Точность, ясность и простота речи 4 страница

Кроме знаменательных частей речи стилистическую активность при словообразовании проявляют междометия и частицы.

Многие из них получают яркую экспрессию благодаря суффиксам: баюшки, баюнюшки, охохонюшки, агушки, агунюшки, аиньки (частица а), нетушки, спасибочко и др. К эмоционально окрашенным словам примыкают некоторые формы глагольного происхождения: спать‑спатеньки; потягушт‑потягушеньки, потягунюшки. Эти слова тоже звучат ласково, употребляются только в устной речи, причем обычно при обращении к детям.

Писатели‑классики мастерски использовали стилистические возможности русского словообразования.

С детства в нашей памяти запечатлелись слова из «Сказки о царе Салтане»: Три девицы под окном пряли поздно вечерком… А вы не задумывались над тем, почему поэт назвал своих красавиц именно так – девицы? Ведь мы бы, наверное, сказали иначе – три девушки, потому что в наше время незамужнюю молодую женщину называют девушкой, а несколько устаревшее слово девица теперь звучит насмешливо… Однако в сказке оно, безусловно, уместно: его употребление создает особый народнопоэтический стиль.

В произведениях Пушкина можно встретить несколько слов с этим корнем: Послушайте ж меня без гнева: сменит не раз младая дева мечтами легкие мечты. Или: Но мой Онегин вечер целый Татьяной занят был одной, не этой девочкой несмелой, влюбленной, бедной и простой, но равнодушною княгиней; Какая радость: будет бал! Девчонки прыгают заране. Последняя фраза дала повод современникам Пушкина спорить: можно ли светских барышень назвать девчонками? Критик, осудивший поэта за такую «вольность», возмущался и тем, что автор романа простую крестьянку назвал девой. В избушке, распевая, дева прядет, и, зимних друг ночей, трещит лучина перед ней. Но великий поэт сознательно употреблял в поэтической речи разговорные и книжные слова как равноправные, выступая против всяких условностей, не боясь оскорбить томных дев и уравнивая с ними в правах простых крестьянок.

В русской художественной литературе множество интересных примеров искусного применения словообразования для выражения разнообразных оттенков значений и эмоциональной окраски слов. Фамусов, например, использует их, чтобы выразить расположение к собеседнику (Скалозубу): Прозябли вы, согреем вас, о тдушничек отвёрнем поскорее. В иных репликах эти же суффиксы придают речи ироническую окраску: Будь плохонький, да если наберется душ тысячки две родовых, – тот и жених, создают фамильярно‑непринужденный тон его моналогов: Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, ну как не порадеть родному человечку!

А вот пристрастие Молчалина к уменьшительно‑ласкательным словам придает его речи заискивающий оттенок, подчеркивая его зависимое положение: Ваш шпиц – прелестный шпиц! не более наперстка, я гладил все его: как шелковая шерстка. В монологах Чацкого слова с оценочными суффиксами звучат сатирически: Французик из Бордо; посмотришь, вечерком он чувствует себя здесь маленьким царьком.

Гоголь с иронией описал увлечение уменьшительноласкательными словами дам города N, пересыпавших свою пустую речь сентиментальными восклицаниями:

– Какой веселенький ситец! – воскликнула во всех отношениях приятная дама, глядя на платье просто приятной дамы.

– Да, очень веселенький, Прасковья Федоровна, однако же, находит, что лучше, если бы клеточки были помельче и чтобы не коричневые были крапинки, а голубые. Сестре ее прислали материйку. это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие‑узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки… Фестончики, все фестончики: пелеринка из фестончиков, на рукавах фестончики, эполетцы из фестончиков, внизу фестончики, везде фестончики.

