2020-04-07
65
Улучшение аппетита в период отлучения от груди в некоторых случаях позволяет предполагать, что в течение периода грудного вскармливания плохой (преследующий) аспект груди доминировал над хорошим. Кроме того, депрессивная тревога, связанная с предчувствием опасности, угрожающей любимой груди, способна внести свой вклад в торможение желаний, связанных с едой. Иначе говоря, депрессивная тревога и тревога преследования действует в различных соотношениях. Следовательно, бутылочка, которая в какой-то мере устраняет из представлений младенца первый объект (грудь), хотя, в свою очередь, тоже символизирует ее, – может быть принята со значительно меньшей тревогой и с большим удовольствием, чем материнская грудь. Некоторым младенцам, однако, не вполне удается символическое замещение груди бутылочкой, и если они и получают когда-либо полное удовлетворение от пищи, то это случается после перехода на твердую ее форму.
Рост аппетита с отменой грудного кормления или кормления из бутылочки происходит достаточно часто, и вполне очевидно указывает на депрессивную тревогу, связанную с утратой первичного объекта. Тем не менее, тревога преследования, на мой взгляд, всегда вносит свой вклад в отношение к новой пище. Плохой (пожирающий и отравляющий) аспект груди, который в период грудного вскармливания нейтрализовался “хорошим” отношением к груди, подкрепляется в процессе отлучения от груди и переносится на новую пищу.
Как я уже сказала ранее, в ходе процесса отлучения от груди как тревога преследования, так и депрессивная тревога оказывают сильное влияние на отношение ребенка к матери и к еде. Существует, однако, сложное взаимодействие огромного разнообразия внутренних и внешних факторов, детерминирующих исход этой стадии развития. Я считаю, что это взаимодействие способно оказать влияние не только на образование индивидуальных вариаций в отношении к объектам и к пище, но и на проработку и, в какой-то мере, преодоление депрессивной позиции. Очень многое зависит от того, насколько надежно и основательно грудь на более ранних стадиях превратилась в интрапсихический объект, а, следовательно, от того, насколько ребенок способен сохранить свою любовь к матери несмотря на потери, с которыми он сталкивается. Все это, в свою очередь, отчасти определяется характером отношений, существующих между матерью и ребенком. Мне кажется, что даже очень маленькие дети способны принять новую пищу (молоко в бутылочке) со сравнительно небольшой обидой и недовольством (пример А.). Это связано с уровнем внутренней адаптации к фрустрации. Развитие в этом направлении происходит начиная с первых дней жизни ребенка и очень тесно связано с процессом различения матери и еды. Такого рода фундаментальные установки оказывают, во всяком случае в период отлучения от груди, существенное влияние на способность ребенка принимать – в полном смысле этого слова – заместители первичного объекта. И здесь, опять же, огромным значением обладает поведение матери, и то, какие чувства она испытывает и выражает по отношению к младенцу. Нежное внимание со стороны матери, и то время, которое она посвящает ребенку, очень помогают ему в процессе преодоления депрессивных чувств. Хорошие отношения с матерью способны в какой-то мере нейтрализовать переживания, связанные с утратой первичного объекта, груди, и таким образом оказать благотворное влияние на процесс преодоления депрессивной позиции.
Тревога, связанная с утратой, потерей хорошего объекта достигает критической стадии на этапе отлучения от груди. Кроме того, она может возбуждаться другими переживаниями, такими как физический дискомфорт, болезнь или прорезывание зубов. Подобный опыт не может не вызвать у младенца некоторого усиления депрессивной тревоги и тревоги преследования. Иначе говоря, эмоциональные нарушения, сопровождающие в этот период болезни или прорезывание зубов, никогда не удается объяснить одними лишь телесными, физическими причинами.
IX
Среди наиболее существенных и важных шагов в развитии, относящихся к периоду включающему середину первого года жизни ребенка, можно назвать расширение диапазона объектных отношений. Особое внимание я бы уделила возрастающему значению фигуры отца в жизни ребенка. Я уже говорила ранее, хотя и в другом контексте, что депрессивные чувства и боязнь потерять мать в сочетании с другими участвующими в процессе факторами, становятся еще одним толчком, определяющим то, что ребенок обращается к отцу. Ранние стадии Эдипова комплекса и депрессивная позиция находятся в тесной связи и развиваются одновременно. Я приведу в качестве иллюстрации этой ситуации только один пример – маленькую девочку В., о которой я уже говорила раньше.
