Феноменалистическая психология и гуманистическая педагогика 2 страница

На каждом из этапов развития тревога преследования и депрессивная тревога могут быть увеличены или, наоборот, ослаблены, в зависимости от характера материнского отношения. Степень, в которой помогающие или преследующие фигуры доминируют в бессознательном младенца, подвержена сильному влиянию со стороны его актуального окружения. Подобное влияние прежде всего оказывает мать, а также отец и другие члены семьи.

III

Уникальные отношения, существующие между матерью и маленьким ребенком, центрированы на отношении младенца к материнской груди. С самых первых дней и в ходе дальнейшего развития ребенок воспринимает и другие характерные черты матери – ее голос, лицо, ее руки. Он реагирует на них базовыми переживаниями любви, счастья, фрустрации, ненависти и неразрывно связывает этот опыт с образом материнской груди. Такая связь с матерью, крепнущая по мере того, как грудь все более надежно основывается во внутреннем мире ребенка, оказывает фундаментальное влияние на все другие отношения, в первую очередь, на отношение к отцу. Именно она лежит в основании способности формировать глубокую и сильную привязанность к другому человеку.

В том случае, если ребенок вскармливается искусственно, бутылочка способна занять место груди, при условии, что ситуация кормления максимально приближена к грудному кормлению. Условиями такого приближения является тесный физический контакт матери и младенца, нежность и любовь, чувствующиеся в том, как мать кормит ребенка и ухаживает за ним. При наличии такого рода условий ребенок получает возможность сформировать внутри своей психики объект, являющийся, согласно его ощущениям, первоисточником всего хорошего. В этом смысле ребенок принимает и делает частью своей психики хорошую грудь. Процесс интернализации груди предполагает существование безопасного отношения к матери. Не исключено, однако, что процесс интроекции хорошей груди (хорошей матери) у детей, вскормленных искусственным и естественным путем, может иметь свои специфические различия. Тема эта выходит за рамки материала, обсуждаемого в данном разделе (см. Дополнительные примечания в конце главы).

В описаниях ранних объектных отношений я уже упоминала о детях, которые, обладая хорошим аппетитом, не проявляют признаков чрезмерной жадности. Некоторые из очень жадных детей тоже демонстрировали признаки развития у них интереса к людям. В интересе таких детей легко узнавались установки, очень напоминавшие их жадную позицию в отношении пищи. Например, бурная потребность в присутствии родителей часто оказывалась в большей мере связана с желанием находиться в центре внимания, чем с самими фигурами родителей. Такие дети очень тяжело переносили одиночество, и, кажется, непрерывно требовали удовлетворения то ли посредством пищи, то ли посредством требуемого от окружающих внимания. Это свидетельствует о том, что жадность подкрепляется тревогой, и о том, что как попытка построения доверительного отношения к матери, так и попытка образования во внутреннем мире безопасного и хорошего объекта потерпели неудачу. Ребенок не может доверять матери как хорошему и безопасному внешнему объекту. Подобная неудача может предвещать будущие сложности, с которыми столкнется ребенок, превратившись во взрослого человека. Например, жадная и тревожная потребность в обществе, часто сопровождаемая страхом остаться в одиночестве, может привести к формированию нестабильных и преходящих объектных отношений, которые можно описать как “беспорядочные” (promiscuous).

IV

Вернемся к тем детям, которые плохо едят. Очень медленный прием пищи часто говорит о том, что ребенок испытывает недостаток наслаждения, т. е. либи-динозного удовлетворения, получаемого в результате кормления. Подобная ситуация, в сочетании с ранним и очевидным проявлением интереса к матери и другим людям говорит о том, что объектные отношения частично используются младенцем как средство избавления от тревоги преследования, связанной с питанием. И хотя эти дети могут развивать хорошее отношение к людям, чрезмерная тревога, проявляющаяся в отношении к пище, продолжает оставаться серьезной угрозой их эмоциональной стабильности. Одним из нарушений, которые могут возникнуть впоследствии, является задержка в сфере усвоения более возвышенной, “духовной пищи” – иначе говоря, нарушения в ходе интеллектуального развития.

Очевидный отказ от пищи (в отличие от вялого приема пищи) является надежным признаком серьезного нарушения в развитии младенца. Тем не менее у некоторых детей эта проблема снимается (частично или полностью) в результате подмены предлагавшейся ранее пищи новой, например, предложения бутылочки вместо груди или твердой пищи вместо жидкой.

