2020-01-14
224
Тема преступления сопряжена с темой наказания. Раскольникова в романе Достоевского и Гренуя в романе Зюскинда ждёт полный крах идеи. Именно так трактуется наказание за преступление. Без конца анализирует Раскольников результат своего жестокого эксперимента, лихорадочно оценивает свою способность переступить, Гренуй неутомим в своем продвижении к заветной цели. Их идеи были великолепны, идеальны со всех сторон. Но они не учли одного, видимо самого главного - самих себя. Не зря Достоевский пишет, что «с одной ложью нельзя через натуру перескочить». Раскольников после совершения преступления, чувствует себя больным, его трясет и лихорадит, его сердце отторгает чувство, возникшее у него после преступления, не выдерживает тот груз совести, который он взвалил на себя. Но, теоретически, он готов и на это, ведь «истинно великие люди должны ощущать на свете великую грусть». Он готов, а его сердце - нет. Если бы сердце являлось теоретически раздраженным, тогда бы оно приняло все то, что гложет Раскольникова, и он был бы спокоен. Со всей непреложностью открывается ему страшная для него истина — преступление его было бессмысленным, погубил он себя напрасно, цели не достиг: “Не преступил, на этой стороне остался”, оказался человеком обыкновенным, “тварью дрожащею” (497). «Те люди вынесли свои шаги, и потому они правы, а я не вынес, и стало быть, я не имел права разрешить себе этот шаг,” (498) — окончательный итог, подведённый на каторге.
Но почему же он, Раскольников, не вынес, и в чём его отличие от необыкновенных людей?
Сам Раскольников объясняет это, с презрением и почти с ненавистью к самому себе именуя себя — “вошь эстетическая”. Сам Раскольников даёт точнейший и беспощаднейший анализ своей “эстетической” несостоятельности, производит безжалостную операцию на собственном сердце. Эстетика помешала, целую систему оговорок построила, самооправданий бесконечных потребовала — не смог Раскольников, “вошь эстетическая”, идти до конца; вошь “уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провиденье беспокоил, призывая в свидетели, что я не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха! Потому в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех вшей выбрал самую наибесполезнейшую... Потому, потому я окончательно вошь, — прибавил он, скрежеща зубами,— потому что сам-то я, может быть, ещё сквернее и гаже, чем убитая вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью!” (487)
И еще одну преграду не смогли преодолеть Раскольников и Гренуй. Они хотели порвать с людьми, окончательно, бесповоротно, Раскольников ненависть испытывал даже к сестре с матерью. “Оставьте меня, оставьте меня одного!” (187) – с исступлённой жестокостью бросает он матери. Убийство положило между нашими героями и остальными людьми непроходимую черту: “Мрачное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказалось в душе его” (279). Как бы два отчуждённых, со своими законами, мира живут рядом, непроницаемые друг для друга — мир Раскольникова и другой —внешний мир: “Все — кругом точно не здесь делается” (280).
Отчуждение от людей, разъединение — вот необходимое условие и неизбежный результат преступления — будь оно следствие бунта “необыкновенной” личности, как у Раскольникова, или жажда совершенства, устремленность к людям, как у Гренуя. Грандиозное кошмарное видение (в эпилоге романа «Преступление и наказание») разъединённого и оттого гибнущего мира — бессмысленного скопища отчуждённых человеческих единиц — символизирует тот результат, к которому может прийти человечество, вдохновлённое идеями преступления во имя высокой цели.
Но Раскольников не выдерживает одиночества, идёт к Мармеладовым, идёт к Соне. Тяжко ему, убийце, что сделал несчастными мать и сестру, и в то же время тяжка ему любовь их. “О, если бы я был один и никто не любил меня и сам бы я никого никогда не любил! Не было бы всего этого!” (То есть тогда преступил бы!) Но Раскольников любит и поступиться своей любовью не может. Отчуждения окончательного и бесповоротного, разрыва со всеми, которого он так хотел, Раскольников не в силах вынести, а потому не в силах вынести и самого преступления. Много перетащил на себе Раскольников, по словам Свидригайлова, но одиночества, уединения, угла, отчуждения решительного — не перетащил. Поднялся вроде бы Раскольников на высоту неслыханную, обыкновенным, зелёным людям недоступную — и вдруг почувствовал, что дышать там нечем — воздуха нет, — а ведь “воздуху, воздуху человеку надо!” (говорит Порфирий).