Начиная с возраста около четырех месяцев, отношения с братом, который был на два года старше В., стали играть в ее жизни заметную роль. Подобное отношение, как легко было заметить, очень отличалось от ее отношения к матери. Девочка приходила в восторг от всего, что говорил и делал ее брат, настойчиво докучала ему. Она использовала все свои маленькие хитрости для того, чтобы снискать его расположение, привлечь его внимание, и устойчиво демонстрировала бросающуюся в глаза женскую позицию относительно него. В этот период отца не было дома, он приезжал лишь на очень короткие промежутки времени. Ситуация изменилась только когда девочке исполнилось десять месяцев. Теперь она могла видеться с отцом значительно чаще, и, начиная с этого времени, В. быстро сформировала довольно тесные и нежные отношения с отцом, в которых легко прослеживались определенные параллели с отношением к брату. К началу второго года жизни девочка часто называла своего брата “папой”, тем не менее отец продолжал оставаться любимой фигурой. Удовольствие, получаемое от общения с отцом, восторг, который выражала В., когда слышала его шаги или голос, постоянные упоминания об отце в то время, когда он отсутствовал, и множество других проявлений переживаемых ребенком чувств сложно описать, избежав определения ее состояния как влюбленности. Мама девочки абсолютно четко осознавала, что на этой стадии В. любила отца значительно сильнее, чем ее. Здесь мы имеем очевидный пример ранней эдиповой ситуации, которая однако первоначально включала брата и лишь затем была перенесена на отца.
Х
Депрессивная позиция, на мой взгляд, является очень важной составляющей нормального эмоционального развития. Однако те способы, которыми ребенок справляется с тревогами и эмоциями, присущими этой стадии, те защиты, которые он использует, являются отличным индикатором нормального или патологического течения развития.
Страх потерять мать превращает даже кратковременную разлуку с ней в очень болезненный для ребенка опыт. Различные формы игры являются как средством обнаружения этой тревоги, так и методом ее преодоления. Фрейдовское наблюдение над восемнадцатимесячным мальчиком, игравшим с катушкой ниток, является отличным тому доказательством. Мне кажется, что посредством этой игры ребенок преодолевал не только свои чувства, связанные с утратой, но и свою депрессивную тревогу. Существуют различные, типичные формы детских игр, подобных вышеописанной игре с катушкой. Иногда дети, даже в возрасте до шести месяцев, получают огромное удовольствие от того, что снова и снова выбрасывают предметы из коляски и ожидают, что они вернуться назад. Я наблюдала дальнейшее развитие подобной игры у младенца Ж. Ребенку было около десяти месяцев и он совсем недавно начал ползать. Этот мальчик никогда не уставал от своей игры, которая заключалась в том, что он отбрасывал игрушку от себя, а потом старался схватить ее, подползая к ней. Мне рассказали, что мальчик начал играть в эту игру около двух месяцев назад одновременно с первыми попытками перемещения в пространстве. Младенец Е. в возрасте между шестью и семью месяцами однажды, лежа в коляске, заметил, что когда он поднимает свои ноги, игрушка, которую он только что отбросил в сторону, вновь подкатывается к нему. Ребенка увлекло это занятие и он превратил его в игру.
