Правописание суффиксов глаголов

К глаголам, оканчивающимся на БЕЗУДАРНОЕ -ВАТЬ,  подставляем слова: «Я что (с)делаю?», то есть ставим глагол в форму 1 лица ед.числа: -если глагол после «Я» оканчивается на-УЮ // -ЮЮ, то перед -ВАТЬ пишем Е / О: НочЕВАть – Я ночУЮ ПопробОВАл – Я попробУЮ -если глагол после «Я» оканчивается на-ЫВАЮ//-ИВАЮ, то перед -ВАТЬ пишем Ы / И: РассеИВАть - Я рассеИВАЮ СкладЫВАл – Я складЫВАЮ К глаголам, оканчивающимся на -ВАТЬ ПОД УДАРЕНИЕМ, подбираем ПРОВЕРОЧНЫЕ СЛОВА, в которых интересующая нас гласная ПОД УДАРЕНИЕМ, или  Ночевать – ночёвка, кочевать – кочёвка, навевать – веять, прозревать – прозрение. Можно из глагола УБРАТЬ суффикс -ВА- (можно также отбросить приставку): какая гласная будет перед -ТЬ, та же гласная будет в безударном положении перед -ВА-: ПовелЕвать – убираю ВА – повелЕть претерпЕвать – убираю ВА – претерпЕть залИвать – убираю ВА – залИть Исключения (все с Е!!!): застревать, затмевать, продлевать, намереваться, увещевать ВНИМАНИЕ: суффиксы -ОВА-/-ЕВА- и –ЫВА-/-ИВА- в причастиях и деепричастиях проверяем так же – по глаголу, от которого образовано причастие, подставив «Я»: Рассеивающий и рассеивая от Я рассеИВАЮ; попробовавший и попробовав от Я попробУЮ

В глаголах прошедшего времени перед суффиксом -Л- пишется та же гласная, что и в инфинитиве перед -ТЬ: сеял от сеять; клеил от клеить; обидел от обидеть.

 

ПРАВОПИСАНИЕ СУФФИКСОВ НАРЕЧИЙ

На конце наречия суффикс А	На конце наречия суффикс О
Если наречие образовано от прилагательного без приставки с помощью ИЗ-, ДО-, С- + А досуха	Если наречие образовано от прилагательного без приставки с помощью В-, НА-, ЗА- + О насухо
Если наречие образовано от прилагательного, у которого уже была приставка, то суффикс О: спокойно – от спокойный, НО снова – от новый.

ТРЕНАЖЁР К НОВОЙ ТЕМЕ

 ПЕРЕПИШИТЕ СЛОВА, ВСТАВЛЯЯ ПРОПУЩЕННЫЕ БУКВЫ С ОПОРОЙ НА ПРАВИЛА

Въедл…вый, веснушч…тый, милост…вый, ключ…вой, изменч…вый, бороздч…тый, стро…н, досто…н, вспыльч…вый, реснитч…тый, алюмини…вый юрод…вый.

Трещ…на, горош…нка, нищ…нка, крыш…чка, щеноч…к, огуреч…к, гвоздич…к, рассказ…ц, метел….ца, книж…ца, капитал…ц, каш…ца, варень…це, сочинень…це.

Развеш…вать, застр…вать, одалж…вать, переноч…вать, оскуд…вать, развёрт…вать, переоборуд…вать, погляд…вать, воздейств…вать, попроб…вать, разбрызг…вать, подразум…вать, проветр…вать, корч…вать, содейств…вать, исслед...вать, засчит…вать, разгляд…вать, досад…вать, оляд…ваться, подбадр…вать.

Влев..., справ..., засветл..., задолг..., затемн..., досух..., изредк..., занов..., дочист..., наскор..., надолг..., запрост..., досыт..., начист..., набел....

ТРЕНАЖЁРНАЯ МОДЕЛЬ ЗАДАНИЯ 5 КИМ ОГЭ – 2020

(ОТДЕЛЬНЫЕ ПОЗИЦИИ ПО СУФФИКСАМ РАЗНЫХ ЧАСТЕЙ РЕЧИ)

Выпишите номера позиций, в которых дано верное объяснение написания выделенного слова.

1. БУСИНКА – в суффиксе ИНК существительного пишется И, если в форме родительного падежа гласный в суффиксе не выпадает.

