорить?»

Я чужой своей душе, и когда слышу собственные слова, слух дивится моему голосу. Когда порой я наблюдаю, как мое сокровенное «Я» смеется или плачет, дерзает или страшится, все мое существо изумляется самому себе, а дух мой жаждет вникнуть в мой дух. Но нет, я остаюсь все в той же безвестности, нераспознанный, повитый пеленами тумана, укрытый завесой безмолвия.

Я чужой своему телу и всякий раз, когда гляжусь в зеркало, улавливаю в своем лице нечто такое, чего не чувствует моя душа, и читаю в глазах такое, чего не хранят тайники сердца.

Я иду по улицам города, и юноши преследуют меня с криками: «Глядите-ка, слепец! Дадим ему посох – пусть опирается на него!» Я кидаюсь прочь, но меня настигают девушки, хватают за полы одежды со словами: «Он глух, точно скала, наполним его слух напевами страстной и пылкой любви!» Я вырываюсь из их рук, бегу не оглядываясь, но наталкиваюсь на мужчин, которые, обступив меня, говорят: «Он нем, как могила, так поможем ему развязать язык!» В страхе я спешу их покинуть, но встречаю на пути толпу стариков, которые дрожащими пальцами указывают на меня и молвят: «Это безумец, потерявший рассудок на пастбищах злых духов!»

Я чужой в этом мире.

Я чужой, и хотя странствовал по всему свету, не нашел отчего края и не встретил ни единого человека, кто бы узнал меня и внял мне.

Утром, пробудившись, я чувствую себя узником в темной пещере, со сводов которой свешиваются ехидны, а по углам ползают скорпионы. Когда я выхожу на свет, тень моего тела тянется следом, а впереди бредут неведомо куда тени моей души, ищущие нечто за пределами моего разумения, хватающие то, что мне вовсе не надобно. Воротившись вечером, я ложусь в постель, набитую страусовым пером и шипами терновника, и странные мысли завладевают мною; тревожные, радостные, мучительные и сладостные желания одно за другим охватывают меня. А в полночь, выступив из расселин пещеры, мне являются призраки ушедших времен и духи забытых наций, и мы жадно вглядываемся друг в друга. Я вопрошаю их, и они мне ответствуют с улыбкой. Когда же я порываюсь их удержать, они исчезают, как истаивает дым.

Я чужой в этом мире.

Я чужой, и нет на свете ни единого человека, кто знал хотя бы слово на языке моей души.

Я шагаю по пустынной степи и вижу ручьи, взбегающие, обгоняя друг друга, из глубины долины к горной вершине, вижу голые деревья – миг, и они одеваются зеленью, расцветают, плодоносят и сбрасывают листву, ветви их падают наземь и обращаются в пятнистых извивающихся змей. Вижу птиц, что взмывают в небо и стремглав летят вниз, поют и жалобно стенают, и вдруг, замерев, расправляют крылья и превращаются в нагих дев с распущенными волосами и стройными шеями. Из-под насурьмленных страстью век они призывно смотрят на меня, их алые, как роза, источающие медовый аромат уста улыбаются, они протягивают белые нежные руки, благоухающие миррой и ладаном; потом очертания их становятся зыбкими и они исчезают, как туман, но еще долго слышны отзвуки их насмешек надо мной.

Я чужой в этом мире.

Я поэт, я воспеваю стихами то, что жизнь пишет прозой, и пишу прозой то, что она слагает стихами. Потому-то я чужой и буду чужим до той поры, пока судьба не взыщет меня и не перенесет на родину.

 

Из книги

ПЕСОК И ПЕНА [41]

Я вечно иду по этим берегам Между песком и пеной. Прилив сотрет мои следы, И ветер развеет пену. Но море и берег пребудут Вовеки.

Однажды я наполнил руку туманом.

А когда разжал ее, удивительное дело – туман превратился в червя.

Тогда я собрал пальцы в кулак, а затем вновь разжал руку – и, о чудо, теперь там была птица.

Когда я повторил свой жест, то на сей раз во впадине ладони стоял человечек, запрокинув вверх печальное лицо.

