Нейрохимия и депрессия 5 страница

Почему сильное недружелюбие (в любом варианте) так вредно для вашего сердца? К огромному числу факторов риска можно отнести то, что недружелюбные люди нередко курят, неправильно питаются, злоупотребляют спиртным. Есть и психосоциальные переменные: они лишены социальной поддержки, потому что, как правило, отталкивают людей. Но у недружелюбия имеются и прямые биологические последствия. Субъективно недружелюбным можно назвать того, кто легко выходит из себя по пустякам и возмущается из-за инцидентов, которые остальные если и сочли бы раздражающими, то лишь слегка. Соответственно, в ситуации, которая нисколько не взволновала бы других, стрессовые реакции недружелюбного человека ускоряются до предела. Воздействуйте и на дружелюбного, и на недружелюбного несоциальным стрессором (например, пусть решают математическую задачу) — и ничего интересного не произойдет; у обоих сердечно-сосудистая система активируется примерно одинаково, в слабой степени. Но если вы создадите ситуацию социального вызова, у недружелюбного типа в кровоток выбрасывается больше адреналина, норадреналина и глюкокортикоидов, поднимается артериальное давление и в сердечно-сосудистой системе возникает множество других нежелательных функций. В исследованиях были использованы все виды раздражающих социальных факторов: испытуемых могли попросить пройти тест и в процессе неоднократно прерывать или они играли в видеоигру, в которой противник не только жульничал, чтобы выиграть, но и вообще действовал с пренебрежительной наглостью. В этих и в других случаях сердечно-сосудистая система дружелюбного человека реагирует на стресс относительно легко. А вот у недружелюбных кровяное давление зашкаливает. (Просто поразительно, насколько эти люди похожи на гиперреактивных обезьян Джея Каплана с их гипертрофированной стрессовой реакцией и повышенным риском сердечно-сосудистых заболеваний! Или на моих бабуинов — тех, кто не видит разницы между угрожающей и неугрожающей ситуацией. Там, среди хвостатых, тоже хватает настоящих A-типов.) Здесь снова возникает расхождение. Для тревожных людей жизнь полна угрожающих стрессоров, которые требуют всегда быть наготове с копинг-реакцией. Для A-типа жизнь тоже полна опасных стрессоров, требующих таких же реакций, да еще и особо недружелюбного характера. И это, скорее всего, на всю оставшуюся жизнь. Если каждый ваш день наполнен раздражающими ситуациями, на которые остальные обращают мало внимания, а ваша сердечно-сосудистая система реагирует остро, то жизнь будет медленно, но верно расклевывать ваше сердце. И неудивительно, что риск сердечно-сосудистых заболеваний возрастает.

Но есть и хорошая новость: принадлежность к А-типу—не навсегда. Если с помощью терапии у людей A-типа уменьшить компонент враждебности (используя некоторые методы, которые будут изложены в заключительной главе), дальнейший риск болезни сердца снижается. Я заметил, что многие медработники, которые лечат пациентов A-типа, обычно стараются их исправить. Ведь, честно говоря, многие люди A-типа для большинства окружающих — настоящий геморрой. Правда, в разговоре с некоторыми специалистами по A-типам «между строк» читается особое мнение, что их пациентов (среди которых, по общему признанию, встречается немало замечательных образчиков) причислили к A-типу по своего рода этической ошибке, а само понятие медики и вовсе придумали только для того, чтобы иносказательно обозначать людей, просто не слишком тактичных в общении с другими. Кроме того, я обратил внимание, что многие специалисты по A-типам являются проповедниками (даже без духовного звания) или выходцами из семей священнослужителей. Эти религиозные корни неистребимы. Я как-то разговаривал с двумя авторитетными врачами, один был атеист, а другой — агностик, и, пытаясь объяснить мне, как они стараются довести до сознания своих пациентов нескладность их поведения, они прибегли к религиозной проповеди[105]. В конце концов я задал этим двум докторам медицины вопрос, который напрашивался сам собой: что они лечат — кровеносные сосуды или душу? То есть занимаются они болезнью сердца или этикой? И оба без колебаний выбрали этику. Сердечно-сосудистые заболевания были просто рычагом для разворота к более масштабным проблемам. Я счел это замечательным. Если они смогут превратить наши коронарные сосуды в книгу грехов, а снижение липидов в крови — в акт искупления, чтобы люди могли быть порядочнее друг с другом, флаг им в руки.

