Астрологический прогноз

 

«Поистине неистощима жизненная сила итальянского искусства. Но вот, неожиданно, в 1348 г. на этот край с его сказочным обилием прекрасных шедевров обрушилась катастрофа: эпидемия “черной смерти”. Это была оборотная сторона европейской экспансии. Действительно, возбудитель болезни пришел тем же путем, каким возвращался Марко Поло»^{120}.

Мысль Жоржа Дюби о неожиданном вторжении чумы в Европу вызывает сомнения. Предупреждения звучали задолго до катастрофы, и тому есть свидетельства. Что же касается пути Марко Поло, то, как известно, венецианец возвратился морским путем через Индию, а чума пришла через евразийские степи и Крым. Считать, вслед за Ж. Дюби, чуму возмездием за сухопутную торговлю с Китаем означало бы свести почти планетарное событие к печальной участи нескольких итальянских городов. Природе нет дела до Культуры, но не наоборот. Вот этим вопросом мы и займемся.

В 1330 г. византийский двор был встревожен астрологическим прогнозом, согласно которому грядет столкновение ветров, разрушение городов и возвышение гор. Предсказание гласило, что от движения ветра истлеют человеческие тела. Ученый муж Никифор Григора, занимавшийся астрономией, снизошел по просьбе друзей к оценке вероятности исполнения прогноза, который казался ему совершенной глупостью, достойной лишь иронической насмешки.

«От итальянцев и обитателей Колхиды, составляющих отрасль персов, были присланы в Византию письма, в которых с величайшей гордостью и напыщенностью делались ребяческие и глупые предсказания, с какими обращаются флейтщицы и танцовщицы в публичных домах к своим любезным, — сообщает Никифор Григора. — Нет нужды говорить, что дело крайне безрассудное — убеждать в чем-либо людей пустых и надменных и обращать внимание на все, что ни родится в их ветреных головах. Обличить и опровергнуть таких-то людей убеждали меня многие из моих друзей, не знаю, с целью ли испытать меня, как делали состязатели на олимпийских бегах (они предварительно в разных местах выезжали беговых лошадей), или с целью извлечь отсюда для себя какое-либо удовольствие». Об удовольствиях ли речь? С какой целью прогноз был передан в руки ученому? Вопрос не праздный, поскольку мы знаем, что предсказание о смертоносном ветре исполнилось.

Астрологический прогноз опирается на интуицию. Предчувствия астролога оформляются в категориях магической картины мира, и, как правило, такой прогноз затрагивает сферы, недоступные ученому знанию. По словам историка Алена де Либера, «в непреходящей практике астрологии есть нечто необъяснимое и чарующее. В ней можно видеть симптом бессилия науки, ее неспособности создать особую “научную культуру”, в ней можно разглядеть и непреоборимую потребность в вере»^{121}. Те, кто доверял прогнозу, хотели проверить его разными способами, потому и вручили его человеку, имевшему репутацию ученого.

