Деятельность Герцена и Огарёва. Журнал “Колокол”

МИНИСТЕРСТВО ОБЩЕГО И ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

АКАДЕМИЯ БЮДЖЕТА И КАЗНАЧЕЙСТВА МИНИСТЕРСТВА ФИНАНСОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Реферат по Философии:

Философия русской радикальной демократии

 

Преподаватель: Зотова Людмила Ивановна

Подготовил:

                                                                                             Группа: 1Ф5
Содержание:

Введение. 3

Д. И. Писарев. 3

В. Г. Белинский. 5

Деятельность Герцена и Огарёва. Журнал “Колокол”. 6

Чернышевский. 10

Русский утопический социализм. 11

Истоки утопического социализма в России. 11

Чернышевский: экономические обоснования социалистического идеала. Народнический социализм. 12

Русский социализм Герцена и Огарёва. 13

Соединение социалистической утопии с революционно-демократическим движением. 14

Вывод. 16

Список литературы: 17

Введение.

       Представителями революционно-демократической идеологии, первоначально формирующейся в рамках западничества, были хорошо известные мыслители и общественные деятели: В.Г. Белинский (1811-1848), А.И. Герцен (1812-1870), Н.П. Огарёв (1813-1877). В отличие от либерального западничества они рассматривали философию как средство для обоснования своих политических идеалов, для преобразования российской действительности не только на основе просвещения и развития науки, но и революционными методами. Они ждали от философии, по образному выражению Г.В. Плеханова, “указание пути к человеческому счастью” и прошли путь от увлечения классической немецкой философией, особенно диалектикой Гегеля (“как алгебры революции”), до критического отношения к ней в сторону материалистического мировоззрения Л. Фейербаха и создания своих концепций революционного переустройства общества на началах социальной справедливости и гуманизма.

       Мысли об активной роли философии в общественной жизни пронизывают произведения В.Г. Белинского и А.И. Герцена. В статье “Дилетантизм в науке”              А.И. Герцен утверждает, что целью философии нельзя считать только познание, что должно быть осуществление философских знаний, идеалов. Он рассматривает историю как “движение человечества к освобождению и себяпознанию, к сознательному деянию”. Задача философии – содействовать нуждам эпохи, целям развития народа.

       Во имя освобождения личности от крепостного гнёта и её полноценного развития они становятся проводниками идей социализма. Социалистический идеал первоначально с моральной точки зрения рассматривался как идеал справедливого общества. Под влиянием философии Гегеля они стали логически его обосновывать как идеал наиболее разумного общества. Затем закрепили свои социалистические убеждения идеями антропологического материализма, ссылаясь на присущие человеческой природе стремление к свободе и социальному равенству.

       Для них становится потребностью открыть в самой русской действительности такие общественные силы и закономерности, опираясь на которые стало бы возможным идею социализма превратить в действительность. В. Г. Белинский, например, считал, что переустройство можно совершить только силой народного движения, народной революцией. Говоря о том, каким образом может быть установлен справедливый строй, он писал: “…смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови ”. При этом в отличие от Герцена он не возлагал особых надежд на общину, не верил в социалистические инстинкты русского крестьянина.

Д. И. Писарев

 

       Его религиозные искания закончились ниспровержением прежних кумиров. Стремление к чистой, искренней, не замутнённой самообманом вере сделало Писарева, как он считал, реалистом, а по мнению многих – нигилистом. В первом же своём крупном нашумевшем очерке “Схоластика XIX века” он высказал радикальные идеи: “Каждое поколение разрушает миросозерцание предыдущего поколения”; “Живая идея, как свежий цветок от дождя, крепнет и разрастается, выдерживая пробу скептицизма”. “Что можно разбить, то и нужно разбивать; что выдержит удар, то годится, что разлетится вдребезги, то хлам; во всяком случае, бей направо и налево, от этого вреда не будет и не может быть”

       В таких лозунгах звучит удаль и максимализм юности. Но это не просто слова и бравада, а принципиальная позиция. Свой разрушительный пафос он обратил и на государственный строй в России. В 1862 году написал прокламацию фактически призывавшую к революции: “Династия Романовых и петербургская бюрократия должны погибнуть… На стороне правительства стоят только негодяи, подкупленные деньгами, который обманом и насилием выжимают из бедного народа”. Его посадили в Петропавловскую крепость, откуда он вышел по амнистии в ноябре 1866 года.

