США накануне Гражданской войны (1861-1865 гг.) 12 страница

Правда, были люди достаточно циничные, которые красивым байкам не поддавались. Видный абол из Бостона Уэнделл Филлипс публично сказал следующее:

 

– Не аболиционист и не противник рабства, мистер Линкольн согласился представлять антирабовладельческие идеи. Пешка в политической шахматной партии, он ценен именно своей позицией, и мы можем разменять его на коня, слона или ферзя, а потом очистить доску.

 

Тут уже ни капли романтики – голый расчет. Позже мы к этим примечательным словам еще вернемся. Если находились люди, принародно именовавшие Линкольна «пешкой», то наверняка были и люди, говорившие то же самое в узком кругу, – и что-то мне подсказывает, что искать их следует среди тех самых магнатов, кто увидел в долговязом адвокате идеальную кандидатуру…

Авраам Линкольн был избран и стал шестнадцатым президентом США…

Стоп, стоп! Это выражение, «президент США», несколько некорректно…

Гораздо точнее было бы определение «президент северных штатов»…

На Севере Линкольн и в самом деле получил больше голосов, чем было подано за каждого из трех его соперников. Но от общего числа голосовавших американцев Линкольн набрал только сорок процентов. Дело в том, что южные штаты вообще не голосовали за Линкольна, ни «за», ни «против». В южных штатах имя Линкольна вообще не значилось в избирательных бюллетенях. Сейчас этот факт забыт, но дело именно так и обстояло. Поэтому именовать Линкольна «президентом США» будет не вполне верно. Во всяком случае, южане тогда же отказались считать его таковым…

Это и был раскол! Фигура Линкольна южан не устраивала категорически – для Юга он как раз был символом и воплощением всех северных зол, командующим враждебного войска, боровшегося против всего, что южане защищали…

События рванули, как пришпоренный конь!

Президентские выборы состоялись 6 ноября 1860 г. Буквально тут же Юг взвился. На митинге в Алабаме развзвевались знамена с надписями: «Сопротивление Линкольну угодно Богу». Южные газеты тут же заявили, что войны Юг не боится и готов защищаться.

20 декабря конвент штата Южная Каролина объявил, что штат отделяется от США. В течение месяца с небольшим о том же заявили Миссисипи, Флорида, Алабама, Джорджия, Луизиана и Техас. То, чего одни всерьез опасались, а другие с нетерпением ждали, стало фактом…

Согласно американской конституции Линкольн должен был заступить на пост только в апреле будущего года. Прежний президент Бьюкенен, пока что остававшийся «на хозяйстве», пытался решить дело миром. Поскольку военного способа решения проблемы просто-напросто не существовало: регулярная армия США насчитывала всего-то 1098 офицеров и 15304 солдата – и в основном была разбросана мелкими подразделениями на границе с весьма обширными тогда индейскими территориями. Такими силами, даже если их каким-то чудом удалось бы собрать за пару недель (что абсолютно нереально), невозможно было бы усмирить и один-единственный штат. На ополчение и милицию штатов надежды тоже не было никакой. Даже те штаты, что поначалу к мятежникам не примкнули, категорически отказались дать солдат для подавления мятежа. Губернатор Кентукки писал в Вашингтон: «Кентукки не даст ни одного солдата для безнравственной цели покорения братских южных штатов». Его коллега из Миссури был не менее категоричен:

 

По моему мнению, ваше требование [105] противозаконно, антиконституционно и революционно по своим целям; оно дьявольски бесчеловечно и не может быть выполнено.

 

 

Федеральные военные и гражданские учреждения оказались завалены массой заявлений об отставке или добровольном увольнении с должности: южане, гражданские чиновники на Севере и армейские офицеры, совершенно законно заявив о своем уходе, спешили на родину…

Сенаторы южных штатов складывали свои полномочия. Иегуда Бенджамин, будущий государственный секретарь Южного государства, выступая в Сенате США, в своей прощальной речи высмеивал вопли северян о «гнусном мятеже»:

 

– Нам говорят, что Юг поднял восстание без причины и что его жители предатели. Восстание! Весьма точное слово для признания… Когда это, господа, миллионы людей, как один, организованно поднимали нарочито бесстрастное восстание против справедливости, истины и чести?