Отсутствие достаточного удовлетворения от приема пищи или полный отказ от нее в сочетании с дефицитом в развитии объектных отношений показывает, что достигающие пика своей силы в течение первых трех-четырех месяцев жизни ребенка параноидные и шизоидные механизмы являются чрезмерными, и что Эго оказалось неспособно адекватно справиться с ними. Это, в свою очередь, говорит о доминировании деструктивных импульсов и тревоги преследования, о неадекватности защит, развиваемых Эго, и неудовлетворительной модификации тревоги.

Другим типом дефицитных объектных отношений является картина, характерная для некоторых чрезвычайно жадных младенцев. У таких детей пища превращается в почти единственный источник получения удовлетворения. Окружающие ребенка люди постепенно интересуют его все меньше. В этом случае тоже можно говорить об отсутствии вполне успешного преодоления параноидно-шизоидной позиции.

V

Реакция маленького ребенка на фрустрацию доступна наблюдению. Некоторые дети, в том числе и хорошие “едоки”, могут отказываться от пищи, когда кормление задерживается, или подавать другие знаки нарушений в отношении к матери. Те дети, которые способны получать удовольствие от приема пищи и от любви, которую дарит им мать, переносят фрустрацию в отношении пищи значительно легче. Возникающее в ее результате нарушение отношения к матери не столь серьезно, а его влияние сохраняется не так долго, как в случае детей, не воспринимающих мать в качестве безопасного и хорошего внешнего объекта. Это является надежным свидетельством в пользу того, что доверие к матери и любовь к ней сформированы сравнительно хорошо.

Эти фундаментальные установки оказывают серьезное влияние даже у самых маленьких детей на отношение к кормлению из бутылочки. В данном случае я говорю как об искусственном вскармливании, дополняющем естественное, так и о замещении последнего. Некоторые младенцы переживают сильнейшее чувство обиды, когда им предлагают бутылочку. Согласно их ощущениям, подобная ситуация равнозначна утрате первичного хорошего объекта и лишению, виновницей которого является “плохая” мать. Такого рода чувство не обязательно находят свое проявление в отказе от пищи, предлагаемой вместо привычной. Однако тревога преследования и недоверие, возбужденное этим опытом, способны нарушить отношение ребенка к матери. Следствием этого может оказаться рост фобических тревог, таких, как страх перед незнакомцами (на тех ранних этапах развития, о которых мы ведем речь, новая пища вызывает у младенца именно ощущение “незнакомого”). Сложности могут появиться и на более поздних этапах развития, например в виде задержек в процессе усвоения духовной пищи – знаний.

Другие дети принимают новую пищу со значительно более слабым чувством обиды. Такое поведение предполагает существование достаточно безопасного отношения к матери, благодаря которому ребенок способен спокойнее переносить лишения, при условии, однако, что он продолжает ощущать материнскую любовь. Подобное отношение позволяет ребенку легче переключиться на новую пищу (и новый объект), в отличие от детей, не обладающих “хорошим” отношением к матери и отвечающих на лишения только демонстрацией покорности и смирения.

Следующие примеры иллюстрируют способы, которыми разные дети реагируют на искусственное питание, дополняющее грудное вскармливание. Девочка А. обладала хорошим аппетитом (не будучи при этом чрезмерно жадной) и достаточно рано начала демонстрировать те признаки развития объектного отношения, которые были описаны мной выше. Хорошее отношение к пище и к матери очевидно проявлялось в неторопливости и размеренности, с которой она кушала, и в том удовольствии, которое она получала от приема пищи. Уже в возрасте нескольких недель она, случалось, прерывала кормление для того, чтобы поднять глаза на материнское лицо или грудь. Немного позднее она очень спокойно и дружелюбно реагировала на присутствие других членов семьи во время вечернего кормления. На шестой неделе мать вынуждена была дополнить вечернее кормление бутылочкой, поскольку ее собственного молока было явно недостаточно. А. приняла бутылочку без возражений. В течение десятой недели она дважды продемонстрировала неохоту есть из бутылочки, но и в первый и во второй раз еду все же закончила. На третий вечер А. совершенно отказалась от вечернего искусственного питания. В это время у ребенка не наблюдалось признаков никаких душевных или физических расстройств. Девочка имела хороший аппетит и отлично спала. Мама, не желая принуждать ребенка, уложила А. после грудного кормления в кроватку, считая, что сама она теперь может идти спать. Девочка начала плакать и кричать от голода, и мать, не вынимая ее из кроватки, дала А. бутылочку с молоком. На этот раз ребенок ел охотно и нетерпеливо. То же самое происходило и в течение нескольких последующих вечеров: находясь на руках у матери, девочка отказалась от бутылочки. Стоило же положить ребенка в кроватку, как он начинал требовать молоко, от которого только что отказывался. По прошествии нескольких дней А. согласилась принять бутылочку, все еще находясь на руках у матери, и на этот раз кушала охотно и с удовольствием. Проблем с искусственным питанием у А. больше не возникало.