Незадолго до осознания несостоятельности у Раскольникова и Гренуя начинается почти распад сознания, они как бы теряет разум. Первого охватывает то болезненная тревога, то панический страх, то полная апатия. Он уже не владеет своей мыслью, волей, чувствами. Он, теоретик и рационалист, пытается убежать от ясного и полного понимания своего положения. Вся раскольниковская “математика” оборачивается страшной ложью, а его теоретическое преступление, его рациональная, выверенная, выточенная как бритва казуистика — полной бессмыслицей. По теории — то, по “арифметике” задумал убить вошь бесполезную, а убил то и Лизавету — тихую, кроткую, ту же Соню!
Раскольников убил по теории, из расчёта, но расчёт его разбит, опровергнут жизнью. “Действительность и натура... есть важная вещь — говорит Порфирий Петрович, имея в виду преступление Раскольникова, — и ух как иногда самый прозорливый расчёт пересекают!”
Что касается Гренуя, то его финальное состояние проявлено, наоборот, как полнейшее безразличие по отношению к своей дальнейшей судьбе. Цель достигнута, но вызванная эликсиром людская любовь оказалась не чем иным, как иллюзией подлинной любви, которой он жаждал всю жизнь. К тому же толпа обнаружила довлеющий анти эстетизм. Гренуй осознает, что пониманием настоящего совершенства созданного им аромата обладает он один. Следовательно, он так же одинок, как и прежде. Любовь толпы ему противна, его любовь по отношению к людям, образующим толпу, невозможна.
Чтобы уяснить истоки, причины, детали следующего за преступлением наказания, вспомним отдельные фрагменты произведений. Из разговора студента и офицера, услышанного Раскольниковым в трактире, следует, что одна никому не нужная жизнь обеспечивает нормальное существование ста и более людей. То же выходило и по замыслу героя романа. То есть он убивает старушку и обеспечивает мать и сестру, но в реальности получилось совсем не так. Кроме Алёны Ивановны погибла ни в чём неповинная Лизавета. На страдания обречены и сам герой, и его сестра, и Соня. Мать Раскольникова, угадав душевные муки сына, умирает от расстройства. Смерть старухи-процентщицы не облегчила жизнь Раскольникова, наоборот, его страдания усилились и стали ещё более безнадёжными, кроме того они перекинулись на близких ему людей. Положение героя стало ужаснее, чем до преступления. К лишениям, вызванным материальными трудностями, прибавились душевные страдания. И выход из этой поистине страшной жизненной западни - признание.
К мукам совести добавилось осознание собственной подлости и низости. Стремясь поставить себя в разряд “высших” людей, Раскольников оказался рядом с Лужиными и Свидригайловыми. По теории герой романа должен принадлежать к классу “необыкновенных людей”, ведь только тогда разрешается убийство, но этого не происходит. Достоевский показывает ещё одну неточность теории Раскольникова. Совершив преступление, Раскольников не может твёрдо и себя уверить, что относится к разряду “высших” людей, напротив, он называет себя “эстетической вошью. Таким образом: видно несоответствие замыслов Раскольникова и результатов его “дела”, показанное автором и опровергающее одно из положений теории главного героя, согласно которому сильный имеет право на преступление, если такая мера принесёт пользу всему обществу или группе людей.
Согласно Раскольникову, сильный имеет право на убийство во благо полезного дела, но всегда ли будет достигнута цель. В большинстве случаев “необыкновенные” люди пропадают даром, и их страдания оказываются тщетными. Почему? Да потому что они одни. Бессмысленность индивидуалистического бунта хорошо показана Достоевским во снах Раскольникова. Маленький Родя не в силах остановить Миколку, забивающего ломом Савраску. Никто в одиночку не может остановить наступающую на Европу язву. В третьем сне Раскольникова общество распадается на множество осколков, каждый человек пытается протолкнуть свои идеи и не желает уступать. Такие крайние позиции приводят к гибели почти всего человечества. Остаются только избранные продолжить род человеческий. Люди наказаны за все свои злодеяния, веками копившимися в неизвестности. За преступлениями всегда следует наказание.
Но почему Раскольников не учёл в своём плане, что наказание неизбежно, ведь он подозревал это. По его теории “необыкновенных” всегда “казнят и вешают”. “Первый разряд всегда – господин настоящего, второй разряд – будущего.” Но это не то. Очевидно, Раскольников ещё плохо понимал, какое наказание может последовать за совершённое им преступление, хотя его второй и третий сны, описываемые в романе, показали ему суть дела, но поздно. Только после совершения убийства, он осознал возможные его последствия. В теории данный пункт недостаточно хорошо освещён и вообще как бы отсутствует или скрыт туманом второстепенности.