Уже на пятом-шестом месяце многие младенцы с удовольствием откликаются на “peep-bo” (Прим. 4). Мне приходилось встречать детей, которые уже в возрасте семи месяцев увлеченно играли в эту игру, натягивая одеяло на голову и выглядывая из-под него. Мама младенца В. превратила эту игру в привычное развлечение, предшествовавшее отходу ко сну. После игры ребенок выглядел удовлетворенным и со счастливым видом засыпал. Создается впечатление, что повторение подобного опыта является существенным фактором, помогающим ребенку преодолеть чувства утраты и печали. Другой типичной игрой, которая, как я обнаружила, способна стать огромной помощью и успокоением для маленького ребенка, является так называемая игра “bye-bye”. Заключается она в том, что укладывая ребенка спать, взрослый говорит ему “bуе-bye” и, помахивая рукой, очень медленно уходит из комнаты, так, чтобы исчезновение происходило постепенно. Использование выражений типа “bye-bye ” и помахивания рукой, а позднее и слов “скоро вернусь”, “пока ” и подобных им выражений, в тот момент, когда мать уходит из комнаты, в значительной мере помогает ребенку, действуя на него успокаивающе. Я знаю нескольких детей, в числе первых слов которых были слова “вернусь” и “пока”.
Возвращаясь к младенцу В., девочке, для которой слово “пока ” стало одним из первых слов, я хочу отметить следующую особенность. Я часто замечала, что когда ее мать уже собиралась уйти из комнаты, на лице девочки появлялось выражение такой тоски, что казалось, она сейчас заплачет. Однако после того как мама помахала ей рукой и ласково говорила “пока ”, девочка неизменно успокаивалась и с увлечением начинала играть в свои любимые игры. Я видела эту девочку еще несколько раз в возрасте между десятью и двенадцатью месяцами. Одним из любимых жестов ребенка было помахивание рукой и у меня осталось впечатление, что это движение служило ребенку средством успокоения.
Возрастающая способность младенца воспринимать и понимать суть окружающих его вещей, увеличивает веру в его собственную способность управляться с ними и даже контролировать их. Одновременно возрастает и доверие к окружающему миру. Повторяющееся переживание ребенком внешней реальности становится важнейшим средством преодоления тревоги преследования и депрессивной тревоги. Это, на мой взгляд, можно назвать тестированием реальности и обозначить как источник процесса, наблюдающегося у взрослых людей и описанного Фрейдом как часть работы печали.
Когда у ребенка получается сидеть или стоять в своей кроватке, он обретает возможность смотреть на окружающих его людей, становясь в какой-то мере ближе к ним. С момента первых удачных попыток ползания и хождения этот процесс становится еще интенсивнее. Новые достижения не только дают младенцу возможность быть ближе к объекту. Теперь ребенок свободен приближаться к объектам тогда, когда ему этого хочется. Таким образом младенец обретает некоторую независимость. Проиллюстрирую это следующим примером. Двенадцатимесячная девочка В. могла часами ползать из одного конца коридора в другой, оставаясь вполне удовлетворенной своим занятием. Ее не смущало ни отсутствие компании, ни однообразие развлечения. Время от времени однако ребенок заползал в комнату матери (дверь туда была почти всегда открыта), смотрел на маму, пытался заговорить, после чего вновь возвращался к прежнему занятию.
Огромное психологическое значение стояния, ползания и хождения в процессе развития психики ребенка неоднократно подчеркивалось в работах некоторых психоаналитических авторов. От себя хочу добавить, что, на мой взгляд, все вышеперечисленные достижения используются младенцем в качестве средств, помогающих ему вновь обрести утраченный объект, или восполнить эту утрату путем нахождения новых объектов. Благодаря им ребенок легче преодолевает депрессивную позицию. Еще одним важнейшим элементом развития на этом этапе является речь, начинающаяся с имитации звуков. Речевое развитие позволяет младенцу стать ближе к тем людям, которых он любит, а также находить все новые объекты для своих чувств. По мере расширения спектра удовлетворения уменьшаются фрустрация и печаль, связанные с более ранними ситуациями. Все это благотворно сказывается на общем ощущении безопасности, имеющем для ребенка огромное значение. Некоторые элементы новых достижений младенца тесно связаны с попытками обретения контроля над внешними и внутренними объектами. Любой прогресс в развитии, кроме всего прочего, используется Эго и в качестве защиты против тревоги. В данной связи можно упомянуть хорошо всем известную закономерность: очень часто одновременно с успехами в хождении и говорении дети становятся более живыми и счастливыми. Иначе говоря, Эго пытается преодолеть депрессивную позицию путем интенсификации интереса и активности. Происходит это не только в течение первого года жизни, но и на всем протяжении раннего детства1.
