Солдатское превосходительство

 

В бою под солдатом драгунского полка Ермолаем Четвертаковым была ранена лошадь. Четвертаков попал в плен. Привезли его в Гжатск. Из Гжатска солдат бежал.

Оказался он в тех местах, занятых неприятелем.

Пришел драгун в деревню Басманы. Видит – крестьяне воинственны, французов чумой ругают. Злобой мужик кипит.

Тут‑то и пришла Четвертакову мысль поднять крестьян на борьбу с французами, создать партизанский отряд. Заговорил.

И вдруг крестьяне замялись. Мол, неизвестно, откуда прибыл солдат. Как знать, что из того получится. Лишь молодой рябоватый парень пошел за драгуном.

Поехали они вместе в деревню Задково – там поднимать крестьян. По дороге встретили двух французов. Убили. Потом еще двоих встретили. И этих прикончили.

– Ух ты! Двое – и вдруг четверых! – подивились крестьяне в Басманах.

– А если четверо – то получится восемь!

– А если восемь – то будет шестнадцать!

Заволновались в Басманах: а вдруг как мужики из Задкова прежде их создадут отряд?

– Давай возвращай драгуна!

– Сами желаем иметь отряд!

Вернулся в Басманы драгун. Извинились сельские жители.

– Не обижайся. Хотели тебя проверить, – схитрили крестьяне. – Стоящий ли солдат.

Сразу же более двухсот мужиков дали свое согласие быть у него в отряде. Это было началом. Вскоре из всей округи свыше четырех тысяч крестьян собралось под командованием Четвертакова.

Стал Четвертаков признанным командиром. Порядки в войске завел военные: караулы, дежурства и даже учения. Следил строго, чтобы головы крестьяне держали высоко, животы не распускали.

– Да ты что, полковник, – смеются крестьяне. А сами довольны, что крепкой руки начальник.

– Что там полковник – сам генерал! Ваше превосходительство!

Жили крестьяне по‑прежнему в селах. Поднимались они по тревоге, когда возникала нужда…

Едет французский отряд по русской дороге. Обоз, но с большой охраной. Порох доставляют для армии. Кони пушку везут впереди. Это чтобы пугать крестьян, ну и себя, французов, конечно, подбадривать.

Звенят, гудят, переливаются на церковных звонницах колокола. То медью ударят, словно в набат, то трепетно, тонко зальются. Приятно французам слушать.

Вот здесь отгремели. Ушли за бугор – там тоже деревня и церковь. Подхватились и слева и справа. Идет от села к селу перезвон. Приятные звуки…

Продолжают французы свой путь. Идут и не знают того, что это не просто звон – это для них звон погребальный.

Четвертаков использовал церковные перезвоны как сигналы для своих отрядов. В каждом переливе свои команды. Слушай внимательно – будешь знать, куда идти и где собираться.

Продолжают французы свой путь. А в это время из разных окрестных сел выходят уже отряды. Приказ – собраться сегодня у ручья, у Егорьевской балки.

Подошли французы к ручью – крестьяне со всех сторон. Несметно. Черно от кафтанов. Конный виден в крестьянских рядах – наверно, начальник.

Скомандовал конный. Бросилось воинство на французский обоз. Растерялись солдаты, что были с пушкой, – куда палить, в какую же сторону? Всюду крестьяне. Стрельнули в конного, в старшего. Да, к счастью, того, перелет.

Выстрел был первый и последний. Не успели французы вставить новый заряд. Ноги крестьянские быстры, руки проворны и цепки. Пушка, обоз, солдаты – все через минуту в крестьянских руках.

Возвращаются партизаны с отважного дела домой. Едет на коне солдат Четвертаков, Ермолай… как там тебя по батюшке? Эх, можно, пожалуй, без батюшки. Ермолай Четвертаков – генерал крестьянский. Ваше солдатское превосходительство!

