Шестнадцать Александров

 

Александр Бестужев, Александр Муравьев, Александр Якубович, Александр Одоевский, Александр Поджио – брат Иосифа Поджио, моряк, Александр Беляев и десять еще Александров. Всего шестнадцать. Вот их сколько среди декабристов.

Каждый год в конце лета тюремное начальство разрешало для всех Александров устраивать общие именины. Торжественно, весело проходил этот день.

Макар Макаров – солдат из новеньких – несет охрану, ходит вдоль тюремной стены. Знает он, что веселятся сейчас заключенные. Сквозь окна дружный несется смех.

Ходит солдат, рассуждает. «Ишь, смеются! Каторжные, а веселятся, ишь!»

Потом кто‑то запел. Басом таким, что Макаров вздрогнул. «Не хуже, чем наш Гаврила», – прикинул солдат. Был у них на деревне певец Гаврила. Голос имел такой, что минуту его послушаешь – неделю в ушах звенит.

Затем кто‑то читал стихи. Кто‑то играл на скрипке. Снова пели. На этот раз хором:

 

 

Эй, вы, сени, мои сени,

Сени новые мои…

 

 

«Ишь веселятся…» – опять о своем Макаров.

И вдруг сквозь песню солдату послышался звон цепей.

Замер Макаров.

«Никак, кандалы сбивают, – пронеслось в голове у солдата. Прислушался. – Так и есть – сбивают! Железо стучит».

Представил себе Макаров – вырвутся каторжане сейчас наружу. Их много. А он один. И ружье одно.

Сильнее, сильнее кандальный стук.

Бросился Макаров к унтер‑офицеру Кукушкину. Вышел Кукушкин из караульного помещения. Прислушался. Верно. Так и есть – кандалы сбивают.

– За мной! – закричал Кукушкин. Бросился к камере.

Однако за дверь не решился. Приложился вначале к замочной скважине. Глянул, выпрямился. Повернулся затем к Макарову и съездил солдата по шее.

– Дубина, – сказал и ушел.

Постоял в изумлении новичок. А потом и сам приложился к скважине. Глянул, не верит своим глазам: в танце, в мазурке кружатся узники. Мазурка – азартный танец. Нелегко в кандалах танцевать мазурку. Бьют по дощатому полу кандальные цепи. Дребезжат и трясутся рамы.

Глазеет обалдело на декабристов Макар Макаров: «Ишь напридумали. Каторжные, а веселятся. Ишь!»

 

Исправил

 

Отправляя декабристов в Сибирь на каторгу, Николай I гадал, как поступить лучше: то ли расселить их по разным тюрьмам, то ли в общий острог согнать. Наконец решил: «Вместе держать их лучше. Когда вместе, за ними следить удобнее».

Рассуждал царь и о другом: «Побудут год они в общей тюрьме, начнут между собою ссориться. Характеры у них разные, привычки разные. По богатству не одинаковы – кто беден, а кто богат. И по чинам – кто генерал, а кто рядовой поручик. И по званиям – кто князь, а кто грязь. Перессорятся!»

Дурново и здесь был у царя в советчиках.

– Гениально! – кричал Дурново. – Гениально!

Приказал Николай I собрать декабристов вместе вначале в Читинском остроге, а потом построил специальную тюрьму на Петровском заводе, без окон.

Привезли декабристов. Выждал царь год.

– Ну как, перессорились?

– Нет, дружно живут, ваше величество.

Прошел еще год.

– Ну как, перессорились?

– Нет, дружно живут, ваше величество. Даже еще дружнее.

И верно. Жили декабристы на редкость дружно. Общая каторга еще больше сблизила, объединила их. Не кичились они ни чинами, ни званиями, ни богатством своим. Всегда приходили на помощь один другому. Сообща им было легче бороться с тюремным начальством. Легче переносить лишения и утраты.

Понял Николай I, что из плана его ничего не вышло.

– Ошиблись мы с тобой, Дурново, ошиблись. Обмишурились. Надо бы их поместить раздельно.

И вот когда декабристы стали выходить на поселение, царь решил исправить свою ошибку.

– Разгоню их по разным местам. В разные стороны раскидаю!

По всей необъятной Сибири разбросал декабристов царь. Неслись тройки в Тобольск, Селенгинск, Минусинск, в Туринск. В Баргузин и Нарым. В Кяхту, Березов, Иркутск, Пелым и в десятки других селений.

– Гениально! – кричал Дурново. – Гениально! Погибнут они среди местных жителей. Затеряются.

Но не затерялись декабристы в снегах Сибири, не погибли. Благодарна память о них в Сибири. Она и сейчас жива.

Как жили декабристы в изгнании, как встретили их местные жители, почему с благодарностью помнят о них в Сибири, вы и узнаете из последних рассказов этой книги.