 

Одни – даже северяне – ему аплодировали, другие бешено орали нечто оскорбительное, вроде сенатора от Огайо Уэйда, отчаянного радикала, который даже в своем кабинете в здании Сената держал под столом обрез…

Бенджамин приложил все силы, чтобы разойтись добром:

 

– Мы просим, мы умоляем вас: дайте нам уйти с миром. Я заклинаю вас не потакать иллюзиям, что моральный долг или совесть, выгода или честь навязывают вам необходимость вторжения в наши штаты и пролития крови. У вас нет для этого оправданий.

 

Кое-кто из трезвомыслящих северян эту мысль поддерживал, но не «агрессивное большинство». Северные газеты, словно с цепи сорвавшись, выплескивали на читателя всевозможные ужастики о «южных зверствах». Всю северную прессу обошла страшная история об учительнице-северянке, которую в Новом Орлеане злобные южане раздели догола на главной площади, вымазали смолой и вываляли в перьях. Гораздо позже было установлено, что это вымысел от начала и до конца. Не было никакой бедняжки-учительницы, якобы подвергнутой позору только за то, что она «пыталась заразить своих учеников симпатиями к аболиционистам». Однако свое дело подобные страшилки сделали…

Линкольн тем временем потихоньку формировал правительство. По какому-то невинному совпадению в нем оказалось немало людей, связанных с крупнейшими нью-йоркскими промышленниками, коммерсантами и банкирами (вроде Белмонта, которому южные бизнесмены задолжали 200 миллионов долларов). Разумеется, представители северных толстосумов оказались на высоких постах по чистой случайности…

Когда Линкольн хотел назначить министром финансов или военным министром дельца с подозрительной репутацией Саймона Камерона, враги упомянутого дельца прислали президенту толстую пачку документов, характеризовавших Камерона как «само воплощение коррупции», чье состояние «приобретено средствами, не достойными человека чести». Однако Камерон положил перед Линкольном пачку других отзывов, представлявших его как честнейшего на свете человека, и, не моргнув глазом, заявил: поскольку положительных рекомендаций втрое больше, чем ругательных, в чем проблема? Убежденный такой арифметикой, Линкольн Камерона взял в команду…

Сенатор Критенден, один из тех, кто пытался не допустить братоубийственной войны, представил план компромисса: пусть все останется, как есть, Север – свободный, Юг – рабовладельческий, а если понадобится освободить рабов, южане получат материальную компенсацию (к слову, сыновья сенатора оказались по разные стороны баррикад: один готовился воевать за Север, другой за Юг). Критендена поддерживали многие на Севере, но сторонники войны все подобные проекты блокировали…

До февраля сохранялось полное спокойствие, ружья пока не стреляли. Линкольну пора было отправляться в Вашингтон, вступать в должность.

Тут и начался очередной виток истерии. К Линкольну заявился «гениальный сыщик» Аллан Пинкертон и с порога начал кричать о жутком заговоре против президента, который он, изволите ли видеть, раскрыл…

Пинкертон – личность в истории известная: позже именно он стал «отцом» американской секретной службы, а само его имя стало нарицательным для обозначения сыщиков: «пинкертоны». Сыскным ремеслом он занялся по чистой случайности: первое время молодой эмигрант из Шотландии, подобно Патрику Кеннеди, делал бочки – занятие хлопотное и не особенно выгодное. Но потом ему повезло: на одном из островков озера Мичиган он наткнулся на остатки костра и сразу подумал – а не здесь ли обретается кружащая в окрестностях банда жуликов, о которой столько разговоров?

Побежал к шерифу. Тот поднял людей. Преступников повязали. Пинкертон сразу усмотрел в этом великолепный случай разделаться с нелегкой профессией бочара: стал вещать всем и каждому, что он не просто случайно наткнулся на прогоревший костерок, а долго и старательно выслеживал банду, дедукцию в ход пускал…

Непонятное слово «дедукция», должно быть, магически подействовало на простодушных янки: вскоре Пинкертон открыл частную сыскную контору, которую без ложной скромности назвал «Национальное сыскное бюро Пинкертона» – насчитывавшее всего-то девять частных сыскарей.