Следующий пример проиллюстрирует некоторые из моих заключений, касающихся ранней эмоциональной жизни. Младенец Д. уже в возрасте трех месяцев демонстрировал очень сильное и личное отношение к своим игрушкам: шарикам, деревянным кольцам и погремушке. Он пристально смотрел на игрушки, снова и снова прикасался к ним, тянул их в рот и прислушивался к шуму, который они производят. Ребенок сердился на игрушки и кричал, когда обнаруживал их не в том положении, в котором хотел. Когда же они были зафиксированы в “правильном положении”, ребенок становился нежным и ласковым в обращении с ними. Мама мальчика заметила, что он часто срывал гнев на своих игрушках. Ему в это время было около четырех месяцев. С другой стороны, любимые игрушки всегда служили надежным утешением во всех неприятных ситуациях. Временами Д. переставал плакать, как только ему показывали одну из любимых игрушек. Игрушки всегда помогали ему уснуть, действуя на него успокаивающе.
В возрасте пяти месяцев Д. уже абсолютно четко различал отца, мать и прислугу. Это очевидно проявлялось в самой его реакции узнавания и в том, что от каждого из этих людей Д. ожидал особого типа игры. Его личные отношения уже на этой ранней стадии были хорошо различимы. Кроме всего прочего, мальчик развил особое отношение к своей бутылочке. Например, когда она стояла пустой на столе рядом с ним, ребенок поворачивался к ней, издавал разные звуки, гладил бутылочку и время от времени сосал соску. По выражению его лица легко было заключить, что ребенок ведет себя в отношении бутылочки точно так же, как и в отношении человека, к которому он испытывает любовь. В возрасте девяти месяцев часто можно было наблюдать, как ребенок с любовью смотрел на бутылочку, говорил с ней и бесспорно ожидал от нее ответа. Подобное отношение к бутылочке еще более интересно в виду того, что маленький мальчик никогда не был хорошим едоком, не проявлял признаков жадности, да и вообще не получал особого удовольствия от принятия пищи. Сложности с приемом пищи возникли у ребенка с самого начала, поскольку молоко у матери исчезло уже через несколько недель после рождения Д., и в столь раннем возрасте ему пришлось полностью переключиться на искусственное питание. Его аппетит начал развиваться только на втором году жизни, но и теперь находился в сильнейшей зависимости от удовольствия, которое ребенок получал от того, что делился пищей со своими родителями. Здесь уместно будет вспомнить о том факте, что в возрасте девяти месяцев основа его интереса к бутылочке, казалось, имела личную природу и не была связана только лишь с пищей, служившей содержимым бутылочки.
В возрасте 10 месяцев ребенок очень полюбил жужжащий волчок. Игрушка впервые привлекала его своей красной ручкой, которую Д. незамедлительно принялся сосать. Это привело к возникновению огромного интереса к самому волчку, к способу, которым можно его запустить и к тому шуму, который он производил. Младенец вскоре отказался от попыток сосать его, однако увлеченность игрушкой не исчезла. Когда ребенку было пятнадцать месяцев, случилось так, что другой жужжащий волчок, который Д. тоже очень любил, во время игры упал на пол и разбился на две части. Реакция ребенка на это происшествие была удивительной. Он плакал, был безутешен и не хотел возвращаться в ту комнату, где произошел инцидент. Когда же матери в конце концов удалось привести его в комнату и показать, что волчок вновь собран в единое целое, ребенок отказался смотреть на него и убежал прочь из комнаты. Даже на следующий день Д. не хотел проходить рядом со шкафом, в котором находились игрушки и где хранился жужжащий волчок. Более того, спустя несколько часов после происшествия ребенок отказался от своего чая. Немного позднее произошло следующее: мама мальчика взяла в руки игрушечную собаку и сказала: “Какая милая маленькая собачка!”. Ребенок засиял, выхватил игрушку из рук матери и стал бегать с ней от одного человека к другому, ожидая, что каждый, к кому он подбежит, скажет “Какая милая маленькая собачка!”. Вполне очевидно, что в данной ситуации ребенок идентифицировал себя с игрушечной собакой, и что любовь, которую окружающие демонстрировали по отношению к нему, помогала справиться с переживаниями по поводу вреда, причиненного жужжащему волчку.
