2020-01-14
124
Как уже было сказано, юг Украины слабо контролировался киевской Радой, там не стояло крупных воинских соединений. При этом этот район уже начинал попадать под влияние небольших отрядов большевиков («большевицких шаек», по определению Дроздовского). Вкупе с этнически неоднородным населением (русские, украинцы, немецкие, болгарские колонии) взаимодействие проходящего отряда с ним и противодействие устанавливаемой Советской власти становилось очень непростым.
Все, в общем-то, крупные военачальники белого Юга были ярыми противниками большевиков, и монархист Дроздовский среди них не исключение[78]. Кроме того, известно, что руководители Добровольческой армии (Корнилов, а затем Деникин) не имели четкой «политической платформы»[79], опираясь на идею «непредрешенчества» и уповая на дискредитировавшее себя Учредительное собрание. Соответственно, если «военные функции» белые генералы выполняли успешно, то с «политическими» не справлялись[80], и население России в конечном счете пошло за ясными лозунгами большевиков. Но это уже касается итогов Гражданской войны в целом.
М.Г. Дроздовский в силу спешности похода и сравнительной малочисленности отряда не имел задачи устанавливать какой-либо «политический порядок» на пройденных землях, хотя «порядок как принцип» он поддерживал[81]. Единственные, к кому он не знал пощады, были большевики, к этим «разнузданным хулиганам» и следовало в первую очередь применять принцип «два ока за око, все зубы за зуб» (запись от 15 марта). Постоянные расстрелы комиссаров и членов местных Советов, беспощадность в стычках с большевицкими отрядами сопровождали поход. В определенном смысле, в самом дневнике можно найти подтверждение закрепления славы карателей за отрядом: «Большевиков нет нигде, говорят, что они бегут при первых вестях о нашем приближении и давно уже покинули наш район; вообще о нас ходят самые дикие вести: то корпус, то дивизия, то 40 тысяч, буржуи, нанятые помещиками, старорежимники» (18 марта, Еланец).
Но есть и обратная сторона: «аполитичному» населению не стоило бояться дроздовцев: они неизменно расплачивались за взятые материалы и продовольствие (что очень удивляло жителей; бывали даже случаи отказа от вознаграждения), долго на постое не задерживались, чинили «правый суд», по их мнению, против Советской власти. Собственно, кара настигала только селения, «приверженные большевизму»: 23 марта, после непродолжительного боя сдались 30 «горе-красноармейцев», бежавших по домам после непродолжительной службы.. Их подвергли публичной порке, но, что характернее: «Кормился отряд, как хотел от жителей даром — в карательных целях за приверженность к большевизму». Да и позднее, при описании «плохой» деревни Николаевки (в ней не оказалось «ни фуража, ни яиц»), Дроздовский в качестве ругательства говорит, что население «смахивает на большевиков».
В том же районе пришло известие о «глумлении» красногвардейцев над четырьмя белыми офицерами неподалеку, во Владимировке (21марта). Поскольку это было неподалеку от Владимировки, где стоял отряд, была совершена действительно полноценная карательная экспедиция: «уничтожено 24 человека», многие мужчины деревни перепороты, даром увезен лучший скот, а искалеченные офицеры отправлены в больницу. «Озверелый народ» - комментирует Дроздовский.
Общей же задачей работы с местным населением было для Дроздовского пробуждение веры в себя и патриотизма, особенно учитывая шедших по пятам иностранных интервентов: «Идти впереди немцев, своим появлением спасать, вторичным появлением немцев будить патриотизм — вот наш триумф, наша задача» (6 апреля). В целом можно рассматривать отношение населения к дроздовцам как умеренно благоприятное.
Часто случалось, что меры дроздовцев вызывали активную поддержку населения, и дроздовцам удавалось оставлять за собой вооруженные отряды самообороны. Другое дело, когда население само неплохо боролось с большевиками, а к отряду было настроено прохладно. Так, 9 апреля Дроздовский получил известие, что местные «инвалиды» «скинули большевиков». Отряд спешит туда и выясняет, что местный «штаб» уже завязал отношения с австрийцами, потому и Дроздовский пытается «заигрывать с инвалидами, настраивая против австрийцев и украинцев» (запись от 11 апреля). Когда «штаб» изъявляет желание самостоятельно распоряжаться в городе (в частности, сохранить жизнь пленным красным комиссарам), Дроздовский покидает город, предоставляя «инвалидам» самим обороняться в дальнейшем.
И уж совсем непонятный для Дроздовского эпизод произошел 15 апреля в Косоворотке, недалеко от Мариуполя: «Ночью придрала депутация фронтовиков из Мариуполя с бумагами, как от “Военной коллегии фронтовиков”, так и от австрийского коменданта, что на территории Украины всяким отрядам воспрещены реквизиции какого-либо фуража или продовольствия не за наличный расчет, или забирать лошадей или подводы». Справедливо удивившись такому заявлению впервые за весь поход и указав, что даром ничего не берет, Михаил Гордеевич отправил «депутацию» обратно, а сам удивился «кляузам» местных жителей, жалующихся на него австрийцам. Такого сотрудничества и «самостоятельности» Дроздовский, конечно, отнюдь не поощрял.
Подводя итог, можно сказать, что с красноармейцами и вообще любыми представителями Советской власти дроздовцы вообще не церемонились, питая к ним ярую вражду (кроме тех вышеупомянутых 300, влившихся в Мариуполе в отряд). Что касательно местного населения, то дроздовцы в ограниченных масштабах помогали формированию отрядов самообороны, хотя излишней самостоятельности не допускали. Единственным их разочарованием была слабая политическая осведомленность населения, не сильно разбиравшегося в политических идеях проходивших военных отрядов, а особенно непонимание «великой идеи» похода. Особенно огорчил бы Дроздовского разговор в одном из летучих пунктов записи в отряд по пути на Дон: «А много ли вас? – Тысяча. – Ну, с этим Россию не спасешь!..» (Деникин). Но Дроздовский знал, куда и зачем он ведет отряд, вера в воинскую удачу и справедливость начатого дела была частью его личности и, в определенном смысле, идеологии дроздовцев.