Использование выразительных возможностей русского словообразования в творчестве наших лучших писателей было обусловлено и особенностями их стиля, и конкретными художественными задачами. Например, Тургенев часто обращался к уменьшительно‑ласкательным суффиксом для выражения симпатии, расположения к своим героям. Так, в романе «Отцы и дети»: Она [Феничка] сидела в своей комнатке, как мышонок в норке; с красными детски пухлявыми губками и нежными ручками; высматривала, как зверек (из колосьев). У него суффиксы подчеркивают малый размер предметов, их незначительность: Голубь отправился пить в лужицу; Мостик загремел под копытами; Барин присел на скамеечку; Низенькое крылечко постоялого дворика и т. д. В иных случаях обращение Тургенева к суффиксам субъективной оценки объясняется иронией по отношению к описываемому: небрежно повязанный галстучек, лаковые сапожки (о Павле Кирсанове), а порой – стремлением придать речи сатирическую окраску: Каждая пчелочка с каждого цветочка берет взяточку (о губернаторе); В одной темной статейке, тиснутой в одном темном журнальце (о Ситникове).

Иные стилистические функции выполняет оценочная лексика в романе Μ. Е. Салтыкова‑Щедрина «Господа Головлевы»: она служит основой для создания психологического портрета Иудушки‑Кровопивушки, в самом прозвище которого суффиксы субъективной оценки выполняют сатирическую роль. Его речам «ласковые» слова придают слащавость и елейность, которыми он старается прикрыть свое лицемерие и ханжество: А знаете ли вы, маменька, отчего мы в дворянском звании родились? А все оттого, что милость Божья к нам была. Кабы не она, и мы сидели бы теперь в избушке, да горела бы у нас не свечечка, а лучинушка, а уж чайку да кофейку – об этом и думать бы не смели! Сидели бы, я бы лаптишечки ковырял, вы бы щец там каких‑нибудь пустеньких поужинать собирали…

Ф. М. Достоевский обращался к ласкательным суффиксам как к сильному средству речевой характеристики героев. В одних случаях эти языковые средства свидетельствуют о нежности, любви героя: Мамочка, мама, раз‑то в жизни была ты у меня… Мамочка, где ты теперь, гостья ты моя далекая?.. Только обнять мне тебя и поцеловать твои синенькие глазки; в других – уменьшительно‑ласкательные слова передают издевку, насмешливо‑иронический тон говорящего, например следователя Порфирия Петровича в «Преступлении и наказании»: «Я знаю, он моя жертвочка; Говорит, а у самого зубки во рту один о другой колотятся; Губка‑ то, как и тогда, вздрагивает; Он у меня психологически не убежит, хе‑хе, каково выраженьице‑то…

При изображении «маленького человека» в романе «Бедные люди» Достоевский обращается к уменьшительно‑ласкательным суффиксам, чтобы показать приниженность своего героя, его жалкую привычку угождать сильным мира сего, поступаясь своим человеческим достоинством. Макар Девушкин обильно пересыпает свою речь уменьшительно‑ласкательными словечками: Было мне всего семнадцать годочков, когда я на службу явился; Так знаете ли, Варинька, что сделал мне злой человек?.. А оттого что я смирненький, а оттого что я тихонький, а оттого что я добренький!…; Стыдненько мне было, Варинька!..

Можно было бы вспомнить еще множество примеров стилистического использования словообразования в отечественной классической литературе, свидетельствующего о больших выразительных возможностях русских суффиксов. Н. А. Некрасов, искусно использовал эти языковые средства, чтобы придать речи народно‑поэтическую окраску. Вспомните поэму «Кому на Руси жить хорошо?: Молчком идут прямехонько, вернехонько по лесу по дремучему: увидели поляночку, широкая дороженька березками обставлена, поэма «Орина, мать солдатская»: Ты прости, прости, полянушка! Я косил тебя без времени; белый плат в крови мокрехонек!; Мало слов, а горя реченька, горя реченька бездонная.

Как вы, наверное, уже заметили круг используемой лексики в художественной речи постоянно расширяется: Так, у Некрасова суффиксы субъективной оценки гораздо разнообразнее и богаче, чем у Грибоедова. Язык литературы питает сама жизнь, а в живой разговорной речи ресурсы словообразования поистине неисчерпаемы.