       В сущности, Писарев был крайним персоналистом, не признававшим никакого насилия над личностью, никаких реальных или воображаемых высших сил, довлеющих над ней. Социализм в его понимании смахивал на анархизм, когда солидарность всех трудящихся не ущемляет интересов каждого. Последовательно свои взгляды он не разрабатывал и в публицистическом задоре высказывал различные мысли, порой противоречивые или не раскрытые полностью. Его стихией был скептицизм и критика. “Я решительно не могу, - признавался он в частном письме, - да и не хочу сделаться настолько рабом какой бы то ни было идеи, чтобы отказаться для неё от своих личных интересов и страстей”.

       На словах он отрицал всякие умозрительные ценности, признавая конкретную пользу, был прагматиком, утилитаристом, эгоистом. В действительности он не очень-то заботился о собственных выгодах (иначе он не угодил бы в крепость и не бедствовал бы), стремился к общему благу и, признавая себя отчаянным материалистом, более всего ценил нематериальную – духовную – свободу.

       Он отрицал “схоластику”, теоретические умствования прежде всего потому, что считал их бесплодными, занятыми вопросами неразрешимыми, в которых остаётся лишь высказывать мнения, не имея возможности привести конкретные доказательства. Тратить свои силы следует на то, что является “непосредственной потребностью жизни”. Он считал свои воззрения знамением века науки в противовес бесплодной метафизике. Изменение общества к лучшему связывал с научно-техническим прогрессом и с просвещением и установлением “разумного созерцания”. Необходимо укреплять самосознание народных масс, предоставить им возможность для всестороннего развития.

       Подобные взгляды не мешали Писареву оставаться крайним индивидуалистом: “Надо эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые на неё налагает робость собственной мысли, авторитет предания, стремление к общему идеалу и весь тот оживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны”. Он отрицал в этой связи и понятия обязанности как сковывающее человека, отдавая первенство “свободному влечению и непосредственному чувству”. Отрицал все условности, всё искусственное в отношениях между людьми. Отвергал и эстетику возвышенного “чистого искусства”, ратуя за его практическое применение. В то же время он питал непреодолимое отвращение к пошлости, продажности, мещанству. Писарев так же считал, что перемены в обществе возможны только при условии массового народного просвещения, пробуждения в народе самосознания и чувства собственного достоинства.

       Так же интересны взгляды Писарева на философию истории, которые он изложил в своём сочинении “Очерки по истории труда”. Он восстановил историю трудовой деятельности людей, исходя из материальной потребности людей в сохранении собственной жизни, что логично привело к потребности людей в объединении своих усилий. Однако правители направляли силы людей на завоевания и создание грандиозных, но бесполезных сооружений, например пирамид. Народные силы, направленные на реализацию этих двух идей, “оказываются потерянными в общей экономии человечества”. В итоге замедляется развитие человечества.

       Очень наглядно и проницательно Писарев представил структуру общества в виде пирамиды. В основание находится слой тех, кто добывают сырьё, обрабатывают землю. Следующий – те, кто перерабатывает продукцию. “В третьем этаже действуют люди, занимающиеся перевозкою и устраивающие пути сообщения”, в четвёртом – “разнообразные классы людей, живущих производительным трудом нижних этажей”. Общую структуру общества Писарев дополнил наглядной схемой эксплуатации: “Дружинники, не производящие ничего, подчиняют своей власти работников, производящих пищу, одежду, жилища, инструменты. Торговцы, не производящие также ничего… подчиняют своему произволу производителей, владеющих продуктами, и потребителей, платящих за эти продукты трудом и другими продуктами”. Дружинники действуют насилием, а торговцы хитростью и обманом. Война и торговля, подчиняющие своим требованиям общество, извращают отношения между людьми, ведут к истощению окружающей природы. Наибольшую выгоду имеют не производители материальных и духовных ценностей, а посредники и правители, которых со временем становится больше. В результате общественная пирамида теряет устойчивость: основание уменьшается, а вершина расширяется. Это ведёт к её крушению, перевороту.

       Как этого избежать? По его мнению – делая труд приятным, творческим, производительным; умственный труд сопрягая с физическим; результаты труда предоставляя прежде всего производителю. Если этого не сделать, пирамида цивилизации всегда будет не устойчивой. “А как же это сделать? Не знаю”. Очень показательное признание! Возможно, автор сомневался, что тут поможет радикальное средство – революционный переворот.