2. ВЕСЁЛЕНЬКИЙ (денёк) – в суффиксе ЕНЬК прилагательного без ударения пишется Е.

3. ЗАВИДОВАЛ (соседу) – если при постановке в форму 1 лица ед. числа глагол оканчивается на -УЮ // -ЮЮ, то перед -ВАТЬ пишется Е или О.

4. ЗАЙЧИК – в форме родительного падежа гласный в суффиксе не выпадает («зайчика»), поэтому следует писать суффикс -ИК.

5. ЗАКЛЕИВАЛ (тетрадь) - если при постановке в форму 1 лица ед.числа глагол оканчивается на -ЫВАЮ//-ИВАЮ -УЮ // -ЮЮ, то перед -ВАТЬ пишется И или Ы.

6. МАРЛЕВАЯ (повязка) – в суффиксе ЛЕВ прилагательного без ударения пишется Е.

7. ОБМАНЧИВОЕ (тепло) – в суффиксе ЧИВ прилагательного всегда пишется И.

8. ПАЛЬТЕЦО – в существительных среднего рода пишется суффикс ЕЦ.

9. ПЛАТЬИЦЕ – в существительных женского рода пишется суффикс ИЦ.

10. ПОРУЧЕНЬИЦЕ – в существительных среднего рода пишется суффикс ИЦ.

11. РУЛЕВОЕ (управление) – в суффиксе ЕВ прилагательного без ударения пишется Е.

12. РУССКАЯ (речь) – в относительных прилагательных пишется суффикс СК.

13. УЛЫБЧИВЫЙ (малыш) – в суффиксе ЧИВ прилагательного без ударения пишется И.

14. УМЕЛЕЦ – в существительных мужского рода без ударения пишется суффикс ЕЦ.

15. ЧЕЛОВЕЧЕК – в форме родительного падежа гласный в суффиксе выпадает («человечка»), поэтому следует писать суффикс -ЕК.

16. ЧЁТКИЙ (ответ) – в относительных прилагательных пишется суффикс К.

МАТЕРИАЛ ДЛЯ ВТОРОГО ПРИМЕРА В СОЧИНЕНИИ 9.3 –

ФРАГМЕНТЫ ПРОИЗВЕДЕНИЯ БорисА ЛьвовичА ВасильевА

«Не стреляйте в белых лебедей»

 

зАДАНИЕ: ПРОЧИТАВ КАЖДЫЙ ФРАГМЕНТ, нарисуйте и ЗАПОЛНИТЕ ТАБЛИЦУ В ТЕТРАДИ ИЛИ НА ЛИСТАХ, ВЫПИСАВ САМЫЕ ВАЖНЫЕ ПОСТУПКИ, СЛОВА, МЫСЛИ ИЛИ ЧУВСТВА, ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ КАЖДОГО ГЕРОЯ

(КОЛЬКУ И ВОВКУ)

Колька – мысли, слова, поступки и характеристики	Вовка – мысли, слова, поступки и характеристики

 

Запомните: Колька и Вовка – мальчишки, живущие в одном поселке (двоюродные братья). Они часто проводят время вместе, гуляя и общаясь. Колька – сын Егора Полушкина, доброго и мечтательного человека, над которым посмеиваются односельчане. Егор мечтает стать лесником, чтобы охранять природу. Вовка – сын Федора Бурьянова, уважаемого в поселке лесника, который на самом деле жадный и жестокий человек – он и губит природу, наживаясь на незаконной деятельности. Имена и фамилии отцов мальчишек знать не обязательно, а имена мальчишек – очень важно.

 

Отрывок 1

Колька веселым рос, добрым. К ребятам тянулся, к старшим. В глаза заглядывал, улыбался — и во все верил. Чего ни соврут, чего ни выдумают — верил тотчас же. Хлопал глазами, удивлялся:

— Ну-у?..

Простодушия в этом «Ну-у»? на пол-России хватило бы, коли б в нем нужда оказалась. Но спроса на простодушие что-то пока не было, на иное спрос был:

— Колька, ты чего тут сидишь? Тятьку твоего самосвалом переехало: кишки изо рта торчат!

— А-а!..

Бежал куда-то Колька, кричал, падал, снова бежал. А мужики хохотали:

— Да куда ты, куда? Живой он, тятька твой. Шутим мы так, парень. Шутим, понял?