Современные писатели широко используют разговорные и просторечные словообразовательные модели, чтобы отразить речь рабочих, крестьян, людей умственного труда, которые ценят острое, порой грубоватое, порой шутливое нелитературное слово. Вот примеры из современной художественной прозы: Скоро нас, шоферяг, автошофером заменят (А. Коробов); Вот это да! Везуха! (Ф. Абрамов). Яркой экспрессией выделяются многие глаголы, получающие сниженную окраску благодаря словообразованию: Рая пуганула их (И. Зверев); Мальчик изо всей силы крутанул колесо (Н. Евдокимов); Пооткормили меня, поотлежался да и вдругорядь на фронт (В. Белов); Кормежка подналадилась (В. Белов); Сгуляли свадьбу (В. Лихоносов); Худяков и вовсе запоглядывал весело (Ф. Абрамов).

Иные словообразовательные модели настолько распространены в жаргонах, диалектах, что часто писатели используют их для характеристики своих персонажей: Дай себе передых, парнишша, посиди со мной рядом (В. Липатов); Представляешь, этот парень мне шепнул: «Оставьте братца, и вечер при мне. Будет интер». – Что такое «интер»? – Интернациональный клуб моряков (А. Адамов); Он в баскет играть любил, а сам невысокий (Ю. Студенкин).

Вам не напоминают выделенные слова те жаргонные «усечения», которыми щеголяют некоторые молодые люди, пренебрегающие литературным языком? Ведь «телик», «велик», «мотик» (т. е. телевизор, велосипед, мотоцикл), «нормалёк» – вместо нормально, «туник» – вместо тунеядец – все это подобные же просторечные словообразовательные варианты обычных литературных слов. Думается, не нужно доказывать, что их употребление засоряет нашу речь.

Нашу речь портит, как это ни странно, и немотивированное использование «ласковых» словечек. Представьте себе юношу атлетического сложения, который жалуется: Головка болит; ножку подвернул, гоняя мячик на футбольном поле; немножечко хромаю. Не покажется ли он при этом смешным?

У некоторых людей есть дурная привычка – делать свою речь слишком вежливой:

 

Два билетика, прошу вас!

Будьте любезны, подайте два салатика и двое сосисочек!

Мне справочку заверьте, пожалуйста!

Дежурненькая, номерочек не подскажете?

 

Журналист вправе употребить в фельетоне оценочные суффиксы, чтобы придать речи насмешливо‑ироническое звучание. Посмотрите, как это делает один из современных авторов: Ну до чего же мы все хорошие! До чего красивые и приятные! И вон тот, который старушку локотком отодвинул, а сам вместо нее в автобус сел.

Не злоупотребляйте уменьшительно‑ласкательными словами!

 

Стилистические различия в формообразовании имен и глаголов  

 

Системы русского склонения, спряжения отличаются редким многообразием и удивительной гибкостью.

Они дают в современном русском языке многозначность, поэтому – широкий простор и для стилистического выбора разнообразных оттенков грамматических значений русских падежей. Однако представление о выразительных возможностях падежей было бы неполным, если бы мы не учитывали стилистических оттенков вариантов падежных окончаний.

В отличие от основных вариантные окончания встречаются лишь в небольших разрядах слов или в отдельных словах.

1. Вариантные окончания могут иметь особые оттенки в значении падежной формы: В лесу раздавался топор дровосека (Н. Некрасов) – окончание у указывает на место действия; Актер прославился исполнением главной роли в «Лесе» Островского – окончание е указывает на объект; могут отличаться стилистической окраской: клапаны (общеупотребительное) – клапана (специальное), в отпуске (литературное) – в отпуску (разговорное).

Бывает и так, что вариантное окончание отличается и оттенком в значении, и стилистической окраской. Например, у Пушкина в «Евгении Онегине» вариантное окончание, имеющее значение объекта, в то же время воспринимается как устаревшее: Взлелеяны в восточной неге [ножки], на северном, печальном снеге вы не оставили следов.

2. Наибольший интерес вызывают те вариантные формы, у которых развились разнообразные стилистические оттенки. В этом отношении ведущая роль в русском языке принадлежит именительному падежу множественного числа существительных. В этой форме наряду с традиционным окончанием – и (‑ы) широко используется новое: а (‑я), и для большого количества слов оно стало уже ведущим: векселя, вензеля, кителя, тополя, флигеля, штабеля и др.