Примечательно, что даже на более ранних стадиях развития ребенок демонстрировал выраженную тревогу, связанную с разбитыми предметами. В возрасте 8 месяцев, например, он долго плакал после того, как уронил стакан и тот разбился. Через какое-то время и ситуация повторилась, на этот раз с чашкой. Вскоре ребенок стал проявлять такое сильное беспокойство по поводу разбитых предметов, вне зависимости от того, по чьей вине они разбились, что его матери приходилось всякий раз уносить его прочь от этого зрелища.
Горе ребенка в подобных ситуациях было четким индикатором как депрессивной, так и параноидной тревоги. Это становится более очевидным, если мы свяжем его поведение в возрасте около восьми месяцев с более поздним происшествием, касающимся жужжащего волчка. Я считаю, что и бутылочка и жужжащий волчок символически олицетворяли материнскую грудь. Мы должны помнить, что в возрасте десяти месяцев ребенок вел себя по отношению к волчку точно так же, как в девять по отношению к бутылочке. Очевидно, раскол игрушки на части для младенца означал уничтожение материнской груди и тела. Это объясняет ту тревогу, вину и печаль, которые ребенок переживал в связи с разбитым жужжащим волчком.
Ранее, я уже пыталась связать разбитый волчок с разбитой чашкой и бутылочкой, но мне кажется не лишним будет снова вернуться к этой взаимосвязи. Мы уже видели ранее, что ребенок временами очень злился на свои игрушки, отношение к которым у него было весьма личным. Я бы предположила, что его тревога и вина, наблюдавшиеся на более поздних стадиях, могут быть прослежены до наиболее ранних проявлений агрессии в отношении игрушек, особенно в тех ситуациях, когда игрушки были недоступны. Существует и еще более ранняя связь с отношением к материнской груди, которая не удовлетворяла ребенка и была удалена от него. Соответственно, тревога, связанная с разбитой чашкой или стаканом, могла быть проявлением вины, переживаемой младенцем по поводу гнева и деструктивных импульсов, первоначально направленных против материнской груди. Однако посредством механизма символообразования ребенку удалось перенести свой интерес на серию других объектов, он сместился с груди на игрушки. Смещение по цепочке "бутылочка – стакан – чашка – жужжащий волчок” привело к тому, что личное отношение и такие эмоции, как ненависть, гнев, параноидная и депрессивная тревоги, а также вина, стали связываться именно с этими объектами.
Ранее в этом разделе я описала некоторые детские тревоги, связанные с незнакомцами, и проиллюстрировала свои выводы примером расщепления материнской фигуры (в данном случае фигуры бабушки) на “хорошую” и “плохую” мать. Страх перед плохой матерью, также как и любовь к хорошей матери, был хорошо различим и четко проявлялся в личном отношении. Я предполагаю, что оба эти аспекта личных отношений являются частью установки ребенка, касавшейся разбитых вещей.
Смесь тревоги преследования и депрессивной тревоги, которую ребенок продемонстрировал в связи с разбившимся волчком, его отказ входить в комнату, а позже и нежелание даже проходить рядом со шкафом, где хранились игрушки, позволяет предположить следующее. Вполне очевидно, что ребенок боялся превращения поврежденного объекта в объект опасный и преследующий (тревога преследования). Вне сомнений, в этом случае действовали и сильные депрессивные чувства, которые ребенок переживал в связи с происшедшим. Все эти тревоги были в значительной мере ослаблены, когда ребенок убедился, что маленькая собачка (символизирующая его самого) является “милой”, то есть, хорошей и все еще любимой своими родителями.