Я склонна считать, что в этой ситуации наблюдался рост депрессивной тревоги, который привел к внезапной сильной реакции ребенка на предлагавшуюся сразу после грудного кормления бутылочку. Соответственно, вполне можно предположить раннее начало депрессивной тревоги, в пользу чего свидетельствует и тот факт, что А. достаточно рано и четко сформировала отношение к матери.1 Изменения в этом отношении стали достаточно заметны уже в течение нескольких недель, предшествовавших отказу от бутылочки. Я прихожу к выводу, что из-за роста депрессивной тревоги близость материнской груди и ее запах увеличивали как желание младенца сосать, так и фрустрацию, обусловленную тем, что грудь не давала молока. Лежа же в кроватке А. принимала бутылочку, на мой взгляд, потому, что в этой ситуации новая пища была для нее чем-то обособленным от желаний, связанных с грудью. Грудь в этот момент превращалась в нечто фрустрирующее и поврежденное. Таким образом А. легче было защитить отношение к матери от враждебности, возбужденной фрустрацией. Иначе говоря, ребенок пытался сохранить хорошую мать (хорошую грудь) неповрежденной.

Все еще не до конца понятно, почему через несколько дней ребенок согласился принять бутылочку, находясь на руках у матери, и впоследствии не сталкивался с проблемами такого рода. Я считаю, что в течение этих дней А. удалось справиться со своей тревогой в такой мере, что она смогла принять замещающий объект наряду с грудью. Это подразумевает, что ей рано удалось сделать шаг в направлении осуществления различения между едой и матерью, различения, имеющего первостепенную важность для развития в общем.

В качестве еще одного примера я хочу привести случай, в котором нарушения в отношении к матери возникли вне непосредственной связи с фрустрацией, обусловленной кормлением. Мама младенца В. рассказала мне, что в возрасте пяти месяцев она оставила плачущего ребенка без внимания дольше, чем обычно. Когда же мать, наконец, подошла к ребенку и взяла его из кроватки на руки, то, по ее словам, младенец находился в “истерическом” состоянии. Ребенок выглядел очень испуганным, боялся, и, казалось, не узнавал ее. Только по прошествии какого-то времени младенцу удалось в полной мере восстановить утраченный контакт с матерью. Примечательно, что произошло это в дневное время, когда ребенок не спал, и вскоре после кормления. Этот младенец обычно спал хорошо, но время от времени без видимой причины просыпался и начинал кричать и плакать. Мне кажется, что эти наблюдения представляют собой неплохую почву для предположения о том, что некоторая тревога, служившая истоком плача в дневное время была также и причиной нарушений сна. Я думаю, что поскольку мать не пришла к ребенку в момент, когда он так страстно этого желал, она превратилась в представлении В. в плохую (преследующую) мать. Именно по этой причине ребенок не хотел узнавать мать и явно боялся ее присутствия.

