Метафорическое сравнение 26 страница

Выравнивание метафоры — это лишь один путь, которым побочные значения могут проникнуть в лексикон. В другом месте [17] я говорил о семантических расширениях, общих для многих слов, и предложил называть такого рода регулярные лексические соотношения конструктивными правилами (construal rules). Я не буду обсуждать утверждение, что мы чувствуем регулярные соотношения между ядерным и различными расширительными смыслами многих слов, поскольку статус подобных правил еще предстоит изучать. В любом случае, как бы ни формулировались эти регулярные соотношения, некоторые расширения без труда понимаются при первом же столкновении с ними. Поскольку метафорическая интерпретация слова может рассматриваться как семантическое расширение его ядерного значения — иногда вплоть до полного изменения, — очевидно, стоит попытаться найти соответствия между конструктивными правилами и метафорическими интерпретациями. Коль скоро метафора часто связана с предпочтением расширительного значения слова его ядерному значе-

 

278

нию, исследователей метафоры должно интересовать, каким образом эти расширительные значения возникают.

Однако, по-моему, понимание метафорического употребления слова как всего-навсего расширения значения этого слова опасно тем, что оно вводит нас во искушение чрезмерно упростить наше понимание метафоры. В новых метафорах меняются не значения слов, но скорее наши убеждения и чувства, касающиеся тех вещей, которые эти слова обозначают. Я утверждал, что читатель должен представить себе мир, в котором метафора, какой бы внутренне противоречивой она ни казалась, будет истинной. Читатель пытается сохранять консерватизм в воображении столь различных, миров, но это упражнение само по себе не может не вынудить его расширить свои представления о том, каким вообще может быть мир. Если мы думаем, что метафора лишь наполняет слова новыми значениями, нам будет очень и очень нелегко понять, каким образом метафора может обогатить наше видение мира, или почему лексические значения меняются так медленно.

 

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

 

Психологическая теория метафоры должна иметь в виду две цели. С одной стороны, она должна стремиться описать понимание метафорического языка в тех же терминах, которые используются для понимания языка неметафорического. С другой стороны, она должна представить буквальное понимание таким образом, чтобы в его терминах объяснялось понимание метафор. Взятые вместе, эти цели требуют от нас дальнейшего развития теорий буквального понимания до тех пор, пока они не станут достаточно мощными, чтобы охватить понимание метафор.

Я рассматривал апперцепцию как центральный процесс понимания текста — процесс ассимиляции новой информации путем соотнесения с тем, что уже известно. Синтез концепта текста основан на презумпции, что все сочиненное автором будет истинно в том концептуальном мире, который он описывает, а читатель пытается воспроизвести. Однако то, что верно в тексте, может очень сильно отличаться от того, что верно в реальном мире; смешивать текстовой концепт и концепт реальности ни в коем случае нельзя.

Метафора ставит апперцептивную проблему в силу того, что метафоры либо ложны в реальном мире, либо очевидным образом не имеют никакого отношения к текстовому концепту. Хотя читатель должен принять то, что говорит метафора, за истину в том мире, который он пытается синтезировать из текста, он может понять этот мир только на основе реального мира, который привел автора к данной метафоре. Этот поиск начинается с обращения к свойствам текстового мира, которые обладают сходством с тем, что известно о реальном мире, поскольку именно

 

279

эти свойства могут заложить основу для соотнесения текстового мира с уже имеющимися знаниями читателя.

Тем самым основания метафоры могут быть сформулированы как отношения подобия, которые в свою очередь могут быть выражены утверждениями сравнения. Был предложен набор правил реконструкции этих сравнений; кроме того, были представлены аргументы в пользу того, что результирующая классификация метафор полна. Обсуждалась также интерпретация реконструированных сравнений, однако многие важные проблемы интерпретации остались нерешенными.

Таким образом, я попытался описать понимание метафорического языка в терминах понимания утверждений сравнения. Кроме того, я привел аргументы в пользу того, что понимание буквального языка требует всей той апперцептивной психологической техники, которая необходима для понимания утверждений сравнения.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

Подготовка данного текста была частично поддержана субсидией Национального института образования, предоставленной Рокфеллеровскому университету. Заголовок отражает признание того, что я — интеллектуальный должник работы Макса Блэка. Выражаю благодарность Брюсу Фрэзеру и Моррису Халле за беседы, помогшие мне лучше понять, в чем заключается проблема метафоры; а также Эндрю Ортони и Джону Россу за полезные замечания к первоначальному варианту статьи.