Отделка интерьера как научный метод  

Последний вопрос из той же области: как обнаружили поведение А-типа? Все мы знаем, как ученые делают свои открытия. Одни — в ванной (Архимед с его вылившейся через край водой), другие во сне (Кекуле с его бензольным кольцом), третьи на симфоническом концерте (одного нашего ученого, слишком много работавшего, жена затащила на концерт, решив развлечь; когда негромко заиграли деревянные духовые, его вдруг осенило, он нацарапал уравнение на программке и, пробормотав: «Дорогая, мне сию же минуту нужно в лабораторию», — выскочил вон. Но время от времени кто-то еще делает открытие и приходит и сообщает об этом ученым. А кто этот кто-то еще? Очень часто — тот, чью роль в процессе можно подытожить пословицей, которую, пожалуй, никогда не вышьют на кухонной рукавичке: «Если вы хотите знать, болит ли живот у слона в зоопарке, не спрашивайте ветеринара, спросите уборщика клеток». Люди, разгребающие чужой мусор, приспосабливаются к обстоятельствам, когда количество этого мусора меняется. Тогда, в 1950-х, парень, обнаруживший тот интересный факт, изменивший ход истории медицины, упустил возможность оставить в ней свое имя.

Я имел удовольствие слышать всю историю из первых уст, от доктора Мейера Фридмана. Это случилось в середине 1950-х годов, у Фридмана и Розенмана была своя успешная кардиологическая практика, и неожиданно возникла проблема. Им приходилось постоянно менять обивку на стульях в приемной, на что уходило целое состояние. Это не тот вопрос, который требует внимания кардиолога. Тем не менее, казалось, не будет конца стульям, которые требовалось перетягивать. Однажды очередной обивщик, зайдя оценить фронт работ, бросил взгляд на стулья и обнаружил связь сердечно-сосудистого заболевания с A-типом: «Что, черт возьми, происходит с вашими пациентами? Нормальные люди так не вытирают стулья». Первые несколько сантиметров мягких сидений и подлокотников оказались разорванными в клочья, словно каждую ночь их грызли и драли когтями низкорослые бобры. А все было очень просто: пациенты, в нетерпеливом ожидании сидевшие на самом краешке, беспокойно ерзали по сидениям и царапали подлокотники.

Все остальное уже принадлежит истории: восторг и воображаемые фанфары, когда обивщика схватили за руки и воскликнули: «Боже мой, парень, ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал?» Поспешные совещания с обивщиком других кардиологов. Бешеные бессонные ночи, когда идеалистически настроенные молодые обивщики целыми командами скакали во все концы земли, неся весть о своем открытии в кардиологические клиники: «Нет же, вы не понимаете, что стулья в приемной урологов, неврологов, онкологов или педиатров вытерты совершенно по-другому, так происходит только у кардиологов. Там что-то другое с людьми, связанное именно с болезнью сердца», — и рождается область терапии А-типа.

Рис. 56. Вот так все начиналось... ну, или почти так

 

Увы, ничего этого не случилось. Доктор Фридман вздыхает и признается: «Я не обратил на слова этого человека никакого внимания. Слишком занят был; в одно ухо влетело, в другое вылетело». Только лет через пять, после того как доктор Фридман обследовал своих пациентов, что-то стало вырисовываться, и лишь тут молнией вспыхнуло: «О, бог мой, помните, тот парень, обивщик, что-то ведь говорил, как у нас неправильно протираются стулья?» И по сей день никто не помнит его имени (рис. 56) Ч

Было еще множество исследований, касающихся личности, темперамента и обусловленной стрессом физиологии. Одни ученые сообщали, что у оптимистов и пессимистов в момент стресса по-разному работает иммунитет. Другие демонстрировали, что чем недоверчивее человек к своему социальному окружению, тем выше у него уровень глюкокортикоидов. Третьи рассматривали невроз как фактор. Но давайте обсудим еще одну тему, особенно интересную тем, что она касается именно тех людей, которых вы в последнюю очередь сочли бы подверженными стрессам.