От счастья, что вес хорошо закончилось, Колька забывал обижаться, а только радовался. Очень радовался, что тятька его жив и здоров, что не было никакого самосвала и что кишки у тятьки на месте: в животе, где положено. И поэтому звонче всех смеялся, от всего сердца.

А вообще нормальный малец был. В речку с обрыва нырял и ласточкой и топориком. В лесу не плутал и не боялся. Собак самых злющих в два слова утихомиривал, гладил, за уши их дергал, как хотел. И цепной пес, пену с клыков не сбросив, комнатной собачонкой у ног его ластился. Ребята очень этому удивлялись, а взрослые объясняли:

— Отец у него собачье слово знает.

Правда тут была: Егора собаки тоже не трогали.

И еще Колька терпеливым рос. Как-то с березы сорвался (скворечник вешал, да ветка надломилась), до земли сквозь все сучья просквозил, и нога на сторону. Ну, вправили, конечно, швы на бок наложили, йодом вымазали с головы до ног — только кряхтел. Даже докторша удивилась:

— Ишь, мужичок с ноготок!

Вовка рос похожим на отца. Увесисто говорил, как сам Федор Ипатович. И глядел так же: с прищуром. Особый такой прищур, бурьяновский. Федору Ипатовичу это нравилось:

— Ты, Вовка, сквозь гляди. Сверху все лжа.

Вовка и старался глядеть сквозь, но Колька все же с братиком водился. Не спорил, не дрался, но, правда, и особо не слушался. Если уж очень Вовка нажимал — уходил. Одного не прощал только: когда тот над отцом его, над Егором Полушкиным, подхихикивал. Здесь и до крайности порой доходило, но мирились быстро, все-таки родная кровь.

 

Отрывок 2

Однажды Егор во дворе услышал: ревет сынок сарае. Заглянул: Колька лежал на животе, только плечи тряслись.

— Ты чего, сынок? Колька поднял зареванное лицо: губы прыгали: — Ункас…

— Чего? — Ункаса убили. В спину ножом. Разве ж можно — в спину-то?

— Какого Ункаса? — Последнего из могикан. Самого последнего, тятька!..

Следующей ночью Егор сидел на кухне в кальсонах и бязевой рубахе и, шевеля губами, читал книгу про индейцев. Над странными именами шумели знакомые сосны, под таинственной пирогой металась та же рыба, а томагавком можно было запросто наколоть к самовару лучины. И поэтому Егору уже казалось, что история эта происходила не в далекой Америке, а где-то здесь, на нашей реке. С улицы тянуло ночным холодком, Егор шевелил застывшими ногами и читал, старательно водя пальцем по строчкам. А через несколько дней, осилив наконец-таки эту самую толстую в своей жизни книгу, сказал Кольке: — Хорошая книжка.

Колька подозрительно всхлипнул, и Егор уточнил: — Про добрых мужиков.

… А Вовка книг читать не любил: ему на кино деньги давали. Кино он очень любил и смотрел все подряд, а если про шпионов, то и по три раза, и рассказывал:

— А он ему – хрясь, хрясь! Да в поддых, в поддых!..

— Больно, поди! — вздыхал Колька.

— Дурак! Это ж шпионы.

 

Отрывок 3

И еще у Вовки была мечта. У Кольки, к примеру, мечта каждый день была иная, а у Вовки — одна на все дни: — Вот бы гипноз такой открыть, чтоб все-все заснули. Ну, все! И тогда б я у каждого по рублику взял.

— Чего ж только по рублику?

— А чтоб не заметил никто. У каждого по рублику— это ого! Знаешь, сколько? Тыщи две, наверное.

Поскольку денег у Кольки сроду не водилось, он о них и не думал. И мечты у него поэтому были безденежные: про путешествия, про зверей, про космос. Легкие мечты были, невесомые.

Колька говорил:

— Хорошо бы живого слона поглядеть. Говорят, в Москве слон каждое утро по улице ходит.

Вовка спрашивал:

— Бесплатно?

— Так по улице же.

Тут Вовка заключал:

— Врут. Бесплатно ничего не бывает.

 

Отрывок 4

Теперь Колька ходил в школу аккуратно. За полчаса появлялся, раньше учительниц. И на уроках сидел степенно, а когда что-нибудь интересное рассказывали — ну, про зверей или про историю с географией, — рот разевал. Все этого момента ждали, весь класс. И как только случалось — враз замирали, и Вовка тайком от учительницы трубочку поднимал. Из бузины трубочка: напихаешь в нее шариков из промокашки, прицелишься, дунешь — точно Кольке в рот разинутый. Вот уж веселья-то!