И вновь я сжал руку, а когда раскрыл ее, там опять был туман.

Но я услышал песнь, исполненную несказанной прелести.

* * *

Еще вчера я мыслил себя частицей, пульсирующей без всякого ритма в сфере жизни.

Теперь я знаю, что я семь сфера, и жизнь во всех своих частицах ритмично пульсирует во мне.

* * *

Они говорят мне, очнувшись ото сна: «Ты и мир, в котором ты живешь, – всего лишь песчинка на неоглядном берегу неоглядного моря».

А я говорю им во сне: «Я – неоглядное море, и все миры – лишь песчинки на моем берегу».

Лишь однажды я не нашелся что ответить. Когда меня спросили, кто я.

* * *

Первой Божией мыслью был ангел. Первым Божиим словом был человек.

* * *

Жемчужина – храм, выстроенный болью вокруг песчинки.

Какое же страстное желание выстроило наши тела и вокруг каких песчинок?

* * *

Когда Бог бросил меня, камешек, в это чудесное озеро, от меня по озерной глади пошли бессчетные круги. Но, достигнув глубин, я затих.

* * *

Я родился сызнова, когда моя душа и тело полюбили друг друга и сочетались браком.

* * *

Воспоминание – род встречи.

* * *

Забвение – род свободы.

* * *

Для того, кто смотрит из окон Млечного Пути, пространство не есть пространство между землей и солнцем.

* * *

Человечество – река света, текущая из правечности в вечность.

* * *

Разве духи, населяющие эфир, не завидуют людской боли?

* * *

На пути в Святой Город я повстречал паломника и спросил его: «Выведет ли меня эта дорога к Святому Городу?»

– Ступай за мной, – ответствовал он, – и утром следующего дня вступишь в Святой Город.

Я отправился следом. Мы шли много дней и ночей, но так и не достигли цели.

Каково же было мое изумление, когда он разгневался на меня за то, что повел меня по ложному пути.

* * *

Достигнуть зари можно только тропою ночи.

* * *

Мой дом говорит мне: «Останься со мной, ибо здесь живет твое прошлое».

А путь говорит: «Следуй за мной, ибо я – твое будущее».

И я говорю дому и пути: «У меня нет прошлого, как нет и будущего. Останься я здесь – в недвижности моей будет движение. Если же уйду – в движении моем будет недвижность. Только любовь и смерть всё меняют».

* * *

Не удивительно ли, что жажда определенных удовольствий есть часть моей боли?

* * *

Семь раз я презирал свою душу:

Первый раз, когда увидел, что она покорялась, чтобы достичь высот.

Второй раз, когда заметил, что она хромает в присутствии увечных.

Третий раз, когда ей дано было выбирать между трудным и легким, и она выбрала легкое.

Четвертый, когда она свершила зло и в оправдание себе сказала, что другие поступают так же.

Пятый, когда она, стерпев по слабости своей, выдала терпение за силу.

Шестой, когда она с презрением отвернулась от уродливого лица, не ведая, что это одна из ее личин.

И седьмой раз, когда она пела хвалебную песнь и мнила это добродетелью.

* * *

Я не знаю абсолютной истины. Но я смиряюсь перед своим незнанием, и в том – моя честь и награда.

* * *

Между воображением человека и обретением желанного лежит пространство, которое человек может преодолеть лишь своим страстным стремлением.

* * *

Рай вон там, за той дверью, в соседней комнате; но я потерял ключ.

А, может, просто положил не на место.

* * *

Ты слеп, а я глух и нем, так давай же возьмемся за руки и постараемся понять друг друга.

* * *

Значимость человека определяется не тем, чего он достиг, а скорее тем, чего он дерзает достичь.

* * *

Иные из нас подобны чернилам, другие – бумаге. Когда бы не чернота одних, другие бы немотствовали. И когда бы не белизна одних, другие были бы слепы.

* * *

Дай мне слух – и я дам тебе голос.

* * *

Наш разум – морская губка; наше сердце – поток.