       Ещё одна мысль Писарева заслуживает внимания: для перестройки общественного уклада требуется, прежде всего, изменить господствующее мировоззрение, которое “кладёт свою печать на все отрасли общественной жизни; когда изменяется мировоззрение, тогда и в общественной жизни происходят соответствующие переменны…”

       В общем, Писарев проявил себя главным образом как анархист-персоналист. “Самое драгоценное достояние человека, - считал он, - его личная независимость… Чем развитие нация, тем полнее самостоятельность отдельной личности и в то же время тем безопаснее одна личность от посягательств другой. Пользоваться личной свободою и в то же время не вредить другому и не нарушать его личной свободы…” – вот к чему надо стремиться. Всё это безуспешно пытаются учредить разного рода законодатели. Но как же добиться положительного результата? “Не знаю”, - мог ответить Писарев.

 

В. Г. Белинский

 

       Судьбу и дальнейшие его взгляды во многом предопределили годы детства и отрочества. Вот как описал их А.И. Герцен. “Рождённый в семье бедного чиновника провинциального города, Белинский не вынес из неё ни одного светлого воспоминания. Его родители были жестоки и необразованны… Белинскому было десять или одиннадцать лет, когда его отец, придя раз домой, начал его бранить. Ребёнок хотел оправдаться. Разъярившийся отец ударил его и свалил на пол. Мальчик встал совершенно преображённый: обида, несправедливость сразу порвала в нём все родственные связи. Долго занимала его мысль об отмщении, но сознание собственной слабости претворило её в ненависть против всякой семейной власти, каковую он сохранил до самой смерти”.

       Со временем, это чувство переросло в нетерпимость ко всякой власти, унижающей человеческое достоинство: царского самодержавия, крепостного строя, религиозных догм. Он рано ощутил себя пасынком в родной семье, а также “униженным и оскорбленным” в родной стране. Это не лишило его человеколюбия, но сделало врагом любой несправедливости – реальной и воображаемой. Нервный, болезненный, вспыльчивый, он порой бывал несправедливо резок в своих суждениях; фанатично отстаивал свои убеждения; единственное, что оправдывало его, – искренность и честность.

Белинский был человеком увлекающимся, склонный к суждениям крайним, стремящимся, говоря словами Достоевского, “заглянуть за черту”. Кстати, восторженно приняв первые литературные опыты Достоевского, Белинский в последствии по идейным соображениям порвал с писателем.

Мечта о достойной лучшей жизни переносила его воображение в демократические и достаточно богатые страны Запада. Он знал скверные черты русского общества; испытал на себе всю мерзость беспросветной бедности, унижений человеческого достоинства, пьянства. Ему хотелось не возвращения мифической старины, а обновления родины. Неистовая жажда правды и справедливости не давала ему покоя, мешала основательно обдумать очень непростые вопросы о своеобразных путях развития разных государств, о том, что слишком часто благими намерениями вымощена дорога в ад…

Его отношение к самодержавной и церковной власти было резко отрицательным уже потому, что цензура не дозволяла критиковать существующий строй. Как сказал Белинский: “Стыдно хвалить то, чего не имеешь право ругать”. Да и мало, что он мог хвалить в родной стране, кроме великолепных художественных произведений. Белинский, даже если имел идеи об переустройстве Российской империи, то вынужден был хранить их в тайне. Белинский страстно мечтал о свободе личности. Не общество, не община, а именно личность была для него высшей ценностью.

В последние годы жизни Белинский был увлечён социалистической идеей. “Во мне развилась какая-то дикая, бешенная, фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности, которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести…

Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую его часть, я, кажется, огнём и мечом истребил бы остальную. Итак, я теперь в новой крайности, - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания…

Отрицание – мой бог. В истории мои герои – разрушители старого – Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон (“Каин”)… Знаю, что Средние века – великая эпоха… но мне приятнее XVIII век – эпоха падения религии: в Средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII – рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам Бога, разума и человечности”.

В истории он усматривал внутреннюю необходимость, самодвижение “диалектически развивающейся идеи”. Поэтому “в итоге исторических событий нет случайностей и произвола, но всё носит на себе отпечаток необходимости и разумности”. Конечно, существуют случайности, осложняющие этот процесс, но в общем он определяется некой “разумной необходимостью”.