¹ Метафоры встречаются как в письменной речи — прозе и поэзии, — так и в разговорной; эти ситуации, безусловно, предъявляют различные требования и к источнику, и к адресату метафорического выражения. Однако в силу того, что я не собираюсь изучать эти различия, я предпочел сконцентрировать внимание на читателях (исключив из рассмотрения говорящих и слушателей и практически исключив авторов письменных текстов).

Я надеюсь, такое решение не сможет всерьез скомпрометировать мои рассуждения о тех аспектах метафоры, о которых я буду говорить.

² Такой иллюстрацией этого утверждения я обязан Стивену Кашингу.

³ Логический статус образа — это список пресуппозиций, содержащих константы или связанные переменные, которые ограничивают (или релятивизуют) область интерпретации, по которой могут быть квантифицированы переменные модели [8].

⁴ Тверски [35] называет референт «субъектом», а релят «референтом». Если я правильно понимаю Хомского [7], референт — это концептуальное проявление того, что он называет (лингвистическим) «фокусом» предложения, а релят — концептуальное проявление того, что он называет (лингвистической) «пресуппозицией» предложения.

⁵ Если я правильно понимаю Блэка [5], то, что я называю «символом», он называет «системой ассоциированных общих мест». Брюс Фрэзер в частной беседе со мной высказал идею, что различие буквального и символического надо рассматривать не как дихотомию, а как континуум, сравнимый с континуумом творчески построенных и идиоматических выражений. Что касается критерия непереводимости, то им надо пользоваться с большой осторожностью. Эш [2] указал, что употребление некоторых прилагательных (к примеру, теплый, твердый, прямой) для описания как свойств объектов, так и свойств людей является достаточно универсальным, чтобы поставить под сомнение широко распространенное представление, что их применение

 

280

к людям — это метафорическое расширение их значения в обычных, вещественных контекстах. Если найдется столь же универсальный символ, то его переводимость еще не доказывает того, что это на самом деле не символ.

⁶ Строго говоря, глагол воздействовать — это отношение, а не свойство: Моя любовь воздействует на меня выражает сентенциальный концепт ВОЗДЕЙСТВУЕТ (моя любовь, я). Но отношение можно рассматривать как свойство, использовав логический оператор абстракции λ. Так, через отношение F (х,х') можно определить новую функцию λх. F (х,х'), которая является свойством с аргументом х. В нашем примере λх. ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ (х, я) определяет новую функцию (которую можно представить как ВОЗДЕЙСТВОВАТЬ НА МЕНЯ), представляющую собой свойство, в качестве значения аргумента х способное принять «мою любовь» или «розу». Пользуясь оператором абстракции, можно работать с сравнениями, в которых функции F и G имеют различное число аргументов. Например, в предложении Туман кружится так, как кошка чешет спинку функция одного аргумента КРУЖИТЬСЯ (туман) сравнивается с функцией двух аргументов ЧЕСАТЬ (кошка, спинка). Мы можем определить новую функцию ЧЕСАТЬ СПИНКУ =λх. ЧЕСАТЬ (х, спинку); тогда концептуальную структуру уподобления можно изобразить так: SIM [КРУЖИТЬСЯ (туман), ЧЕСАТЬ СПИНКУ (кошка)], что соответствует S1.

⁷ Существуют также вырожденные аналогии: х: х::х:х, или х: х:: у: у, или х: у:: х: у, истинные независимо от значений х и у [32].

⁸ Исторический обзор концепции метафоры как сравнения можно найти в [19], где делается вывод, что возражения против этой точки зрения неубедительны. Большинство возраждений, говорит автор, «направлены скорее против бездумного применения этой теории, чем против нее самой» [19, р. 60].

⁸ Точнее, G (у) приписывается F (х). Применение оператора абстракции к SIM [F(x), G(y)] позволяет нам определить новую функцию λF(x), SIM [F{x), G(y)], которая задает свойство, способное принимать F(x) в качестве аргумента. Обозначив эту новую функцию SIM G(y), как в примечании 6, получим [SIM G(y)] [F(x)] в качестве альтернативной формулировки S1 для сравнений: ПОХОЖЕ НА G (у) приписывается F(x). Когда SIM опускается, получаем [G(y)] [F(x)]. Поскольку в примере и F, и G имплицитны, парафразой для [G (волк)] [F (человек)] будет предложение Некоторые свойства волка приписываются человеку. Заметим, что для буквальных утверждений категоризации, типа Человек — примат, возможна та же самая парафраза, но соответствующее уподобление выглядело бы странно, так как свойствами человека являются все свойства приматов, а в ситуации, когда уместно сказать все, слово некоторые не употребляется.