 

Алан Пинкертон

 

Нужно сказать, что Пинкертон и в самом деле оказался и неплохим организатором, и толковым сыщиком. Контора помаленьку росла и расширялась, пинкертоновские молодцы гонялись за грабителями, фальшивомонетчиками и прочим криминалитетом, доходы росли – но все равно для «национального бюро» размах был маловат.

И вот перед поездкой Линкольна в Вашингтон перед президентом предстает мистер Пинкертон и начинает, заговорщицки понизив голос, рассказывать та-акие страсти…

Дескать, один из его агентов совсем недавно ухитрился войти в доверие к страшным заговорщикам, замыслившим похитить и убить президента. Заговорщиков ни много ни мало целая рота милиции штата Филадельфия, а руководит ими их капитан, итальянец-парикмахер Фернандино. Буквально на днях состоялось тайное заседание всей этой роты в полном составе, и Фернандино, размахивая «длинным сверкающим ножом», кричал, что вскорости они Линкольна прикончат, как собаку. Все для этого готово: когда Линкольн будет проезжать Балтимор, вся банда набросится на него и зарежет. Длинным сверкающим ножом.

Для убедительности Пинкертон привел с собой некоего железнодорожного воротилу, который не то что подтвердил, а даже усугубил пинкертоновские откровения: какие там итальянцы с ножами? Все в сто раз хуже: заговорщиков не рота, а гораздо больше, они, стервецы, замышляют поджечь несколько железнодорожных мостов и взорвать все поезда, в которых может находиться Линкольн. Динамита у них – хоть мешками считай.

Пинкертон только поддакивал: ага, и еще южане собираются сокрушить все железнодорожные пути и потопить паромы на реке, чтобы изолировать Вашингтон от внешнего мира – а потом, очень возможно, всех в Вашингтоне перерезать. Длинными сверкающими ножами. А Белый дом динамитом взорвать – его ж у заговорщиков пуды!

Действуя на пару, они «старину Эйба» так застращали, что он согласился со всеми их предложениями: ехать десятой дорогой, переодетым (хорошо хоть бороду не стали приклеивать, у Линкольна своя имелась).

Перед отъездом Линкольна навестила его старая знакомая Ханна Армстронг, немало потрудившаяся во время его избирательной кампании, и на прощание сказала:

– Эйби, они тебя убьют…

Линкольн меланхолично ответил что-то вроде: двум смертям не бывать, одной не миновать… И перед самым отъездом все же чуточку артачился: мол, что подумает нация о своем президенте, который пробирается в столицу тайно, «по-воровски»? Однако Пинкертон и прочие были неумолимы: родина требует, мистер президент, не вам решать, мы профессионалы и знаем лучше…

И начался увлекательный детектив. Агенты Пинкертона вмиг перерезали все окрестные телеграфные провода: чтобы какой-нибудь коварный заговорщик не дал знать своим, каким путем едет президент. По Пенсильванской железной дороге, погасив все огни, двинулся паровоз с одним-единственным вагоном, где разместились Линкольн и его старый приятель Лаймен, вооружившийся четырьмя пистолетами и двумя кинжалами длиной в локоть.

Отчего-то это оказался единственный телохранитель Линкольна, больше никого Пинкертон с ним не отправил – хотя речь шла о сотнях заговорщиков, подстерегавших будто бы президента на пути. Только в Филадельфии к путникам присоединился еще один охранник, верзила-полицейский. Личный поезд президента тем времени двигался другой дорогой – причем никто на него так и не напал. Вообще, действительность резко отличалась от страшилок, которыми потчевали президента бравый сыскарь и железнодорожный магнат: ни единого инцидента не произошло ни тогда, ни потом. Никто и гайки от рельса не отвинтил, никто не то что паромов, а паршивой лодки не потопил, ничего не поджег, даже захудалого сарая. Орда заговорщиков в несколько сот человек, вооруженных пудами динамита, мушкетами – и длинными сверкающими ножами! – загадочным образом канула в безвестность… Более того: никогда ни один из них не был не то что поставлен перед судом, а даже подвергнут допросу. О «парикмахере Фернандино» никогда более никто не вспоминал. Грозная организация растворилась, как сахар в чае. Ни малейших ее следов историки не усмотрели.