Сколько раз Колька на это попадался — и счет потеряли. Пока помнил, крепко рот зажимал, губа к губе. А как начнет учительница про древних героев рассказывать или стихи читать, — забывался. Забывался, ловил каждое слово и рот, наверное, для того и разевал, чтобы слов этих не упустить. Вот тут-то в него и стреляли. И если удачно, Оля Кузина в ладоши хлопала, а Вовка куражился:

— Снайпер я. Я в кого хочешь камнем за сто шагов попасть могу!

Оля Кузина на него широкими глазами смотрела. Только ресницы вздрагивали. Из-за таких ресниц любой бы в драку полез, а Кольке все не до того было:

— Слыхал, что Нонна Юрьевна про богатыря Илью Муромца рассказывала? Сиднем, говорит, тридцать три года сидел, а как пришли калики перехожие…

— Так ты и рот разинул! А я в него — жеванкой!

— С чернилами жеванка-то! — восторгалась Оля Кузина.

— Ты разиня, а я снайпер! Правда, Олька?

Очень важничал Вовка. А два дня назад уж так разважничался, что и про плевательную трубку свою забыл. Ходил, живот выставив:

— Папку в область вызывают. Удочку бамбуковую привезти обещался.

 

Отрывок 5

А на другой день на улице объявление появилось. С газету размером. Печатными буквами всем гражданам сообщалось, что областные заготовители будут брать у населения лыко липовое. Отмоченное и высушенное, по полтинничку за килограмм. Пятьдесят копеечек звонкими.

Егор долго объявление читал. Прикидывал: полтина за кило-это, стало быть, рублевка за два. Восемь рублей пуд: деньги. Большие суммы можно заработать, если каждый день по пять пудов из лесу таскать.

А Федор Ипатыч ничего не прикидывал. Некогда было: как только узнал об этом, так и запрягать побежал. Сел на казенную тележку и в лес подался вместе с Вовкой. И с ножами навостренными: ему-то о разрешении на лыкодрание не хлопотать стать. Да и в липняки сквозь завалы не ломиться: первый, известное дело, сливочки пьет, не снятое молочко. Вот так-то. Федор Ипатыч на мелочи не разменивался: в первую же ночь воз из лесу выкачал. Еле лошадь доперла. Три воза Федор Ипатыч таким манером из лесу доставил, пока свояк его умом раскидывал. Уставал, конечно: работа поту требует. И Вовку измучил, и себя извел, и кобылу издергал. Вовка прямо у порога падал, и мать его, сонного, в кровать волокла.

А у Егора и в мыслях не было что-либо плохо сделать, где-либо словчить, на авось сотворить, кое-каком отделаться. Работал он всю жизнь и за страх и за совесть, а что не всегда все ладно выходило, так то не вина его была, а беда. Талант, стало быть, такой у него был, какой отроду достался.

Но в субботу — только туман рваться начал, над землей всплывая, — взял Егор веревок побольше, ножи навострил, топоришко за пояс засунул и подался в заповедный тот лес. За лыком, что ценился по полтиннику за килограмм. И Кольку с собой прихватил: лишний пуд — лишние восемь целковых. Впрочем, лишнего у него ничего еще не бывало.

— Липа — дерево важное, — говорил Егор, шагая по заросшей лесной дороге. — Она в прежние-то времена, сынок, пол-России обувала, с ложечки кормила да сладеньким потчевала.

— А чего у нее сладкое?

— А цвет. Мед с цвету этого особый, золотой медок. Пчела липняки уважает, богатый взяток берет. Самое полезное дерево.

— А береза?

— Береза, она для красоты.

— А елка?

— Это для материала. Елка, сосна, кедр, лиственница. Избу срубить или, скажем, какое полезное строение. Каждое дерево, сынок, оно для пользы: бездельных природа не любит. Кто для человека растет, на его нужду, кто для леса, для зверья всякого или для гриба, скажем. И потому, прежде чем топором махать, надо поглядеть, кого обидишь: лося или зайца, гриб или белку с ежиком. А их обидишь — себя накажешь: уйдут они из леса-то порубленного, и ничем ты их назад не заманишь. Хорошо было им идти по этой глухой дорожке, шлепать босыми ногами по росистой траве, слушать птиц и говорить об умной природе, которая все предусмотрела и все сберегла на пользу всему живому. К тому времени уж и солнышко вынырнуло, шишки на елях вызолотив, и шмели в траве запели. Колька на каждом повороте на компас смотрел:

— К западу свернули, тятя.