Вот что ответил Никифор Григора своему адресату: «Я чрезвычайно удивляюсь, любезный друг, каким образом меня, своего друга, ты побуждаешь заняться такими пустыми вещами и употребить язык на изобличение таких очевидных нелепостей, — и тех, которые часто вырываются из западных бездн, подобно потокам лавы, вырывающейся из кратеров Ифеста, и тех, которые во множестве, подобно густому снегу, сыплются с горной страны. Да, друг, мы оскорбили бы и самих себя, и вместе науку, если бы занялись такими вещами. Заниматься добровольно развращенными нравами и речами — значит быть недалеко от порока и от опасности попасть б сеть заслуженного порицания; а каково пятно, таков же и позор, от которого избави Бог. Разве не превышает Кавказа невежество тех, из которых одни, именно обитатели нижних стран, привыкли отливать речи, далеко не согласные с истиной, а другие (это обитатели верхних стран) издают какие-то бессмысленные и ребяческие звуки и говорят, будто свое знание получили они по наследству от персов и халдеев? Если вся ученость халдеев и персов ограничивается лишь знанием того, что небо представляет в воздушной сфере прекрасное и стройное течение звезд и с началом весны дает доход государственным писцам, а с окончанием лета приносит болезни старикам; то что и говорить — всякий желающий может смеяться над наукой и унижать ее: и тот, кто правит лошадьми, и тот, кто играет на сцене. Мне странно и удивительно, как эти люди не предсказывают еще, что дубы принесут множество желудей, или что терновник оцарапает руку, если его коснуться, или что куница, родив детеныша, будет матерью рожденного, или что летом будет жарко, а зимой холодно и тому подобных вещей, быть может неизвестных для животных, но совершенно очевидных для всех людей. Но чтобы ни тебе не наскучить, ни достоинство науки не унизить, вдавшись в такие крайности, пойдем средним путем и обличим лишь отчасти этих полуденных ветрогонов (их лучше бы назвать земными планетами, которые много заблуждения внесли с собой в воздушную область) Стоит лишь взять за конец, чтобы распустить, точно Пенелопину ткань, все, что наплетено ими. Они предсказывают движение ветров, от которого будто бы истлеют тела человеческие. А я желал бы знать, как произойдет это тление. Если бы ветер был больше, чем простое движение и рассечение воздуха, то эти слова, может быть, и имели бы какой-нибудь смысл. Вещества посторонние проникают воздух или входя в него, — таковы камень, железо и все, что тверже воздуха, — или же смешиваясь с ним, — таковы вещества, разливающиеся и совершенно однородные с воздухом, как-то: запахи, цветы и молнии. Поэтому, если бы и ветер, будучи отличен от воздуха, действовал каким-либо из этих способов, — или рассекая воздух и заступая его место, или смешиваясь с ним, — тогда все живое мгновенно подвергалось бы тлению. Но мы видим, напротив, что воздух всегда сохраняет благорастворенность. А ветер есть не что иное, как усиленное движение и разлитие воздуха, который всегда в обилии стремится на нас отовсюду, но которым каждый из нас пользуется лишь столько, сколько нужно, как бы ни было много его вокруг нас. Быть может, и это еще нужно предсказывать, но в таком случае я не знаю уже, что и сказать. Они говорят еще, что от движения всех вместе ветров сдвинутся со своих мест и разрушатся деревья, горы и города. Но как и куда все это сдвинется со своих мест, когда, по их же словам, ветра окружат все вещи с диаметрально противоположных концов? Если от сильного и порывистого движения одного ветра разрушится дом или покачнется в другую сторону дерево, то в этом еще ничего не будет нового и выходящего из круга вещей обыкновенных. Но как скоро станут дуть многие ветра разом с противоположных концов, то уже не разрушат ничего: действие одного будет тогда умеряться и уничтожаться противодействием другого и, при равносильном взаимодействии их, все, что подвергнется их напору, будет стоять неподвижно. Притом, чтобы ветры дули все вместе с диаметрально противоположных концов, такого свойства ни Аристотель не приписывает им, ни долгий опыт не подтверждает. Но вот еще, чего я едва было не опустил: такое столкновение ветров, говорят они, произойдет от стечения под одним знаком зодиака Крона и Арея[63] и от имеющего произойти перед тем затмения солнца. Итак, если окажется ложным это основание, то уже само собой разумеется, окажутся ложными и выводы, делаемые из него; подобно тому, как если подсечь корень дерева, то оно тотчас засохнет, лишившись самой жизненной своей части. Что же? Крон и Арей не только в настоящее время не находятся под одним знаком, но и в два сразу следующих года не могут сойтись между собой; так как Арей, оставив давно уже Крона в пятнадцатой части Льва, сам переходит в клешни Скорпиона; а затмения солнечного ни во все это лето, ни в следующую осень не может быть, хотя бы все люди и все птицы кричали о том. В этом могут вполне убедить тебя лучшие наставники — время и чувство. Ничто не имеет такого значения в науке, как свидетельство опыта и чувства. Чувство, сказано, доставляет опыты, а опыты доставляют основания для науки. Только посеяв семя в землю, можно получить колос, а без семени нельзя ожидать и прозябения; так точно и здесь. Если будет затмение солнца и стечение Крона и Арея, то, пожалуй, будет и столкновение ветров, и разрушение городов, и возвышение гор; если же не будет первого, то по необходимости не будет и последнего и все горы и все города останутся на своих местах. Известное дело, что при отсутствии условий для известных явлений этих явлений не может быть. Они между тем доходят до такой нелепости, что принимают за причину то, что не может быть причиной, и наоборот — не видят причины в том, что действительно причина. Конечно, то или другое положение звезд может предуказывать те или другие события, частью ближайшие, частью отдаленные, но они не в силах были понять это и поставляли причиной одно вместо другого, далеко уклонившись от надлежащего пути» (Никифор Григора.  9. 11).

 

 

^{Альбрехт Дюрер. Четыре всадника Апокалипсиса}  

 

До прихода Великой чумы, поразившей в 1348 г. все страны Средиземноморья, оставалось восемнадцать лет. Дыхание Черной смерти и стало тем самым ветром, от движения которого истлели тела человеческие. Какие действия мог предпринять византийский двор, если бы со вниманием отнесся к прогнозу колхидских астрологов? Остановить черноморскую торговлю, разносчицу бубонной чумы, могла только сама чума. Итальянские торговые фактории на Черном море были ориентированы на мировую торговлю китайскими товарами. Черная смерть пришла этими же караванными путями.

В октябре 1347 г. двенадцать генуэзских галер с Ближнего Востока причалили в порту Мессина. Их экипажи пребывали в плачевном состоянии, многих уже не было в живых, остальные тяжело больны. Смертоносные корабли отказывались принять во всех портах Средиземноморья, в том числе и в самой Генуе. Наконец, они бросили якорь в Марселе. Епископ, исповедовавший умирающих, вскоре скончался, а вместе с ним и его каноники. К проклятым кораблям никто не осмелился приблизиться, хотя они были полны шелка и драгоценностей. Из города чума распространилась по Провансу и далее по всей Европе. Причиной эпидемии современники (как христиане, так и мусульмане) считали в первую очередь гнев Всевышнего. Но назывались и другие факторы, например астрологические. Так, Ги де Шолиан обьяснял начало эпидемии неблагоприятным сочетанием планет, а постановление профессоров Сорбоны 1348 г. гласило, что мор произошел от «дурного воздуха^{122}.  Тревожная реальность заставила ученый мир перейти на язык астрологов.