А потому некоторые исследователи давненько уж пишут, что, по их твердому убеждению, всю историю с жутким заговором хитрюга Пинкертон высосал из пальца. Не было ни сотен готовых убивать, взрывать и жечь террористов, не было ни пудов динамита, ни длинных сверкающих ножей. Зато карьера Пинкертона после того, как он тайно привез «спасенного» им Линкольна в столицу, получилась головокружительной…

Вокруг Вашингтона стояли пушки, дымились фитили. На крышах главных улиц засели армейские снайперы в немалом количестве. Вокруг Капитолия разместились пехотинцы. Ожидали того самого нападения зловещих террористов…

Линкольн, уже торжественно объявленный президентом США, выступил перед десятитысячной толпой. Длинная речь была достаточно путаной, многие места из нее можно было толковать двояко. С одной стороны, Линкольн уверял:

– У меня нет ни прямой, ни косвенной цели нарушить установления рабовладельчества в тех штатах, где оно существует. Я считаю, что не имею законного права это сделать; у меня и желания такого нет…

И заверял, что беглых рабов Север будет по-прежнему выдавать южанам по первому требованию. Однако тут же намекал, что в будущем возможны изменения как в Конституции, так и в законах. Иные из этих намеков можно прямо истолковать как будущую отмену закона о беглых рабах…

С одной стороны, он приветствовал только что принятую Конгрессом поправку к Конституции, заключавшуюся в том, что федеральное правительство никогда не должно вмешиваться во внутренние дела штатов. С другой – недвусмысленно намекнул, что готов силой принудить мятежные штаты остаться в Союзе. Поскольку за раскол – «меньшинство», и действия южан «в зависимости об обстоятельств являются мятежными или революционными». Разумеется, правительство, заверял Линкольн, будет использовать силу, «если его принудят», – но вот что под этим понимать, так и не растолковал.

 

Когда существующее правительство надоест народу, он может использовать свое конституционное право и улучшить его или применить свое революционное право для того, чтобы частично заменить министров или даже для того, чтобы свергнуть правительство полностью.

 

И тут же – о том, что правительство «может быть вынуждено применить силу» – что, согласитесь, как-то не сочетается с упомянутым «революционным правом»…

Южане тут же сделали выводы, что обращение Линкольна к нации означает войну, которую готовит Север. Даже газеты Балтимора, столицы штата Мэриленд – рабовладельческого, но так никогда и не присоединившегося к Конфедерации, – писала:

 

Правительство облекает себя деспотической властью и подразумевает использование этой власти, не останавливаясь перед войной и кровопролитием. Если есть намерение выполнить то, что сказано, то это обращение является похоронным звоном и заупокойной мессой по Союзу и концом всякой надежды.

 

Между тем еще 18 февраля 1861 г., до того как Линкольн со всеми предосторожностями, тайно, добрался до столицы, в Монтгомери, столице штата Алабама, объявили о создании нового государства, Конфедеративных Штатов Америки (в дальнейшем я его буду именовать кратко, как и в те времена было принято, – Конфедерация). Президентом был избран Джефферсон Дэвис, как уже говорилось, земляк Линкольна – он тоже родился в Кентукки, в семье небогатого фермера, который впоследствии перебрался на Юг и там разбогател.

Одним из первых решений нового правительства Юга было присоединение к международной конвенции о запрете международной работорговли.

Что бы там воинственно ни заявляли южные газеты, Юг воевать поначалу определенно не собирался. Военный министр Уолкер не предпринимал никаких решительных шагов по созданию регулярной армии. Он, как сам потом признавался, был уверен, что сможет «вытереть носовым платком всю кровь, которую прольют в этой войне». Иегуда Бенджамин, настроенный гораздо более пессимистично, предложил немедленно отправить в Европу побольше хлопка и на вырученные деньги закупить сто пятьдесят тысяч ружей, пушки, боеприпасы и амуницию. К его предложению не прислушались, в Конфедерации царила всеобщая эйфория, и большинство южан были уверены, что янки к ним «не полезут». Плохо они знали северных богачей, твердо решивших не выпускать соблазнительную добычу…

На самом деле война уже стояла на пороге.