В третьем сне Раскольникова также показан антигуманистический, преступный характер его идеи применительно к будущему человечества. Ещё Порфирий Петрович предполагал путаницу среди разрядов “высших” и “низших”. Раскольников объяснял, что ошибка может произойти только со стороны “обыкновенных” людей, но “они никогда далеко не шагают”. Оказывается, при определённых условиях они могут даже очень далеко шагнуть, переступить черту, за которой по своему стремлению к цели становятся “необыкновенными”. “Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали заражённые, (387)” – пишет автор о сне Раскольникова. Теперь каждый стал устранять препятствие на своём пути, и люди не заметили, как устранили всё, что только можно, как пере убивали друг друга. И не один из них так и не пришёл к цели. Всё, чего они добились, есть хаос и разрушение мира. Одна теория в действии уничтожила общество. Это показывает неправильность размышлений героя романа, разрешавший убийство по совести, и доказывает слова Разумихина в первом разговоре Раскольникова с Порфирием Петровичем. Действительно, разрешение “крови по совести” оказалось страшнее официального её разрешения.
Образ Свидригайлова можно рассматривать не только как «двойника» Раскольникова, но и как отражение личностных черт Гренуя, а отдельные высказывания Свидригайлова – как своеобразную декларацию жизненных устремлений героя Зюскинда.
Так, Свидригайлов ещё раз, по-своему, грубо и резко выговаривает то, что, в сущности, давно уже стало ясно самому Раскольникову — “не преступил он, на этой стороне остался”, а всё потому, что “гражданин” и “человек” (263).
Свидригайлов же преступил, человека и гражданина в себе задушил, всё человеческое и гражданское побоку пустил. Отсюда — тот равнодушный цинизм, та обнажённая откровенность, а главное, та точность, с которыми формулирует Свидригайлов самую суть как раскольниковской идеи, так и грезы Гренуя. Свидригайлов признаёт эту идею и своей: “Тут... своего рода теория, то же самое дело, по которому я нахожу, например, что единичное злодейство позволительно, если главная цель хороша”(264). Нравственные вопросы, вопросы “человека и гражданина” становятся. тут лишние. “Хорошая” цель оправдывает злодейство, совершенное ради ее достижения.
Но оказывается есть нечто, что не в состоянии перенести “личность без преград”, есть то, что пугает и унижает зло — это явная или тайная над собой насмешка.
У героев Достоевского волосы поднимаются дыбом от смеха жертв их, которые приходят к ним во сне и наяву. “Бешенство одолело его (Раскольникова – С.М.): изо всех сил он начал бить старуху по голове, но с каждым ударом топора смех и шёпот из спальни раздавались всё сильнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он бросился бежать...” (304) Раскольников бросился бежать — ничего иного не остаётся, ибо это — приговор.
Поступки Свидригайлова и Раскольникова не только ужасны; где-то в своей онтологической глубине они ещё и смешны. “Переступившие черту” готовы выдержать многое, но это (и только это!) для них непереносимо.
“И сатана, привстав, с веселием на лице...” Злодеи по сатанински хохочут над миром, но кто-то — “в другой комнате” — смеётся и над ними самими – невидимым миру смехом.
Свидригайлову снится “кошмар во всю ночь”: он подбирает промокшего голодного ребёнка, и ребёнок этот засыпает у него в комнате. Однако сновидец уже не может совершать добрые поступки — даже во сне! И сон демонстрирует ему эту невозможность с убийственной силой. Ресницы спящей блаженным сном девочки “как бы приподнимаются, и из-под них выглядывает лукавый, острый, какой-то не детски подмигивающий глазок... Но вот она уже совсем перестала сдерживаться; это уже смех, явный смех... “А, проклятая!” — вскричал в ужасе Свидригайлов...” (497)
Этот ужас — едва ли не мистического свойства: смех, исходящий из самых глубин несмешного – неестественный, безобразный, развратный смех пятилетнего ребёнка (словно нечистая сила глумится над нечистой силой!) — этот смех иррационален и грозит “страшной местью”.