Ни един вопрос не вызвал таких споров среди писателей, живших во время чумы, как вопрос об исходных причинах этой болезни. О плутоническом происхождении эпидемии пишет Конрад фон Мегенберг в своей книге «Buch der Natur»: главной причиной Черной смерти, го его мнению, служат ядовитые пары, выходящие вследствие землетрясений из недр земли: «Теперь исследуем, какого рода пар (испарения) содержался в недрах больших гор, в коих скоплялся в течение нескольких лет. Когда он вырвался наружу, то неудивительно, что он заразил воздух, как по ту сторону горы, на расстоянии более 100 больших миль, так и на далекое пространство по сю сторону ее. Нельзя сомневаться, что оттого, именно в этот год, да и в следующий за ним был столь великий мор, равного коему не было с рождения Христова, да, может, и до онаго, когда умирало люду без числа в городах приморских. Что обыкновенный мор произошел во всяком случае от зачумления атмосферы, в том меня убеждают многие данные. Так, начался мор всего прежде в горах да в городах приморских; были же гуще и зловреднее здесь испарения по той причине, что воздух, хранящийся в жилах земли по близости моря, гуще и сырее, и, следовательно, легче подвергается гниению, от него же зачумляется и вода. Третья примета: что мор не был так злокачествен на другой год, да и вслед за большим землетрясением в замках, расположенных в отдалении от горы, на возвышенных местах; причина же этому та, что более тяжелый воздух, приподнявшись над горой, тут же опять опускался к земле, и верхние слои атмосферы оставались чище нижних»^{123}.

Конрад фон Мегенберг возродил теорию римского философа Луция Аннея Сенеки. В шестой книге трактата «О природе» Сенека объясняет, почему при Кампанском землетрясении имел место особый случай: погибло стадо в шестьсот овец.

 

«Не нужно думать, что эти овцы умерли от страха. Говорят, что после больших землетрясений обычно бывает моровое поветрие, и это неудивительно. Ведь в недрах скрывается много смертоносных веществ. Сам воздух, застывший то ли от неподвижности и вечной тьмы, то ли оттого, что земля там содержит что-то не то, — тяжел для дыхания. Кроме того, он испорчен злокачественным подземным огнем и, вырвавшись на волю после долгого заключения, отравляет и оскверняет здешний, чистый и прозрачный, заражая всех, вдыхающих непривычный воздух, новыми неизвестными доселе болезнями. Да и воды, скрытые в земной глубине, наверняка тоже непригодны для питья и болезнетворны: ведь их никогда не шевелил вольный ветер, из них ни разу никто не напился. Сгустившиеся, окутанные непроницаемым мраком вечной ночи, эти злокачественные воды не могут не быть противопоказаны телам. Да и смешанный с ними воздух, лежащий среди тамошних болот, вырвавшись наверх, широко разносит заразу и убивает вдыхающих его»

 

 

(Сенека.  О природе. VI. 27. 2–3).

 

В истории с прогнозом мне кажется удивительным следующее обстоятельство. В тот год, когда византийцы получили предупреждение, в Китае бубонная чума приняла эндемический характер. Видимо, до слуха колхидских астрологов дошли какие-то неясные сведения о катастрофе, постигшей Китай. В таком случае ученый скепсис Никифора Григоры выглядит неуместным.

Живший век спустя египетский историк Таки-ад-дин ал-Макризи (ум. 1442) понимал, что эпидемия чумы имела планетарный характер. Поразительно звучат его слова о ветре, разносящем смерть. Это футурологический текст, обращенный в прошлое; фантастическая литература, культивирующая ужас, чтобы избавиться от него; конструирование событий, в ход которых вмешивается рок.

 

«Началась эта чума во владениях Великого Каана, то есть в Первом климате[64]. Затем в течение шести месяцев чума достигла города Табриза, пройдя через земли карахитаев и монголов, которые поклоняются огню, Солнцу и Луне и количество племен которых достигает трехсот. Все они погибли на своих зимовьях и летовках, на пастбищах и верхом на своих конях безболезненно. Погибли и их кони. Все они остались гнить брошенными на земле. Все началось в 742 году (17.VI.1341–5.VI.1342). И об этом люди узнали из сообщения из страны золотоордынского хана Узбека (правил в 1313–1341 гг.). Затем подул ветер, разнесший гниение по стране, и, как только зловоние и смрад достигали города, шатров или какой-то местности и этот запах вдыхал человек или животное, они обязательно умирали в назначенное время и час. У Великого Каана погибло такое количество войск, что числа их, кроме Аллаха, никто не знает. Погиб и сам Каан, и шестеро его детей, и в этом климате не осталось никого, кто мог бы им управлять. Затем чума распространилась по всему Востоку: по стране Узбека, землям Стамбула и Кайсарийи. После этого она охватила Антакию и уничтожила ее жителей. Часть жителей с гор Антакии, спасаясь от смерти, бежали в горы, но все они в пути погибали. После их смерти несколько человек по их следам возвратились назад и забрали все, что теми было брошено из вещей, и повернули назад. Однако в пути их тоже настигла смерть, и в горы возвратились только некоторые, но и они все погибли вместе со своими семьями. Чума распространилась по владениям Караманов в Анатолии, по всем горам и округам. Погибли люди, лошади и скот. Курды, страшась смерти, покинули свои жилища, но они не нашли места, где бы не было умерших. Они возвратились в свои места, и все погибли. В стране кара-китаев прошел сильный ливень, подобного которому никогда не было. После этого дождя погибли их лошади и скот Затем стали гибнуть люди, птицы и дикие звери. В течение трех месяцев умерло 16 владык. Погибли почти все жители Китая. Беда постигла также страны Индии. Чума охватила и Багдад. Просыпаясь утром, люди обнаруживали на своих лицах бубоны, и если человек трогал их руками, то сразу же умирал. В это время Багдат. был осажден войсками Чобанидов. Чума распространилась среди войск на закате, и большинство воинов умерло. Осаждающие ушли от города, однако спаслись лишь немногие. В начале джумада I 749 года (28.VII–26.VIII. 1348) чума захватила округ Халеба, а затем она охватила всю Сирию, земли Мардина и его горы. Погибли жители земель между Иерусалимом и Дамаском, побережья моря, Лкки и Сафада, самого Иерусалима, Паблуса и Карака. Погиоли арабы пустыни и жители гор и равнин. В городе Джинин погибли все, кроме одной старухи. В городе Лудд погибли все, то же и в Рамле. Постоялые дворы и другие общественные и людные места были переполнены мертвыми телами. Чума в Сирии не затронула только города Ма'арра ан-Нуман и Шайзар. Первым признаком чумы в Дамаске было появление на задней стороне уха прыщей (басра),  после чего люди падали замертво. Затем у человека подмышкой опухали железы, и он после этого немедленно погибал. Затем людей рвало кровью, и они тут же умирали. Большинство людей охватили страх и ужас от такого количества смертей, ибо все видели, как те, у кого начиналось кровохарканье и рвота, жили около 50 часов