Сферой распространения форм с флексией – а (‑я) стала профессиональная речь и просторечие, откуда они проникают в художественные и публицистические произведения. Это дает интересный материал для стилистических наблюдений. Вспомним слова из песни Владимира Высоцкого: Мы говорим не «штормы», а «шторма»… «Ветра» – не «ветры» – сводят нас с ума.

Составители словарей обычно указывают на закрепление таких форм в профессиональной речи: Высыпайте запчастя, фюзеляж и плоскостя (Граудина Л. К., Ицкович В. А., Катлинская Л. П. Грамматическая правильность русской речи: Опыт частотно‑стилистического словаря вариантов. – М., 1976. – С. 118).

3. Стилистически неравноценными могут быть и варианты предложного падежа единственного числа существительных мужского рода. Одни имеют разговорную окраску: в цеху, другие – просторечную: в хору. Однако в большинстве случаев такие варианты отличаются не стилистически, а оттенками в значении: в аду – об аде – значения места и объекта.

4. Без стилистических помет обычно даются в словарях варианты родительного падежа единственного числа существительных мужского рода: Из темного леса навстречу ему идет вдохновенный кудесник (А. Пушкин); Я из лесу вышел, был сильный мороз (Н. Некрасов), выбор которых зависит от различных факторов. В устной речи можно наблюдать стилистическое использование вариантных окончаний с профессиональным оттенком, что находит отражение и в художественной литературе: Сколько тебе алебастру потребуется? – спросила Муля (А. Семин), но: Камня в горе много: и алебастра белого и желтоватого, и селенита (А. Ферсман).

Сохраняют окончание – у в этой форме вещественные существительные со значением уменьшительности, употребление которых возможно лишь в разговорной речи: Ну тогда я вам положу медку (Н. Рыленков); Нам бы бензинчику, Николай Илларионович (И. Дворецкий).

В отдельных случаях вариантные флексии в родительном падеже единственного числа имеют архаический оттенок; обращение к ним может быть обусловлено созданием народно‑поэтического колорита. Так, Лермонтов в «Песне про купца Калашникова» заменил в рукописи литературное окончание «простонародным», уже тогда имевшим оттенок устарелости: Не таился он свету (первоначально света) небесного.

5. Варианты окончаний творительного падежа единственного числа у существительных женского рода на – а (‑я) (водой – водою) часто не имеют стилистического значения, они удобны в поэтической речи лишь для соблюдения стихотворного ритма. Ср.: То было раннею весной (А. К. Толстой); Весною здесь пеночка робко поет, проворная, пестрая птичка (С. Маршак). Однако некоторые варианты архаизировались, и в прозе уже невозможно употребление многих существительных с окончанием – ою, хотя в 20‑е годы они еще встречались на страницах газет в обеих формах: демократиею, организациею, выгрузкою, нагрузкою, Россиею, командою, просьбою, цифрою. Вариантные окончания этого типа следует признать грамматическими архаизмами, несмотря на то что составители словарей ре снабжают их стилистическими пометами.

Современные писатели не отказываются от употребления устаревших вариантных окончаний, если они могут придать речи желаемую стилистическую окраску. Например, народно‑поэтическое звучание придает речи старая форма именительного падежа множественного числа существительного снег в стихотворении Евг. Евтушенко: И дут белые снеги…

А в XIX веке у поэтов еще были возможности подобного варьирования; ср.: Сюда жемчуг привез индеец, поддельны вины европеец; Вот ива. Были здесь вороты  (А. Пушкин); Бывало, отрок, звонким кликом лесное эхо я будил, и верный отклик в лесе диком меня смятенно веселил (Евг. Баратынский). Кроме того, стилистическое значение имели и такие падежные окончания, которые сейчас представляются нам весьма устаревшими: Перед ним изба со светелкой… с дубовыми тесовыми вороты (А. Пушкин) – архаизовавшаяся форма творительного падежа; Чего тебе надобно, cmарч е? (А. Пушкин) – утраченный звательный падеж. Современные авторы уже не используют подобные формы даже как средство стилизации. У писателей‑классиков могут встретиться и такие формы, которые нам кажутся архаическими, но в прошлом веке были вполне допустимы, так что обращение к ним никакой стилистической цели не преследовало, например: Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют. Пушкин и теоретически старался обосновать свое предпочтение этой формы: «Я пишу цыганы, а не цыгане… Потому что все имена существительные, кончающиеся на – ан и – ян, – ар и – яр, имеют во множественном именительный на – аны, – яны, – ары, – яры…» Такова была литературная норма в пушкинскую эпоху.