И тут он тоже впадает в крайность: “Вера в идею составляет единственное основание всякого знания. В науке должно искать идеи. Нет идеи, нет и науки!” Он особо выделил идею, тогда как в науке он не более важна, чем факты и метод. И у него не просто “идея”, а вера в неё! Это уже нечто из метода религии.

Несмотря на свою веру в науку, просвещение, технический прогресс, он не питал иллюзий насчёт лукаво-демократичного капитализма. Верил, что научно-технические достижения могут служить благу не отдельных социальных групп и классов, а всем людям: “Я знаю, что промышленность – источник великих зол, но она же – источник великих благ. Собственно, она только последнее: зло во владычестве капитала, в его тирании над трудом”. Это уже, можно сказать, настоящий марксизм.

 

Деятельность Герцена и Огарёва. Журнал “Колокол”.

В 1829 году Александр с Николаем поступают на физико-математический факультет Московского университета. В эти годы революционный центр России переместился из Петербурга в Москву, в Московский университет. Вокруг Герцена и Огарева образуется кружок революционно настроенной молодежи, где читаются запрещенные стихи Пушкина и Полежаева, много говорят о французской революции 1789 года, о философии и о многом другом.

Над Герценом и его друзьями сгущались тучи. Цар­ская жандармерия чувствовала, что дух декабризма не умер, что вольнолюбивая московская молодежь думает, спорит, мечтает совсем не в угодном правительству на­правлении. Правда, подобрать ключи к герценовскому кружку долго не удавалось: предателей в нем не было. Только летом 1834 года с помощью провокатора жан­дармам удалось нащупать нити, которые вели к Герце­ну и его кружку. Начались аресты. 9 июля 1834 года аре­стовали Огарева, а 21 июля и Герцеа. Ога­рев был арестован за знакомство с приятелем Соколовского, Соколовский — за то, что сочинил антисамодержавную песню, Герцен — за дружбу с Огаревым.

14 марта 1835 года после переговоров между шефом жандармов, министром юстиции и Николаем I. Соколовский - осужден на заключение в Шлиссельбург, Огарев в Пензенскую, а Герцен в Пермскую губернии. После недолгого пребывания в Перми, он был переведен в Вятку.

В июле 1839 года с Герцена был снят полицейский арест и в начале 1840 года он с женой и маленьким сыном Александром вернулся в Москву. Поселились они на Сивцевом Вражке в доме купленом для них И. А. Яковлевым.

Огарев, Кетчер и многие старые друзья Герцена были В Москве. В доме Герцена и Огарева стал снова небольшой круг друзей.

Не успел он завести широкого круга знакомых и друзей, как жизнь его в столице была оборвана новой ссылкой. Повод на этот раз был еще более незначительным, чем в первом случае. Герцену было предъявлено обвинение в распространении ложных слухов, порочащих полицию. В июне 1841 года Герцен был вынужден выехать в Новгород, куда был назначен советником Новгородского губернского правления.

Летом 1842 года благодаря хлопотам Огарева Герцену было разрешено вернуться в Москву, где он был находиться под надзором полиции.

Навсегда оставив государственную службу, обеспеченный материально, Герцен в Москве все время - посвящает литературным занятиям, беседам и спорам с друзьями и идейными противниками, становит­ся одной из центральных фигур московской общественной жизни.

Герцен внимательно следит за умонастроениями кре­стьянства, записывает в дневнике о каждом услышан­ном факте протеста крепостных. В то же время он с болью отмечает, что для настоящей, всенародной борьбы сознательность крестьянства в целом еще недостаточна. Видит Герцен и серьезные перемены в интеллигенции, читательской мас­се в 40-е годы. В духовной жизни страны все большую роль начинают играть демократы-разночинцы: семина­ристы, студенты, мелкие чиновники. У этой социальной силы, все более решительно заявлявшей о себе, кумир — Белинский. И статьи самого Герцена пользуются все большим вниманием у тех, кого он два десятилетия спустя назовет молодыми штурманами будущей бури.

Лите­ратурно-общественная позиция Герцена в 40-е годы была в основном позицией дворянского революционера. Герцен возлагал надежды на передовое дворянство, которое, по его мнению, должно стать адвокатом, защитником инте­ресов крепостного крестьянства. В своей дворянской ре­волюционности Герцен шел дальше декабристов, не питал интереса к характерной для них заговорщической тактике. В его взглядах были демократические тенденции, стремление к беспощадной критике социальных и нрав­ственных норм дворянского общества в целом.