 

Ссыльный

 

Расселяя декабристов, Николай I поступал так: возьмет карту, ткнет пальцем:

– Сюда вот Бестужевых. Сюда Трубецкого. Сюда Волконского.

Когда решалась судьба декабриста Николая Лорера, царь вообще указал на пустое место. Долго колесили по Сибири жандармы, прежде чем нашли хотя бы избенку одну поблизости. Мертвый Култук называлось то место. И в нем действительно только одна изба.

Матвея Муравьева‑Апостола царь поселил в Вилюйске.

Узнали жители – каторжный едет на поселение. Что за каторжный, толком никто не знал. Всполошился Вилюйск. Разные слухи пошли нехорошие. Мол, едет грабитель с большой дороги, мол, пятерых зарезал.

Поселился ссыльный. Живет незаметно. Ножей не точит. Никого не режет.

«Что‑то не то», – понимают жители. Стали при встречах с ссыльным они здороваться. Кто‑то даже в доме у него побывал. Разнес по Вилюйску: в доме, мол, книги – полным‑полно. Как‑то мальчишки к дому подкрались. Увидел ссыльный.

– Заходите, – сказал ребятам.

Смутились мальчишки, однако зашли. Сидели, листали книжки. Ссыльный о диковинных странах им рассказал, карту и глобус показал.

– Есть люди как сажа черные, – несли ребята потом по Вилюйску.

– А земля стоит не на трех китах. Она есть шар и вертится.

– А за что он сослан? – интересуются жители. – За что?

Разводят ребята руками:

– Не говорил.

Потянулись мальчишки к Муравьеву‑Апостолу.

– Про войну расскажи, про войну. Про Суворова и Кутузова. (Матвей Муравьев‑Апостол отличился в войне с французами. Три награды имел за храбрость.)

Опять по Вилюйску несли ребята:

– Суворов ел солдатские щи и кашу.

– Правый глаз у Кутузова был незрячий.

Интересуются жители:

– А за что же он сослан? За что?

Разводят ребята руками:

– Не говорил.

Все больше и больше интерес у жителей к ссыльному. Вот и взрослые стали к нему заходить. Поначалу на минутку, на две. Потом по часу, по два сидели. Стал им Муравьев‑Апостол книги давать для чтения. О многом рассказывал. То про луну, про Солнце, то про Петербург и Сенатскую площадь. То про Кутузова и партизана Дениса Давыдова, то про царя и Алексеевский равелин.

Прошел год. Нет в Вилюйске теперь человека, который не знал бы, кто такие декабристы, за что боролись они, за что сослал государь их на каторгу.

Недолго пробыл здесь Муравьев‑Апостол. Перевели декабриста в другое место. Сожалели о нем в Вилюйске.

– Жаль, что уехал, жаль.

– Что тут скажешь – конечно, жаль.

И кто‑то задумчиво, тихо:

– Дороги ему хорошей. О деле святом, великом пусть и в новых местах расскажет.

 

Мельница

 

Десять лет простояла она в бездействии. Что‑то случилось с приводом. Отказалась работать мельница.

Многие брались ее наладить. Что‑то крутили, где‑то вертели. Морщили лбы, разводили руками. Кряхтели, потели. Только уперлась мельница. Хоть умри – колесо не вертится.

Как‑то ученый немец чудом сюда попал. В ноги упали немцу. Явился гость на мельницу. Что‑то потрогал, на что‑то глянул.

– Не знаю, – произнес. Уехал.

Стала мхом покрываться мельница. Травой заросло подворье.

И вдруг… Пашка, Наташка и бурят Талалайка сами увидели – заработала старая мельница. Закрутилось, задвигалось колесо. Заискрилось веселыми брызгами.

Понесли Пашка, Наташка и бурят Талалайка новость по всей округе:

– Крутится!

– Крутится!

– Крутится!

– Стойте, так кто же крутится?!

– Колесо!

– Колесо!

– Колесо!

– Чье колесо? Какое?

– То, что на мельнице!

– Мельнице!

– Мельнице!

– Стойте же вы, пострелы. Кто починил? Говорите толком!

– Они, – отвечают Пашка, Наташка и Талалайка.

– Кто они?!

– Эти!

– Эти!

– Да говорите вы ясно, грачи‑сороки!

– Те, которых царь в кандалах пригнал.

Мельницу, которую никто не мог починить, пустили в ход декабристы Николай Бестужев и морской офицер Торсон.

Среди декабристов много было людей знающих и умеющих. Своим искусством и опытом многим в Сибири они помогли.

 

Уродилось

 

Пашка, Наташка и бурят Талалайка новость несут по округе:

– Уродилось!

– Уродилось!

– Что уродилось?

Разводят ребята руками.