У писателей прошлого можно встретить устаревшие теперь падежные окончания: Я должен у вдове, у докторше, крестить (А. Грибоедов), а также такие, по которым можно судить об отсутствии строгой регламентации в употреблении тех или иных существительных (чаще заимствованных): На бюре, выложенном перламутною мозаикой, лежало множество всякой всячины (Н. Гоголь). От подобных случаев непреднамеренного отклонения от нормы следует отличать сознательное употребление писателями нелитературных падежных форм с определенной стилистической целью.

Писатели стремятся воспроизвести неправильности в речи героев, предпочитающих просторечие: [Фамусов]… Да не в мадаме сила (А. Грибоедов); отразить ее профессиональные особенности: Малайцы… предлагали свои услуги как лоцмана (И. Гончаров); Если в лекаря противно, шли бы в министры (А. Чехов). Чем грубее нарушение нормы в таких случаях, тем ярче экспрессивная окраска просторечных окончаний: Кондуктора кричали свежими голосами:. «Местов нет!» (Ильф и Петров); В деревне без рукомесла нельзя, рукам махать и речи говорить – трибунов на всех не наберешься! (В. Астафьев); Никого в деревне не стало, там, в городу, и женюсь (Вас. Белов).

Склонение неизменяемых заимствованных слов придает речи комическое звучание: Поевши, душу веселя, они одной ногой разделывали вензеля, увлечены тангой;… С «фиаской» востро держи ухо; даже Пуанкаре приходится его терпеть (Вл. Маяковский). В сатирических произведениях Маяковского склонение иноязычных имен собственных было испытанным приемом: король Луй XIV, Пуанкарей и др.

Таким образом, отклонения от литературно‑языковой нормы могут быть вполне оправданы в художественных произведениях.

Неограниченными возможностями варьирования обладают глагольные формы. Их секрет в том, что в речи очень часто одна глагольная форма может употребляться вместо другой, в переносном значении.

1. Например, при описании прошлых событий глаголы настоящего времени заменяют формы прошедшего времени: Вот и мы трое идем на рассвете по зелено‑серебряному полю; слева от нас, за Окою…, встает, не торопясь, русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой мутной Оки (М. Горький). Благодаря использованию такого настоящего времени события, о которых повествует автор, словно приближаются к читателю, предстают крупным планом: картина разворачивается как бы у нас на глазах. Стилисты называют такие глагольные формы настоящим историческим временем (или настоящим повествовательным).

Обращение к настоящему историческому придает живость и газетным репортажам: Атаки наших троек становятся все острее. На 12‑й минуте нападающий неожиданным ударом открывает счет.

Писатели находят различные средства, помогающие усилить экспрессию глагольных форм в настоящем историческом. Такое употребление глаголов особенно оправдано при описании неожиданного действия, нарушающего закономерное течение событий: Пришли они, расположились поудобнее, разговорились, познакомились. Вдруг является этот… и говорит…

2. Экспрессивное использование глагольного времени позволяет употреблять настоящее и в значении будущего для указания намеченного действия: У меня уже все готово, я после обеда отправляю вещи. Мы с бароном завтра венчаемся, завтра же уезжаем… начинается новая жизнь (А. Чехов), а также для описания воображаемых картин: Об чем бишь я думал? Ну, знакомлюсь, разумеется, с молодой, хвалю ее, ободряю гостей (Ф. Достоевский).