25 марта 1847 года Герцен приезжает в Париж, го­род, с которым связаны его представления о Великой французской буржуазной революции XVIII века и о ре­волюции 1830 года. Герцен приехал во французскую сто­лицу в канун нового революционного взрыва. Народные массы Европы все громче протестуют против вот уже бо­лее чем тридцатилетнего господства Священного союза, против жестоких расправ монархов с народными волне­ниями.

Герцены приехали в Италию в конце 1847 года,а уже 12 января началось восстание в Палермо, в революционное движение распространилось вскоре на всю страну. Вихрь революции захватил Герцена. В Риме он вместе с женой и друзьями участвует в ночной демонстрации по случаю начала борьбы против австрийского ига за осво­бождение страны. Герцен вспоминая позднее, что в это время он «жил на площади».В Италии Гер­цен впервые увидел своими глазами борьбу народа за национальное освобождение, сблизился со многими ру­ководителями революционного движения.

При вести о революции во Франции Герцен спешит туда. Герцен приез­жает во французскую столицу, когда над революцией сгущаются тучи. Напуганная размахом борьбы народных масс, буржуазия готовит кровавую расправу с парижски­ми рабочими. Тревогой полны теперь письма Герцена. Он хорошо чувствует нетерпеливую «кровожадную готовность» буржуазной национальной гвардии «начать резню».

Наблюдая буржуазную республику во Франции, Гер­цен все более и более видит в ней черты, напоминающие николаевский режим в России.

Чтобы избежать ареста и возможной выдачи царскому правительству, он с чужим паспортом уезжает из Франции в Женеву.

Приехавший из России Огарев хорошо знал, что нуж­но русскому обществу, и подал Герцену мысль об орга­низации периодического издания. «Нам нужно бы изда­вать правильно журнал хоть в две недели, хоть в месяц раз. Мы бы излагали свои взгляды, желания для Рос­сии», — передает слова Огарева Наталья Алексеевна. Так возник знаменитый герценовский «Колокол», одним из сотрудников которого стал Огарев.

Издание «Колокола» диктовалось рядом причин. Во-первых, книжки «Полярной звезды», большие по объему, были не очень удобны для нелегальной транспортировки в Россию. Во-вторых, довольно редко выходившие номера «Полярной звезды» не могли оперативно откликаться на быстро сменявшиеся события в России 60-х годов, а нуж­да в таких откликах была исключительно острой.

1 июля 1857 года вышел первый номер газеты. Эпиграфом к изданию Герцен поставил латинское выраже­ние Vivos voco! (Зову живых!). Он так разъяснял это: «Живые — это те рассеянные по всей России люди мысли, люди добра всех сословий, мужчины и женщины, сту­денты и офицеры, которые краснеют и плачут, думая о крепостном состоянии, о бесправии в суде, о своеволии полиции, которые пламенно хотят гласности, которые с сочувствием читают нас. «Колокол» — их орган, их го­лос».

Центральным вопросом журнала бы­ло освобождение крестьян от крепостной зависимости. Программа «Колокола» гласила: «Освобождение слова от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобож­дение податного сословия от побоев».

Но не об одном крепостном праве звонил «Колокол». Он писал и о придворных кругах, о бюрократии, о про­изволе и неправосудии в стране, о зверском избиении полицией студентов, об убитых и замученных крепост­ных. «Колокол» призывал не к одному разоблаче­нию, а и к конкретным действиям, к протесту против тво­рящихся в России безобразий не только словом, но и делом.

Материалы, присылаемые в «Колокол», освещали жизнь всех русских губерний и всех слоев общества — от высшего придворного круга до крестьянской избы. Герцен по мере возможности старался использовать все получаемые материалы, помещая их на страницах газеты или включая в отдельные сборники. До сведения рус­ской общественности доводит Герцен материалы о тай­ных заседаниях Государственного совета, комитетов по подготовке реформ и т. д. В газете Герцена появились «Размышления у парадного подъезда» Некрасова с при­мечанием: «Мы очень редко помещаем стихи, но тако­го рода стихотворение нет возможности не поместить».

