Сон главного героя как элемент «зеркальной» композиции романа «Евгений Онегин»

И постепенно в усыпленье

И чувств и дум впадает он,

А перед ним воображенье

Свой пёстрый мечет фараон.

То видит он: на талом снеге,

Как будто спящий на ночлеге,

Недвижим юноша лежит,

И слышит голос: что ж? убит.

То видит он врагов забвенных,

Клеветников, и трусов злых,

И рой изменщиц молодых,

И круг товарищей презренных,

То сельский дом – и у окна

Сидит она… и всё она!

Сон Татьяны и сон Онегина имеют различную природу, относятся к раз­ным типам снов. Сон Онегина — это скорее сон-вос­поминание, когда в воображении героя предстают картины прошлого. Но представляется возможным сопоставить два этих сна с целью пояснения их идейно-композиционной роли в романе Пушкина. Обратимся ко сну Онегина.

В отличие от пророческого сна Татьяны, во сне Онегина очевидно обращение к прошлому, обзор прошедших событий. Убийство Ленского заново переживается героем, оставаясь незажи­вающей раной в его сердце. Не случайно к трагическому событию Пушкин обра­щается еще два раза, рассказывая об Онегине в восьмой главе. Очевидно, что «окровавленная тень» мучит душу главного героя, по­буждая его к бесцельным странствиям в надежде уйти от самого себя, от соб­ственной совести.

В письме к Татьяне Онегин говорит:

Еще одно нас разлучило...

Несчастной жертвой Ленский пал...

   Ото всего, что сердцу мило,

   Тогда я сердце оторвал...

Наконец, сон («усыпленье») Онегина содержит третье обращение к эпизоду убийства.

Видимо, кульминационное событие шестой главы и всего произведения Пушкина — трагическая гибель Ленско­го — акцентируется таким образом и в последней, восьмой главе, становясь, на­ряду со вспыхнувшей страстью к Татья­не, важнейшей составляющей внутренней жизни главного героя.

Хочется согла­ситься с Ю.М.Лотманом, что у Онегина не было цели убить Ленского[13], и тем не менее предпосылки этого убийства напрямую вытекают из того состояния души героя, к которому он пришел в ре­зультате своего воспитания, образова­ния, собственной жизненной филосо­фии, в основе которой лежит крайний индивидуализм («Мы все глядим в Напо­леоны...»). Он и стал причиной убийства и, как следствие, того духовного тупика, в котором оказался герой в конце романа.

Страсть Онегина к Татьяне никак не могла исцелить душу Онегина, она лишь усилила его душевные муки, вызванные убийством друга. Отсюда со­седство во сне героя образа Татьяны и призрака убитого юноши, лежащего на снегу.

Сон Онегина со всей очевидностью усиливает эффект «зеркальности»      ком­позиции романа. Во сне Онегина присутствуют некоторые «параллельные» образы, содержа­щиеся в начале.[14] Пред­ставление об этой «зеркальности» связывается с моментами зарождения люб­ви Татьяны к Онегину в третьей главе и страсти Онегина к Татьяне в восьмой главе, с двумя письмами героев, с двумя отповедями — Онегина в начале четвер­той главы и Татьяны в конце восьмой. В двух снах героев также очевидна «зер­кальность». Сон Онегина воссоздает то же трагическое собы­тие (убийство Ленского), которое было предсказано в пророческом сне Татьяны.

В образах, присутствующих во снах ге­роев, наблюдаются явные различия. Сказочным образам из сна Татьяны, име­ющим в основе своей фольклорные     кор­ни и подчеркивающим живую связь Та­тьяны со стихией народной жизни,     мож­но противопоставить метафорический образ фараона из сна Онегина («перед ним воображенье свой пестрый мечет фараон»). Фараон — назва­ние азартной карточной игры. Это та самая игра, в которую Николай Ростов из романа         Л.Н. Толстого  «Война и мир» спустил свое состояние. В творчестве Пушкина эта игра символи­зирует власть демонических сил над человеческой ду­шой (вспомним «Пиковую даму»). Душа Онегина оказалась целиком во власти этих сил, и зловещий образ фараона при­дает сну героя мрачный колорит. Мир зла, господствующий во сне Онегина, включает в себя и «врагов забвенных», и «клеветников», и «трусов злых», и «рой изменниц молодых», и «крут товарищей презренных». Здесь также прослеживается идея повторного переживания жизни Онегиным.[15] Воображение мечет перед героем вместо карт сцены из прожитой жизни.

Итак, мы видим, что сон Онегина в восьмой главе пушкинского романа,       вы­полняя существенную композиционную роль, проясняет духовное содержание и трагический смысл всего произведения.