Не странно ли, что большинство из нас предпочитает скорее впитывать, нежели изливаться?

* * *

Ты пьешь вино, чтобы опьянеть, а я пью его, чтобы прогнать хмель другого вина.

* * *

Когда моя чаша пуста, я покорно смиряюсь с ее пустотою; но когда она полна наполовину, я из-за этого негодую.

* * *

Подлинная суть другого не в том, что он открывает тебе, но в том, чего он тебе открыть не может.

Потому, когда хочешь понять его, вслушивайся лучше не в то, что он говорит, а в то, чего он не говорит.

* * *

Половина из того, что я говорю, – бессмыслица, но я говорю это затем, чтобы другая половина дошла до тебя.

* * *

Чувство юмора – это чувство соразмерности.

* * *

Мое одиночество родилось, когда люди расточали похвалы моим говорливым порокам и порицали мои молчаливые добродетели.

* * *

Когда Жизнь не находит певца, чтобы он пел ее сердце, она рождает философа, чтобы он измолвил ее разум.

* * *

Знать истину следует всегда, изрекать – иногда.

* * *

Подлинное в нас – молчаливо, наносное – речисто.

* * *

Голос жизни во мне не долетает до слуха жизни в тебе; но все же давай говорить, чтобы не чувствовать одиночества.

Многоречивому завидует только немой.

* * *

Если зима скажет: «Весна – в моем сердце», кто ей поверит?

* * *

Каждое семя есть страстное желание.

* * *

Если бы ты действительно раскрыл глаза и посмотрел вокруг, то увидел бы свой образ во всех образах.

И если бы ты отверз свой слух и прислушался, то узнал бы собственный голос во всех голосах.

* * *

Нас должно быть двое, чтобы открыть истину: один – чтобы изречь ее, другой – чтобы ее постичь.

* * *

Хотя волна слов всегда вздымается в нас, наши глубины вечно безмолвствуют.

* * *

Многие учения схожи с оконным стеклом. Мы видим истину сквозь него, но оно же и отделяет нас от истины.

* * *

Давай играть в прятки. Если ты спрячешься в моем сердце, я найду тебя без особого труда. Но если ты затворишься в своей скорлупе, искать тебя будет бесполезно.

* * *

Ты должен больше, чем золото, тому, кто служит тебе. Воздай ему от своего сердца или служи ему сам.

* * *

Всякий дракон порождает святого Георгия и гибнет от его руки.

* * *

Кто чувствует в себе призвание к писательскому труду (Бог знает, почему!), тот должен владеть знанием, искусством и магией – знанием музыки слов, искусством быть безыскусным и магией любви к читателям.

* * *

Они окунают перья в наши сердца и мнят, будто их посетило вдохновение.

* * *

Если бы дерево написало автобиографию, она не отличалась бы от истории какого-нибудь народа.

* * *

Если бы мне пришлось выбирать между возможностью написать стих и экстазом стиха ненаписанного, я бы выбрал второе. Это лучшая поэзия.

Но ты сходишься во мнении со всеми моими близкими, которые твердят, что я не отличаюсь хорошим вкусом.

* * *

Поэзия – это не просто изреченная мысль. Это песнь кровоточащей раны или же улыбающихся губ.

* * *

Поэт – это низвергнутый царь, что сидит на пепелище своего дворца и пытается воссоздать образ из пепла.

* * *

Поэзия – это поток радости, боли, изумления и малая толика слов из словаря.

* * *

Если ты будешь петь о красоте, пусть даже в полном одиночестве посреди голой пустыни, тебя и тогда услышат.

* * *

Вдохновение всегда будет петь; вдохновение никогда не будет объяснять.

* * *

Часто мы поем колыбельные своим детям, чтобы заснуть самим.

* * *

Все наши слова не более чем крохи, что падают с пиршественного стола разума.

* * *

Рассудительность – всегда камень преткновения для поэзии.

* * *

Великий певец тот, кто поет наше молчание.

* * *

Гений – песнь малиновки в начале запоздалой весны.

* * *

Даже самый окрыленный дух не может отрешиться от физических потребностей.