Когда жизнь состоит из одних трудностей  

В этой главе речь пойдет о том, как типы личности связаны с гиперактивными стрессовыми реакциями, о том, что общим для них является несоответствие между видами стрессоров, которые жизнь подкидывает этим людям, и о том, какие копинг-реакции они выработали (рис. 57). Этот заключительный раздел посвящен недавно распознанному варианту гиперактивной стрессовой реакции. И она вызывает недоумение.

Речь о людях, которые относятся к своим стрессорам не слишком пассивно, непреклонно, бдительно или враждебно. У них, похоже, этих стрессоров и вовсе не так много. Они утверждают, что у них нет депрессии или тревожности, и психологические тесты, которым их подвергают, показывают, что они правы. На самом деле они называют себя довольно счастливыми, успешными и состоявшимися (и, в соответствии с личностными тестами, таковыми являются на самом деле). Тем не менее стрессовые реакции у этих людей (составляющих примерно 5% населения) уже хронически активированы. В чем их проблема?

 

Их проблема, думаю, относится к числу тех, которые дают представление о неожиданной уязвимости нашей человеческой психики. Те, о ком идет речь, обладают так называемой «репрессивной» личностью и всем нам встречались. На самом деле мы, как правило, относимся к ним с оттенком зависти: «Хотел бы я быть таким же собранным; им, похоже, все само плывет в руки. Как они это делают?»

Это основательные люди, которые тщательно все продумывают и доводят до конца. Сами себя они называют педантами, не любят сюрпризов, ведут упорядоченную жизнь по строгим правилам: на работу ходят каждый день одним и тем же маршрутом, всегда носят один и тот же фасон одежды и могут перечислить, что ели на обед последние две недели. Неудивительно, что они не любят неопределенности и стремятся разделить мир на черное и белое, наполнив его либо хорошими, либо плохими людьми; либо разрешенными, либо строго запрещенными поступками. Свои эмоции они держат под надежным замком. Мужественные, очень правильные, трудолюбивые, продуктивные, надежные люди, которые никогда не выделяются в толпе (если только вы не начнете удивляться нетрадиционному характеру их чрезвычайной традиционности).

Определить репрессивную личность можно с помощью некоторых личностных тестов, впервые проведенных Ричардом Дэвидсоном. Во-первых, как уже отмечалось, личностные тесты показывают, что у этих людей нет депрессии или тревожности. Тесты выявляют их потребность в социальном конформизме, страх перед социальным неодобрением и беспокойство при неопределенности, двусмысленности. Это видно по той необыкновенной готовности и частоте, с которой они соглашаются с утверждениями, сформулированными как абсолютные принципы, где фигурируют «никогда» и «всегда». Полутона им неведомы.

С этими характеристиками переплетается характерное для репрессивных личностей отсутствие внешнего проявления эмоций. Тесты выявляют, что они «подавляют негативные чувства» — не выказывают этих неприятных для них сложных эмоций и плохо выносят их проявление у других. Например, репрессивных и нерепрессивных людей просят припомнить опыт, связанный с конкретными сильными эмоциями. Обе группы с равной энергичностью сообщают о таких эмоциях. Однако на вопрос, что еще они чувствовали, нерепрессивные обычно с готовностью рассказывают о сопровождающих, неосновных чувствах: «Ну, в основном это меня разозлило, но было и немного грустно, и чуточку противно тоже...» Репрессивные же твердо стоят на своем: дополнительных эмоций нет и не было. Чернобелые чувства, с намеком на легкий оттенок.

Эти люди не шутят? Вполне может быть, что и нет. Вполне может быть, под внешней невозмутимостью они сильно обеспокоены тем, чтобы не попустительствовать своим слабостям. Тщательное исследование показало, что некоторые репрессивные люди действительно озабочены в основном соблюдением приличий. (Подсказка — они, как правило, дают меньше «репрессивных» ответов на личностные опросники, когда могут сохранить анонимность). Так что физиологические симптомы их стресса легко объяснить. Этих людей мы можем вычеркнуть из списка.

А как насчет остальных репрессивных? Может, они обманывают себя—охвачены тревогой, а сами об этом и не знают? Такого рода самообман не смогут обнаружить даже подробнейшие анкеты; чтобы выявить его, психологи традиционно полагаются на менее структурированные, более свободные тесты (типа «Что вы видите на этом рисунке?»). Эти тесты показывают, что, да, некоторые репрессивные люди куда более тревожны, чем понимают сами; их физиологические стрессовые реакции также легко объяснить.