Следующий пример тоже имеет отношение к обсуждаемой нами теме. Двенадцатимесячная девочка С. была оставлена спящей в саду. Она проснулась и криком стала звать мать. Плач ее, однако, не был услышан, поскольку в это время сильно шумел ветер. Когда же мать, наконец, пришла к ребенку и взяла его на руки, она заметила, что девочка уже давно плачет, ее лицо омыто слезами, а обычно игривый плач превратился в неконтролируемый крик. Мать, все еще плачущей, занесла ее внутрь дома, но все попытки успокоить ребенка окончились неудачей. В конце концов, ввиду того, что приближался час кормления ребенка, мать попыталась предложить ей грудь. Это средство никогда не подводило раньше, и мама прибегла к нему, когда ребенок был чем-либо расстроен. Тем не менее, девочка никогда еще не плакала так сильно, громко и долго. Ребенок взял грудь и жадно принялся сосать, однако очень быстро отказался и продолжил кричать. Это продолжалось до тех пор, пока девочка не взяла в рот свой палец и не начала его сосать. Она часто сосала свои пальцы и довольно часто засовывала их в рот, когда мать предлагала ей грудь. В таких случаях мать, как правило, нежно отодвигала ее ручку и заменяла палец соском. После этого ребенок начинал кушать. На этот раз, однако, он отказался от груди и снова начал очень громко кричать. Прошло несколько мгновений, и С. опять сосала свой палец. Мама не мешала ей несколько минут, в то же время продолжая укачивать и успокаивать девочку, до тех пор, пока ребенок не успокоился, стал сосать грудь и уснул. Создается впечатление, что как в случае этого ребенка, так и в предыдущем случае грудь (равно как и мать), по тем или иным причинам превратились в плохой и преследующий объект. Следовательно, в такой ситуации грудь не могла быть принята. После попытки сосать ребенок обнаружил, что он не может вновь сформировать отношения к хорошей матери. Девочка прибегла к сосанию пальца, т. е. к аутоэротическому удовлетворению (Фрейд). Я бы однако добавила, что в этом случае нарциссический уход был обусловлен нарушением отношения к матери, и что ребенок отказывался прекратить сосание пальца из-за того, что в данной ситуации палец внушал ему больше доверия, чем грудь. Благодаря сосанию пальца девочке удалось вновь образовать отношение ко внутренней груди и таким образом снова приобрести ощущение безопасности, достаточной для того, чтобы возобновить хорошее отношение ко внешней груди и матери. Оба вышеприведенных случая помогают нам, на мой взгляд, глубже понять природу и механизм ранних фобий, иначе говоря, страхов, порожденных отсутствием матери (Фрейд). Я предполагаю, что фобии, возникающие в течение первых месяцев жизни, обусловлены тревогой преследования, которая нарушает отношение ребенка к интернализованной и внешней матери.

Существование разделения между “плохой” и “хорошей” матерью, а также сильной (фобической) тревоги, связанной с “плохим” аспектом матери, ярко иллюстрируется следующим случаем из моей практики. Бабушка посадила своего десятимесячного внука Д. на окно. Мальчик с большим интересом наблюдал за происходящим на улице. Неожиданно обернувшись, Д. увидел прямо перед собой лицо незнакомой женщины. Это была гостья, пожилая дама, только что вошедшая в комнату, и стоявшая рядом с бабушкой мальчика. Д. отреагировал на подобную перемену приступом страха и тревоги, прекратившимся только тогда, когда бабушка унесла его из комнаты. Мне кажется, что в момент, предшествовавший испугу, Д. ощутил, что его “хорошая” бабушка исчезла, а ее место заняла незнакомка, олицетворяющая “плохую” бабушку. Такого рода разделение базировалось на расщеплении образа матери на хороший и плохой объекты. Я еще вернусь к этому примеру в ходе дальнейшего обсуждения.

Такое истолкование проявлений ранних тревог, кроме того, проливает свет на некоторые из оставшихся в тени аспектов страха перед незнакомцами (Фрейд). На мой взгляд, мать (или отец) в качестве преследующего объекта, в который она (или он) превращается благодаря деструктивным импульсам младенца, в процессе переноса становится частью образа внушающего страх незнакомца.

VI

Описанные мною нарушения отношения к матери встречаются у маленьких детей уже в течение первых трех-четырех месяцев жизни. В том случае, когда подобные нарушения характеризуются чрезмерной частотой или длительностью, их следует расценивать, как очевидные признаки того, что параноидно-шизоидная позиция не была успешно преодолена младенцем.