В городе Халебе ежедневно умирало 500 человек. Со 2 мухаррама до 4 сафара (2.IV–4.V.1348) в Газзе, согласно полученному письму наместника султана, умерло более 22 тысяч человек. Смерть охватила все поселения в округе Газзы. А случилось это, когда заканчивалась вспашка земли. Люди умирали прямо за плугом, держа в руках лукошки с зерном. Погиб весь рабочий скот. В один дом в Газзе с целью мародерства вошло шесть человек, но все они умерли в этом же доме. Газза превратилась в город мертвых.

Чума охватила страну франков. Сначала она поразила там скот, а затем унесла население. Однажды вечером на остров Кипр обрушился ураган и началось землетрясение. Огромные волны унесли из порта Фамагусты множество строений и кораблей, которые затонули. Жители Кипра стали думать, что наступил Судный день, и в растерянности убегали. Но когда они возвратились в свои жилища, то застали своих оставшихся близких мертвыми. Чума выкосила их всех. Она свирепствовала на острове в течение недели. Часть жителей острова во главе с их владыкой Гуго IV (1324–1358) села на корабли, чтобы уплыть на ближайший от них остров Родос, однако их мучения на море продлились не более суток, и большинство их погибло на кораблях. И хотя некоторым удалось добраться до острова, все они там погибли. После их смерти на Родос пришел корабль с купцами, и вскоре все они, за исключением 13 человек, умерли. Эти добрались до Кипра, и здесь их число сократилось до четырех. На Кипре они никого в живых не нашли.

Когда мимо островов франков проходили корабли, то на них никто не видел моряков. Смертоносный ветер косил всех, кто вдыхал его. Человек тут же падал, бился о палубу до тех пор, пока не умирал. В Александрию пришел корабль, на котором находилось 32 купца и 300 человек. Все они погибли, кроме четырех купцов и 40 моряков. Чума и смерть охватили всех жителей полуострова Андалус (Пиренеи), за исключением города Гренады, население которого совершенно не пострадало. Кроме них погибли все. Когда туда направились арабы из Африки, желая захватить имущество погибших, то на суше в их сторону подул ветер. Большая часть арабов погибла, сидя верхом на лошадях. В город въехали только оставшиеся в живых. Арабы стали набирать добро, но вскоре все стали падать замертво. Спаслись лишь те, кто ни к чему не притрагивался. Но и те, кто возвратился к себе домой, тоже погибли, ибо чума уже свирепствовала и в тех краях. Погибли люди, лошади и скот.

Чума охватила всю африканскую землю, ее горы, пустыни и города. Африка заполнилась мертвыми людьми и трупами бесчисленных стад скота. Если забивали овцу, то мясо ее оказывалось зловонным и почерневшим. Стал другим также запах масла и молока. Чума распространилась также на земли, начиная от Барки (Триполитания) до Александрии и каждый день в ней погибало сто человек, затем по двести, а в одну из пятниц умерло 700 человек. Текстильная мануфактура (дар ат-тираз)  закрылась из-за смерти ремесленников. Закрылся торговый дом, из-за отсутствия приезжих купцов закрылись рынки. В Александрию прибыло судно с франками. Они сообщили, что видели у острова Тараблус судно, над которым летало огромное число птиц. Приблизившись к судну, они увидели, что все люди на нем мертвы, а птицы клевали их трупы. На судне было уже много мертвых птиц. Франки отплыли, а когда они достигли Александрии, то более трехсот из них умерло. Затем смерть распространилась на города Даманхур, Гаруджа и на всю область Бухейра. Здесь погибло все население и весь скот. Прекратилась рыбная ловля на озере Баралас из-за смерти рыбаков. Большинство рыбаков умирало во время лова рыбы. На оболочке икринок рыб были обнаружены омертвевшие места, а на головках икринок были черные бубонные нарывчики. Смерть шествовала по всему морскому побережью, и не было никого, кто бы ее остановил. В провинциях Египта погибли почти все крестьяне, и не осталось никого, кто мог бы убирать урожай. Чума здесь распространилась в течение месяца раби II 749 года (VI. 1348). Все дороги были забиты трупами умерших. Из-за множества трупов погибших от чумы людей и скота начали гнить даже деревья. Дома опустели, и никто к ним близко не подходил. Рыболовецкие шхуны остались на воде, все рыбаки на них погибли, а их сети были переполнены мертвой рыбой. Тела рыб были покрыты бубонами. Бубоны были и на телах крупного и мелкого рогатого скота.