– Желтое, аж красное, – заявил Пашка.

– Длинное, – сказала Наташка.

Талалайка добавил:

– С хвостиком!

– Где уродилось?!

– Там!

Показали ребята на стену, которая окружала Читинский острог. За этой стеной, за частоколом, был клочок земли. Перекопали ее декабристы, устроили огород. А нужно сказать, что в тех местах никто до этого огородами не занимался.

Про огороды первым узнал Талалайка. Залез он как‑то на тюремную стену, а это совсем не простое дело, глянул внутрь – видит, декабристы копают землю.

Рассказал Талалайка Наташке и Пашке о том, что видел.

«Что же там такое?» – гадают те.

С этого дня и стали ребята приходить к стене. Правда, Наташка и Пашка лазить на нее не решались. Лазил Талалайка. Что видел, о том рассказывал.

Вскоре он доложил:

– Что‑то в землю они понатыкали.

Через какое‑то время:

– Что‑то растет. Прет из земли зеленое.

К середине короткого читинского лета разросся за тюремной стеной огород. Огурцы завязались, поднялся картофель, репа взошла, морковь.

Прошло еще небольшое время. Талалайка снова залез на стену. Видит, Волконский идет меж грядок.

– Волконский идет, – зашептал ребятам. – Остановился.

Через минуту:

– Нагнулся, руку к чему‑то тянет.

Не утерпели Наташка и Пашка. Тоже полезли на стену. Вцепились руками в бревна, глазеют на огород.

Нагнулся Волконский к какой‑то зеленой метелке. Дернул. И вдруг из‑под земли – длинное, желтое, с хвостиком. Разинули рты ребята – впервые видят они морковь. Соскочили с забора, понеслись по читинским улицам:

– Уродилось!

– Уродилось!

– Что уродилось? Где уродилось?

– Там!

Местные жители вскоре переняли опыт у декабристов. Теперь огороды появились в разных местах Сибири.

Позже, когда декабристы вышли на поселение, им удавалось, правда не под открытым небом, а в парниках, выращивать в Сибири и цветную капусту, и спаржу, и даже арбузы и дыни.

 

«Озолочу!»

 

У иркутского купца‑богатея помирала жена. Молодая. Красивая. Купец плакал, как маленький. Метался от доктора к доктору:

– Спасите! Озолочу!

Получали доктора деньги. Лечили. Но больной становилось все хуже и хуже. Наконец наступил момент, когда уже никто не брался спасти умирающую.

Побежал купец к колдунам и знахарям. Заклинали те, плясали вокруг больной. Огонь разводили, дымили, чадили. Помирает совсем жена.

И вот тут какая‑то иркутская старуха шепнула обезумевшему от горя купцу – мол, в Читинском остроге сидит колодник.

– Он доктор. Своих он лечит. Великий искусник.

Старуха сказала правду. Декабрист доктор Вольф был великолепным врачом. До ареста он числился личным лекарем главнокомандующего Южной армией.

Помчался купец в Читу. Бросился к коменданту тюрьмы:

– Спасите! Не забуду! Озолочу!

Долго не мог понять комендант: в чем дело, кого спасать, от кого спасать? Решил, что на купца напали разбойники.

– Да не разбойники. Жена помирает, – стонал купец.

Согласился комендант отпустить заключенного. Посадили Вольфа в телегу. Приставили рядом солдата с ружьем. Поехали.

Вылечил доктор молодую купчиху. Купец от счастья был на десятом небе. Отпуская Вольфа, он поставил перед ним расписной кувшин. Подивился Вольф: что это, мол, такое?

– Вам, – говорит купец. – С огромнейшей благодарностью. От души, от сердца. Внутрь загляни, благодетель, внутрь.

Поднял Вольф крышку, глянул в кувшин. А там полным‑полно золота. Нахмурился Вольф. Отодвинул кувшин.

– Не беру. Не беру! Пошли, – сказал караульному.

Уехал Вольф с караульным солдатом, а купец еще долго стоял над кувшином, остолбенело смотрел на золото.

– Не поймешь их, каторжных. Ей‑ей, не поймешь!

Своим искусством доктор Вольф прославился на всю Сибирь. Многих он спас от тяжелых болезней и верной смерти. Даже сам генерал Лепарский у него лечился.

Но денег Вольф никогда не брал. Об этом тоже в Сибири знали. Об этом легенды тогда ходили.

 

Задачи

 

Многими добрыми делами оставили декабристы в Сибири о себе благодарную память. Особенно тем, что создавали для местных детей школы.

С ребятами занимались и Матвей Муравьев‑Апостол, и братья Бестужевы, и братья Беляевы, Александр Якубович, Петр Борисов, Петр Муханов, моряк Торсон. Занимались и другие.