И даже после того, как вы вычеркнете тревожных самообманщиков из списка, остается группа людей скрытных, очень сдержанных, у которых все действительно просто отлично: они психически здоровы, счастливы, продуктивны, успешно взаимодействуют с обществом. Но у них есть гиперактивные стрессовые реакции. Уровень глюкокортикоидов в крови высок, как у людей с сильной депрессией, повышен и тонус симпатической нервной системы.

При решении когнитивных задач у репрессивных людей необычно увеличиваются частота сердечных сокращений, артериальное давление, потливость и мышечное напряжение. И за эту сверхобостренную реакцию приходится платить. Например, у репрессивных личностей снижен иммунитет. Кроме того, страдая ишемической болезнью сердца, они более уязвимы для сердечно-сосудистых осложнений, чем нерепрессивные.

Гиперактивные, опасные для здоровья стрессовые реакции имеются, а у людей, их проявляющих, нет ни стресса, ни депрессии, ни тревоги? Вернемся к нашей завистливой мысли: «Хотел бы я быть таким же собранным; им, похоже, все само плывет в руки. Как они это делают?» А делают они это, подозреваю, работая как безумные, чтобы создать свой строго упорядоченный мир без лишних эмоций и какой-либо двусмысленности или сюрпризов. И делают это, расплачиваясь своей физиологией.

Дэвидсон и Эндрю Томаркен из Университета Вандербильта использовали электроэнцефалографию (ЭЭГ), чтобы показать необычно повышенную активность в части лобной коры репрессивных людей. Как будет подробнее рассмотрено в следующей главе, эта область мозга участвует в подавлении импульсивных эмоций и спонтанного познания (например, у закоренелых социопатов метаболическая активность этой области снижена). Она—наш ближайший анатомический эквивалент супер-эго, заставляющий говорить, что нам нравится отвратительный ужин, хвалить новую прическу, поддерживать навыки чистоплотности. Она держит в жесткой узде некоторые эмоции, а, как показала работа Гросса, посвященная подавлению эмоций, чтобы так плотно сжимать эмоциональные сфинктеры, требуются немалые усилия.

Мир там, снаружи, может быть пугающим, а тело вполне способно реф- лекторно реагировать на усилия, с которыми мы прокладываем путь через эти мрачные, зловещие леса. Насколько лучше было бы посиживать, расслабившись, на залитой солнцем веранде виллы, подальше от всех этих дикостей. Тем не менее то, что выглядит как расслабленность, вполне может быть истощением — от трудов по выстраиванию стен вокруг этой виллы, стараний держаться подальше от этого тревожного, опасного, неугомонного мира. Уроком репрессивных типов личности и их невидимого бремени служит то, что построение мира без стрессов порой может привести к тяжелейшему стрессу.

16. Наркоманы, адреналиновые наркоманы и удовольствие  

Ну что же—замечательно, что мы пытаемся понять, как же устроен стресс, как нам жить более здоровой жизнью и как сделать мир более приятным местом и прочее, но пора бы нам посвятить немного времени действительно важному вопросу: почему мы не можем щекотать сами себя?

Прежде чем взяться за исследование этого серьезного вопроса, нам сначала нужно понять, почему не все люди могут вызвать у вас ощущение щекотки. Возможно, нужно, чтобы это был человек, к которому вы расположены. Например — вам пять лет, и никто не может вызвать у вас такую щекотку, как ваш придурочный дядюшка, который сначала долго гоняется за вами по всей комнате. Или — вам двенадцать, и в школе есть один человек, от которого у вас в животе начинают летать бабочки, а в других частях тела появляются таинственные и странные ощущения. Именно поэтому мы, скорее всего, не станем хихикать, если нас начнет щекотать, скажем, Слободан Милошевич.

Большинство из нас более или менее позитивно относятся к себе. Так почему же мы не можем щекотать сами себя? Философы размышляли над этим вопросом на протяжении столетий и пришли к некоторым умозаключениям. Но теорий о самощекотании — пруд пруди. В конце концов эта загадка была раскрыта ученым, который провел эксперимент.