В Дамаске чума была слабее, чем в Триполи, Хаме и Хомсе. А когда наступил месяц раджаб (25.IX–2.X.1348) и было начало осени, подул ураганный ветер. Затем наступил такой мрак, что люди не видели идущего рядом человека. Ветер стих, и люди обнаружили, что их лица покрыла бледность. После этого люди стали умирать, и число умерших стало увеличиваться. К концу месяца число умиравших от чумы достигало тысячи человек в день. В ша'бана (25.X–22.XI. 1348) чума в Каире усилилась и в рамадане (23.XI–22.XII. 1348) еще более ужесточилась. Наступила зима, и чума стала еще более свирепой. В шаввале (23.ХП. 1348–20.1.1349) люди стали харкать кровью. Человек стал чувствовать жар в теле и тошноту. После этого он блевал кровью и умирал. Не прошло и половины шаввала, как улицы и рынки Каира заполнились мертвыми. Погибла большая часть войск, и опустели крепости. К месяцу зул-ка'да (2l.I–19.II.1349) Каир уже выглядел пустынным. Так много было умерших. Невозможно было найти ни одного дома с людьми — все поумирали. На улицах — ни одного прохожего — только мертвые. Опустели улочки и переулки. Перед воротами одной мечети в течение двух дней было собрано 13 800 трупов. А сколько их осталось на улицах, рынках, во дворах и в других местах! Число умерших за один день достигало 20 тысяч человек, а в течение прошедших ша'бана и рамадана число умерших составило 900 тысяч человек, а может быть, и больше. К концу 749 года (20.11–21.III. 1349) эпидемия чумы охватила низовья Нила. Затем поступили сообщения из Гура (Афганистана) и других мест, что там находили мертвых волков, зайцев, онагров, свиней и прочих зверей с бубонами на теле. Говорят, что эта эпидемия всеобщей чумы свирепствовала среди населения Земли в течение 15 лет»

 

 

(Сводка,  с. 109–118).

 

Картина смерти, нарисованная ал-Макризи, позволяет думать, что астрологический прогноз 1330 г. исполнился в полной мере. И сегодня многие историки с доверием относятся к такого рода описаниям^{124}. Однако вот свидетельство современника, марокканского путешественника Ибн Баттуты, который в июне 1348 г., во время великой чумы, находился в Дамаске. Он описывает общественное моление в мечети масджид ал-Акдам, что находилась в двух милях на юг от Дамаска, города, в котором, если верить ал-Макризи, умерли почти все.

 

«Малик ал-умара', наместник султана Аргушах, приказал глашатаям объявить жителям Дамаска о том, что они должны поститься три дня и не готовить пищу на базарах. Жители города постились три дня, последним из них был четверг. И вот в этот день амиры, знатные люди города, кади, факихи, представители других слоев населения, все без исключения, стали собираться в мечети, пока не заполнили их до отказа. Ночь с четверга на пятницу они провели здесь в молитвах и богослужении. Утром в пятницу, после молитвы, все они пешком, амиры тоже, держа в руках Коран, направились к масджид ал-Акдам. К ним присоединилось все население города — мужчины и женщины, взрослые и дети. Евреи шли, держа в руках Талмуд, христиане — Евангелие. С ними шли их жены и дети, все они шли со слезами на глазах, смиренно моля Господа через Его посланников и книг, ниспосланных им. Собравшись у мечети, они в молитвах и богослужении провели здесь весь день и только к вечеру возвратились в город на пятничную молитву. Аллах Великий и Всемогущий услышал их молитвы: количество умерших за один день не превысило двух тысяч, тогда как в Каире и в Старом Каире число умерших за день достигало двадцати четырех тысяч»

 

 

(Ибн Ватту та,  с. 137–138).

 

Черная смерть собрала свою жатву. Рассказы о ее неистовстве леденили душу. То были слухи.

Опыт описания катастрофы 1348 г. предпринял немецкий врач Г. Гезер в книге «История повальных болезней», вышедшей в России в 1867 г. Гезер пересказывает сюжеты из сочинения Таки-ад-дин ал-Макризи, искажая их до неузнаваемости, поэтому их можно опустить. Другие источники Гезера достойны не меньшего внимания. Кажется, врачу удалось почти невозможное: его история планетарной эпидемии завораживает своим сюрреализмом. К сожалению, сегодня так не пишут.

 

Необычайные явления природы, которые предшествовали Черной смерти за несколько лет, причинили людям в некоторых отношениях столько же бед, сколько и сама болезнь. Нет ничего удивительного, что при тогдашней степени образования многие действительно наблюдавшиеся явления преобразились в нечто чудесное, чудовищное. Так Мюсси[65] рассказывает, что на Востоке возле Катая — «головы земли и начала света» — были страшные знамения: шел сильный дождь из змей и жаб, которые заползали в жилища и умерщвляли множество людей своим ядом и укусами. На юге, у индусов землетрясение разрушило дома, а на развалины спустилось пламя с неба и сожгло их до тла. Множество народа погибло в огне, а в некоторых местах с неба текли потоки крови и падали камни. Точно так же рассказывали в Германии, что вследствие неблагоприятного влияния созвездий в стране, где растет имбирь («ubi zinziber nascitur»), люди и животные превратились в камни, а с неба шел смертоносный дождь из змей и огня, которого не выдерживали даже и самые камни, причем образовался заразительный дым («Fumus contagiosus»), а вслед за ним появилась и повальная болезнь…

И из других стран есть свидетельства о необыкновенных явлениях в природе, которые предшествовали Черной смерти, и притом свидетельства эти существуют в таком количестве, что история обязана упомянуть хоть в нескольких словах о том, что есть достоверного и вероятного в массе сохранившихся рассказов.