Учил детей и Иван Якушкин. Когда освоили дети чтение, с цифрами их познакомил. Обучил сложению и вычитанию, умножению и делению. Про половинки и четвертинки им рассказал. Ребята были смышлеными – освоили даже дроби.

Но больше всего любили ребята решать задачи.

– Сегодня задача на сложение, – начинает Якушкин.

Замрут ребята, слушают.

– Было у барина две деревеньки. Прикупил барин еще одну. Сколько всего стало?

– Три, – голосят ребята.

– Правильно. А теперь давайте на умножение. Срубил крестьянин в барском лесу три осинки. Узнал барин, приказал за каждое дерево всыпать крестьянину по пять плетей. Сколько плетей получил крестьянин?

– Пятнадцать! Пятнадцать! – кричат ребята.

– Молодцы. Правильно. А теперь давайте на вычитание.

Притихли опять ребята. Начал Якушкин:

– Собрал крестьянин с поля десять мешков зерна. Три из них за землю отдал помещику. Четыре мешка вернул тому же помещику за долги. За крестины сына один мешок оттащил попу. Два пришлось отнести купцу – задолжал крестьянин купцу за ситец. А ну, кто живее из вас сосчитает, сколько мешков зерна у крестьянской семьи осталось?

– Ничего не осталось! – кричат ребята. – Ничего! Пусто!

– Молодцы, – говорит Якушкин. – Ну, дело у вас пойдет.

 

Мятежный дух

 

Жандармы искали мятежный дух.

Унтер Уклейка примчал к исправнику:

– Нашел!

– Ну, ну.

– Пушки видел! Ядра видел!

Исправник недоверчиво посмотрел на жандарма.

– Ты – того… Снова пьян?

– Никак‑с нет.

– Ступай‑ка сюда.

Уклейка шагнул.

– Дыхни!

Дыхнул жандарм. Видит исправник – верно, не пьян Уклейка.

– Так что ты видел?

– Пушки видел. Ядра видел, – твердил Уклейка. – Порох в мешках. Фитили для запала.

Исправник все еще с недоверием смотрел на жандарма, однако спросил:

– Где? У кого?

– У него, – зашептал Уклейка. – Рядом с домом, в амбаре.

Все было ясно. Речь шла о декабристе, бывшем подполковнике Андрее Васильевиче Ентальцеве. Отбыв каторгу, Ентальцев жил на поселении в городе Ялуторовске.

– Да‑с, – протянул исправник, а сам подумал: «Молодец Уклейка. Все совпадает. Не зря и начальство о том говорило».

Как раз в это время предполагалось, что Сибирь посетит наследник русского престола, будущий царь Александр II. Наследник должен был проехать и через Ялуторовск. Предупредили об этом исправника, а заодно и о том, чтобы зорко следил за городом. Прежде всего за ссыльными декабристами. (Кроме Ентальцева, здесь жили Якушкин, Пущин и Оболенский.) Чтобы был начеку. Не убавилось, мол, у злодеев мятежного духа. Всякое может быть.

В ту же ночь, взяв отряд военного караула, исправник окружил дом и амбар Ентальцева.

Наставлял:

– Тише, чтоб взять живьем!

– Если будет стрелять из пушек, не разбегайся. Падай на землю, ползи пластом.

Крадутся солдаты к амбару. Вдруг раздался какой‑то шорох – то ли в амбаре, то ли за ним.

– Ложись! – закричал исправник.

Упали солдаты на землю.

– За мной!

Пополз исправник, за ним солдаты.

Снова раздался шорох.

– Замри!

Замерли все. Уклейка лежит, трясется. Пролежали минуту, две, снова исправник командует:

– Вперед!

Поползли солдаты. Опять шорох.

– Стреляй! – закричал исправник.

Пульнули солдаты по двери амбара. Тут же вскочили в рост. Помчались к амбару. Выбили с ходу дверь.

Осмотрели амбар – два старых лафета, труба от самовара, шары от крокета, мешок с овсяной крупой. Фитилей никаких, конечно, не видно. Даже ничего похожего.

Вдруг снова в амбаре шорох.

– Ложись! – закричал исправник.

Упали на пол солдаты.

«Мяу», – раздалось в темноте.

– Ты что же, – закричал исправник на Уклейку, – шутки шутить вздумал? Ну, где твой порох, где ядра, пушки?

– Да тут они были, тут, в щелку я видел, – уверяет жандарм. – Были, были. Вот тут стояли. Доложу вам – нюхом учуял мятежный дух.

– Нюхом, – ругнулся исправник. – Не в щелку смотри, болван, а в душу. Вот где мятежный дух.

…Декабристам разрешили вернуться из Сибири лишь через тридцать лет. Дожили до этого времени всего несколько человек.