Глава IV. Жаргонизмы в русской литературе

 

В художественной литературе жаргон столь же естественен и распространен, как и в жизни. А в отдельные периоды развития литературы жаргон, по выражению Б.В.Томашевского^[6], приобретает значение «особого художественного принципа». Так, в первые годы советской власти в художественной литературе явно обозначились тенденции к «освежению» литературного языка революционными элементами. Это время характеризовалось особой обращенностью к грядущему, обостренным ощущением предстоящего «мирового переворота». Утверждение неизбежного краха старого и отрицание литературной преемственности воплощалось в бунтарском вызове буржуазному миру и эпатаже обывателя. Борьба со старым миром на поприще литературы принимала формы борьбы со старым языком (языком уходящей культуры). Показательны россыпи жаргонизмов В.В.Маяковского, которые он использует с особым пафосом:

                                     Я ухо словом не привык ласкать;

                                    Ушку девическому

                                    в завиточках волоска

                                    с полупохабщины

                                    не разалеться тронуту…

                                     («Во весь голос»).

В.В.Маяковский принадлежал литературному течению футуризм, и именно этому направлению было характерно создание новых, необычных слов, рифм, расположение стихов в непривычном порядке («лесенкой» у В.В.Маяковского). Революция, считали футуристы, должна затронуть все стороны жизни, в том числе и язык, пробудить сознание людей, привыкших думать и действовать как обыватели. Поэтому стихи диалогичны, переполнены страстью классово ориентированной поэзии. Жаргонизмы и помогают поэту передать мятежный дух эпохи:

                                    На шее

                                  кучей

                                 Гучковы,

                                     черти,

                                  Родзянки…

                                  Мать их за ноги!

                                  Власть

                                  к богатым

                                  рыло

                                  воротит –

                                  чего

                                  подчиняться

                                  ей?!

                                  Бей!!

                                      («Хорошо!»).

Ими поэт выплескивает всю свою ненависть к старому миру, ко всякой «дряни», мешающей, по его мнению, строительству новой жизни:

                                   И вылезло

                                    из-за спины РСФСР

                                   мурло

                                  мещанина…

                                      («О дряни»).

Хотя жаргонная лексика в корпусе языка не основная, периферийная, но и она – своеобразная «точка зрения на мир». Использовать ее или не использовать – всякий раз решает художник слова, исходя из своих представлений о стилистике, из своего эстетического кредо. У одних писателей минимум жаргонизмов, даже когда они обращаются к реалиям, которые без жаргона трудно вообразить. Например, в пьесе М. Горького «На дне» язык обитателей ночлежки временами похож на язык мыслителей (чего стоят рассуждения Сатина о человеке), даже в карточной игре они обходятся без жаргонизмов. Всего три полустертых жаргонных слова можно найти в рассказе «Челкаш», герой которого – «заядлый пьяница и ловкий, смелый вор» («вывеска» - лицо; «слямзил» - крал; «наклюкался» - напился).

Обычно само присутствие жаргона в художественном произведении есть свидетельство его нацеленности на достоверное изображение жизни. Возьмем тему карточной игры – предмет описания во многих литературных произведениях. Она породила богатейший жаргонный язык. У Н.В. Гоголя в «Мертвых душах» есть эпизод, описывающий сцену карточной игры на вечеринке у губернатора. Игроки пользуются собственным жаргоном, который они создали, «перекрестив» на свой лад названия карт: «Почтмейстер… ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если была дама: «Пошла, старая попадья!», если же король: «Пошел, тамбовский мужик!» А председатель приговаривал: «А я его по усам! А я ее по усам!» Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: «А! была не была, не с чего, так с бубен!» Или же просто восклицания: «черви! червоточина! пикенция!» или: «пикендрас! пичурущух! пичура!» и даже просто: «пичук!» Карточная игра предстает живым, «дельным занятием» со спорами игроков, жаргонизмами и иными деталями. Она являлась одной из самых распространенных форм времяпрепровождения чиновников и помещиков. Своего рода таинство.

Жаргонизмы в речи персонажа – весьма выразительный характерологический прием. Речь Ноздрева из гоголевских «Мертвых душах» простецкая, пересыпанная жаргонизмами «А я, брат, с ярмарки. Поздравь: продулся в пух!.. никогда в жизни так не продувался … Поверишь ли, что не только убухал четырех рысаков – все спустил». Перед нами действительно «разбитной малый». Имея «страстишку к картишкам», он и о них говорит со знанием жаргонных тонкостей: «Не загни я после пароле на проклятой семерке утку, я бы мог сорвать весь банк». («Пароле» - удвоенная ставка, «загнуть утку» - увеличить ставку.) Буквально во всем: и в жаргонной речи, и в действиях – видна его «лихость».