Да что там, стучалась в дверь…

 

 

Глава шестая

ГРОЗА У ПОРОГА

 

Война. Попытка развязать политический узел не языком, а зубами.

Граница. В политической географии воображаемая линия между двумя государствами, отделяющая воображаемые права одного от воображаемых прав другого.

Амброз Бирс, американский писатель

 

Южане оказались в трагическом и жутком тупике. Именно нам, русским, россиянам (поскольку в старой России крепостниками были не одни этнические русские, а чуть ли не все населявшие империю народы, за исключением разве что евреев и среднеазиатов) следовало бы отнестись к ним с большим пониманием. Наши собственные предки – практически в те же времена! – точно так же зашли в логический тупик: и мужичков надо бы освободить, и боязно рушить сложившуюся за века систему, да к тому же самые умные, интеллектуальные, совестливые люди не представляют себе, что можно жить иначе, без крепостного права, в котором усматривается и положительная сторона (разумеется, на взгляд хозяев).

Речь, еще раз повторяю, не идет о том, чтобы оправдать и простить – но понять южан необходимо. Поскольку проблема никак не укладывалась в «алчность жадных плантаторов».

Южане должны были рассуждать примерно следующим образом…

Сложившийся порядок вещей существует более двухсот лет. Причем тот самый Север, который и поставлял все это время рабов на Юг, внезапно сделал поворот на сто восемьдесят градусов и принялся кричать, что рабство – зло. Хотя Северу следовало бы и помолчать в тряпочку…

Государство создали южане. Они составили Конституцию и Декларацию независимости, они вынесли на своих плечах основной труд Войны за независимость, они дали стране первых президентов. И вдруг от них требуют сломать основы жизни. Им говорят, что они «не имеют права» отделяться. Почему это? Когда южане устраивали революцию и отделялись от Британской монархии, это считалось доблестью и подвигом. Отчего же теперь южные штаты не имеют права уйти и жить так, как им хочется? Чем самопровозглашенная Конфедерация хуже самопровозглашенных Соединенных Штатов?

 

США накануне Гражданской войны (1861-1865 гг.)

 

Примерно таким был ход мыслей…

Разве не Джефферсон говорил, что каждое поколение имеет право на свою революцию? Разве не Линкольн совсем недавно возглашал, что всякий народ имеет право революционным путем смести то правительство, которое его не устраивает? Наконец, разве не Линкольн заявил совсем недавно:

 

Когда белый человек управляет собой – это самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет другими, это уже не самоуправление, это деспотизм.

 

«Вот мы и не хотим быть этими «другими»!» – воскликнули южане…

Многие аргументы южан отличались той неопровержимой логикой, которой просто невозможно возражать на логическом же уровне – только на эмоциях. Южане напоминали, что самая первая конституция США так и называлась: «Статьи конфедерации», а конфедерация – это объединение свободных штатов, которые уйти могут в любой момент.

Ситуацию усугубляло еще и то, что действующая Конституция США, как позже признает судья Верховного Суда Маршалл, «с самого начала была ущербной». Несовершенство Конституции в данном конкретном случае выражалось в том, что налицо был абсолютно неразрешимый парадокс. С одной стороны, ни в законах, ни в Конституции нигде не было указания, что штатам разрешен выход из Союза, но нигде не было ни словечка и о том, что выход запрещен. Точно так же не было писаных правил, разрешавших Конгрессу и федеральному правительству принуждать штаты оставаться в составе единого государства. А если вспомнить, что в южных штатах за Линкольна вообще не голосовали…

Короче говоря, оба государства, США и Конфедерация, с точки зрения закона были либо одинаково законны, либо одинаково незаконны. Одинаково … Не было ни «мятежников», ни «федерального центра». Была страна, расколовшаяся надвое. После этого всё, что делала одна сторона, другая могла объявить незаконным – и наоборот.