3. Употребление форм прошедшего времени в таких стилях открывает еще большие возможности для усиления действенности речи. Очень оживляет повествование включение прошедшего времени совершенного вида в контекст будущего, что позволяет представить ожидаемые события как уже совершившиеся: Ну, в головы ты вылезешь, – кричит отец, – мундир на тебя, дубину, наденут. Надел ты, дурак, мундир, нацепил медали… А потом что? (Г. Успенский) или в контекст настоящего, когда действие оценивается как фрагмент повторяющейся ситуации: Хорошо, Никеша, в солдата х! Встал утром… Щи, каша… ходи! вытягивайся! Лошадь вычистил… ранец (М. Салтыков‑Щедрин).

Возможно и разговорное употребление прошедшего времени совершенного и несовершенного вида в значении будущего или настоящего с яркой экспрессией презрительного отрицания или отказа: Так я и пошла за него замуж! (т. е. ни за что не пойду за него!); Да ну, боялся я ее! (т. е. не боюсь я ее!). В подобных случаях ироническая констатация действия означает, что на самом деле оно никогда не осуществится. Неадекватность формы и содержания таких конструкций и создает их яркую экспрессию.

Особая изобразительность прошедшего времени объясняется и тем, что в его арсенале, на периферии основной системы глагольных временных форм, есть такие, которые образно рисуют действия в прошлом, передавая их разнообразные оттенки. И хотя эти особые формы прошедшего времени носят нерегулярный характер, стилистическое их применение заслуживает внимания.

Выделяется ряд экспрессивных форм прошедшего времени. Им присуща преимущественно разговорная окраска, но основная их сфера – язык художественной литературы. Формы давнопрошедшего времени с суффиксами – а‑, ‑ва‑, ‑ива (‑ ыва‑) указывают на повторяемость и длительность действий в далеком прошлом; Бывало, писывала кровью она в альбомы нежных дев (А. Пушкин). Писатели прошлого легко могли образовать подобные формы от самых различных глаголов; Ср.: бранивал, дирывались (Н. Тургенев); лакомливались, кармливал (М. Салтыков‑Щедрин); мывала, севал, танцовывал, угащивали, смеивались (Л. Толстой). В современном русском языке сохранились немногие из этих форм: знавал, хаживал, едал, говаривал; к ним писатели обращаются прежде всего как к средству речевой характеристики, придающему народно‑разговорный оттенок высказыванию: Это от простуды. Ишо с малюшки дюже от простуды хварывал (М. Шолохов).

Грамматическое значение форм давнопрошедшего времени может усиливаться сочетанием их с частицей бывало: Заснул тяжелым сном, как, бывало, сыпал в Гороховой улице (И. Гончаров). Правда, употребление этой частицы выходит за рамки лишь этой конструкции; частица бывало придает глаголу значение действия, повторявшегося в давнем прошлом, и в сочетании с формами настоящего времени и будущего совершенного вида: Бывало, сидит и смотрит на Ирину; Настало лето. Он возьмет, бывало, ружье, наденет ягдташ и отправится будто на охоту (И. Тургенев).

Формы прошедшего времени мгновенно‑произвольного действия: Поехал Симеон Петрович с пряжей в Москву, дорогой и заболей (А. Мельников‑Печерский) – указывают на быстрое действие, совершившееся в прошлом, подчеркивая его внезапность и стремительность. В отличие от форм повелительного наклонения, которым совершенно чуждо значение времени, эти глагольные формы всегда указывают на время. Они могут употребляться в одном временном плане с формами настоящего‑будущего времени в рассказе о событиях прошлого: Идет он с уздечкой на свое гумно… а ребята ему шутейно и скажи… (М. Шолохов); Привели Татьяну, барыня и спрашивает: – Ты о чем? – А та с простоты и ляпни… (П. Бажов). Впечатление неожиданности, мгновенности действия усиливают присоединяемые к глаголу элементы возьми и, возьми да и, которые придают действию оттенок неподготовленности, а порой и неуместности: Приехала экскурсия, мы с Костей – это наш штурвальный – стали комбайн показывать, а кто‑то возьми да и запусти мотор (Вн. Каверин).