Заключение
Наши знания о конституциональных факторах и их взаимодействии все еще очень ограничены. В тех разделах книги, которые написаны мной, я затронула некоторые из конституциональных факторов, и теперь хочу обобщить свои рассуждения по этому поводу. Врожденная способность Эго переносить тревогу может зависеть от большей или меньшей связанности Эго к моменту рождения. Это, в свою очередь, содействует большей или меньшей активности шизоидных механизмов, а соответственно и увеличению или ослаблению способности к интеграции. К числу факторов, представленных с самого начала постнатальной жизни, также относятся способность любить, сила жадности и защиты против жадности.
Я убеждена, что эти взаимосвязанные факторы представляют собой выражение определенных состояний слияния инстинктов жизни и смерти. Эти состояния оказывают базовое влияние на динамические процессы. Деструктивные импульсы нейтрализуются и ослабляются благодаря либидо, что чрезвычайно важно для формирования бессознательной жизни младенца. С самого начала постнатальной жизни конституциональные факторы тесно взаимодействуют с внешними, такими как опыт рождения и наиболее ранние ситуации, связанные с кормлением и уходом1. Более того, имеются достаточные основания для предположения, что начиная с самых ранних дней и в ходе дальнейшего развития бессознательная установка матери способна оказывать сильное влияние на ход процессов, происходящих в психике младенцев.
Мы однако неизменно приходим к заключению, говорящему о том, что конституциональные факторы не могут рассматриваться обособленно от факторов окружения, и наоборот. Взаимодействуя, эти факторы формируют наиболее ранние фантазии, тревоги и защиты, которые, несмотря на возможность разделить их на типичные паттерны, являются бесконечно разнообразными. Это и есть та почва, из которой появляются на свет ростки индивидуальной психики и личности.
В своей работе я пыталась показать, что посредством тщательного наблюдения за маленькими детьми мы можем достигнуть некоторого инсайта относительно их эмоциональной жизни. Это позволяет делать и некоторые прогнозы в отношении дальнейшего душевного развития. Подобные наблюдения, несмотря на вышеупомянутые ограничения, в определенной мере подкрепили мои открытия, касающиеся наиболее ранних стадий развития психики. Эти открытия были совершены в ходе психоанализа детей и взрослых в тех ситуациях, когда возможно было проследить развитие их тревог и защит вплоть до периода раннего детства. В этой связи мы можем вспомнить фрейдовские исследования Эдипова комплекса. Фрейд исследовал этот комплекс на материале анализа взрослых пациентов и лишь потом занялся наблюдениями за детьми, которые, в свою очередь полностью подтвердили его теоретические умозаключения. В течение последних десятилетий конфликты, являющиеся неотъемлемой частью Эдипова комплекса, были изучены значительно глубже, что стало результатом роста наших знаний и понимания эмоциональных трудностей ребенка. Сказанное однако применимо, главным образом, к детям, находящимся на более продвинутых стадиях развития. Душевная же жизнь младенцев по-прежнему остается загадкой для многих взрослых людей. Я рискну предположить, что более глубокие наблюдения за младенцами, к которым нас непременно должны привести знания, получаемые в результате анализа детей, со временем помогут более полно и глубоко понять природу младенческой эмоциональной жизни.
В этой книге, как и в предыдущих работах, я снова выдвигаю свое предположение, говорящее о том, что чрезмерная тревога преследования и чрезмерная депрессивная тревога, присутствующие в психических процессах младенца, способны сыграть решающую роль в психогенезе душевных расстройств. В данном разделе я снова подчеркиваю, что понимание матери, через ее установку по отношению к ребенку, может помочь ему справиться с конфликтами и, таким образом в какой-то мере более эффективно преодолеть свои тревоги. Более полное и более общее осознание эмоциональных потребностей и тревог младенца помогает уменьшить его страдания в период младенчества и таким образом подготовить почву для счастья и стабильности в дальнейшей жизни.