А ведь это еще не все… В Конституции имелись (и сегодня имеются) статьи, по которым штат может вести войну и самостоятельно, без дозволения федеральных властей, если «он уже подвергся нападению или находится в такой неотвратимой опасности, при которой недопустимо промедление». Это положение, если судить с точки зрения южан, как раз и давало право штатам Конфедерации вести войну против вступивших на их территорию федеральных войск (поскольку федералы могли ввести военную силу в штат исключительно с согласия его палаты представителей).

И наконец, «государственная измена», в которой обвиняла южан северная пресса, опять-таки не имела места. Потому что в Конституции говорилось:

 

Государственной изменой Соединенным Штатам считается только ведение войны против них или присоединение к их врагам, оказание врагам помощи и поддержки.

 

Таким образом, пока вооруженные силы южан не ступали на северную территорию, не было войны, а следовательно, не было и измены.

Такой вот головоломный клубок нерешаемых в принципе вопросов заплелся и перепутался из-за того, что Конституция и законы во многом были сформулированы невнятно…

А теперь – о новорожденной Конфедерации. Ее руководство состояло отнюдь не из «крупных плантаторов». Президент Конфедерации Джефферсон Дэвис был сыном разбогатевшего на Юге северянина. Вице-президент Стивенс в молодости был наемным рабочим на кукурузных плантациях. Министр финансов Меммингер – вообще воспитанник сиротского приюта, вышедший в люди. Иегуда Бенджамин – из небогатой семьи. Морской министр Мэллори – сын янки из Коннектикута, чьи богатства заключались лишь в скромной портовой таверне. Министр почтовых сообщений Рейган – сын простого дубильщика кожи. [106] Это на Севере, в правительстве Линкольна, не протолкнуться было от денежных мешков…

Более того, и Дэвис (бывший военный министр США) до войны был известен как… противник какого бы то ни было раскола страны и отделения хоть одного штата! На заседании конвента, где была провозглашена Конфедерация, он не присутствовал вообще, президентом его избрали заочно, и он подчинился родине. Точно также будущий главнокомандующий южными войсками Роберт Ли (как и многие другие генералы конфедератов) до войны был противником всякого сепаратизма, мало того, был противником рабовладения, как и его отец, герой американской революции и войны за независимость. [107] В этом и заключалась трагедия многих южных министров и генералов: будучи противниками рабства и сепаратизма, они, тем не менее, взялись за оружие, чтобы защищать родину – и, соответственно, одновременно защищали рабство и сепаратизм…

Декларация независимости Конфедерации гласила:

 

Мы чувствуем, что наше дело – правое и святое, мы торжественно заявляем перед лицом всего человечества, что желаем мира, не ищем ни завоеваний, ни уступок от штатов, в союзе с которыми мы прежде были; мы хотим только, чтобы нас оставили в покое.

 

Государственная печать Конфедерации. Д. Вашингтон в обрамлении хлопчатника, табака, кукурузы и пшеницы. Подпись И. Бенджамина – печать изготовлена по его эскизу

 

Последующие события, как мы убедимся позже, подтверждают, что это было не лицемерие, а чистейшая правда – Юг и в самом деле всего-навсего хотел, чтобы его оставили в покое…

Любопытный штрих: именно Конфедерация впервые в истории США учредила министерство юстиции – до того его не существовало…

Горькая ирония еще и в том, что Вашингтон вот-вот мог оказаться на территории Конфедерации – поскольку округ Колумбия располагался в пределах рабовладельческого штата Мэриленд. Пока что Мэриленд сохранял нейтралитет, но если бы он примкнул к Конфедерации…

К тому же (так уж географически сложилось) Вашингтон находился рядом с мятежной территорией. Вашингтон стоит на одном берегу реки Потомак – а за рекой как раз и начинался штат Виргиния. Из окон Белого дома Линкольн мог бы при желании разглядывать в подзорную трубу позиции южан (вполне возможно, он это и делал). Если бы конфедераты хотели напасть первыми, им не пришлось бы прилагать особенных усилий – следовало всего-навсего переправиться через Потомак, не особенно и широкую реку…

