Проблема «точки зрения» в повести М. Тарковского «С высоты»

В своей прозе М. Тарковский следует классической традиции создания человеческих типов. Можно говорить о типичности рассказчика Сергея Никифорова, с психологической точностью воссоздаются и другие типичные образы.

Основные приемы создания людских типажей традиционны: портрет, поступки, оценки других персонажей, авторская оценка и, конечно, одним из основных способов создания характера является речь. Именно через осмысление речи возможно понять «точку зрения» того или иного персонажа. Автор использует различные способы воспроизведения чужого слова: прямую речь, диалоги, косвенную речь, несобственно-прямую речь. У несобственно-прямой речи в тексте как бы двойное авторство – повествователя и героя, что «активно способствует возникновению авторского и читательского сопереживания герою. Мысли и переживания повествователя, героя и читателя как бы сливаются, и, таким образом, внутренний мир персонажа становится близким и понятным»^[29]. Несобственно-прямая речь позволяет передать опосредованно через речь рассказчика мысли и слова других персонажей, а также отражает оттенки их внутренних переживаний, например: «Валерка, будто понимая мои чувства, был со мною особенно приветлив».

Рассмотрим, как использует Тарковский этот прием.

Все, что говорил дед, было близко и понятно герою, поэтому истории, услышанные от деда, Сергей передает с помощью несобственно-прямой речи: «В его времена соболя почти не было и охотились на белку. Охотники ходили в тайгу звеньями по четыре человека, продукты и палатку с печкой тащили собаки», - в этом проявляется абсолютное доверие словам деда. Использование в одном абзаце несобственно-прямой речи деда и отца служит выражению одной из важных идей в творчестве Тарковского – преемственности поколений. Уважение к деду усиливается благодаря включению в текст несобственно-прямой речи отца: «Дед изрядно потаскал отца по тайге, отец им гордился, ему нравилась охотничья старина, и, зная все дедовы истории наизусть, он специально для нас заводил того на рассказы и сам их слушал».

По контрасту с образом главного героя создается образ Куликова, единственного персонажа, в адрес которого автор позволяет рассказчику резкие отрицательные суждения. Этот персонаж лишен даже имени, в повести он появляется как «некто Куликов». В аспекте нашей проблемы образ Куликова интересен тем, что он тоже является субъектом речи: рассказчик цитирует известные в районе стихи, подкупающие «какой-то свежестью, пониманием природы», однако по мере знакомства с Куликовым читатели вместе с главным героем понимают, что автором, то есть истинным субъектом и стихотворения «Фарватер», и повести «Тесовая бродь» являются другие люди. Куликов, таким образом, представлен в повести мнимым субъектом, лжесубъектом. Отрицательное отношение автора к этому персонажу чувствуется с первых строк появления его в повести: нами уже отмечалось местоимение «некто», ирония по отношению к нему граничит с сарказмом и резкой сатирой. Читателю предлагается следующая портретная характеристика Куликова: «рослый, очень свойский мордатый парень, ухитрявшийся удивительным образом сочетать в своей жизни написание стихов с общественной и коммерческой деятельностью». Не лишено иронии наблюдение за тем, как в баре «поэт на всю катушку наслаждался правами денежного клиента и, как гость цивилизации, показывал нам пример вольности манер и даже проявлял излишнюю бесцеремонность в обращении с Иванычем». Жалок Куликов в подлой мести главному герою: «Подошел катер, меня под конвоем провели в кубрик, где на диване восседал затянутый в кожу Куликов с пистолетом на толстой ляжке», играющий роль грозного инспектора рыбоохраны. Составленный по норме протокол вечером пьяный Куликов демонтративно («при мне») порвал и отправил моториста за изъятой сетью. Но и к этому человеку в какой-то момент рассказчик меняет отношение. Когда они остались на некоторое время наедине, Куликов «раскрылся совсем с другой стороны». Автор использует косвенную речь с целью попытаться понять и оправдать его: «Он был сильно пьян и говорил, что вот вам-то хорошо, вы мужики, вы при деле, а он всю жизнь «между гребаных», он и рад бы, как мы, да «в руках мыши…» (скажем так, занимались любовью), и весь его гонор и вредность именно из-за этого, так что не обращайте, ребята, внимания…». Именно в этом эпизоде Куликов проявляется как субъект речи, далекой от литературной нормы и человеческой искренности. «Он, конечно же, меня помнил [несобственно-прямая речь], но «зла не держал», и я тоже на него зла не держал». Параллельное утверждение о том, что оба друг на друга «зла не держали» отличается интонационно. Неискренность Куликова автору удается передать с помощью синтаксическогго оформления: дословное воспроизведение этих слов в контексте несобственно-прямой речи осуществляется с помощью кавычек. В том, что это, как и вся жизнь Куликова, фальшь, читатели окончательно убеждаются, когда узнают о том, что он опубликовал под своим именем повесть Сергея Никифорова, «только с другими именами и некоторыми изменениями в опасных для Куликова местах». Имея опыт, расчет, должность и отсутствие нравственных принципов, такие люди добиваются успеха. В размышлениях о случившемся лирический пафос сменяется публицистическим, в них очевидно философско-сатирическое обличение: «Меня доводил до бешенства не столько успех Куликова, которым ему так хотелось дополнить свои издательские удачи, сколько общая неуязвимость такого рода людей – он шел к своей цели и ни набитая рожа, ни мнение о нем в родном Туруханском районе его остановить не могли. Ему было на все это наплевать».

