Московский богатый гость 8 страница

– Бабка, сведи в постелю! – настойчиво крикнула Маша.

– Запропастилась куды‑то бабка. Пошла за рассолом, да волк ее, старую, – хап! – и сожрал… Туды и дорога! – бубнил купец.

– Туды и дорога! – пьяно, с усмешкой сказала Маша. – В постелю сведи… – повторила она, не думая, с кем говорит.

– Ну, пойдем, и пойдем, и пойдем… и пойдем, коль не хочешь со мною еще посидеть. Аль не хочешь?

– Уйди. Не хочу…

– Ну, не хочешь – ин ладно, пойдем отведу, – по‑отечески ласково говорил, как ребенку, гость. – Ну ложись, ну ложись, малинка моя золотая. Головушку на подушечку, выше… А косы какие! Давай еще раз поцалуй… Ну, разок, отвяжусь уж… Ох, сладость какая! Ушел бы, да нет моготы.

– Уйди! – простонала стрельчиха.

– А куды ж мне теперь уйти‑то? Сама приковала!.. Как уйду?.. В косе‑то запутала, дыханьем‑то жарким сожгла…

– Отойди!.. – задыхаясь, крикнула Марья.

– Ох, ты сильная!.. Не борись с медведем – все равно он тебя одолеет…

«Душу вынула из меня, окаянная баба! – жаловался Никита себе самому, чувствуя, что окончательно стал изменником атаману и что больше ему уже не возвратиться ни в разинскую ватагу, ни на Дон. – Присосалась пиявицей к сердцу – впору прямо хоть в омут!.. И дернул меня нечистый с ней спутаться на острову… Да иной бы на месте моем не загинул: беда‑то! Ну, стряслось – и стряслось. Баба вправо, а ты себе влево – повсядни бывает. Ушел бы назад к атаману, потосковал бы, да зажило б все, как собачий укус. Ан нет, не такое Никиткино сердце – щемит да щемит! Вот и майся тут с ней по век живота! – роптал стрелец. – Зарезать, что ли, ее?! Присушила, проклятая… Ан отсушусь! Не стану ходить – да и все! Найду себе девку какую али вдову… Был бы по‑старому в Яицком городе Степан Тимофеич, ушел бы к нему, не страшась, что казнит меня за измену… Самому ведь срамно – хуже бабы казак сотворился!..»

И Никита больше не стал ходить к корчме. Вечерами бродил по городу, не зная куда и зачем, заходил в кабаки и снова бродил. Когда замечал, что ноги его занесли в опасную близость к корчме, он поворачивал прочь, но через два‑три дня, не заметив и сам, нечаянно вновь возвращался сюда же…

И вот, утомленный бесплодной борьбою с самим собой, Никита после целого месяца вновь притащился к корчме.

Старуха столкнулась с ним возле ворот.

– Нету Машеньки. В церковь пошла, да чего‑то нейдет, – сказала старуха. – А я вот к суседке зайти обещалась.

Старуха ушла, и Никита пошел назад, но ему уже не терпелось хоть взглянуть на свою «присуху», и он остался бродить невдалеке от корчмы, у моста над протокою Волги.

Никита ждал час и два. Начался дождь, и в ставенных щелях ближних домишек гасли огни. Дождь промочил стрелецкий кафтан и с шапки стекал по лицу Никиты.

«В какой же там церкви‑то Марья запропастилась?!» – подумал стрелец. Он подошел к корчме, прислушался и вдруг услыхал в избе испуганные выкрики Маши, бряцанье дверной щеколды и легкий бег. Вдова промчалась мимо него под дождем босиком и в одной рубахе. Никита бросился вслед за ней. Она не слыхала погони, бежала к протоке Волги, к мосту. На середине моста он догнал ее, крикнул: «Маша!» Она перегнулась через перильца и кинулась в воду…

… Никита, весь мокрый, принес ее на руках в корчму. Дрожащими руками старуха поила его вином, затопила печь и сушила одежду Никиты, вертелась перед очнувшейся мрачной и молчаливой Марьей.

Никита приблизился и нагнулся к стрельчихе.

– Машута, да что ты… чего ты… – начал он ласково.

Она приоткрыла глаза, молча плюнула ему прямо в лицо и зажмурилась…