Тем более что в Вашингтоне не было боеспособного гарнизона. Горсточка солдат, которая там присутствовала, столицу в случае атаки удержать не смогла бы. Арсенал Вашингтона был вообще брошен охраной, в чем Линкольн убедился лично: прошел по опустевшим улицам, заглянул в ворота арсенала – все двери распахнуты, ни одного солдата на посту…

Но южане не предприняли ни единой военной экспедиции за пределы своей территории, хотя беззащитный Вашингтон мог быть в два счета взят одним полком. Все военные действия Юга свелись к осаде занятого федеральными войсками форта Самтер, закрывавшего вход в гавань порта Чарльстон, который первоначально хотели сделать столицей Конфедерации.

Осадившими форт войсками южан командовал генерал Пьер Борегар (француз по происхождению, коренной южанин, оставивший пост начальника военной академии Вест-Пойнт, чтобы уйти в южную армию). Комендантом форта был майор Роберт Андерсон – которого в свое время в Вест-Пойнте обучал артиллерийскому делу именно Борегар и считал лучшим своим учеником…

Борегар с соблюдением всех правил дипломатии предложил бывшему ученику капитулировать. Тот отказался. Артиллерия южан начала обстрел форта. Можно говорить с уверенностью, что обе стороны откровенно не захотели проливать кровь. Судите сами: и фортом, и осадной артиллерией командуют профессиональные артиллеристы. За 34 часа артиллерийской дуэли выпущено около четырех тысяч снарядов. Убитых – ни одного. Раненых – ни одного. Это возможно при одном-единственном условии: обе стороны палили в белый свет, как в копеечку, вовсе не стараясь зацепить кого-то всерьез. Единственной жертвой канонады оказалась лошадь кого-то из южан, задетая шальным осколком.

Потом Андерсон капитулировал. И тут-то появилась первая, официально зафиксированная жертва гражданской войны. Вот только южане тут ни при чем. Сдавая форт, Андерсон выговорил себе право отдать артиллерийский салют спускаемому звездно-полосатому флагу. Одну из пушек форта разорвало, при этом был убит рядовой-канонир Дэниел Хоу. Первый убитый на этой войне пал не от огня противника, а от собственного орудия…

Считается, что первый выстрел по форту сделал Эдмунд Раффин – опять-таки не «тупой рабовладелец», а ученый, политик, писатель, один из теоретиков «южной нации» (правда, иные американские исследователи ставят на его место некоего капитана Джорджа С. Джеймса).

Этот день, 12 апреля 1861 г., когда Самтер спустил флаг, и принято считать началом гражданской войны. Гораздо менее известно, что на один месяц и один день раньше произошло событие, хотя и не отмеченное выстрелами, но, по моему глубокому убеждению, как раз и начавшее войну. 11 марта 1861 г. Конфедерация отменила на своей территории «закон Моррилла», тот самый, по которому Север устанавливал на поступающие в южные штаты товары те самые грабительские накрутки чуть ли не в пятьдесят процентов. А это так ударяло по карману северных воротил, что другого выхода, кроме применения военной силы, они попросту не видели. К тому же вслед правительство Конфедерации выпустило новый указ, по которому все южане, имевшие долги перед Севером, должны были эти долги не Северу уплатить, а перевести в казначейство Юга…

Для серьезных деловых людей именно такие акции и служат провозглашением войны не на жизнь, а на смерть. Опереточная осада Самтера – не более чем милый красивый пустячок по сравнению с ударом по кошелькам северных магнатов…

После падения Самтера окончательно определились игроки и произошла полная расстановка сил. К семи создавшим Конфедерацию штатам присоединились Северная Каролина, Теннесси, Арканзас и, самое главное, «колыбель страны», Виргиния.

На стороне Севера остались четыре рабовладельческих штата. Точнее говоря, четыре с половиной: часть Виргинии, решившая идти с Вашингтоном, провозгласила себя новым штатом, Западной Виргинией (куда тут же радостно вошли федеральные войска).