* * *

Безумец – музыкант в не меньшей степени, чем ты или я; только его инструмент немного расстроен.

* * *

Ни одно страстное стремление не остается неутоленным.

* * *

Я никогда не соглашался полностью с моим вторым «Я». Истина, должно быть, лежит между нами.

* * *

Твое второе «Я» всегда грустит о тебе. Но ведь оно взрастает на грусти; так что все прекрасно.

* * *

Борьба между душой и телом идет лишь в умах тех, чьи души дремлют, а тела увяли.

* * *

Достигнув сердца жизни, ты найдешь красоту во всем, даже в глазах, которые слепы к красоте.

* * *

Мы живем лишь затем, чтобы открывать красоту. Все прочее – разновидность ожидания.

* * *

Дьявол умер в тот самый день, когда ты родился. Потому тебе не надо идти через ад, чтобы встретить ангела.

* * *

Многим женщинам удается завладеть сердцем мужчины, но мало кто из них может им управлять.

* * *

Если хочешь обладать чем-либо, не должно требовать этого.

* * *

Когда мужчина касается рукою руки женщины, оба они касаются сердца вечности.

* * *

Любовь – это пелена между двумя влюбленными.

* * *

Мужчины, не прощающие женщинам их маленьких недостатков, никогда не насладятся их великими достоинствами.

* * *

Любовь, не обновляющаяся вседневно, превращается в привычку, а та, в свою очередь, – в рабство.

* * *

Любовники обнимают скорее то, что есть между ними, нежели друг друга.

* * *

Любовь и сомнение никогда не уживутся друг с другом.

* * *

Мы ни за что не поймем друг друга, пока не сведем язык к семи словам.

* * *

Лишь безмерная печаль или безмерная радость способны раскрыть твою подлинную сущность.

Если же ты раскроешься, ты должен плясать нагим под солнцем либо нести свой крест.

* * *

Когда ты стоишь спиною к солнцу, то видишь только свою тень.

* * *

Ты свободен днем, под солнцем, и ты свободен ночью, под звездами.

Ты свободен, когда нет ни солнца, ни луны, ни звезд.

Ты свободен, даже когда закроешь глаза на все сущее.

Но ты раб любимого тобою, потому что ты любишь его.

И ты раб любящего тебя, потому что он тебя любит.

* * *

Я остановил гостя на пороге и сказал: «Нет, вытирай ноги не когда входишь, а когда выходишь».

* * *

Великодушие состоит не в том, чтобы ты дал мне нечто такое, в чем я нуждаюсь более тебя, но чтобы ты дал мне то, без чего сам не можешь обойтись.

* * *

Мы часто берем взаймы у будущих дней, чтобы оплатить долги дней прошедших.

* * *

Бывает, и ко мне наведываются ангелы и дьяволы, только я от них легко отделываюсь.

Явится ангел – творю древнюю молитву, и ему сразу становится скучно.

Явится дьявол – свершаю древний грех, и он идет прочь.

* * *

В конце концов это не такая уж плохая тюрьма, да только не нравится мне стена, что отделяет мою камеру от соседней.

Но, признаюсь, у меня и в мыслях нет упрекать стражника либо Того, Кто построил эту тюрьму.

* * *

Возможно, тем, кто дает тебе змею, когда ты просишь у них рыбу, нечего больше дать. Стало быть, с их стороны это великодушие.

* * *

Случается, что обман приносит успех, но он всегда кончает жизнь самоубийством.

* * *

Ты воистину великодушен, когда прощаешь убийц, не проливших ни капли крови, воров, ничего не укравших, и лжецов, не изрекших ни слова лжи.

* * *

Пусть тот, кто вытирает грязные руки о твою одежду, возьмет ее себе. Ему она, может, еще понадобится, тебе же – никогда.

* * *

Жаль, что менялы не могут быть добрыми садовниками.

* * *

Прошу тебя, не скрывай врожденные недостатки под благоприобретенными достоинствами. Пусть мои недостатки останутся при мне, они на меня похожи.