Материалы Герцену посылали люди из разных сдоев общества. Немало материалов привез с собой из России Огарев. «Колоколу» жаловались, «Колокол» любили, от «Колокола» ждали правды. «Колокол» не просто помещал информацию о русской жизни, а разоблачал, обличал, издевался. Редакторская рука Герцена, его сарказм, ирония чувствовались во всем. К журналу были специальные приложения, название которых говорило само за себя— «Под суд». Публикации в газете Герцена всегда вели к общественному осуждению виновных, а подчас и являлись поводом для возбуждения уголовных дел, хо­тя, конечно, Герцен преследовал - задачи более широкие. Не всегда в «Колоколе» Герцен последователен. Подчас он поддавался либеральным колебаниям, писал письма царю — напечатал 1 ноября 1858 года письмо императ­рице, в котором выражал озабоченность воспитанием на­следника в духе прусской муштры в отрыве от народно­го, национального начала.

«Колокол» стал в России силой, с которой приходи­лось считаться даже царю.

Читали «Колокол» не только в Петербурге и Москве, журнал проникал и в отдаленные губернии России, в Сибирь. В провинции по его примеру появляются руко­писные журналы, студенческие рукописные журналы открываются эпиграфами из Герцена. «Колокол» своим обличением, даже стилем влияет на передовую русскую журналистику, в частности на сатирический журнал «Ис­кра» В. Курочкина.

Царские власти всячески пытались воспрепятствовать распространению «Колокола». По просьбе русского пра­вительства была запрещена продажа «Колокола» в Прус­сии, Саксонии. Запретить продажу газеты в Турции просил русский посланник в Констан­тинополе. Царские агенты носились по Парижу скупая герценовские издания.

В январе 1861 года Огарева, как за десять лет до то­го Герцена, Правительствующий сенат лишил всех прав состояния и подверг изгнанию из пределов России.

В связи с ростом революционного подъема народных в разночинных масс, сопровождавшимся все более тес­ным сближением либералов с царем, «Колокол» начинает обращаться не только к передовым людям из дворян, а ик более широким массам народа. Теперь Герцен прямо называет дворянство своим врагом: «перед нами, вместо одного Николая, трое врагов: правительство, журнали­стика и дворянство—государь, Катков и Собакевич».

Стремясь помочь революционной молодежи вести аги­тацию в народе, Герцен и Огарев публикуют ряд статей, которые в простой и доступной малограмотному человеку форме разъясняли, где правда и что надо делать. Ме­няются тон, язык и стиль статей. Все чаще встречаются в газете выражения: «Народу нужна земля да воля», «Что надо делать войску?» и т. д. Все резче и суровее от­зывается Герцен о либералах.

Живя в Лондоне, Герцен стал одной из популярней­ших личностей но только в русском, но и в международном революционном движении. Давние дружеские связи были у него с венгром Кошутом, французами Луи Бланом, Ледрю-Ролленом, Прудоном, итальянцами Маццини, Орсини, Гарибальди.

Усилившаяся в стране реакция, поли­цейский террор (за чтение «Колокола» и тайный привоз в империю запрещенных книг теперь угрожала каторга) также способствовали уменьшению популярности герценевских изданий. В 1862 году в России запретили даже книгу сына Герцена «Общепонятное изложение сравни­тельной анатомии и зоологии».

В снижении популярности «Колокола» сыграли свою роль и расхождения Герцена с революционерами-шестидесятниками.

Под влиянием идей Чернышевского молодежь стреми­лась к практическим революционным делам. Она не хотела ограничиться, как Герцен, чисто литературной, публицистической деятельностью, создавала революцион­ные организации для борьбы с царизмом. Герцен же не мог стать главой такой организации, не чувствуя к этому ни призвания, ни способностей.

Герцен горячо приветствовал революционную моло­дежь 60-х годов, ценил ее молодую отвагу, искреннюю и бескорыстную готовность все отдать для блага народа. Он писал Огареву: «Есть молодежь, столь глубоко, бесповоротно преданная социализму, столь преисполненная бес­страшной логики, столь сильная реализмом в науке с отрицанием во всех областях клерикального и правитель­ственного фетишизма, что можно не бояться — идея не погибнет».

 

Чернышевский.

       До 20 лет Чернышевский оставался глубоко верующим и сторонником монархии. Его неиссякаемая жажда знаний, интерес к самым различным идеям привели его сначала в кружок университетских “вольнодумцев”, возглавляемый “нигилистом”, материалистом и социалистом Иринархом Введенским. Склонность к религиозной вере в нечто великое и возвышенное, при уважении к научным теориям, привели его к идеям социализма и коммунизма, затем к учению Гегеля, наконец, к воззрениям Фейербаха на сущность религии вообще и христианства в частности.