Основной конфликт в произведении разворачивается вокруг повести рассказчика «Игнат Кузнецов». Сергей подробно излагает ее содержание, так как Игнат Кузнецов воплощает в себе лучшие, по его мнению, человеческие качества. Кроме того, Тарковский доверяет своему рассказчику роль не только автора, но и главного субъекта речи новой, «сочиненной им самим» повести: «Повествование велось от первого лица, и я, то есть автор, выступал в качестве хорошего знакомого Игната». Таким образом, Сергей Никифоров становится как бы двойным рассказчиком (контраст с мнимым автором Куликовым только усиливается).

Образ Сергея Никифорова выполняет несколько художественных функций: он является главным героем и рассказчиком повести Михаила Тарковского «С высоты», охота постепенно перестает быть главным делом его жизни, уступая место писательской деятельности (признаки героя), кроме того, он пишет повесть «Игнат Кузнецов», в которой отводит себе роль рассказчика.

 Фрагменты повести об Игнате, а также пересказ ее содержания занимают значительное место в повести «С высоты». Необходимо отметить, что воспроизводя содержание и фрагменты записей своего героя «Игната Кузнецова», автор вновь применяет несобственно-прямую речь, специфика которой заключается в том, что Сергей Никифоров использует своеобразный прием «автоцитации» (он – автор и рассказчик повести). Кроме того, в придуманной героем повести так же, как и в повести «С высоты», взаимодействуют две точки зрения – образа автора и рассказчика, - причем носителем обеих является Сергей Никифоров. Интересно, что образы автора обеих повестей как бы сливаются в один и связаны с выражением контекста первичного автора, Михаила Тарковского.

Игнат Кузнецов, главный герой одноименной повести в повести, является воплощением идеала, который писатель утверждает посредством Сергея Никифорова. Он как бы аккумулирует все лучшее, что присуще обоим авторам – непосредственному автору Михаилу Тарковскому и автору-художественному образу Сергею Никифорову. Игнат, как и оба его создателя, не родился писателем, но умение по-особому видеть мир свойственно ему с детства: «Как многие охотники, сами выбравшие себе профессию, Игнат в детстве прочел прорву книг об охоте, тайге и животных и, живя полнокровнейшей настоящей жизнью, умудрялся смотреть на нее чуть-чуть сбоку, глазами писателя, что ли, и самого себя в каком-то смысле ощущал героем книги»; «Как многие охотники, он вел дневник, куда постепенно вслед за обычными записями … проникали разные случаи и размышления». В повести «С высоты» подобное развитие писательского дара типизируется: автор как будто утверждает, что многие охотники (например, рассказчик Сергей Никифоров, а также герой его повести) испытывают острую потребность поделиться своими мыслями, которые со временем перерастают в значительные произведения.