Видение Свидригайлова “страшнее” сна Раскольникова, ибо его искупительная жертва не принимается. “А, проклятая!” — восклицает в ужасе Свидригайлов. Раскольников — не в меньшем ужасе — бежит прочь. Все они понимают, что открыты, — и смех, раздающийся им вослед, есть самое ужасное (и позорное) для них наказание.
Гренуй в хохоте толпы, сначала собравшейся поглядеть на его казнь, затем – устроившей оргию, и наконец – набросившейся на него, чтобы растерзать «из любви», также узнает посрамление, осмеяние того, что полагал истинным и непоколебимым. Такова сила насмешки, сводящей потуги “великой” идеи к глупости и бессмыслице. И в свете этого смеха становится понятны и ярче видны те ценности, которые не высмеять, которые не боятся ни унижения, ни умаления, ни цинизма, ибо “вечны и радостны”. И одна из них любовь, побеждающая одиночество и разобщённость людей, равняющая всех “сирых и сильных”, “убогих и высоких”.
Перед признанием в убийстве Раскольников вновь идёт к Соне. “Надо было хоть обо что-нибудь зацепиться, помедлить, на человека посмотреть! И я смел так на себя надеяться, так мечтать о себе, нищий я, ничтожный я подлец, подлец!” (484)
Только в том, что “не вынес”, видит Раскольников своё преступление (кстати сказать, “болезнь преступника” — паралич мысли и воли, — описанная им в специальной статье, поразила и его). Но здесь же и его наказание: наказание в этом ужасе своей непригодности, неспособности перетащить идею, наказание в этом “убийстве” в себе принципа (“не старуху убил, а принцип убил”), наказание и в невозможности быть верным своему идеалу, в тяжких мучениях выношенному. Ещё в черновых записях не зря вспомнил Достоевский пушкинского героя: “Алеко убил. Сознание что он сам недостоин своего идеала, который мучает его душу. Вот – преступление и наказание”. Наказание Гренуя осмыслено в духе Пушкина и Достоевского, с той лишь разницей, что в «Парфюмере» искусственно произведенный героем идеал не добавил подлинного совершенства и истинной любви в реальный мир.
Раскол внутри Раскольникова, двойственность его поведения и мыслей Достоевский усматривает именно в этом — в бесконечном и вневременном конфликте в человеке идеи и души, ума и сердца, Бога и Дьявола, Христа и истины. Холодная казуистика рационализма, приводящая к оправданию Наполеонов и предусматривающая появление ницшеанского “сверхчеловека”, вступает в борьбу с состраданием и человеколюбием, живущем в сердце. У Раскольникова они есть, но нет у другого его двойника — расчётливого буржуазного дельца — Петра Петровича Лужина.
Он открыто проповедует эгоизм и индивидуализм, якобы на основах “науки” и “экономической правды”: “Наука же говорит: возлюби прежде всех одного себя, ибо всё на свете на яичном интересе основано” (367). Сам Раскольников тут же перекидывает мост от этих рассуждений Петра Петровича к убийству старухи-процентщицы (“... доведите до последствий, что вы давеча проповедали, и выйдет, что людей можно резать” (376)). Лужин, конечно, возмущён таким “применением” своих теорий. Конечно, он не зарезал бы старуху процентщицу — это, пожалуй, не в его личных интересах. Да и вообще — ему вовсе не нужно переступать существующий формальный закон для удовлетворения личного интереса — он не грабит, не режет, не убивает. Он переступает нравственный закон, закон человечности, и преспокойно выносит то, чего Раскольников (“частный случай”!) вынести не мог. “Благодетельствуя” Дунечке, он подавляет и унижает её, даже не сознавая этого (и в “бессознательности” этой сила Лужина — ведь “Наполеоны” не мучаются, не раздумывают, можно или нельзя переступить, а просто переступают — через человека).
Интересно, что все исторические примеры, на которые ссылается Раскольников, высказывая свой “мрачный катехизис” — из области подавления, разрушения, а не созидания. Вот так подспудно Достоевским объясняется принцип его веры: “Не может быть созидания без любви к тем, ради кого творишь. Не может быть истина без творца прощающего и любящего. Без Христа...”. Зюскинд в финале приходит к той же мысли и великолепно иллюстрирует ее моментом прозрения Гренуя. Конечно, нельзя утверждать, что замысел Зюскинда связан с евангельской трактовкой наказания, но то, что происходит выход на идею извечного нравственного закона, очевидно.
