Узел природного (natural) различия

Рэйвин Коннелл-Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика

Глава 4

Тело и социальная практика

 

Узел природного (natural) различия

 

«Особь женского пола» и «особь мужского пола» – это биологические категории, которые формируются при определенной системе размножения. В нашей культуре репродуктивная дихотомия считается абсолютным основанием гендера и сексуальности в повседневной жизни человека. Надо отметить, что не во всех культурах это так. Но данное представление настолько укоренено в нашей культуре, что биологические или псевдобиологические объяснения гендерных отношений пользуются колоссальной популярностью. В таких книгах, как «Голая обезьяна», «Животное с имперскими повадками», «Эгоистичный ген», содержатся конкурирующие варианты этого представления, изложенные в форме, доступной самой широкой публике. Для многих людей понятие естественного различия между полами определяет горизонт, за пределы которого мысль двигаться не может. Дискуссии о гендерной политике часто заканчиваются утверждением, что мужчины и женщины отличаются друг от друга коренным образом. Это утверждение считается настолько очевидным, что дальнейшая дискуссия, с точки зрения его сторонников, представляется невозможной. Оппоненты феминизма считают, что оно бьет наповал.

Это утверждение звучит столь убедительно, что к выраженной в нем позиции присоединились интеллектуальные течения, изначально не симпатизировавшие биологизму, такие как ролевая теория, психоанализ и даже феминизм. Например, в книге «Психология различий между полами» Маккоуби и Джэклин поражает то, насколько различается отношение авторов к биологическим и социальным объяснениям наблюдаемых различий характера, например агрессивности. Биологическим объяснениям, если они доступны, отдается очевидный приоритет, социальные объяснения даются по остаточному принципу.

Представители раннего этапа второй волны феминизма часто исходили из предпосылки, что все различия между полами производятся в процессе социального взаимодействия. В 1970-х годах, как показывают Эстер Айзенстайн и Элис Джардин в работе «Будущее различия», многие западные феминистки начали подчеркивать различие и прославлять то, что связывается с женственностью. И довольно многие из них отказались от представления о том, что женственность (фемининность) является социальным продуктом. Концепция неискоренимого различия между мужчинами и женщинами начала обретать самые разнообразные формы. Была, например, высказана идея, что мужчины на самом деле – производные существа, возникшие в результате мутации женщин как исходной, подлинной формы человека. Согласно другой идее, мужчины – это «биологические агрессоры» или «насильники от природы» («natural rapists»), а женщины, призванные по своей природе проявлять заботу о других, должны спасти мир от мужских войн и технологий. И, наконец, высказывалась идея о «метафизическом различии».

В данной главе авторка доказывает, что концепция естественного различия между полами, в какую бы политически сложную форму она ни была облечена, является в сущности своей ошибочной. Это не означает, что она оспаривает факты биологии размножения или отрицает их важность для понимания человеческой жизни. Она оспаривает допущение о том, что биологическая организация человеческих тел является основой, базисом, сущностью социальных отношений гендера или формирует эти отношения.

Существуют две основные версии концепции естественного различия. Согласно первой, общество – эпифеномен природы; согласно второй – общество и природа взаимодополнительны. В теории первого типа биология (или онтология как ее суррогат) детерминирует гендер. Общество лишь регистрирует декрет природы – или болеет, если не делает этого. Самые известные примеры такого подхода – это псевдоэволюционные объяснения маскулинности и фемининности в книгах «Голая обезьяна» Десмонда Морриса, «Люди в группах» и «Животное с имперскими повадками» Лайонела Тайгера, «Отношения между полами и самоубийство общества» («Sexual Suicide») Джорджа Гильдера. Подобную литературу Маршалл Салинс назвал «вульгарной социобиологией». Он прекрасно сформулировал основную выраженную в ней мысль: «За фасадами современного города по-прежнему скрывается все та же древняя голая обезьяна (naked ape). Изменились только наименования: «охота» называется «работой», «места охоты» называются «местами бизнеса», «укрытие» называется «домом», «парные отношения» – «браком», «самка» – женой и прочее. Именно биологическая природа животного сформировала социальную структуру цивилизации, а не наоборот».

Авторка называет эту литературу псевдобиологической, потому что фактически она не основывается на серьезном биологическом исследовании социальной жизни человека вроде исследований влияния промышленности на окружающую среду. Действительно, авторы анализируемых текстов используют свободные аналогии, которые, согласно Мари де Леперванш, подвергаются неким логическим манипуляциям, а затем предъявляются читателю в качестве очевидных фактов. Трудно воспринимать эти работы как научные. Фундаментальная проблема перехода от органической эволюции к истории затемнена биологическим редукционизмом. Тем не менее, используемые авторами этих работ аргументы исключительно популярны. Отчасти это можно объяснить налетом рискованного юмора. Скажем, женская грудь сравнивается с ягодицами, а ответственное лицо в организации – с человекообразной обезьяной. Но более глубокое объяснение их популярности можно увидеть в своего рода зеркальном эффекте: в этих книгах отражается как «наука» то, чему хотят верить многие читатели.