Всего ранее явления эти замечены в дальней восточной Азии. По словам китайских летописцев, в обширных пространствах земли, которые под общим именем «Катая» вмещали в себя нынешний Китай и большую часть Татарии, уже с 1333 г. нарушалась обычная связь природы. В стране вокруг Кинг-сиа. главного города империи, сначала наступил сильный голод, вследствие засухи и жара, а потом поили бесконечные дожди и произошло наводнение, причем погибло более 400 000 людей. Затем обрушились горы и образовались трещины в земле. В следующем, т. е. 1334, г. наводнения повторились в стороне Кантона, а в Тше благодаря беспримерной засухе развилась повальная болезнь, похитившая пять миллионов людей. В том же году в других областях империи происходили землетрясения; на месте провалившихся гор выступили озера, в волнах которых тысячи жителей нашли свою могилу. В 1336 г. снова повторились сухость воздуха и наводнения. Еще более бедствий причинило землетрясение, случившееся в 1337 г. и продолжавшееся шесть дней. В области Кианга умерло от голода четыре миллиона людей, после того как поля были опустошены необозримыми массами саранчи и наводнениями. В 1338 г. в Кингсае было новое, на этот раз десятидневное землетрясение; с тех пор вплоть до 1347 г. в Китае то и дело сменялись наводнения, землетрясения и голод — и лишь после этого времени несколько утихло бушевание элементов.

Писатели, достойные доверия, утверждают, что подобные же события предшествовали распространению Черной смерти в остальных частях Азии, Африки и Европы, между прочим говорят, что последнее в этом столетии извержение Этны случилось в том же самом году (1333), в котором внутри Азии открылись, по-видимому, и кратеры Гималайских гор, не исследованные еще и поныне…

В особенности сильный ужас овладел всеми при появлении на восточной стороне неба кометы, длинный хвост которой был обращен на запад[66]. Всего страшнее в этой комете казался всем ее необычайно тусклый свет («stella nigra» называет ее весьма неясно один летописец). По мнению некоторых, в Азии непосредственной причиной опустошительных повальных болезней следовало считать ярко светящиеся, необыкновенной величины метеоры, появлявшиеся там, из внутренности которых, как скоро они падали на землю, изливались переполненные ядом испарения[67]. В то же время часто упоминают об огненных воздушных явлениях и европейские летописцы. В Париже при приближении Черной смерти (в августе 1348 г.) умы были сильно напуганы загадочным небесным явлением, состоявшим из необыкновенно блестящего, но неподвижного метеора («stella dixa»). Вероятно, то была та же самая звезда, которая в Авиньоне появилась над дворцом Климента VI.

Еще большего внимания заслуживают известия о метеорологических событиях, предшествовавших Черной смерти…

В 1342 г. поля Франции были опустошены наводнением. Это последнее можно, правда, объяснить обилием дождей и затем громадным количеством снега в предшествующую зиму, но кроме того, в некоторых местах вода, по-видимому, извергалась изнутри земли. В Германии были потоплены целые города, множество мостов снесено и т. д. Следующий, 1343 г. также отличался постоянными дождями, сыростью и наводнениями. В 1344 г., в день св. Марии-Магдалины, страшное наводнение снова разорило Гольштейн; но в особенности с 1345 г. начался по всей Европе период особой сырости, продолжавшейся несколько лет сряду. При этом сырость была до того значительна, что нужно согласиться с тогдашними писателями, которые видели в ней главную причину неурожая, бывшего одновременно с общим распространением Черной смерти. Но атмосфера имела вредные для органических существ свойства не от одной только необыкновенно большой примеси водяных паров: в ней скрывались, быть может, и другие несравненно вреднейшие примеси.

Всего ощутимее были те зловонные испарения, которые в самых различных местах почти непосредственно предшествовали появлению повальной болезни. Писатели из южных стран описывают эти испарения самыми яркими красками. В Малгалле, в Египте, во время эпидемии, когда солнце стояло в знаке Весов, вдруг поднялась сильная буря, продолжавшаяся до утра. С восходом солнца по всей стране разлился такой мрак, что даже стоявшие один рядом с другим не могли узнавать друг друга. Когда прекратилось это страшное явление, то у всех лица казались совершенно желтыми. Свирепость болезни, по-видимому, удвоилась после такого загадочного события. О зловонных парах, распространявшихся с востока, как о предвестниках повальной болезни, имеются также известия с острова Кипр и из Спалатро в Далмации. В Италии уже в 1347 г. были замечены белые пары на большом пространстве («ingens vapor»), направлявшиеся с севера на юг и приводившие всех в ужас. Всего более заслуживает доверия свидетельство гольштинских летописцев, которые говорят лишь о густых туманах, поднимавшихся на севере и стеснявших дыхание. Также мало произвольных украшений и в описании Шалена де Винарио, который говорит только о тяжелом и нечистом воздухе, о густых облаках, закрывающих небо, и о неприятном жаре, утомлявшем тело и дух. Подобно ему, и Ковино толкует лишь о том, что неба не было видно из-за тяжелых облаков, которые появлялись с юга и влекли за собой томительный жар.

В то же время современные писатели упоминают и о всеопустошительных тучах саранчи, которые уничтожали посевы на нолях в Азии и в Европе (до самой Гольштинии) и, по положительному свидетельству летописцев, были не только причиною неурожая, но и порчи воздуха^{125}.

 

Остается без ответа самый тревожный вопрос: если неистощимая жизненная энергия переполняла Италию, то как эта страна пала жертвой эпидемии? И второе: почему чума поразила определенные области, а другие обошла стороной? Ее распространение носило внешний, случайный характер или на то имелись глубинные, внутренние причины? Возникает кощунственное предположение, что не чума вызвала в Италии деструкцию, а, наоборот, чума пришла туда, где царили хаос и усталость.