Безусловно, более всего двух героев объединяет одна идея (чётко высказанная Раскольниковым и интуитивно понятая Гренуем). “Свобода и власть, а главное, власть! Над всей дрожащей тварью и над всем муравейником” (285) – это цель героя русского романа. Ему вторит персонаж Зюскинда: “Его власть была сильнее власти денег, или власти террора, или власти смерти: неотразимая власть внушать людям любовь. Я – единственный, перед кем они бессильны” (280); “Он хотел стать всемогущим богом аромата, каким он был в своих фантазиях, но теперь – в действительном мире и над реальными людьми” (281).
Но обоих героев ждёт полный крах – наказание за преступление. Для Раскольникова наказание – это непонимание, слепота. После суда человеческого его настигает Божеский суд. Оба преступника прозревают под влиянием человеческой любви в широком смысле, которая сводит проблему страсти на нет. “Их (Раскольникова и Соню) воскресила любовь. Он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне обновившимся существом своим”. Но если у Раскольникова в “Эпилоге” ещё есть какая-то возможность преодоления неправоты своих идей, то Гренуй лишился хоть какого-то шанса на спасение. “И внезапно он понял, что никогда не найдёт удовлетворения в любви, но лишь в ненависти своей к людям и людей – к себе. Но ненависть его к людям не получала отклика”. “И тут всё побелело у него в глазах, внешний мир стал чернее чёрного. Не нашедшие выхода туманы слились в бурлящую жидкость. Они захлестнули его, с невыносимой силой надавили на внутреннюю оболочку его тела, но им некуда было просочиться. Ему хотелось бежать...” “Он вообще не хотел больше жить. Он хотел вернуться в Париж и умереть”. Смерть настигла его на Кладбище Невинных 25 июня 1767 года, как раз в день его собственного рождения. Он совершил фактическое самоубийство, уничтожил себя как творца.
Достоевский предусматривает для своего героя возможность не только прозрения, но и перерождения, в то время как судьба Гренуя, по воле Зюскинда, необратима. Весной, когда так остро и как бы заново пробуждается в человеке жизнь, когда так непосредственно, по-детски неудержимо, возвращается каждый раз вечная радость бытия, — в ясный и тёплый весенний день, в краю, где “как бы самое время остановилось, точно не прошли ещё века Авраама и стад его,” — приходит к Раскольникову возрождение, вновь и уже окончательно охватывает его “необъятное ощущение полной и могучей жизни”. Теперь должен начаться его новый путь — новая жизнь. Раскольников расстаётся со своей идеей бунта и своеволия, он выходит на тот каменистый и трудный путь, которым не колеблясь — с мукой и радостью — идёт тихая Соня.
Достоевский знает, что новую жизнь Раскольникову “надо ещё дорого купить, заплатить за неё великим, будущим подвигом”. И, конечно, свой великий, будущий подвиг Раскольников мог совершить только как Раскольников, со всей мощью и остротой своего сознания, но и с новой высшей справедливостью своего суда, на путях “ненасытного сострадания”. Это будет подвиг человеколюбия, а не ненависти к людям, подвиг единения, а не обособления.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Параллельное прочтение романов «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского и «Парфюмер» П. Зюскинда открывает богатые возможности для исследования.
Ф.М.Достоевский обладал уникальным талантом, который сделал его классиком не только русской и мировой литературы, но и основоположником нового литературного жанра — психологического детектива. Не зря все крупнейшие писатели европейского детективного жанра, такие, как А.Кристи, Ж.Сименон, Буало-Нессержерак и другие, называли Достоевского своим учителем. Именно Достоевский из коротких газетных заметок полицейских хроник об убийстве старухи-процентщицы или об убийстве отца сыном из ревности смог создать такие произведения, как “Преступление и наказание” или “Братья Карамазовы”.
Достоевского интересуют не столько устоявшиеся, выработанные формы духовной жизни, сколько моменты борьбы добра и зла, переоценка ценностей, трагические столкновения. Так как высшая и всеобъемлющая ценность есть Бог и жизнь личности в Боге, то и для Достоевского высшая тема творчества есть борьба дьявола с Богом в сердце человека. Напряжённейшие моменты этой борьбы легко могут привести человека к душевной болезни, к срывам и преступлениям. Но за всё надо платить, и психология платы за человеческие страдания, “за слезу ребёнка” — вот ещё один аспект творчества Ф.М.Достоевского. В этом смысле название романа “Преступление и наказание” является рефреном всего дальнейшего писательского наследия Достоевского.