¹⁰ Если я правильно понял Ричардса [27], референт F(x) базового сравнения — это то, что он называет содержанием (tenor) метафоры, а релят G(y) — это то, что он называет ее оболочкой (vehicle). И если я правильно понимаю Блэка [5], аргумент у (в Ml) или функция G (в М 2) — это то, что он называет «фокусом» (focus), а аргумент х референта — то, что он называет «рамкой» (frame) метафоры. Дж. Д. Сепир [29] называет референт «непрерывным членом» (continuous term) (поскольку он соразмерен или соположен теме дискурса), а релят — «разрывным членом» (discontinuous term) метафоры.

¹¹ Сходная и, возможно, непосредственно родственная ситуация складывается в морфологии сложных слов, где необходимо выводить даже большее разнообразие реляционных предикатов. Так, бульдог (bulldog) — это собака (dog), «похожая» но быка (bull), но медоносная пчела (honeybee) — это пчела (bee), которая «делает» мед (honey), кресло (armchair) — это стул (chair), имеющий «руки» (arm) и т. д. В работе [15] предложен список из шести «восстановимых предикатов» (КАУЗИРОВАТЬ, ИМЕТЬ, ДЕЛАТЬ, ИСПОЛЬЗОВАТЬ, БЫТЬ, В, но нет предиката сходства), которые позволяют описать многие случаи такого типа.

 

281

ЛИТЕРАТУРА

 

[1] Anderson J. R., Оrtоnу A. On putting apples into bottles: A problem of polysemy. ― "Cognitive Psychology", 1975, № 7, p. 167 — 180.

[2] Asсh S. E. The metaphor: A psychological inquiry. — In: R. Таgiuri and L. Petrullo (eds.). Person, perception and interpersonal behaviour. Stanford (Calif.), Stanford Univ. Press, 1958.

[3] Вeards1eу М. С The metaphorical twist. — "Philosophy and Phenomenological Research", Vol. 22, 1962, p. 293 — 207 (русск. перевод см. в наст. сборнике).

[4] В1ack М. Models and metaphors. Ithaca (N. Y.), Cornell Univ. Press, 1962.

[5] Вlack M. Metaphor; — In: M. Black. Models and metaphors. Ithaca (N. Y.), Cornell Univ. Press, 1962 (русск. перевод см. в наст. сборнике).

[6] Bresnan J. A realistic theory of transformation grammar. — In: M. Halle, J. Bresnan and G. A. Miller (eds.). Linguistic theory and psychological reality. Cambridge (Mass.), M I. T. Press, 1978.

[7] Сhоmskу N. Deep structure, surface structure, and semantic interpretation. — In: D. D. Steinberg and L. A. Jakobovitz (eds.). Semantics: An interdisciplinary reader in philosophy, linguistics, and psychology. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1971.

[8] Cushing S. Discourse, logical form, and contextual model selection: The unity of semantics and pragmatics in presupposition and anaphora. Discussion paper. Higher Order Software, Cambridge (Mass.), 1977.

[9] Empsоn W. The structure of complex words. N. Y., New directions, 1951 (Reprinted by the Univ. of Michigan Press, 1967).

[10] Fraser B. The interpretation of novel Metaphora. — In: A: Ortony (ed.). Metaphor and Thought. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1979.

[11] Grice H. P. Logic and conversation. — In: P. Cole, J.- Morganeds.). Syntax and semantics (Vol. 3): Speech acts. N. Y., Academic Press, 975 (русск. перевод см.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XVI. М., «Прогресс», 1985).

[12] Haviland S. E., Clark H. H. What's new? Acquiring new information as a process of comprehension. — "Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior", Vol. 13, 1974, p. 512 — 521.

[13] Herbart J.F. Letters and lectures on education. Translated by H. M. Felkin and E. Felkin. London, Sonnerschein, 1898.

[14] Kintsch W. The representation of meaning in memory. Hillsdale (N. J.), Erlibatim, 1974.

[15] Levi J. N. On the alleged idiosyncracy of nonpredicate NP's. — In: Papers from the Tenth Regional Meeting Chicago Linguistic Society. Chicago, Univ. of Chicago, 1974.