6 апреля 1933 г. французский писатель и театральный режиссер Антонен Арто прочитал в Сорбонне лекцию на тему «Театр и чума». По мысли Арто, чума не сводится к клиническим описаниям этого бедствия. В распространении чумы угадываются тонкие связи и проявление некой высшей силы. «Если театр похож на чуму, — пишет Арто, — то не только потому, что он воздействует на значительные массы людей и приводит их в сильное волнение по одному и тому же поводу. В театре, как и в чуме, есть что-то победное и мстительное одновременно. Стихийный пожар, который чума разжигает на своем пути, очевидно, не что иное, как безграничное очищение. Полный социальный крах, органический хаос, избыток порока, какое-то всеобщее заклинание демонов, которое теснит душу и доводит ее до крайности, — все это говорит о наличии предельной силы, в которой живо сходится вся мощь природы в тот момент, когда она собирается совершить что-то значительное».

 

Можно спросить себя: чума 1720 г., описанная лекарями Марселя, та же, что и чума 1347 г. во Флоренции, о которой рассказывает «Декамерон»? История, священные книги и среди них Библия, некоторые старые медицинские трактаты описывают различные эпидемии чумы, более подробно останавливаясь на неслыханно деморализующем впечатлении, которое эти эпидемии оставили в умах, а не на характеристике самой болезни. Может быть, они были правы.

Медицине трудно установить существенное различие между вирусом, от которого умер Перикл у Сиракуз[68] (если вообще слово «вирус» не является сокращенным обозначением чего-то иного), и тем вирусом, о котором речь идет в описании чумы у Гиппократа[69], представленной нам в современных медицинских работах как разновидность ложной чумы. Согласно этим работам настоящей чумой можно считать только чуму, приходящую из Египта, которая зарождается на кладбищах, размытых при разливе 11ила. Библия и Геродот подтверждают факт молниеносного появления чумы, унесшей за одну ночь десятую часть ставосьмидесятитысячной ассирийской армии и спасшей, таким образом, египетское царство. Если это верно, то следует считать такое бедствие непосредственным орудием или материализацией разумной силы, тесно связанной с тем, что мы называем предопределением.

При этом появляются — но не всегда — полчища крыс, которые, например, напали той ночью на ассирийское войско и сожрали за несколько часов конскую упряжь. Нечто подобное произошло и во время эпидемии, вспыхнувшей в 660 г. до н.э. в священном городе Мгкао в Японии по случаю простой смены правления.

Чума 1502 г. в Провансе, которая позволила Нострадамусу впервые применить свой дар целителя, тоже совпала с глубочайшими потрясениями в политическом плане, падением и гибелью королей, разрушением и исчезновением провинций, землетрясениями, возмущением магнитного поля, исходом евреев. На политическом или космическом уровне такого рода явления предшествуют катастрофам и бедствиям или следуют сразу за ними, причем те, кто их вызывает, обычно слишком глупы, чтобы их предвидеть, но не так уж извращены, чтобы действительно желать подобных результатов.

Каковы бы ни были заблуждения историков и врачей насчет чумы, я считаю, что можно согласиться с представлением о болезни как некой психической сущности, которую просто вирус привнести не в состоянии. Если поближе рассмотреть все случаи заражения чумой, которые предлагает нам история и мемуары, то нелегко выделить хотя бы один действительно бесспорный факт заражения через контакт, и приведенный Боккаччо пример со свиньями, сдохшими после того, как они обнюхали покрывала, в которые заворачивали больных, годится только для того, чтобы показать таинственное сродство между естеством свиной плоти и природой чумы, на чем стоило бы отдельно остановиться.

При отсутствии ясного представления об истинной сущности болезни у нас есть, тем не менее, определенные способы выражения, которые могут временно удовлетворить человеческий разум при описании некоторых явлений.

Я думаю, что можно принять, например, следующее описание чумы. Это прежде всего ярко выраженное физическое и психическое недомогание: тело покрывают красные пятна, но больной их замечает не сразу, а только когда они начинают чернеть. Тут ему некогда даже испугаться, голова начинает пылать, становится огромной от своей тяжести, и он падает. Тогда им завладевает страшная усталость, усталость от срединного магнетического дыхания (aspiration magnetique centrale), когда молекулы раскалываются пополам и близки к распаду. Ему кажется, что его жизненные соки, потеряв направление и сбившись в кучу, мечутся как попало по всему телу. Желудок поднимается, он чувствует, что внутренности вот-вот выскочат наружу. Пульс то замедляется, оставаясь лишь слабым напоминанием о самой возможности пульса, то скачет, повинуясь клокотанию его внутреннего жара, растущему помрачению его разума. Этот пульс, стучащий в такт скорым ударам его сердца, полный, сильный и громкий; эти красные, воспаленные, быстро стекленеющие глаза; этот огромный, толстый, западающий язык, сначала белый, потом красный, потом черный, растресканный и как бы обуглившийся, — все предвещает небывалую органическую бурю. Вскоре жизненные соки, как земля под ударом молнии, как вулкан под давлением лавы, начинают искать выход наружу. В центре пятен образуются более воспаленные точки, вокруг этих точек кожа вздувается, как пузыри воздуха под тонким слоем лавы, эти пузыри опоясываются кольцами, последнее из которых, подобно кольцу Сатурна вокруг раскаленной планеты, указывает предельную границу бубона.