— Скоро дойдем. Я почему, сынок, в дальний-то липняк навостряюсь? А потому, что ближний-то больно уж красив. Больно в силе он состоит, цветущ больно, и трогать его не надо. Лучше вглубь сходим: ног нам не жалко. А липняк этот пусть уж цветет пчелам на радость да народу на пользу.

— Тять, а шмели к липе летят?

— Шмели? Шмели, сынок, все больше понизу стараются: тяжелы больно. Клевера обхаживают, цветы всякие. В природе тоже свои этажи имеются. Скажем, трясогузка; она по земле шастает, а ястреб в поднебесье летает. Каждому свой этаж отпущен, и потому никакой тебе суеты, никакой тебе толкотни. У каждого свое занятие и своя столовка. Природа, она никого не обижает, сынок, и все для нее равны.

— А мы, как природа, не можем?

— Дык это… Как сказать, сынок. Должны бы, конечно, а не выходит.

— А почему не выходит?

— А потому, что этажи перепутаны. Скажем, в лесу все понятно: один родился ежиком, а другой — белкой. Один на земле шурует, вторая с ветки на ветку прыгает. А люди, они ведь одинаковыми рождаются. Все, как один, голенькие, все кричат, все мамкину титьку требуют да пеленки грязнят. И кто из них, скажем, рябчик, а кто кобчик — неизвестно. И потому все на всякий случай орлами быть желают. А чтоб орлом быть, одного желания мало. У орла и глаз орлиный и полет соколиный… Чуешь, сынок, каким духом тянет? Липовым. Вот аккурат за поворотом этим…

Аккурат завернули они за поворот, и замолк Егор. Замолк, остановился в растерянности, глазами моргая. И Колька остановился. И молчали оба, и в знойной тишине утра слышно было, как солидно жужжат мохнатые шмели на своих первых этажах.

А голые липы тяжело роняли на землю увядающий цвет. Белые, будто женское тело, стволы тускло светились в зеленом сумраке, и земля под ними была мокрой от соков, что исправно гнали корни из земных глубин к уже обреченным вершинам.

— Сгубили, — тихо сказал Егор и снял кепку. — За рубли сгубили, за полтиннички.

И отец с сыном, потрясенные, стояли перед загубленным липняком.

 

Отрывок 6

Теперь Колька, Вовка и Оля редко встречались: каникулы. Но всё же встречались — на речке. Вчера они с Вовкой на новое место купаться пошли, и Оля Кузина за ними увязалась. Колька по берегу уже не молчком шагал, а рассказывал про жаркие страны. Про моря, на которых никогда не был, и про слонов, которых никогда не видал. Но так рассказывал, будто и был и видел, и Олины глазки еще шире раскрывались.

А Вовка очень сердился и поэтому шел сзади. И не след в след — вот еще, охота была! — а сбоку, прямо по кустам. Нарочно ломал их там и шумел тоже нарочно.

— Они знаешь какие умные, слоны-то? Они все-все понимают, да! Они и на работу по гудку, как люди, и на обед.

— Надо же! — Это так Олина мама удивлялась, ну и Оля тоже. — А их едят?

Вздохнул Колька: ох, не о том ты спрашиваешь, что интересно. Подумал:

— Дорого.

— Вот бы меня кто слоном угостил! Ну, ничего бы ему не пожалела за это, ну ничегошеньки!

Нет, даже за такую сказочную плату Колька не стал бы губить для нее слона. Нет, не для того слоны на свете живут, чтобы их девчонки ели. Даже если и очень красивые.

Это он подумал так. А сказал политично:

— У нас совсем этого достать невозможно. Ни за какие деньги.

— Слона нашел! — вдруг заорал Вовка. — Местного!

Из кустов выломился и щенка приволок. Худой щенок был, заброшенный, и ухо ему кто-то оборвал. По морде то ли вода текла, то ли слезы, а языком он все норовил Вовкину руку лизнуть. Маленьким языком. Неумелым.