 

Аркан

 

Наловчились крестьяне села Локотки арканом ловить французов. Спрячутся где‑нибудь в кустах при лесной дороге, ждут – не прейдет ли какой отряд. Дождутся – конных ли, пеших, подстерегут отставшего и немедля аркан ему на шею. Кляп ему в рот, пока не вскрикнул. И будь здоров, мусье. Словно карась, на уду попался.

Как‑то снова крестьяне засели на выгодном месте. Вначале была неудача – никто не движется. И вдруг конный отряд рысями. И, как всегда, кто‑нибудь сзади. На сей раз рослый с чубом француз. Подъехал француз к кустам, где притаились крестьяне. Взвился аркан. Полетел наездник с коня. Кляп в рот ему немедленно.

Приволокли мужики француза к себе в Локотки. Дорогой еще пристукнули. Уж больно ершистый француз попался. Все ногами крестьян пинал.

Положили крестьяне пленного в каком‑то хлеву. Притащили воды, плеснули на голову. Вынули клял. Решили вести в уезд, в Сычевку. Там принимали пленных.

Поднялся француз, как закричит:

– Путаны бороды! Сивые мерины! Рог вам бугаев под самое дыхало!

Крестьяне так и разинули рты. Икота на иных напала.

Оказалось, то был не француз, а донской казак из отряда Дениса Давыдова. Казаки специально оделись во французскую форму. Ехали то ли в разведку, то ли еще по какому делу.

Опомнились, пришли, конечно, крестьяне в себя:

– Да откуда мы ведали.

– На лбу не написано.

– Скажи спасибо, что жив остался.

– Глаза поросячьи! Дубы неотесанны! – не утихает казак. – А это что?! – и тычет на чуб казацкий.

Конечно, чубов у французов не было. Да поди разгляди там в такую минуту.

– Ладно, – наконец приостыл казак. – Есть ли у вас чарка вина?

– Это найдется.

Выпил казак, тряхнул плечами:

– Ну, мужички, бывайте! Благодарствую за угощение.

Несколько дней крестьяне не решались выходить на дорогу.

– Ну их, снова не энтого схватишь!

А потом опять принялись за дело. Однако теперь осторожнее. Схватят француза крестьяне, смотрят прежде всего на голову – не виден ли чуб казацкий.

 

Россия есть Россия

 

Наслышавшись всяких донесений о действиях крестьянских отрядов, Кутузов решил взглянуть на живых героев. Под городом Юхновом собрались к нему партизаны. Были всякие: и старые и молодые, подороднее и попроще, кое‑кто с боевыми рубцами, и даже один без глаза, и тоже, как у Кутузова, правого.

Набились крестьяне в избу. Расселись. Стал угощать их Кутузов чаем. Пьют мужики осторожно, не торопясь, сахар вприкуску.

За чаем зашел разговор. Конечно, прежде всего о войне, о французах.

– Французы народ геройский, заявляют крестьяне. – Да только духом они слабее. Дал Бонапарт промашку: разве испугом возьмешь Россию!

– Тут Невский еще сказал, – вспомнил безглазый. – Придешь с мечом, от меча и погибнешь!

– Верно! – шумят крестьяне.

Заговорили затем о Москве.

– Конечно, жалко. Не маленький город. Веками в народе славится. Да разве Москва – Россия? Отстроится город. Была бы жива держава.

Хвалит Кутузов крестьян за смелые стычки с французами.

– Мы что… Нам достается плотвичка. Тут армии первое слово.

Видит Кутузов – неглупый народ собрался. Приятно вести беседы.

– О Денисе Давыдове слышали?

– А как же! И в нашем уезде его отряды. Лихой командир. Зачинатель великого дела.

– Говорят, на Смоленщине женщина видная есть?

– Так это же Кожина, – отвечают крестьяне. – Старостиха Василиса. Гвардейская баба! Мужеской хватки.

Вспомнили солдата Четвертакова.

– Природный начальник. Ему в офицерах положено быть.