Стойкий дефицит интереса к матери уже на этой ранней стадии развития предполагает более серьезные нарушения того же порядка. Обычно позднее ребенок начинает демонстрировать полное безразличие к игрушкам, к другим людям вообще. Такого рода нарушения могут отмечаться и у детей, не страдающих от нарушений в сфере кормления. Неглубокому наблюдателю состояние этих “не плачущих слишком много ” детей может показаться удовлетворительным и даже “хорошим”. В ходе анализа взрослых людей, проблемы которых, насколько я могла видеть, своими корнями уходили в ранее детство, я пришла к выводу, что многие из них во младенчестве перенесли серьезные душевные расстройства. Причиной столь ранних расстройств был чрезмерный уход от внешнего мира, вызванный огромной силой тревоги преследования и избыточным использованием шизоидных механизмов. Вследствие этого младенцам не удавалось успешно преодолеть депрессивную тревогу, а это, в свою очередь, вело к задержке развития способности любить, нарушению структуры закладывающихся объектных отношений, торможению фантазийной жизни ребенка. Все перечисленные обстоятельства препятствовали нормальному течению процесса образования символов, вследствие чего тормозились интересы ребенка и его сублимации.

Подобную позицию, занимаемую ребенком, можно назвать апатичной. Поведение таких детей очень отличается от поведения действительно здоровых младенцев, которые плачут, когда ощущают фрустрацию, которые интересуются окружающими их людьми, а иногда способны быть достаточно счастливыми даже находясь в одиночестве. Тем не менее, общество других людей доставляет здоровым детям очевидное удовольствие. Это говорит о наличии у них чувства безопасности своих внутренних и внешних объектов. Здоровый ребенок способен без страха и тревоги перенести временное отсутствие матери, поскольку его внутренняя мать, существующая в его внутрипсихическом мире, внушает чувство безопасности.

VII

В предыдущих главах я описала депрессивную позицию, подходя к ней с разных сторон и рассматривая ее под различными углами. Рассмотрим теперь влияния, оказываемые депрессивной позицией, и, в первую очередь, ее взаимосвязь с фобиями. До сих пор я связывала фобии только с тревогой преследования и, иллюстрируя свои размышления конкретными примерами, рассматривала эти примеры именно под углом тревоги преследования. Следуя по этой линии рассуждений, я предположила, что пятимесячная девочка В. испугалась своей матери потому, что в сознании ребенка “хорошая” мать превратилась в “плохую”, и что причиной нарушений сна у этого ребенка оказалась именно тревога преследования. Сейчас я хочу добавить, что в данном случае нарушения в отношении к матери были обусловлены не только влиянием тревоги преследования, но еще и теми воздействиями, которые оказывала переживаемая ребенком депрессивная тревога. Когда мать не вернулась, депрессивная тревога была подавлена жадностью и деструктивными импульсами, которые вышли на передний план. Эта депрессивная тревога была очень тесно связана со страхом преследования, боязнью того, что “хорошая” мать может превратиться в “плохую”.

В следующем из приводимых мною примеров тревога также была возбуждена тем, что ребенок тосковал по матери. Девочка С. приучилась, начиная с возраста шести или семи недель, в течении часа играться, сидя на коленях у матери (либо лежа у нее на руках). Время этой игры совпадало со временем, предшествующим регулярному вечернему приему пищи. Однажды, когда ребенку было чуть больше пяти месяцев, к его матери пришли гости, и она оказалась слишком занятой, чтобы поиграть с девочкой перед вечерним кормлением. Ребенок, однако, не остался обделен вниманием со стороны гостей и других членов семьи. Мама как обычно покормила С. вечером, затем отнесла ее в кроватку, и девочка быстро уснула. Двумя часами позже девочка проснулась и начала очень сильно кричать и плакать. Ребенок отказывался от бутылочки с молоком, несмотря на то, что искусственное питание (в качестве дополнения к грудному кормлению) на этом этапе уже неоднократно предлагалось С., и она обычно принимала его с удовольствием. Девочка продолжала кричать и плакать. Маме так и не удалось покормить ребенка. Она посадила С. себе на колени, и та около часа провела в таком положении, играя с пальцами матери и всем своим видом выражая удовлетворение. Затем в привычное ночное время мать покормила девочку, которая охотно покушав, быстро уснула. Подобного рода расстройства были очень нехарактерны для этого ребенка. Девочка и раньше могла просыпаться после вечернего кормления, однако лишь один раз (около двух месяцев назад, когда С. была больна) она просыпалась с криком и плачем. За исключением пропуска привычной вечерней игры с матерью в нормальном и обычном для ребенка распорядке дня не случилось никаких изменений, на счет которых мы бы могли отнести произошедшее и вину за него. Не наблюдалось никаких признаков голода или физического дискомфорта. Девочка в течение всего предшествовавшего происшествию дня была спокойна и весела, а всю прошлую ночь спала тихо и крепко.