* * *

Как часто я приписывал себе преступления, которых не совершал, дабы другой чувствовал себя свободно в моем присутствии.

* * *

Даже маски жизни – маски еще более глубокого таинства.

* * *

О другом можно судить только сообразно тому, сколь хорошо ты знаешь самого себя.

Скажи-ка мне теперь, кто из нас виновен, а на ком нет вины?

* * *

Подлинно справедлив тот, кто чувствует себя наполовину виновным в твоих проступках.

* * *

Может статься, человек кончает с собой из чувства самосохранения.*

Жил в незапамятные времена Человек, которого распяли за то, что он слишком сильно любил людей и его слишком сильно любили. Но вот удивительное дело – я встречал его вчера трижды.

Первый раз он просил полицейского не бросать в тюрьму падшую женщину; второй раз – бражничал с бродягами; а третий раз – дрался на кулаках с соглядатаем в стенах храма.

* * *

Если все, что говорят о добре и зле, правда, тогда вся моя жизнь – одно непрерывное преступление.

* * *

Часто я ненавидел из чувства самозащиты, но будь я сильнее, ни за что не прибегнул бы к такому оружию.

* * *

Когда ты говоришь: «Я тебя не понимаю», эти слова – не достойная меня похвала и оскорбление, не заслуженное тобою.

* * *

Достигнув сердца жизни, ты поймешь, что ты не выше преступника и не ниже пророка.

* * *

Мудрее будет, если хромой не станет ломать костыли о голову своего врага.

* * *

Жизнь – это шествие. Для того, кто идет медленным шагом, оно слишком быстро, и потому он выходит из него.

А тот, чья поступь легка, считает его необычайно медленным и тоже из него выходит.

* * *

Истинно добр тот, кто един со всеми, кого мнят злыми.

Все мы узники, только у одних камера с окошком, а у других – без него.

* * *

Удивительно, что мы отстаиваем наши заблуждения с куда большим пылом, чем нашу правоту.

* * *

Если б все мы исповедались друг другу в своих грехах, то посмеялись бы над тем, сколь мало у нас выдумки.

Если б все мы раскрыли свои добродетели, то посмеялись бы над тем же.

* * *

Индивид выше установленных человеком законов, пока не преступил установленных человеком условностей.

После того он уже не выше и не ниже любого из нас.

* * *

Есть ли больший недостаток, чем подмечать чужие недостатки?

* * *

Если кто-то смеется над тобой, ты можешь его пожалеть, но если ты посмеешься над ним, то никогда не простишь себе этого.

Если кто-то обидит тебя, ты в силах забыть обиду, но если ты обидишь его, то всегда будешь помнить об этом.

Истинно, другой – твоя самая чувствительная сущность, только облеченная в другое тело.

* * *

Как-то раз один человек сел за мой стол, уплел мой хлеб, выпил мое вино и ушел, смеясь надо мной.

В другой раз он опять пришел за хлебом и вином, и я прогнал его пинками. И надо мной посмеялись ангелы.

* * *

Ненависть – нечто мертвое. Кто из вас хотел бы стать склепом?

* * *

К чести убитого, что он не убийца.

* * *

Подлинно свободный человек тот, кто терпеливо несет бремя рабской неволи.

* * *

Борьба в природе не что иное, как хаос, страстно стремящийся к упорядоченности.

* * *

Одиночество – молчаливая буря, что ломает все наши помертвелые ветви.

И оно же все глубже пускает наши живые корни в живое сердце живой земли.

* * *

Высочайшая добродетель в этом мире может в том оказаться пустячной.

* * *

Когда бы не наше представление о мерах и весах, мы бы стояли в благоговении перед светляком, как сейчас стоим перед солнцем.

* * *

Ученый без воображения – все равно что мясник, у которого затупились ножи, а гири весов стерлись. Что поделаешь – не все мы вегетарианцы!

* * *

Смерть одинаково близка и к старцу, и к новорожденному; так же, впрочем, как и жизнь!

* * *

Факт – это бесполая истина.