Потом как‑то, Кутузов и не заметил, разговор перешел на другое. Заговорили крестьяне про озимые, про яровые. Про недород на Смоленщине. Потом о барах. И вдруг:

– Михайла Илларионович, ваша светлость, а как насчет воли? Чай, после победы крестьянам ее дадут?

– И как там с землей? – сунулся кто‑то.

Не ожидал Кутузов такого. Ну что он скажет крестьянам про волю? Дикость, конечно, в России. Кутузов бы волю дал. Да он ведь только над войском начальник. Сие не ему решать.

Не знает, что и ответить фельдмаршал. Впервые попал впросак.

Ясно крестьянам, что трудный задали вопрос. Не захотели смущать Кутузова, снова вернулись к войне. Да только разговор как‑то уже не клеился. Отпустил их Кутузов.

Идут по селу крестьяне:

– Да, воли оно не предвидится.

– И земля, как была, у господ останется.

Замедлил ход вдруг какой‑то парень. Скинул он шапку и с силой об землю:

– Только напрасно с французами бьемся! Жизнью своей рискуем.

– Цыц, молоко необсохшее! – выкрикнул тот, безглазый. – Тут вещи не равные – разные. Баре есть баре. Россия есть Россия!

 

Серебряный оклад

 

Солдат Жорж Мишле шел в Россию с большой охотой: «Россия страна богатая. Немало добра домой привезу». Да что там Мишле, все солдаты в такое верили. Сам император это обещал.

Стал Мишле припасать богатства. В Смоленске – шубу из горностая. В Вязьме достал дорогие подсвечники. В Гжатске – ковер из памирской шерсти. В Москве в каком‑то большом соборе похитил икону в серебряной раме.

Доволен Мишле. Взял бы еще, да тяжесть и так большая. «Ну, – рассуждает Мишле, – теперь пусть русские просят мир. Готов я домой к отбытию».

А русские мира не просят. Что ни день, то французам все хуже и хуже. Лютым местом стала для них Москва.

И вот покатились французы. Дай бог унести из России ноги. Поспешно стал собираться Мишле. Вещи свои пакует. Ковер из памирской шерсти – в мешок, в ранец солдатский – подсвечники, шубу – поверх мундира. А икону куда? Икону вынул, оклад надел на шею. Торчит из нее мародера лицо мародера[13], словно лицо святого.

Гонят французов русские. Армия бьет. Партизаны в лесах встречают. У дорог стерегут крестьяне.

Быстрым маршем идут французы. Потеет Мишле.

Унести такое добро силы нужны немалые. Ранец плечи ему натирает. Оклад тяжелый – полпуда в нем серебра – голову веткой к дороге клонит. Шуба длинная, полы волочатся – трудно в такой идти.

Отступает французская армия. Неустанно тревожат ее казаки. Кутузов в боях добивает.

Все больше и больше отставших среди французов. Еле плетется Мишле. Отстает от своих солдат. Силы его покидают. Нужно с добром расставаться.

Дошли до Гжатска. Тут когда наступали, Мишле раздобыл ковер. Вспомнил француз о хороших днях, поплакал. Кинул памирский ковер.

Дошли до Вязьмы. Тут достал дорогие подсвечники. Глянул на них. Вытер слезу. Бросил подсвечники.

Дошли до Смоленска – расстался с шубой.

Расстается с вещами Мишле. Жалко до слез добытого. Плачет Мишле. Ружье незаметно бросил, ранец откинул. Однако оклад упорно тащит.

– Да брось ты проклятый оклад! – кричат упрямцу товарищи.

И рад бы, да не может бросить Мишле. Не в силах расстаться. Ему богатства же были обещаны. Он, может, в Россию специально шел ради этого серебряного оклада.

Оставили вовсе солдата силы.

Отстал за Смоленском Мишле. Отстал, отбился и помер в дороге.

Лежит в придорожной канаве рама. Торчит из нее мародера лицо, словно лицо святого.

 

Свадьба

 

В каком‑то селе под Сморгонью Кутузов попал на крестьянскую свадьбу.