Я склонна предполагать, что в данном случае плач ребенка был вызван тем, что он лишился привычного и страстно желаемого времени для игры с матерью. С. обладала очень сильным личным отношением к матери и привыкла к тому, что именно в этот определенный час она получала полнейшее удовлетворение от общения с мамой. Если в другие периоды бодрствования в течение дня девочка вполне довольствовалась одиночеством, не испытывая при этом неудовлетворения, то в часы, предшествовавшие вечернему кормлению она явно и нетерпеливо ожидала момента, когда мама придет и поиграет с ней. Соглашаясь с тем фактом, что недополучение девочкой этого удовлетворения привело к нарушениям сна, мы логически приходим к еще одному умозаключению. Мы имеем все основания предположить, что у С. имелись определенные воспоминания об опыте удовлетворения в определенное время дня. Это “время для игр” было для ребенка средством получения сильнейшего удовлетворения либидинозных желаний. Кроме того, оно давало С. ощущение любви и заботы со стороны матери, что в конечном итоге было ощущением обладания безопасной и “хорошей” матерью. Подобное ощущение позволяло девочке чувствовать себя в безопасности во время сна, что было тесно связано с воспоминаниями об играх с матерью. Сон ребенка нарушался не только из-за того, что девочка лишилась либидинозного удовлетворения, но также и из-за того, что пережитая фрустрация всколыхнула в ней обе разновидности тревоги. Депрессивная тревога была связана с переживанием по поводу собственной враждебности по отношению к хорошей матери, а, следовательно, с чувством вины1. Депрессивная тревога заключалась в страхе потерять “хорошую” мать из-за направленных на нее агрессивных импульсов. Тревога преследования, в свою очередь, была связана с тем, что ребенок боялся возможности превращения матери в “плохую ” и деструктивную. Я прихожу к выводу, что где-то начиная с возраста трех-четырех месяцев обе вышеупомянутые формы тревоги являются источником формирования фобий.

Депрессивная позиция тесно связана с некоторыми чрезвычайно важными переменами, которые можно наблюдать у маленьких детей где-то в средине первого года жизни. Перемены эти, однако, начинают проявляться несколько раньше и развиваются постепенно. Тревога преследования и депрессивная тревога на этом этапе развития проявляют себя различными способами. В частности, отмечается рост раздражительности и капризности, возрастает потребность во внимании или, наоборот, возникает временное неприятие матери. Случаются внезапные приступы гнева, увеличивается страх перед незнакомцами. Помимо того, дети, никогда не страдавшие нарушениями сна, вдруг начинают всхлипывать во сне, или неожиданно просыпаются с криком и плачем, демонстрируя отчетливые признаки страха или тоски. На этом этапе наблюдаются существенные изменения в выражении лица младенца. Возрастает его способность воспринимать окружающий мир, увеличивается интерес к людям и предметам, ребенок начинает охотнее вступать в контакты с людьми. Все это, естественно, не может не отразиться на облике младенца. С другой стороны, в этот период признаки переживаемой тоски и страданий, несмотря на свой транзиторный характер, вносят вклад в то, что лицо ребенка все больше начинает выражать эмоции различной природы, спектра и глубины.

VIII

Депрессивная позиция набирает полную силу ко времени отнятия от груди. Поскольку, как уже говорилось ранее, прогресс в интеграции, а соответственно и синтетических процессах, участвующих в образовании отношения к объекту, дает начало депрессивным чувствам, с переживанием опыта отлучения от груди эти чувства становятся только интенсивнее1. На этом этапе развития ребенок уже располагает определенным опытом переживания утраты. Я имею в виду более ранние ситуации, когда страстно желаемая грудь (или бутылочка) не возникали перед ребенком в тот момент, как только он их захотел, а у младенца возникало ощущение, что они уже никогда не вернутся. Отлучение же от груди представляет собой явление несколько иного порядка. Эта утрата первого объекта, к которому ребенок испытывал любовь, подтверждает все его тревоги, как депрессивной, так и параноидной природы.