Они покрывают тело. Но как и вулканы, имеющие свои избранные места на земле, бубоны тоже находят свои любимые места на человеческом теле. В двух-трех дюймах от паха, под мышками, в интимных местах, где активные железы продолжают четко выполнять свои функции, — бубоны появляются там, где организм освобождается от внутренних продуктов гниения или даже от самой жизни. Сильное локализованное воспаление в одном месте чаще всего говорит о том, что срединная жизнь (la vie centrale) ничуть не потеряла своей силы и что облегчение болезни или даже выздоровление вполне возможны. Как и белая холера, самая страшная чума — это та, которая не оставляет следов.

Труп пораженного чумой при вскрытии не обнаруживает видимых повреждений тканей. Желчный пузырь, созданный для того, чтобы фильтровать отяжелевшие инертные остаточные вещества организма, полон, велик и чуть не лопается от обилия черной липкой жидкости, столь плотной, что наводит на мысль о каком-то новом виде материи. Артериальная и венозная кровь тоже черная и липкая. Тело твердое, как камень. На стенках оболочки желудка, кажется, начались многочисленные мелкие кровоизлияния. Все говорит о глубоком нарушении секреции. Но нет ни отмирания, ни даже разрушения материи, как при проказе или сифилисе. Даже кишки, место самых кровавых беспорядков, где вещество доходит до неслыханной степени гниения и затвердевания, даже кишки органически не поражены. Желчный пузырь, из которого приходится почти вырывать содержащийся в нем затвердевший гной, пользуясь, как при некоторых человеческих жертвоприношениях, острым ножом из обсидиана, прозрачным и твердым, — желчный пузырь перенасыщен, и стенки его местами ломки, но невредим, в нем все на месте, нет видимых поражений и разрушения тканей.

Однако в некоторых случаях поврежденные легкие и мозг чернеют и становятся гангренозными, легкие размягчены и будто посечены, с них падает хлопьями какое-то черное вещество, мозг расплавлен, разглажен, превращен в пыль, в порошок, похож на угольную крошку[70].

Относительно этого факта следует сделать два замечания. Первое — что синдромы чумы все налицо и без гангрены легких и мозга, зараженный чумой получает свое и без загнивания какого-либо органа. Не будем этого недооценивать, человеческий организм не требует наличия физически локализованной гангрены, чтобы решиться умереть.

Второе замечание о том, что только два органа действительно бывают поражены чумой — мозг и легкие, и оба они находятся в прямой зависимости от сознания и воли. Можно задержать дыхание или мысль, можно ускорить дыхание, вести его в каком угодно ритме, намеренно делать его сознательным или бессознательным, найти равновесие между двумя видами дыхания: автоматическим, находящимся в прямой зависимости от большой симпатической системы, и другим, подчиняющимся условным рефлексам головного мозга.

Точно так же можно ускорить, замедлить и подчинить ритму мысль. Можно регулировать бессознательную игру духа. Но нельзя управлять фильтрацией жидкости в печени, распределением крови в организме через сердце и артерии, нельзя контролировать пищеварение, остановить или ускорить переваривание пищи в кишечнике.

Значит, чума, видимо, заявляет о своем присутствии в определенных местах, она отдает предпочтение тем областям человеческого тела, тем точкам его физической поверхности, где проявляют себя человеческая воля, сознание и мысль.

Примерно в 1880 г. французскому доктору по фамилии Йерсен, работавшему с трупами умерших от чумы в Индокитае, удается изолировать одного из тех головастиков с круглой головой и коротким хвостом, которых можно обнаружить только под микроскопом, и он называет его микробом чумы[71]. Но ведь этот головастик, на мой взгляд, лишь самая незначительная частица материи, бесконечно малая, появляющаяся в какой-то определенный момент развития вируса — и ничуть не проясняющая для меня сущности чумы. Я бы предпочел, чтобы этот доктор объяснил мне, почему все большие эпидемии чумы, с вирусом или без, длятся пять месяцев, после чего их сила ослабевает, и каким образом турецкий посол, проезжавший через Лангедок в конце 1720 г., смог указать какую-то линию, которая через Авиньон и Тулузу связывала Ниццу и Бордо в качестве крайнего предела географической границы эпидемии. И события подтвердили, что он был прав.

Через все это проглядывает духовный лик зла, законы которого невозможно определить научно, и было бы бессмысленно пытаться определить его географические истоки, так как чума в Египте — не то, что чума на Востоке, и не похожа на чуму Гиппократа, а та не похожа на чуму в Сиракузах, а та — на черную чуму во Флоренции, которой средневековая Европа отдала пятьдесят миллионов жертв. Никто не скажет, почему чума поражает труса, скрывающегося бегством, и щадит развратника, который ищет удовлетворения на трупах. Почему уединение, целомудрие, одиночество не действенны против ударов чумы, но почему группа весельчаков, удалившись за город, как Боккаччо в обществе двух богатых спутников и семи сластолюбивых поклонниц, может спокойно ждать лучших дней, когда чума начнет отступать; почему в соседнем замке, превращенном в военную крепость, с кордоном вооруженных людей, преграждающих вход, чума убивает весь гарнизон и всех обитателей, но щадит воинов, открыто подвергавшихся опасности. Кто также объяснит, почему санитарные кордоны при сильной поддержке войска, выставленные Мехметом-Али в конце прошлого века по случаю усиления египетской чумы, смогли защитить лишь монастыри, школы, тюрьмы и дворцы; почему многочисленные очаги чумы, со всеми признаками чумы восточной, вдруг вспыхнули в средневековой Европе в местах, не имевших никаких контактов с Востоком.

Из такого рода странностей, тайн, противоречий и характерных признаков следует построить для себя духовный облик зла, доводящего человеческий организм до разрывов и судорог, подобно тому как чувство боли, постепенно нарастая и углубляясь, умножает свои ходы и завоеванные области во всех сферах наших чувств^{126}.