Патрик Зюскинд создал роман, варьирующий тему вечную как мир: тему злой, губительной гениальности. Сердцевина романной идеи, её зерно – метафора запаха, аромата как всеобщей связи. Сознательно или нет, но сама техника письма Зюскинда оказалась сориентированной на центральную метафору и совпала с технологией парфюмерного дела: роман, как хорошие духи, сделан на гармонии контрастов – аромат и смрад, жизнь и смерть, всё и ничто. Метафорами такого масштаба могут похвастаться очень немногие произведения. И потому вполне объяснима столь редкая уникальность романа даже в творчестве своего создателя.
«Парфюмер» сочетает в себе и интересный сюжет, и прекрасный замысел. Внешняя сторона романа привлекает к себе многим: колоритная фигура главного героя, слог автора и, кончено же, идея объединения людей запахом. Однако очень скоро начинаешь понимать, что ход событий лишь средство для выражения сути произведения. Писатель то и дело наталкивает читателя на различные мысли всевозможными путями: иногда открыто, иногда метафорами, иногда только происшествиями, описанными в книге, но всегда ведёт к главной мысли. Писатель показал возможность единения этих двух несовместимых проявлений человеческой личности. Они не только не исключают, но даже дополняют друг друга. Не даром Зюскинд ставит Гренуя в один ряд с де Садом, Фуше, Бонапартом. Причём автор называет их «гениальными чудовищами» и «исчадиями тьмы». Но ведь можно было бы просто привести в пример этих персон, и вопрос о совместимости гениальности и чудовищности был бы закрыт. Поэтому автор использует Гренуя с его уникальностью шире. Гренуй создает десятки таких запахов, соперничая с Богом, — в его глазах всего лишь “маленькой жалкой вонючкой”. Он выучивается отнимать благоуханную душу у вещей, а затем и у людей.
Трактовка таланта героя дана в духе немецких романтиков: он – не просто парфюмер, он – Творец, Гениальный художник. Зюскинд предлагает романтическую версию творчества: его способности – мистический дар. С романтической традицией связана и постмодернистская трактовка личности гениального типа: оно несет на себе знак Сатаны. Гений – посланец множественных стихий, в том числе и зла.
Но более всего героев Достоевского и Зюскинда объединяет одна идея (чётко высказанная Раскольниковым и интуитивно понятая Гренуем). “Свобода и власть, а главное, власть! Над всей дрожащей тварью и над всем муравейником” – это цель героя русского романа. Ему вторит персонаж Зюскинда: “Его власть была сильнее власти денег, или власти террора, или власти смерти: неотразимая власть внушать людям любовь. Я – единственный, перед кем они бессильны”; “Он хотел стать всемогущим богом аромата, каким он был в своих фантазиях, но теперь – в действительном мире и над реальными людьми”.
Роман Зюскинда не случайно вызвал оживленную дискуссию в немецких “фельетонах”, но хотя в целом книгу и одобряли, о литературных ее достоинствах отзывались довольно сдержанно. Обсуждение превратилось в настоящий спор по поводу постмодернизма в немецкой литературе, дебатировались вопросы формы и содержания, высокой / низкой литературы и культуры, а также присущая роману анти просвещенческая позиция.
Несомненно одно: произведения П. Зюскинда, и в частности – «Парфюмер”, требуют вдумчивости, аналитичности и внимательного взгляда на отображаемые проблемы.
Кто такой Раскольников и кто такой Парфюмер? То в них, что наиболее соответствует нашим личным представлениям о красоте, счастье, успехе и самоутверждении, о любви, вызывает ощущение сопереживания, в каком-то смысле тяги к главным героям обоих романов, как бы ни казалась ужасающей для кого-то их жизнь, их решения, поступки. Во время чтения мы лелеем надежду, пропитываемся любопытством, жаждой осуществления ненасытного читательского желания пережить вместе с героями острые моменты славы, счастья, любви, достижения целей, чтобы какое-то время жить книжной реальностью, ощущать те чувства и переживать те события, которых в нашей реальной жизни нет, которых почему-то не хватает, которые по каким-то причинам случаются в реальности очень редко.