Нижеследующий пример послужит иллюстрацией того, о чем я говорила. Младенец Е., которого мама последний раз покормила грудью в возрасте девяти месяцев, не проявлял никаких признаков нарушения отношения к пище. К тому времени Е. уже был способен перейти на другую пищу, и его организм реагировал на это хорошо. Однако у ребенка стал наблюдаться рост потребности в присутствии матери, да и вообще во внимании со стороны окружения. Через неделю после отнятия от груди Е. неожиданно стал всхлипывать во сне, просыпался с явными признаками тревоги и неудовлетворенности, а все попытки успокоить ребенка терпели крах. В попытке утешить ребенка мать решила еще раз позволить ему пососать грудь. Ребенок сосал обе груди, и, несмотря на то, что молока было явно недостаточно, выглядел счастливым и удовлетворенным. После кормления младенец, пребывая в отличном настроении, очень быстро уснул. Имевшиеся у него симптомы расстройств стали проявляться значительно слабее. Это, на мой взгляд, очевидно доказывает, что депрессивная тревога, вызванная потерей хорошего объекта груди, была ослаблена самим фактом того, что грудь снова возникала.

В период отлучения от груди некоторые дети демонстрируют ослабление аппетита, тогда как другие – растущую жадность. Есть и такие младенцы, которые, не занимая ни одной из этих крайних позиций, колеблются между ними. Подобного рода перемены происходят на каждом этапе развития процесса отлучения от груди. Есть дети, которые получают от сосания бутылочки значительно большее удовлетворение, чем от сосания груди, несмотря на то, что предоставляемое им грудное кормление нельзя назвать неудовлетворительным. У некоторых детей с момента перехода на твердую пищу развивается отличный аппетит. У других – именно с этого момента появляются пищевые проблемы, которые, в той или иной форме продолжают существовать в течение всего периода раннего детства1. Некоторые дети признают приемлемыми лишь некоторые из видовых и вкусовых разновидностей твердой пищи, отвергая все остальные. Анализируя детей, мы многое узнаем о мотивах и причинах подобных “причуд”, приходя к пониманию того, что корнями их являются чрезвычайно ранние тревоги, связанные с матерью. Я проиллюстрирую это свое умозаключение примером следующего рода. Пятимесячная девочка Ф. вскармливалась грудью, однако, с самого начала в качестве дополнения получала молоко в бутылочке. Она с яростью отвергала некоторые виды твердой пищи (например, овощи, в том случае, если их ей предлагала мать, и принимала их довольно спокойно, когда предложение исходило от отца. Через две недели девочка начала принимать новую пищу и от матери. Согласно заслуживающим доверия отчетам, ребенок, которому сейчас около шести лет, имеет хороший контакт и хорошие отношения с обоими родителями, а также со своим братом, однако страдает от устойчиво слабого аппетита.

В этой ситуации разумно будет вновь обратиться к случаю девочки Ф. и вспомнить то, как она реагировала на предлагавшееся ей искусственное питание. Девочке Ф. тоже понадобилось некоторое время для того, чтобы достаточно успешно адаптироваться к новой пище и принять ее от матери.

На всем протяжении этой главы я пыталась показать, что установка относительно пищи теснейшим образом связана с отношением к матери и включает в себя всю полноту эмоциональной жизни младенца. Переживания, связанные с отлучением от груди, затрагивают наиболее ранние эмоции и тревоги младенца. Более интегрированное Эго развивает сильнейшие защиты против них. Как защиты, так и тревоги становятся составляющими позиции младенца относительно еды. В данной работе я вынуждена ограничиться лишь некоторыми обобщениями в вопросе о переменах, которые претерпевает установка ребенка в отношении еды в период отлучения от груди. Источником многих пищевых проблем, связанных с новой пищей, является параноидный страх быть съеденным и отравленным “плохой” материнской грудью. Страх такого рода основывается на ранних детских фантазиях о пожирающей и отравляющей “плохой” груди[8]. К тревоге преследования на более поздних стадиях (хотя и в разной мере) добавляется депрессивная тревога, вызванная переживаниями по поводу собственной враждебности к любимому объекту. В процессе отлучения от груди и после его завершения эта тревога способна существенно усиливать или тормозить желания, связанные с новой пищей[9]. Как мы видели раньше, тревога способна оказывать на жадность довольно разные влияния. Она может подкреплять ее, а может привести и к сильному торможению жадности и удовлетворения, получаемого от приема пищи.