К экспрессивным формам прошедшего времени относятся и глагольно‑междометные формы внезапно‑мгновенного действия со значением стремительного движения или звучания: прыг, бух, толк, стук, бац, бах, толк. Многие из них синонимичны глаголам с суффиксом – ну‑, обозначающим однократное действие в прошедшем времени: прыг – прыгнул, бац – бацнул, но в сравнении с ними стилистически более ярки и носят разговорно‑просторечную окраску. Писатели широко используют эти глагольные слова, чтобы показать сверхмгновенное действие: Окунь сорвался с крючка, запрыгал по траве к родной стихии и… бултых в воду! (А. Чехов).

Глаголы будущего времени обычно получают заряд экспрессии при переносном употреблении в иных временных планах. Будущее совершенного вида может указывать на действия, обращенные к настоящему времени: Словечка в простоте не скажут – все с ужимкой (А Грибоедов).

Глаголы будущего времени совершенного вида часто рисуют быстро сменяющиеся и повторяющиеся действия безотносительно к моменту речи: И бубен свой берет невеста молодая. И вот она, одной рукой кружа его над головой, то вдруг помчится легче птицы, то остановится – глядит… (М. Лермонтов).

В сочетании с частицей как глагол в форме будущего времени совершенного вида, использованный в значении настоящего исторического, указывает на внезапное наступление действия, отличающегося особой интенсивностью: Достает Прохор Палыч «послание» и кладет на стол. Иван Иванович берется читать и… как захохочет! (Г. Троепольский).

Будущее несовершенного вида уступает в выразительности формам, которые мы рассмотрели. Переносное его употребление может привести к возникновению абстрактного настоящего, имеющего обобщающий смысл: В литературе, как в жизни, нужно помнить одно правило, что человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало (Дм. Писарев). В иных случаях его образность обусловлена модальными оттенками, которые будущее время может получать в речи. Выступая в собственном значении будущего времени, глаголы несовершенного вида способны выражать о т т е н о к готовности совершить действие: Целый день марабу будет дежурить у бойни, чтобы получить кусок мяса (В. Песков). Если заменить форму будущего времени формой настоящего (целый день дежурит), признак готовности у глагола исчезнет.

Другой возможный модальный оттенок будущего несовершенного – уверенность в совершении действия: Вернувшись из далекого путешествия, будешь хвастаться, рассказывать диковинные вещи (В. Солоухин).

В переносном значении нередко употребляются и глагольные видовые формы. Так, глаголы, имеющие форму несовершенного вида, в тексте как бы замещают глаголы совершенного вида, обретая характерные для них значения. Ср.: Прихожу я вчера и узнаю, – Пришел я вчера и узнал; Завтра же уезжаем и расстаемся навсегда. – Уедем и расстанемся… В этих случаях глаголы несовершенного вида обозначают конкретный единичный факт.

Нейтрализация видового противопоставления значительно расширяет диапазон выразительных возможностей глаголов несовершенного вида. Они могут обозначать, например, конкретное единичное действие, наступившее после предшествовавшего длительного: Саперы работают без передышки. Вдруг Шамов падает (П. Павленко). Ср.: работали, упал. В подобных контекстах глаголы несовершенного вида даже изменяют свою грамматическую сочетаемость: они могут сочетаться с наречиями, обозначающими быстрое действие, смену событий: вдруг, неожиданно.

А бывает и так, что глаголы несовершенного вида, означающие многоактный способ действия, получают значение одноактного действия: С полатей выбирается мальчуган, напяливает полушубок, схватывает шапчонку и хлопает дверью (П. Бажов). «Наложение», сочетание контрастных видов живо рисует действие, создавая зримую картину.

Глаголы в русском языке характеризуются разнообразием форм, передающих различные видовые оттенки действия. Особенно выразительны глаголы совершенного вида, обозначающие одноактный способ действия, с суффиксом – ану‑, имеющие просторечную окраску и выделяющиеся оттенком резкости, неожиданности и интенсивности действия: резануть, рубануть. Близкие к ним по значению, но лишенные просторечного оттенка глаголы совершенного вида с суффиксом – ну‑: кольнуть, свистнуть, крикнуть, стукнуть – привлекают, писателей своим динамизмом и изобразительными возможностями.