Примечательно, что оба автора создают «историю одного убийцы».В романе Зюскинд уловил нюансы, суть и причины возникновения человеческих стремлений, строительство линии судьбы, прочувствовал свободу от излишних посягательств на частную душевную жизнь. Гренуй предстает перед читателем человеком (именно человеком, а не мерзким существом-убийцей), который вполне имел право на существование, на радости и печали, на выбор жизненного кредо, как и каждый из живущих. Получилось так, что он, как и Раскольников у Достоевского, не поступился человеческими жизнями, возненавидел людей и тем самым пробудил чуть ли не самую глубинную, самую потаённую и схороненную в самом тёмном и недоступном уголке сторону внутренней жизни человека.
Роман напоминает живущим в цивилизации 21 века о том, какова наша природа, каковы наши корни, идущие с древне-архаических времён: каждый ощущает самого себя, каждый воспринимает мир сквозь себя, каждый всегда присутствует рядом с собой, тем самым любя людей, в которых любит себя, любя мир, в котором находит себя, любя результаты собственного труда. Гренуй был лишён любви к людям, потому что видел и понимал, что они обладали тем, что ему было несвойственно и недоступно. И эту частичку Гренуя всякий человек может найти в себе, если злится на другого за то, что в нем есть что-то ему самому несвойственное; в тот момент, когда он в одиночестве чувствует прилив счастья, что наконец-то может заняться любимыми делами без помех и вмешательств других.
В контексте общественной этики подобные явления обычно называют «человеческими слабостями», а в религиозном контексте - «грехами». То есть чем-то с негативной окраской. Причина всему этому – человеческая природа, которая неизменна или меняется очень медленно. Это еще раз подтвердил Зюскинд, развернув сцену подготовки к казни и превратив ее в вакханалию, обнажив перед читателем оргиастическую и каннибалистическую сцены, чему присвоил название «любовь». Те лица, которые всячески стараются похоронить таковую природу (в себе и в других) по причине её несовместимости с их морально-этическими и религиозными представлениями, в данном случае окажутся тем самым на месте обманутых, введённых в заблуждение запахом Гренуя одержимых лиц, которые после оргии делают вид, что этого никогда не было. Любой намёк в эту сторону встречает у них буйный отпор. Делают ли они это в целях защиты своих противоречивых теорий, очередного подтверждения правоты того, во что они верят, или не представляя, что мир может быть устроен несколько иначе, чем им кажется – в любом случае, такие личности необъективны. Но таковых множество.
Таким образом, общие итоги данной работы можно свести к следующим моментам:
1. Романы “Преступление и наказание” и «Парфюмер» являются исследованиями в литературы личности героя-индивидуалиста, человека “идеи” и “идеологии”, совершающего преступление против собственной природы (натуры) и Бога.
2. Достоинством романов является тонкий и удивительно точный психологический анализ “пограничных” состояний человеческого разума и души, состояний борьбы Добра и Зла, разума и сердца, Бога и Дьявола в героях.
3. В “Преступлении и наказании” Ф.М.Достоевский определил свою авторскую позицию христианского человеколюбия и сострадания, которая получила дальнейшее развитие в его произведениях, таких как “Братья Карамазовы”, “Бесы” и др. Созвучной представляется мысль Зюскинда о невозможности достижения совершенства вне любви к людям, вне сопричастности их страданиям.
ЛИТЕРАТУРА
1. А.С. Пушкин. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Сочинения в 3-х. т., Т. 2. – М.: Худож. Лит., 1987. – 528 с.
2. Бахтин М.М. проблемы поэтики Достоевского – М., 1979.
3. Белик А.П. Художественные образы Ф.М. Достоевского. Эстетические очерки – М.: Наука, 1974.
4. Белов Д.С. Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». – Л., 1979.
5. Волгин И. Последний год Достоевского – М., 1991.
6. Волгин И. Родиться в России. Достоевский и современники. Жизнь в документах // «Октябрь», 1990, № 3-5, книга I.
7. Диво Барсотти. Достоевский. Христос – страсть жизни – М., 1999.
8. Достоевский материалы и исследования. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1985. Вып.6.
9. Достоевский Ф.М. «Преступление и наказание». – Петрозаводск: Карелия, 1970.
10. Достоевский Ф.М. Дневник писателя // Литературное наследие. – М., АН СССР, 1965.
11. Достоевский художник и мыслитель: Сб. статей. – М.: Худ. Лит-ра, 1972.
12. Егоров О.Г. Русский литературный дневник XXI века. История и теория жанра: Исследование / О.Г. Егоров. – М.: Флинта: Наука, 2003. – 280 с.
13. Записные тетради Ф.М. Достоевского. – М.-Л., 1935 г.
14. Зверев. Преступления страсти // Иностранная литература 1991, № 8.