* * *

Всего ближе моему сердцу царь без царства и бедняк, не умеющий просить милостыню.

* * *

Это разум в нас подвластен законам, установленным нами, но никак не дух в нас.

* * *

Я – путник и мореплаватель, я каждый день открываю в своей душе неизведанную землю.

* * *

Одна женщина утверждала: «Конечно, это была справедливая война. Ведь на ней погиб мой сын».

* * *

Я сказал Жизни: «Мне хочется услышать, как говорит Смерть».

И Жизнь, чуть возвысив голос, ответила: «Ты слышишь ее сейчас».

* * *

Когда ты постигнешь все тайны жизни, то будешь стремиться к смерти, ибо она не что иное, как еще одна тайна жизни.

* * *

Рождение и смерть – вот два благороднейших выражения доблести.

* * *

Мы с тобою, друг, останемся чуждыми жизни,

И друг другу, и каждый самому себе

До того дня, когда ты заговоришь и я, услышав тебя,

Подумаю, что это мой собственный голос;

И когда я встану перед тобой,

Считая, что стою перед зеркалом.

* * *

Говорят: «Познав себя, познаешь всех людей». А я говорю: «Лишь когда я отыщу всех людей, я познаю самого себя».

* * *

Человек есть два человека – один бодрствует во тьме, другой спит при свете.

* * *

Отшельник – это тот, кто отрекается от мира, поделенного на части, дабы наслаждаться всем миром безраздельно и постоянно.

* * *

Между ученым и поэтом простирается зеленый луг; перейдет его ученый – станет мудрецом, перейдет его поэт – станет пророком.

* * *

Вчера на рыночной площади я видел, как философы несли собственные головы в корзинах и громко кричали: «Мудрость! Продается мудрость!»

Бедняги философы! Им приходится продавать свои головы, чтобы насытить сердце.

* * *

Как-то раз философ сказал метельщику:

– Жаль мне тебя. До чего же трудная и грязная у тебя работа.

– Благодарю вас, господин, – ответствовал тот. – А скажите-ка, что у вас за работа?

– Я исследую разум человека, его поступки и желания, – молвил философ.

Тогда метельщик взял метлу, вернулся к своей работе и сказал с улыбкой: – И мне жаль вас.

* * *

Внемлющий истине ничуть не ниже того, кто ее изрекает.

* * *

Подлинный государь – тот, кто ищет свой престол в сердце дервиша[42].

* * *

Быть щедрым – значит давать больше, чем ты можешь; быть гордым – значит брать меньше, чем тебе нужно.

* * *

Истинно, ты и впрямь никому ничего не должен. Ты все должен всем.

* * *

Здесь есть лишь две полновластные стихии – красота и истина; красота в сердцах влюбленных и истина в руках возделывающих землю.

* * *

Великая красота пленяет меня, но красота еще более великая освобождает меня даже от нее самой.

* * *

В сердце того, кто страстно стремится к красоте, она сияет ярче, чем в глазах созерцающего ее.

* * *

Я восхищаюсь человеком, открывающим мне свою душу, я чту того, кто посвящает меня в свои мечты. Но почему я робею и даже немного стыжусь того, кто мне служит?

* * *

Некогда таланты почитали за честь служить князьям.

Теперь они добиваются чести служить нищим.

* * *

Часто остроумие только маска. Если б тебе удалось сорвать ее, ты бы увидел под ней либо рассерженного гения, либо ловкого плута.

* * *

Человек понятливый приписывает мне понятливость, а тупой – тупость. Кажется, они оба правы.

* * *

Только те, чьи сердца хранят тайны, способны постичь тайны наших сердец.

* * *

Тот, кто готов разделить с тобой наслаждение, но не боль, утратит ключ к одним из семи Райских врат.

* * * \^

Мы сами избираем свои радости и печали задолго до того, как испытываем их.

* * *

Что есть печаль, как не стена между двумя садами.

* * *

Когда твоя радость или печаль становится огромной, весь мир умаляется.

* * *

Желание – полужизнь, равнодушие – полусмерть.

* * *

В нашей сегодняшне