Пригласили – не отказался.

Изба‑пятистенок. Столы и лавки в длиннющий ряд. Место для плясок. Ведра с рассолом – для тех, кто начнет хмелеть. В ярких одеждах гости. Жених в рубахе небесного цвета. В розовых лентах невестин наряд.

Сидят молодые. Рядом Кутузов.

Вот так невидаль в русской деревне! Свадьба не то чтобы с каким генералом, а прямо с самим фельдмаршалом!

Вокруг избы все село собралось. Буйно идет веселье. Пьют за невесту.

– За здоровье жениха!

– Горько, горько! – кричат крестьяне.

Целуются молодые.

– За то, чтобы полная чаша в доме!

– За здоровье отца невесты!

– За, женихова родителя!

– За матерей! (И разом, и по отдельности.)

И вдруг:

– За его светлость фельдмаршала князя Кутузова!

Поднялся Кутузов с почетного места:

– Увольте, увольте! Я не жених, – и сам подымает чару. – За матушку нашу – Россию. За богатырский народ!

– За Россию! – кричат крестьяне.

Вернулся Кутузова в штаб свой с веселья. Окружили его генералы.

– Ваша светлость, вам ли по свадьбам мужицким ездить, здоровье свое не беречь. – И в адрес крестьян с укоризной: – Война кругом полыхает, а им хоть бы что, свадьбы себе играют. Как‑то оно не совсем прилично.

– Прилично, прилично, – ответил Кутузов. – К мирной жизни народ стремится. Чует конец войны. Мир, а не бой, жизнь, а не смерть искони в душе россиянина.

 

Новый поход

 

1812 год. Декабрь. Неман. Граница России. Тот же мост, что переходили летом полгода тому назад. Идут по мосту солдаты. Только уже в обратную сторону. Не чеканят больше солдатский шаг. Не бьют барабаны. Не пыжатся дудки. Знамен не колышется строй. Горстка измученных, крупица оборванных, чудом еще в живых, покидают французы российский берег. Жалкий остаток великой силы. Доказательство силы иной.

Вышли русские к Неману, остановились. Вот он, конец похода.

– Выходит, жива Россия!

– Жива, – произнес седоусый капрал.

Смотрят солдаты – капрал знакомый.

– Ба, да не ты ли нам сказку тогда рассказывал?

– Я, – отвечает капрал.

– Значит, вырос телок в сохатого, – смеются солдаты. – Копытом злодея насмерть!

– Выходит, что так.

Легко на душе солдата – исполнен солдатский долг.

Стоят солдаты над обрывом реки, вспоминают былое время. Витебский бой, бои под Смоленском, жуткий день Бородинской сечи, пожар Москвы… Да, нелегок оказался путь к победе. Будут ли помнить дела потомки?.. Немало пролито русской крови. Многих не счесть в живых.

Взгрустнулось чуть‑чуть солдатам. Поминают своих товарищей. И радостен день, и печален.

В это время сюда же, к реке, подъехал со свитой Кутузов.

– Ура‑а! – закричали солдаты.

– Спасителю отечества слава!

– Фельдмаршалу слава!

– У‑у‑р‑р‑а‑а!

Поклонился Кутузов солдатам:

– Героям отечества слава! Солдату русскому слава!

Потом подъехал поближе к солдатам:

– Устали?

– Устали, – признались солдаты. – Да ведь уже конец похода.

– Нет, – говорит Кутузов. – Вам новый поход.

Смутились солдаты. К чему тут фельдмаршал клонит? А сами:

– Рады стараться! – Так армейский устав велит.

Отъехал Кутузов на видное место. Обвел он глазами войска. И голосом зычным (куда стариковская хрипь девалась!):

– Герои Витебска, герои Смоленска, соколы Тарутина и Ярославца, Бородинского поля орлы – незабвенные дети России! – Кутузов приподнялся в седле. – Живые, мертвые – стройся! Героям новый поход – в века!