Серьезная попытка устранить эти недостатки была предпринята школой социобиологов, которую возглавлял Э.О. Уилсон.Понятийная путаница, присущая социобиологии как направлению мысли, сейчас уже достаточно хорошо проанализирована. Присущее этому направлению жонглирование понятиями социальных институтов и биологических преимуществ связано с обедненными представлениями о биологии и о самом процессе эволюции. Социобиологи игнорируют то, что структура человеческого действия заложена в коллективном сознании, что она формируется в процессе социального взаимодействия, а отнюдь не является результатом независимой от социального контекста индивидуальной предрасположенности. Например, война – это обусловленный исторически социальный и институциональный процесс, а не сумма нескольких сот тысяч генетических предрасположенностей к агрессивному поведению.

Особый интерес представляет анализ биологической детерминации в книге «Неизбежность патриархата» Стивена Гольдберга. Хотя эта книга несколько устарела, в ней содержится серьезная попытка сделать то, чего Уилсон и его единомышленники стараются избежать, а именно представить подробное объяснение механизмов связи между биологическим различием и социальным неравенством. Из физиологии Гольдберг берет данные о различиях средней концентрации отдельных гормонов в крови, в особенности тестостерона, у мужчин и женщин. Из психофармакологии он берет данные о ряде средних показателей выполнения некоторых заданий (тестов) животными и людьми, имеющими разное содержание тестостерона или других гормонов в крови. На основании использованных данных он делает вывод, что эти гормоны приводят к различиям в социальном поведении, обеспечивая мужчинам преимущества по сравнению с женщинами в силу их агрессивности. Этим объясняется и половое разделение труда, и патриархатная структура власти. В случае конкуренции за хорошие рабочие места мужчины проявляют уверенность в себе. Для женщин разумно соглашаться на второстепенные должности, а не изнурять себя в конкурентной борьбе за власть, при которой они испытывают отрицательное влияние своего гормонального статуса. Поэтому мы получаем такую социальную организацию, при которой заниматься домом предписывается женщинам, а работать в мире деловой конкуренции предписывается мужчинам.

Совершенно очевидна логическая ошибка заключительной ступени рассуждений Гольдберга. Он постулирует ситуацию открытой конкуренции, чтобы объяснить институциональную организацию, препятствующую открытой конкуренции. На самом деле, как показывают исторические факты, ситуации открытой конкуренции между женщинами и мужчинами никогда не существовало, а согласно измерениям уровня агрессивности, которые удалось провести традиционным психологам, существует значительное пересечение показателей, относящихся к мужчинам и женщинам. Не может внушать доверия рассуждение, исходящее из небольшого массива данных, которые свидетельствуют о небольших средних различиях, тогда как значительный массив данных говорит о значительных пересечениях показателей. И потому не может внушать доверия общий вывод из этого рассуждения относительно институционального исключения женщин как группы из основных структур политической или экономической власти.

Таким образом, биологоредукционистская аргументация слишком слаба, по крайней мере, относительно некоторых социальных феноменов, которые социобиологи хотят объяснить. Идея о том, что различия в содержании гормонов сказываются на сложных ситуационных, личностных и коллективных детерминантах поведения индивида и являются конечными детерминантами его социальных последствий, предполагает значительно более мощный механизм гормонального контроля, нежели тот, который до сих пор смогли установить физиологи: гормональное влияние вероятно, но следствия этого влияния достаточно невелики. Очевидно, наиболее серьезным фактором выступают социальные события в процессе воспитания ребенка: развитие гендерной идентичности главным образом зависит от половой модели воспитания, а не от гормональной детерминации.

Это может привести к концепции слабой биологической детерминации социальных моделей, но даже эта концепция будет спекулятивной. Следует отметить, что за последнее столетие был предпринят целый ряд попыток доказать биологическую детерминацию разнообразных форм социального неравенства. Наряду с аргументами о врожденности различий между полами по темпераменту и различным способностям высказывались аргументы в пользу расовых различий по смелости и интеллекту, наследуемости IQ, наследуемости нарушений психики. Ни в одном из этих случаев не был обнаружен механизм, который бы преобразовывал данный биологический факт в сложные паттерны индивидуального поведения, не говоря уже о социальных институтах.