О месте и роли жаргона в художественном произведении можно судить и по рассказу А.И.Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Это рассказ о мужественном выживании людей в условиях ГУЛАГа. Собственно жаргонной лексики в рассказе немного, во всяком случае, писатель ею не злоупотребляет. Но все более или менее значительные моменты лагерного быта окрашены жаргонизмами: ежедневная похлебка – «баланда», порции хлеба – «пайки», жилище заключенных – «вагонка», сами заключенные – «зэк и», ежедневные утомительные обыски – «шмоны». Во всех этих случаях жаргонизмы – языковые акценты, создающие осязаемый образ лагеря и его обитателей.

Жаргонная лексика у А.И.Солженицына не самоцель, она естественно сочетается с общеупотребительной. Иван Денисович вспоминает наставления «старого лагерного волка»: «Здесь, ребята, закон – тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать». [«Кум» - на лагерном жаргоне означает «оперуполномоченный».] В этой фразе представлены все пласты языка рассказа – литературного, простецки грубоватого и жаргонного. Их соразмерное сочетание и определяет особенности художественной стилистики рассказа.

Самые лучшие воспоминания заключенных – это воспоминания о прошлой жизни, но они не всегда способны принести облегчение страданиям. В обстановке лагерной жизни подобные воспоминания поначалу могут помочь не потерять человеческий облик в нечеловеческих условиях, но в итоге они причиняют боль, вселяют отчаяние, потому что не видно конца сроку, нет надежды на возвращение, а произвол начальников давно приучил «старых лагерных волков» не загадывать на будущее, а жить настоящей минутой. Поэтому и о прежних понятиях забывается, для них находят новые понятия и обозначения, не напоминающие о прошлом. Так Шухов, главный герой рассказа, не раз вспоминал, «как в деревне раньше ели: картошку - целыми сковородами, кашу – чугунками, а еще раньше, по-без-колхозов, мясо – ломтями здоровыми». А в лагере как? «Думка была на одной еде». Вот и появились понятия «пайки» вместо хлеба, «баланда» - вместо супа, похлебки.

Жаргонная, лагерная лексика в повествовании помогает читателю окунуться в обстановку, описываемую автором, рисует реалистичную картину жизни.

Подобную роль жаргонная лексика играет и в романе В.В.Крестовского «Петербургские трущобы». Сам автор назвал произведение «книгой о сытых и голодных», подчеркивая его социальную направленность. Роман о неизмеримой пропасти, разделившей «верхи» и «низы» русского общества, аристократию и городское «дно». Разумеется, в речи людей, принадлежащих к дворянскому сословию, не встретится жаргонного слова или выражения. Лишь при описании воровских притонов литературная речь заменяется воровским жаргоном – условным языком, который невозможно понять «непосвященному»:

- А мне почем знать – тебя спрашивал!.. Возьми зеньки в граблюхи, да и зеть вон сквозь звенья! Может, и фигарис какой!

Что означало: «Возьми глаза в руки и смотри сквозь стекла! Может, сыщик какой!» Разговор совершенно непонятен постороннему человеку, жаргонная лексика используется в качестве шифра, тайного языка. Использование жаргонизмов в речи с подобной целью отличает людей криминальной сферы. Язык этот груб, немелодичен, его использование позволяет разговаривать в присутствии посторонних людей, не боясь оказаться понятым:

- Другу Борисычу! – проговорил Юзич, подавая ему свою руку.- Клей есть! (Выгодное воровское предприятие.)

- Ой ли, клевый аль яманный? – отозвался друг Борисыч… («Клевый» - хороший, «яманный» - негодный.)

…- А как пойдет: в слам аль в розницу? («Слам» - воровская доля, «розница» - вся выручка одному.)

- Известно, в слам! Тебе, коли сам работать станешь, двойную растырбаним. Вот видишь, мухорта, что со мной сидел? – пояснял ему Юзич.- Так вот ему темный глаз нужен. («Двойную растырбаним» - распределять выручку, «мухорта» - любой человек, не вор, «темный глаз» - фальшивый паспорт.)

…- Нет, маруший нужно… [7] («Маруший» - женский.)

Роман В.В.Крестовского «Петербургские трущобы» - книга, описывающие реалии трущобного, нищенского существования людей, «жалкой, темной среды, где голодная мать должна воровать кусок хлеба для своего голодного ребенка; где источником существования двенадцати-тринадцатилетней девочки является нищенство и продажный разврат; где голодный и оборванный бедняк, тщетно искавший честной работы, нанимается для совершения преступления мошенником сытым и более комфортабельно обставленным в жизни… где, наконец, люди болеют, страдают, задыхаются в недостатке чистого, свежего воздуха и иногда решаются если не на преступление, то на самоубийство… лишь бы только избавиться от безнадежно мрачного существования…»[8]