— Гадость какая паршивая! — Оля Кузина даже за Кольку спряталась. — Шелудивый он. Дохляк.

— Утопим, — сказал Вовка с удовольствием. — Может, он бешеный.

— А как же утопишь? — Оля из-за Кольки высунулась, и в глазах ее зажглось что-то остренькое. — В воду бросишь?

— Чай, выплывет, если так-то. Подержи-ка, я камень поищу.

Он щенка Кольке сунул, но Колька попятился и руки спрятал. И еще сказать что-то пытался, по слова вдруг провалились куда-то. И пока Вовка со щенком в руках на берегу камень искал, Колька все время слова вспоминал. Очень нужные слова, горячие очень — только не было их.

И камней тут тоже не было, как Вовка ни старался. Колька уж обрадовался тихонечко, уж сказал сдавленно: «Жалко…», как Вовка заорал радостно:

— Не надо мне никакой кирпичины, не надо! Я в воду залезу, а его ко дну прижму. Он враз наглотается!

И к берегу побежал. А у Кольки опять горло перехватило, и опять слова провалились куда-то. И тогда он просто догнал Вовку и за трусы схватил у самой воды.

— Пусти! — Вовка рванулся, аж резинка его по заду щелкнула. — Я нашел, я и зачурался, вот! И что хочу теперь, то с ним и сделаю.

— Он нашел, он и зачурался, — подтвердила Оля Кузина. — И теперь что хочет, то с ним и сделает. И пусть уж лучше утопит: интересно.

— Герасим и Муму! — объявил Вовка и опять в воду полез.

— Отдай, — попросил Колька тихо. — Отдай мне его. Отдай, а! Я тебе что хочешь за него дам. Ну, что сам захочешь.

— А что у тебя есть-то? — пренебрежительно спросил Вовка, но, однако, остановился, не полез вглубь. — Ничего у вас теперь нету, кроме долгов: папка так говорит.

— Кроме долгов! — засмеялась Оля Кузина (а смех у нее— будто бубенчик проглотила). — Ничего у них нет, ничегошеньки: даже кабанчика!

— Отдай, — Колька вдруг дрожать стал, словно только-только из воды вылез, нанырявшись. — Ну, хочешь… Хочешь, я компас тебе за него отдам, а? Насовсем отдам, не топи только животную. Жалко.

— Жалко ему!-засмеялась Оля Кузина. — Жалко у пчелки!..

Но Вовка не засмеялся, а поглядел.

— Насовсем? — спросил: недоверчив был, весь в Федора Ипатовича.

— Честное-железное, — подтвердил Колька. — Чтоб мне не купаться никогда.

Молчал Вовка. Соображал.

— Да на что ему компас-то твой? — спросила Оля Кузина. — Очень он ему нужен, компас-то! И всего-то он, поди, копеек восемьдесят пять стоит. А щенок знаешь сколько? Ого! И не купишь, вот сколько.

— Я не за щенка, — пояснил Колька, а на сердце так скверно стало, что хоть заплачь. И компаса жалко, и щенка жалко, и себя почему-то тоже жалко, и еще чего-то жалко, а вот чего — никак Колька понять не мог. И добавил: — Я за то только компас дам, чтоб не топил ты его никогда.

— Это конечно, — солидно сказал Вовка. — Компас за щенка мало.

И щенка на руке покачал, будто прикидывая.

— Я не насовсем, — вздохнул Колька. — Пусть у тебя живет, если хочешь. Я за то только, чтоб ты не топил.

— Ну, за это…— Вовка похмурился по-отцовски, повздыхал. — За это можно. Как считаешь, Олька?

— За это можно, — сказала.

И слов-то у нее своих не было — вот что особо горько. Его слова повторяла, как тот попугай говорящий, про которого Колька читал в книжке «Робинзон Крузо».

— Ладно, только пусть покуда у меня живет, — важно сказал Вовка. — А компас завтра принесешь: Олька свидетельница.

— Свидетельница я, — сказала Олька.

На том и порешили. Вовка щенка домой отволок, Олька к маме убежала, а Колька с компасом пошел прощаться. Глядел, как стрелка вертится, как дрожит она, куда указывает.

 

Отрывок 7

Никогда в жизни не было у Кольки своей собаки. Знакомых — весь поселок, а вот своей собственной, от щенка вскормленной, такой не было. И учить ее не приходилось, а дрессировать — тем более. Обидно, конечно.