Вполне возможно, что между женщинами и мужчинами существуют определенные врожденные различия по темпераменту и различным способностям. Эту гипотезу нельзя полностью исключить. Но если они и существуют, то мы можем абсолютно уверенно утверждать, что они не являются основанием для важнейших социальных институтов. Мы можем также сказать, что в терминах человеческой эволюции они совершенно несущественны в сопоставлении с общими качествами и способностями женщин и мужчин. Это такие видовые характеристики человека, как языковая способность, интеллект и воображение, прямохождение и использование орудий, продолжительный период детства и родительства; они отличают нас от других видов и являются составляющими того эволюционного скачка, который привел к человеческому обществу. Эти характеристики являются общими для обоих полов, и можно не сомневаться, что переход от биологической эволюции к истории был общим достижением полов. А как только этот переход состоялся (речь идет о процессе, продолжавшемся два-три миллиона лет), сформировалось основание для отношений между телом и поведением, которое было качественно отличным от отношений, характерных для органической эволюции. На самом деле биологический редукционизм отстает от событий примерно на два-три миллиона лет.

Согласно одному из вариантов редукционизма, биология не определяет индивидуальные характеристики человека, а устанавливает границы, в пределах которых могут варьировать социальные параметры. Мы привыкли слышать, что все общества должны воспроизводить себя и своих членов и, следовательно, должны создавать и поддерживать такие типы половых и социальных отношений, которые приводят к рождению новых людей. Таким образом, все общества должны приспосабливаться к биологическим фактам, связанным с полом. Обычно на основании этих соображений делается вывод о том, что все общества должны основываться на нуклеарной семье или ее вариантах. Следовательно, каждое общество устанавливает санкции, направленные против гомосексуальности, чтобы усилить дифференциацию половых ролей и защитить семью (на самом деле в целом ряде обществ гомосексуальность институционализирована как часть социального и религиозного порядка, например в Новой Гвинее). Реальная сила варианта биологического редукционизма, основывающегося на идее ограничений, в том, что он, как и социобиология, отражает те виды социальной организации, которые знакомы читателю, и приписывает им биологические основания.

Существует еще один основной тип теории естественного различия между полами. Согласно этому второму типу, представление об ограничениях в социальной организации связаны с идеей взаимодополнительности общества и природы. Биология, в соответствии с этим направлением мысли, определяет некоторые различия между мужчинами и женщинами, но этого недостаточно для обеспечения нужного уровня сложности социальной жизни. Поэтому необходимый уровень сложности должен быть как-то достигнут. Для этого различия между полами усложняются с помощью культуры. Одна из излюбленных иллюстраций такого усложнения – одежда. Телесные различия между мужчинами и женщинами в общем и целом незначительны. Общество преувеличивает их, например, с помощью одежды, которая подчеркивает грудь у женщин и пенис у мужчин, или предписывая женщинам носить платья и юбки, а мужчинам – брюки.

Существуют два аргумента против учения о естественном различии. Как научные, так и публицистические тексты о сексуальности и гендере создаются в рамках парадигмы, которая основана на представлении о том, что гендер строго дихотомичен и неизменен. То, что называется приписыванием гендера, – это социальный процесс, и он поддерживается, несмотря на то, что практически никакая область социальной реальности не может быть представлена как строго диморфная: допущения о гендерной дихотомии, которые мы принимаем как сами собой разумеющиеся, нельзя возвести к природе.

Существуют такие культурные миры, где гендер не дихотомичен и не обязательно приписывается человеку на основании биологических критериев. Он может быть, например, выбран: институционализированный трансвестизм среди американских индейцев; также на более ранних этапах западноевропейской культуры строгой дихотомии полов не существовало, как, впрочем, не была обязательной принадлежность к какому-то полу на протяжении всей жизни.

Исследования трансвестизма и транссексуализма в современных западных обществах позволяют глубоко понять процесс социального конструирования гендера в повседневной жизни. Гарольд Гарфинкель, один из первых исследователей этого вопроса, показал, какой колоссальный труд должен приложить человек, чтобы сформировать и поддерживать идентичность женщины, если изначально он был мальчиком. Значительный труд для поддержания идентичности женщины должен приложить и тот человек, который изначально был девочкой, но в этом случае на ее усилия мало кто обращает внимание: они принимаются как должное или как естественное. Кроме того, существует традиция отнесения гомосексуальности к промежуточному статусу, который иногда называется третьим полом. Поэтому, видимо, можно сказать, что даже в западной культуре конструирование гендера не всегда приводило к последовательной дихотомичности.

Второй аргумент против понятия естественного различия может быть сформулирован более коротко, поскольку он относится к характеру человеческой жизни в целом. Естественное различие обычно понимается как некое пассивно переживаемое состояние, подобное гравитации. Если бы основные внутренние структуры человеческой жизни, включая гендер, были такими пассивными элементами, то человеческая история была бы невозможна. Ведь история зависит от трансценденции природного через социальную практику. Человеческое тело, конечно, задействовано в гендерных процессах, но точно так же тело задействовано и в любом другом типе социальной практики; задействованность тела в гендерных отношениях через сексуальность не мешает нам рассматривать гендер как историческое явление.