15. Зюскинд П. Парфюмер: История одного убийцы: Роман / Пер. с нем. Э. Венгеровой. – СПб.: Издательский Дом «Азбука классика», 2006.–304с.
16. Зюскинд П. Литературная амнезия (см. Интернет-источник № 35).
17. Карякин Ю.Ф. Самооборона Раскольникова // Достоевский и канун XXI века – М., 1989.
18. Кирпотин В.Я. Разочарование и крушение Родиона Раскольникова (книга о романе Достоевского «преступление и наказание»). – М.: Советский писатель, 1974
19. Кожинов В.В. «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского // Три шедевра русской классики – М., 1971.
20. Кудрявцев Ю.Г. Три круга Достоевского – М., 1991.
21. Лебедев Ю.В. преступление и наказание Родиона Раскольникова // Лебедев Ю.В. В середине века – М., 1988. – с. 258-274.
22. Лосский Н.О. Достоевский и его христианское мировоззрение – М.: «Республика», 1994.
23. Мочульский К.В. Великие русские писатели XIX века – СПб., 2001. – с. 105-133.
24. О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов: Сб. статей – М., 1990.
25. Писарев Д.И. Борьба за жизнь // Писарев Д.И. Литературная критика: В 3-х т., Т.3 – Л.,1981.
26. Подготовительные материалы к роману «Преступление и наказание» // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 10-ти т., Т8 – М.: Гослитиздат, 1956.
27. Суслова А.П. Годы близости с Достоевским – М., 1928.
28. Тюнькин К. Бунт Родиона Раскольникова // Достоевский Ф.М. Преступление и наказание – Л.: Художественная литература, 1974.
29. Фриндлендер Г.М. Реализм Достоевского – М.: Литература, 1964.
30. Этов В.И. Достоевский (очерк творчества). – М., 1968.
31. http://www.zuskind.ru
32. www.lib.mediaring.ru
33. www.neponimanie.ru
34. www.Раскольников.ru
[1] А.П.Суслова. Годы близости с Достоевским: Москва, 1928 г.
[2] Н.Щедрин (М.Е.Салтыков) Полн. собр. соч. Т.6.Москва, 1941 г.
[3] Из письма к А.Е.Врангелю от 31 марта 1865 года.
[4] Там же.
[5] Ф.М.Достоевский. Дневник писателя. М. –Л., 1996 г. С. 123.
[6] Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. Петрозаводск: Изд-во «Карелия», 1970, С.4. Здесь и далее роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» цитируется по этому изданию, ссылки на произведение даются в тексте работы с указанием страниц в скобках.
[7] Зюскинд П. Парфюмер: История одного убийцы: Роман/ Пер. с немецкого Э. Венгеровой. – СПб.: Изд. Дом «Азбука-классика», 2006, С.6. Здесь и далее роман П. Зюскинда цитируется по этому изданию, ссылки на произведение даются в тексте работы с указанием страниц в скобках.
[8] Зюскинд П. Парфюмер, С.21, 26
[9] Зюскинд П. Парфюмер, С.51
[10] Достоевский Ф.М. преступление и наказание, С.3,7.
[11] Зюскинд П. Парфюмер, С.7,9
[12] Зюскинд П. Парфюмер, С.9
[13] Достоевский Ф.М. Преступление и наказание, С,29
[14] Зюскинд П. Парфюмер, С.7-8.
[15] Зюскинд П. Парфюмер, С.9
[16] Достоевский Ф.М. Преступление и наказание, С.25
[17] Белов Д.С. Роман Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание. М., 1985. С. 24.
[18] Зверев. Преступление страсти // Иностранная литература 1991, №8, С. 215.
[19] Там же, С.215.
[20] Зюскинд П. Парфюмер, С.292
[21] Там же, С.281
[22] Достоевский Ф.М. Преступление и наказание, С.6
[23] Т.Манн. Собр. соч. в десяти томах. Т.10. Москва, 1961 г.
[24] Н.С.Кашкин. Дело Петрашевцев. Москва-Ленинград, 1965 г.
[25] Цит. По: Диво Барсотти. Достоевский. Христос – страсть жизни – М., 1999. См. также: Достоевский материалы и исследования. – Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1985. Вып.6.
[26] Записные тетради Ф.М.Достоевского, Москва-Ленинград, 1935 г.
[27] Зверева А. Преступление страсти // Иностранная литература. – 2001. – №7)