А вот у Вовки собаки не переводились. Не успеет Федор Ипатыч одну пристрелить, как тут же другую заводит. Прямо в тот же день, а может, даже и раньше.

Федор Ипатыч собак собственных уничтожал не по жестокости сердца и не по пьянке, а совсем на трезвую голову. Собака — это ведь не игрушка, собака расходов требует и, значит, должна себя оправдывать. Ну, а коли состарилась, нюх потеряла или злобу порастратила, тогда не обессудь: за что кормить-то тебя? Кормить, конечно, не за что, но чтобы она, собака эта, с голоду во дворе не подохла, Федор Ипатыч ее самолично на собственном огороде из ружья пристреливал. Из гуманных, так сказать, соображений. Пристреливал, шкуру собачникам сдавал (шестьдесят копеек платили!), а тушу под яблоней закапывал. Урожаистые были яблоньки, ничего не скажешь.

И нынче у них но дворе здоровенная псина на цепи билась. Небо черное, глаза красные, рык с надрывом и клыки что два ножа. Даже Вовка Пальмы этой остервенелой побаивался, даром что выросли рядышком. Не то чтобы совсем боялся, но остерегался. Береженого бог бережет — эту пословицу Вовка еще в зыбке выучил: часто повторяли.

На цепи, значит, перед входом Пальма металась, а на задах, за банькой, в старой железной бочке Цуцик жил. Тот самый, чью жизнь не часы, а компас отмеривал: пока нравился компас этот Вовке, жив был Цуцик. Мог и хвостом помахать, и косточке порадоваться.

Правда, хвостом махать куда чаще приходилось, чем косточкам радоваться. И не потому, что Вовка извергом каким-то там рос: забывал просто, что собаки тоже есть каждый день хотят. Забывал, а глаза собачьи ничего напомнить ему не могли, потому что в глазах читать— это тоже уметь надо. Тут одной грамоты мало, чтобы в глазах тоску собачью прочитать. Тут что-то еще требовалось, но ни Вовку, ни тем более Федора Ипатовича эти «что-то» никогда не интересовали, а потому и не беспокоили.

Ну, а Оля Кузина, чьи косички сердца Колькиного однажды коснулись да так и присохли к нему, — так Оля эта Кузина только с Вовкиного голоса говорить могла. И слова у нее Вовкины были и мысли. А вот почему так получилось, Колька никак понять не мог: гонял ведь Вовка девчонку эту, за косы дергал, хватал за что ни попадя, раз прибил даже, а она все равно за ним бегала и ни на кого другого смотреть не желала. Все ей были уроды.

А еще Вовка сказал однажды:

— Может, я его, Цуцика этого, все-таки утоплю. Надоест компас твой, и утоплю. Пользы от него никакой не получишь.

Колька как раз щенка кормил, язычок его на руке своей чувствовал. Но смолчал.

— Если он ценный, так ты мне цену давай.

— Какую цену? — не понял Колька.

— Настоящую. — Вовка солидно вздохнул.

— Так денег нету. — Колько подумал немного. - Может, я какую книжку в библиотеке стащу?

— Зачем мне книжка? Ты вещь давай.

Вещей у Кольки не было, и разговор тот так ничем и не кончился. Но Колька о нем каждый день думал, каждый день страхом за Цуцика этого горемычного окутывался, а придумать ничего не мог. Мрачнел только.

 

Отрывок 8

Кольке было не до смеху. Пока тятька его в Москве слонами любовался, дяденьку Федора Ипатыча уж трижды к следователю вызывали за незаконную вырубку леса заповедного. Федор Ипатыч по этому случаю Кодекс купил, наизусть выучил и так сказал:

— Видать, дом отберут, Марья. К тому клонится.

Жена в голос взвыла, а Вовка затрясся и щенка побежал топить. Еле-еле Колька умолил его, да и то временно:

— Коли выселят — назло утоплю!

Сказал — как отрезал. И сомнения не осталось: утопит. А тут еще Оля Кузина заважничала чего-то, дружить с ними перестала. Все с девчонками вертелась, какие постарше, и на Кольку напраслину наговаривала. Будто он за нею бегает.

В самом конце повествования Колька Полушкин все-таки отдал спиннинг (удочку) за шелудивого щенка с надорванным ухом. Видно, в отца пошел парнишка.