Когда по почину самого царя Александра II началось обсуждение вопроса об освобождении крестьян от крепостной зависимости, то Чернышевским были опубликованы статьи об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Он пропагандировал в своих статьях идею крестьянской революции. Чернышевским делал это при помощи эзопова языка, то есть посредством иносказаний, намеков, тонких употреблений, сравнений и т.п. Он писал например, что каждый год бабы и девки занимаются прополкой сорной травы, а трава вырастает вновь и вновь. И так будет до тех пор, пока их мужья и братья не догадаются, не убедятся в том, что с сорной травой можно покончить только пропашкой.

        В этот период Чернышевский сдал все экзамены, необходимые для защиты диссертации, и 10 мая 1855 года публично защитил ее в совете Петербургского университета. Присутствовавший на диспуте Н.В.Шелгунов впоследствии писал, что "это была целая проповедь гуманизма, целое откровение любви к человечеству, на служение которому призывалось искусство".

        Когда было проведено освобождение крестьян сверху в 1861 году, Чернышевский издал в тайной типографии прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон", в которой крестьяне призывались к сговору между собой для восстания. Большая часть общества - студенты, писатели, офицеры, ученые, захваченные духом революционной ситуации, сложившейся тогда в России - так или иначе находились под влиянием Чернышевского. В связи с этим царское правительство учредило за ним надзор, собирая против него обличающие факты и доносы агентов. Целый год в обществе ходили слухи об его аресте. Третье отделение характеризовало его как человека, известного своими коммунистическими убеждениями.

        Седьмого июля 1862 года Чернышевского арестовали и увезли в Петропавловскую крепость. Почти два года он провел в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Сначала не могли предъявить никаких обвинений. Затем были сфабрикованы фальшивые обвинения, появились фальшивые свидетели и предъявлены обвинения за высказанные в статьях в "Современнике" идеи. Несмотря на несостоятельность обвинения (по царским законам нельзя было судить автора за статьи, пропущенные цензурой) сенат вынес строжайший приговор: лишение всех прав и состояния, четырнадцать лет каторги и вечное поселение в Сибири. Царь сократил срок каторги до семи лет. Решение вызвало ошеломление в обществе.

        19 мая 1864 года над Чернышевским был совершен обряд "гражданской казни", и на другой день его увезли на каторжные работы.

        Когда истек срок пребывания Чернышевского на каторге, его, вместо того, чтобы определить на поселение, продержали в каторжной тюрьме полтора года, а потом повезли к полюсу холода, в Вилюйск, где его посадили в острого и содержали по специально разработанной инструкции.

        Где бы ни был Чернышевский, в каких бы тяжелых условиях он не находился, он продолжал делать свое дело. В Петропавловской крепости им был написан роман "Что делать?", что делать для появления нового будущего. Его герои были носителями идей автора. Как ни странно, самые светлые его страницы были написаны в дни голодовки, объявленной Чернышевским в знак протеста против действия властей.

        Жизнь Чернышевского на каторге в Кадае, на Нерчинских рудниках, а потом в Вилюйске, пример стойкости и мужества. Он продолжает писать и переводить, обдумывать судьбы России и всего человечества, задумывает цикл произведений о русской жизни. Самым значительным в эти годы является его роман "Пролог". В письмах из Сибири Чернышевский бодр и спокоен, никого не расстраивает жалобами. Вместе с тем письма его полны забот о жене и детях. Он делится своими знаниями с сыновьями, дает им советы как жить, чем надо заниматься. Ольгу Сократовну всегда называет другом, беспокоится о ее здоровье, восхищается ее характером.

       Несколько раз русские революционеры пытались освободить Чернышевского, но царские власти не хотели позволить ему выйти из острога.

Лишь летом 1883 года новый царь Александр III под давлением общественности разрешил больному цингой и ревматизмом Чернышевского перевезти в Астрахань, а затем, за несколько месяцев до смерти, в его родной город. Здесь он в ночь на 17(29) октября 1889 года скончался этот революционер, писатель, мыслитель, критик, экономист "книжный " человек с "обширной ученостью" но не "обладавший высокой культурой людей 40-х годов”.