Выбор автором профессии главного героя не случаен. Как отмечает М. П. Абашева, «тексты о литературе и писателях воспринимаются сегодня в качестве особого дискурса, существенно важного сообщения, направленного не только от автора к читателю, но – в условиях принципиального переустройства кодов культуры – от художника к прошлому и будущему, к литературе и жизни»^[30]. В современной литературе творчество Михаила Тарковского, так же, как и творчество Сергея Никифорова и Игната Кузнецова в их художественных мирах, ценится очень высоко, потому что им свойственна власть над словом, они умеют создавать эстетическое пространство, в котором хочется жить. В этом проявляется эстетически-биографическая близость всех трех авторов. Заехавшего в деревню журналиста записки Игната тронули до глубины души. Когда он, не в силах сдержать эмоции, читает свои стихи по местной радиостанции «на весь Туруханский район и пол-Эвенкии, равные десяти Франциям», уходят в сторону бытовые проблемы и бывалые матерщинники прекращают ругаться. Рассказы Сергея Никифорова первым прочитал его друг Игорь и оценил «сдержанно-серьезно»: «Все свое. Все родное». И потом весь вечер, встречаясь со мной взглядом, повторял, постукивая себя по сердцу: «Вот они, твои рассказы, все здесь». Повесть про Игната Кузнецова, украденная и опубликованная под фамилией Куликова, «несмотря на свое идиотское название [«Тесовая бродь»]» «смотрелась в журнале прекрасно», хотя успех ее в прессе автор скромно связывает с общим упадком литературы. Мы не можем судить о влиянии личной биографии Тарковского и ее фактов на формирование образов, однако мировоззренческая позиция всех трех писателей очевидна. Самокритичность, скромность, трепетное и почтительное отношение к слову – качества, которые их объединяют. В отличие от Куликова, они не стремятся к славе, тем более любой ценой. Особенно категоричен в этом Игнат Кузнецов, которому «неловко было высовываться своей персоной, ставить себя в особое положение, как бы пытаясь извлечь новую, журнальную выгоду из своей судьбы, самой, на взгляд Игната, обычной». По настоянию журналиста он решается опубликовать свои записки, но только под псевдонимом. И в этом контраст позиций основных субъектов (авторской позиции) и Куликова усиливается в несколько раз. Если последний выступает в повести мнимым субъектом, то Игнат Кузнецов, напротив, становится субъектом анонимным, частная история которого становится понятной и созвучной любому человеку. В этом проявляется лирическое звучание прозы Тарковского. Как в любом лирическом произведении, частное преодолевает значение конкретного и индивидуального и становится максимально обобщенным, всеобщим.

В субъектной структуре повести образ Игната Кузнецова играет еще одну важную роль: его «задумчивые слова» «Ничего не остается, кроме воспоминаний…» автор использует в качестве эпиграфа. Своеобразная автоцитация выполняет в произведении двоякую функцию: во-первых, раскрывает основную тему произведения (эта функция многократно усиливается начальным местом повести в книге “Замороженное время», таким образом предопределяя читательское восприятие); во-вторых, эпиграф предполагает некоторую авторскую интригу: читатели не знают, кто такой Игнат Кузнецов и почему его слова настолько значимы для осмысления повести.

Контекст автора, то есть М. Тарковского, объемлет, как и в любом другом художественном произведении, контексты всех субъектов высказывания, которые одновременно являются объектом эстетического изображения. Именно по авторскому замыслу контекст главного героя и основного рассказчика, Сергея Никифорова, пересекается с контекстом другого субъекта, более близкого автору и выражающему авторскую позицию. Рассказчик является субъектом высказывания точек зрения ряда других персонажей повести: отца (в воспроизведении дневниковых записей отца, рассказа о заглохшем моторе), деда (используется несобственно-прямая речь для воссоздания рассказа деда об охоте, эвенках и пр.), брата Валерки и др. Но наиболее интересен Сергей Никифоров как «автор» Игната Кузнецова, рассказчика одноименной повести. Близость позиций Сергея Никифорова и доверенного ему Михаилом Тарковским образа автора повести «Игнат Кузнецов» усложняет субъектное своеобразие повести «С высоты»: наблюдается соединение разных контекстов: образа автора повести «С высоты», главного героя и рассказчика этой повести, «созданного» им образа автора повести «Игнат Кузнецов» и Игната как самостоятельного персонажа повести в повести. Подобная композиционная сложность, однако, не усложняет понимания авторского контекста, а напротив, способствует лучшему усвоению основных идей, которые писатель повторяет с помощью разных интонаций, используя для этого различные точки зрения. Кроме того, она способствует очень тонкой авторской игре, увлекающей читателя. Подобная игра кажется нам эстетически более ценной, нежели традиционные приемы сюжетной занимательности.

Смена точек зрения объясняется, с одной стороны, специфической речевой манерой каждого субъекта, а с другой утверждает взаимовлияние, взаимопересечение каждой, что свидетельствует о «всеобщем» характере высказываний и, как следствие, о преобладании лирического начала в повествовательной структуре повести.