Сара-Джейн Блэкмор из Университетского колледжа Лондона впервые выдвинула теорию о том, что вы не можете щекотать себя, потому что вы точно знаете, когда и где вас будут щекотать. Здесь нет никакого элемента неожиданности. И она вознамерилась проверить это предположение, изобретя щекотальную машину. Эта машина состоит из рукоятки, прикрепленной к подушечке из губки; когда вы двигаете рукоятку одной рукой с помощью различных роликов и шарниров, которые приводит в движение компьютер, то подушечка практически мгновенно поглаживает вашу ладонь другой руки, двигаясь в том же направлении, что и направление движения рукоятки.

Будучи прагматичным ученым, Блэкмор все это обсчитала и получила «индекс щекотки». Потом заново изобрела колесо — если кто-то другой двигает рукояткой, то вам щекотно, если вы делаете это сами — ничего подобного. Нет элемента неожиданности. Вы не сможете себя защекотать даже с помощью щекотальной машины.

Потом Блэкмор проверила свою теорию, убрав ощущение предсказуемости из процесса щекотания себя. Сначала она убрала ощущение предсказуемости в том, что касается времени, когда происходит щекотание, — человек двигает рукоятку, но неожиданно перед движением губки возникает пауза. Любая задержка длительностью более трех десятых секунды — и индекс щекотки возрастает, как будто вас щекочет кто-то другой. Теперь давайте уберем ощущение предсказуемости того, где происходит щекотание, — человек двигает рукоятку, скажем, вперед и назад, и неожиданно губка движется в другом направлении. Любое отклонение более чем на 90 градусов от предполагаемого вами движения подушечки — и вам щекотно, как будто вас щекочет кто-то другой[106].

Наконец-то мы к чему-то пришли. Щекотание не вызывает ощущения щекотки, когда нет элемента неожиданности. Непредсказуемости. Ослабления контроля. И внезапно наш прекрасный мир науки о щекотке рушится. Мы потратили уйму времени несколькими страницами ранее, учась тому, что краеугольные камни психологического стресса выстроены вокруг отсутствия контроля и предсказуемости. Это было плохо — и в то же время большинство из нас любит, когда нас щекочет приятный нам человек[107].

Эй, подождите минутку—еще несколько кусочков нашей системы взглядов начинают рассыпаться — мы выстаиваем длинные очереди в кино, чтобы посмотреть фильм, который удивит и ужаснет нас, мы прыгаем с «тарзанки» и катаемся на «американских горках» — занятия, которые определенно лишают нас ощущения контроля и предсказуемости. Мы платим большие деньги, чтобы временами подвергнуться стрессу. И, раз уж зашла об этом речь, как мы уже упоминали, мы переключаемся на симпатическую нервную систему и вырабатываем огромное количество глюкокортикоидов во время секса, что же здесь не так? Глава 9 сориентировала нас в роли вызванной стрессом анальгезии в том, чтобы мы чувствовали себя во время стресса не так ужасно. Но я начну эту главу, сказав, что если вы получите правильное количество стресса, если вашему стремлению к гомеостазу будет брошен вызов нужной интенсивности, то вы будете не просто чувствовать себя менее ужасно — вы сможете почувствовать себя замечательно.

Как же это работает? И почему для некоторых людей стресс и рискованные поступки кажутся настолько приятными, что у них формируется зависимость? И как же взаимодействуют стресс с удовольствием и со свойствами различных веществ, связанных с формированием зависимости?

Нейрохимия удовольствия  

Как мы уже видели в главе 14, в мозге находится путь удовольствия, который вовсю использует нейротрансмиттер дофамин. Как мы также узнали из той главы, если дофамина на этом пути будет мало, то в результате могут развиться агедония или дисфория. Эта «дофаминергическая» проекция начинается в глубоко расположенном отделе мозга, называющемся вентральной областью покрышки среднего мозга. Он проецируется на область, называющуюся прилежащим ядром, и потом, в свою очередь, отправляется в самые разные места. К таким местам относится фронтальная кора, которая — как мы видели в главах 10 и 12 — играет ключевую роль в функции управления, принятии решений и контроле побуждений. Также есть проекции на переднюю поясную кору, которая, как мы видели в главе 14, по-видимому, играет определенную роль в возникновении ощущения грусти (что приводит к мысли, что дофаминергическая защита, как правило, подавляется поясной корой). Также есть основательная проекция в миндалевидное тело, которое, как мы видели в предыдущей главе, играет ключевую роль в возникновении тревоги и страха.