Примечания
Существует один фундаментальный аспект этой проблемы, который я считаю необходимым упомянуть. Психоаналитическая работа привела меня к выводу, что новорожденные младенцы на бессознательном уровне ощущают существование объекта, олицетворяющего все “хорошее”. Согласно их ощущениям этот объект способен предоставить им максимальное удовлетворение. Такого рода объектом оказывается материнская грудь. Более того, я убеждена что отношение к материнской груди и ощущение обладания ею развивается в бессознательном даже тех детей, которых вообще не вскармливали грудью. Этим объясняется тот факт, что дети, вскормленные на искусственном питании тоже интроецируют материнскую грудь в ее плохом и хорошем аспектах. То, насколько сильна способность искусственно вскармливаемого младенца надежно формировать хорошую грудь в своем внутреннем мире, зависит от огромного множества внутренних и внешних факторов, среди которых важнейшую роль играет врожденная способность любить.
Тот факт, что с самого начала постнатальной жизни существует бессознательное знание о груди, и что по отношению к ней переживаются определенные чувства, может быть объяснен только как филогенетический наследственный фактор.
Посмотрим же, какую роль играют онтогенетические факторы в развитии этих процессов. Мы имеем достаточные основания для предположения о том, что импульсы младенца тесно связаны с ощущениями, исходящими от его рта и связываемыми им с материнской грудью. Происходит это потому, что объектом первых инстинктивных желаний младенца является грудь матери, а его первичной целью является сосание соска. Это означает, что соска бутылочки не может полностью заместить желаемый сосок, точно так же, как бутылочка не способна заменить запах, теплоту и нежность материнской груди. Тем не менее, хотя младенец с готовностью принимает бутылочку и даже получает удовольствие от кормления (особенно если ситуация искусственного кормления максимально приближена к естественной ситуации), он может по прежнему ощущать, что не получает максимального удовлетворения, а, следовательно, переживать глубокое и страстное желание единственного в своем роде объекта, способного дать ему это полное удовлетворение.
Желания, связанные с недоступными, идеальными объектами являются общей характеристикой душевной жизни, поскольку происходят они от различных ситуаций фрустрации, переносимых ребенком в ходе развития, и достигающих своей кульминации в необходимости отказаться от объекта в Эдиповой ситуации. Ощущение фрустрации и печаль приводят к тому, что младенец начинает фантазировать вспять и часто концентрируется на повторном переживании лишений, связанных с отношением к материнской груди. Это происходит даже с людьми, грудное вскармливание которых можно назвать вполне удовлетворительным. Я обнаружила однако на материале большого количества анализов, что люди, которые не вскармливались грудью, обладают определенными особенностями. Природа их страстного желания, связанного с недоступным объектом, характеризуется особой интенсивностью и качеством. Причины этих особенностей иногда столь глубоки, что корнями своими уходят к первому опыту принятия пищи и к первому объектному отношению. Такого рода эмоции различаются по силе у разных людей и оказывают различные влияния на психическое развитие. Например, у некоторых людей ощущение утраты груди может содействовать возникновению сильного чувства обиды и небезопасности, вместе с различными последствиями для объектных отношений и личностного развития. У других людей страстное желание, связанное с единственным в своем роде объектом, который, хотя и ускользает от них, все же где-то существует, способно сильно стимулировать определенные направления сублимаций, такие, как поиск идеала или высокие стандарты для своих собственных достижений.
Сейчас я хотела бы сопоставить эти свои наблюдения с рассуждениями Фрейда. Говоря о фундаментальном значении младенческого отношения к материнской груди и к матери, Фрейд отмечал следующее:
“Филогенетический фундамент имеет столь базовое значение во всем этом случайном личном опыте, что не особенно важно, будет ли ребенок действительно сосать грудь или он будет вскормлен из бутылочки и никогда не получит удовольствия от нежной материнской заботы. И в первом и во втором случаях его развитие пойдет по одному и тому же пути. И лишь позднее, возможно, это давнее стремление ребенка станет сильнее всего”.
В этом отрывке Фрейд приписывает филогенетическим факторам такое фундаментальное значение, что реальный опыт приема пищи, переживаемый младенцем, становится относительно малозначимым. Выводы, к которым привел меня мой практический опыт, не идут столь далеко. Однако в том предложении, которое я выделила курсивом, Фрейд, кажется, допускает возможность того, что нехватка опыта грудного вскармливания ощущается ребенком как утрата. В противном случае он не высказал бы предположения, что страстное желание, направленное на материнскую грудь способно стать “сильнее всего”.