Связь между дофамином и удовольствием — очень важная и трудноуловимая. На первый взгляд можно предположить, что трансмиттер — это про удовольствие, про награду. Для примера возьмем обезьяну, которую обучили такому заданию: звучит звонок, это означает, что обезьяна теперь нажимает рычаг десять раз, что приводит спустя десять секунд к появлению желаемого вкусного вознаграждения. Вы можете сразу же угадать, что активация дофаминового пути вызывает максимальную активность нейронов во фронтальной коре в ответ на вознаграждение.

Блестящие исследования Вольфрама Шульца из Фрайбургского университета в Швейцарии показали кое-что более интересное. Да, фронтальные нейроны приходят в возбуждение в ответ на вознаграждение. Но самая сильная реакция возникает раньше, примерно в то время, когда раздается звонок и начинается выполнение задачи. Это вовсе не сигнал «это приятно!». Это связано с мастерством, и с ожиданием, и с уверенностью. Это: «Я знаю, что означает этот сигнал. Я знаю правила — ЕСЛИ я нажимаю на рычаг, ТО я получу еду. Я стараюсь изо всех сил. Все будет просто замечательно». Удовольствие — в предвкушении вознаграждения; с точки зрения дофамина, вознаграждение — это то, о чем думается в последнюю очередь (рис. 58).

Психологи обозначают период предвкушения, ожидания, работы за награду как стадию «аппетита», ту, что наполнена аппетитом, а стадию, которая начинается с появлением вознаграждения, называют «потребительной» стадией. Исследования Шульца показывают, что если вы знаете, что ваш

 

аппетит будет удовлетворен, то удовольствие в большей степени связно с самим аппетитом, чем с его удовлетворением[108].

Следующая важная вещь, которую нам стоит узнать, — дофамин и связанное с ним ощущение приятного предвкушения являются топливом для работы, которую нужно совершить, чтобы добиться вознаграждения.

Пол Филипс из Северокаролинского университета использовал некоторые чрезвычайно изощренные техники, чтобы измерить миллисекундные скачки дофамина у крыс, и показал с максимальным на данный момент временным разрешением, что скачки возникают прямо перед поведением. Потом в качестве решающего довода он искусственно стимулировал высвобождение дофамина, и неожиданно крыса начала нажимать на рычаг. Дофамин и в самом деле является топливом для поведения.

Следующим важнейшим моментом является то, что сила этих путей может измениться, так же как и в любой другой части мозга. Всплеск дофаминер- гического удовольствия возникает сразу же после того, как загорается свет, и все, что требуется, — это приучить к более и более долгим интервалам между светом и вознаграждением, чтобы эти предвкушающие скачки дофамина подпитывали все возрастающую частоту нажимания на рычаг. Именно так работает откладывание удовольствия — основой целенаправленного поведения является ожидание. И вскоре мы уже воздерживаемся от немедленного удовольствия, для того чтобы получить хорошие оценки, для того чтобы попасть в хороший колледж, для того чтобы получить хорошую работу, для того чтобы в старости мы смогли сами себе выбрать, в какой дом престарелых отправиться.

Недавняя работа Шульца добавляет к этому интересную деталь. Предположим, в одних заданных условиях испытуемый получает сигнал, выполняет задание и потом получает вознаграждение. Во второй ситуации тоже есть сигнал, есть задание и потом—вместо гарантированного вознаграждения есть просто высокая вероятность его получения. Другими словами — при благоприятном в целом контексте (то есть когда вероятность хорошего результата высока) присутствует элемент неожиданности. При этих условиях отмечается еще более мощное высвобождение дофамина. Сразу же после того, как задача выполнена, высвобождение дофамина начинает подниматься до гораздо более высоких показателей, чем обычно, с пиком в районе времени, когда вознаграждение, если оно будет получено, должно появиться. Предположите: «Все будет замечательно... возможно... может быть...» — и ваши нейроны обрызгают все вокруг дофамином в предвкушении. В этом заключается сущность того, почему — как мы знаем из вводного курса психологии — вероятностное подкрепление такое подкрепляющее. Эти открытия показывают нам, что если вы думаете, что у вас есть все шансы насытиться, но до конца не уверены в этом, то ваше удовольствие оказывается связанным с аппетитом даже больше, чем с насыщением.

Итак, дофамин играет важную роль в предвкушении удовольствия и в придании вам энергии для того, чтобы реагировать на стимулы. Однако это еще не вся история про удовольствие, вознаграждение и предвкушение. Например, крысы сохраняют способность до некоторой степени реагировать на вознаграждение, даже когда их пути искусственно лишают дофамина. Опиоиды, возможно, играют свою роль в других вовлеченных в процесс путях. Более того, дофаминовые пути, по-видимому, должны быть наиболее релевантны для этих пиковых, интенсивных вариантов предвкушения. Это демонстрирует одно недавнее и захватывающее исследование. Возьмите студентов колледжа (любого пола), которые находятся в отношениях с их, как они считают, «единственной настоящей любовью». Поместите их в сканер и показывайте им изображения знакомых, но нейтральных для них лиц. В какой-то момент покажите изображение возлюбленного или возлюбленной. Если человек находится в отношениях первые несколько месяцев, то дофаминовые пути «кайфуют». Для тех, кто состоит в отношениях годы, этого не происходит. Вместо этого активизируется передняя поясная кора, та часть мозга, которую мы обсуждали в главе о депрессии. Дофаминовая система «область покрышки среднего мозга/прилежащее ядро», по-видимому, связана с безудержной страстью, сводящей с ума предвкушением. Года через два в дело вступает уже передняя поясная кора, она становится проводником чего-то близкого к ощущению тепла, комфорта... или, может быть, спокойного варианта любви.

Стресс и вознаграждение  

Итак, самым приятным в щекотке является предвкушение щекотки. Элемент неожиданности и отсутствия контроля. Другими словами, мы возвращаемся к тому, с чего начали, — когда же отсутствие контроля и предсказуемости питает высвобождение дофамина и ощущение  удовольствия от предвкушения, а когда это — основное, что вызывает стрессовую реакцию при психологическом стрессе?

Главным, по-видимому, является то, возникает ли неопределенность в благоприятном или недоброжелательном контексте. Если вас щекочет симпатичный одноклассник в той подростковой стадии, когда идет расцвет сексуальности, то возможно — просто возможно, — что за этим щекотанием последует что-то действительно хорошее, например вы пойдете, держась за руки. Напротив, если вас щекочет некий диктатор, то возможно — просто возможно, — что после этого он попытается вас этнически почистить. Если контекст таков, что вы рискуете быть травмированы, то отсутствие предсказуемости добавляет стресса. Если контекст таков, что кто-то очень дорогой вам в итоге, скорее всего, скажет «да», то ее периодическая смена гнева на милость — это все, что вам нужно, чтобы пуститься в пятидесятилетнее ухаживание. Частью того, что делает мир азартных игр Лас-Вегаса таким засасывающим, является блистательное манипулирование людьми, когда их заставляют считать, что окружение скорее благоприятно, чем нет, заставляют поверить в то, что вероятен хороший результат — особенно для такого необыкновенного и удачливого человека, как вы... пока вы продолжаете опускать в автомат жетоны и нажимать на рукоятку.

Что создает благоприятную среду, в которой неопределенность скорее будет приятной, чем стрессогенной? Ключевым элементом является то, как долго длится переживание. Приятное отсутствие контроля тесно связано с быстротечностью — вовсе неспроста поездка на американских горках длится три минуты, а не три недели. Еще одна вещь, которая влияет на то, что неопределенность становится приятной, — это если она сопровождается большей степенью контроля и предсказуемости. Не важно, насколько фильм ужасов натуралистичный и захватывающий, вы все же знаете, что Энтони Перкинс преследует Джанет Ли, а не вас. Не важно, насколько диким, пугающим, непредсказуемым и волнующим будет прыжок с «тарзан- ки», он все же проходит в контексте вашей уверенности, что у этих ребят есть лицензия на их «тарзанку». Это суть игры. Вы в некоторой степени отказываетесь от контроля — вспомните, как собака начинает игру с другой собакой, припадая к земле и становясь меньше, уязвимее, в меньшей степени контролирующей. Но это должно происходить в рамках более широкого контекста безопасности. Никто не начинает валяться на спине и подставлять свою шею кому-то, кого сначала тщательно не обнюхал.