[16] Loewenberg I. Truth and consequences of metaphors. — "Philosophy and Rhetoric", 1973, No. 6, p. 30 — 46.

[17] Miller G. A. Semantic relations among words. — In: M. Halle, J. Bresnan and G. Miller (eds.). Linguistic theory and psychological reality. Cambridge (Mass.), M. I. T. Press, 1978.

[18] Miller G. A., Johnson-Laird P. N. Language and perception. Cambridge (Mass.), Harvard Univ. Press, 1976.

[19] Mооij J. J. A. A study of metaphor. Amsterdam, North-Holland, 1976.

[20 ] Оrtоnу A. Why metaphors are necessary and not just nice. — "Educational theory", Vol. 25, 1975, p. 45 — 53.

[21] Ortоnу A. The Role of Similarity in Similes and Metaphors. — In: A. Ortony (ed.). Metaphor and Thought. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1979. (русск. перевод см. в наст. сборнике). [22] Ortony A., Reynolds R., Arter J. Metaphor: Theoretical and empirical research. — "Psychological Bulletin", Vol. 85, 1978, p. 919 — 943.

[23] Paiviо A. Psychological Processes in the Comprehension of

 

282

Metaphor. — In: A. Ortony (ed.). Metaphor and Thought. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1979.

[24] Reddу M. J. Formal referential models of poetic structure. — In: Papers from the Ninth Regional Meeting, Chicago Linguistic society. Chicago, Univ. of Chicago, Department of linguistics, 1973.

[25] Reinhart T. On understanding poetic metaphor. — "Poetics", 1976, No. 5, p. 383 — 402.

[26] Richards I.A. The philosophy of rhetoric. London, Oxford Univ. Press, 1936.

[27] Richards L.A. Metaphor. — In: L.A. Richards. The philosophy of rhetoric. London, Oxford Univ. Press, 1936 (русск. перевод см. в наст. сборнике).

[28] Roach E. Cognitive reference points. — "Cognitive Psychology", 1975, No. 7, p. 532-547.

[29] Sapir J. D. The anatomy of metaphor. — In: J. D. Sapir and J. С Crocker (eds.). The social use of metaphor: Essays on the anthropology of rhetoric. Philadelphia, Univ. of Pennsylvania Press, 1977.

[30] Sperber D. Rethinking symbolism. Translated by A. L. Morton. Cambridge, Cambridge Univ. Press, 1975.

[31] Stern G. Meaning and change of meaning. Bloomington, Indiana Univ. Press, 1965 (originally published in Sweden 1932).

[32] Sternberg R.J. Component processes in analogical reasoning. — "Psychological Review", 1977, Vol. 84, p. 353-378.

[33] Thoreau H. D. Walden. — In: H. S. Cauby (ed.). The works of Thoreau. Boston, Houghton Mifflin, 1987.

[34] Thorndike E.L. Reading as reasoning: A study of mistakes in paragraph reading. — "Journal of Educational Psychology", 1924, Vol. 15, p. 323-332.

[35] Tversky A. Features of similarity. — "Psychological Review", 1977, Vol. 84, p. 327-332.

ДЕРЕК БИКЕРТОН

 

ВВЕДЕНИЕ В ЛИНГВИСТИЧЕСКУЮ ТЕОРИЮ МЕТАФОРЫ

 

I

 

Нужна ли новая теория метафоры? Десятилетие назад считалось, что не нужна. Метафору изучали, хотя и не систематически, со времен Аристотеля. Однако развитие науки последних лет, выявившее возрастающий интерес как лингвистов, так и философов к «нестандарнтым высказываниям» и «бессмысленным предложениям», некоторые неожиданные трудности в области структурной семантики, а также непосредственное внимание к метафоре самой по себе, проявившееся у таких специалистов по порождающей стилистике, как Левин [15], [16] и Торн [24], или в обзорах Хессе [10] и Моэй 119], в совокупности позволяют предположить, что пришло время взглянуть на метафору по-новому. Необходимость нового подхода к метафоре для современной структурной семантики сжато сформулирована Болинджером следующим образом: «Семантическая теория должна объяснять процесс создания метафоры. Характерной чертой естественного языка является то, что ни одно слово не сводимо к конечному набору значений, но всегда передает и нечто еще» [5, р. 567].

 

 

II

 

Должна ли новая теория метафоры быть лингвистической теорией? Как представляется, другие подходы обнаружили свою несостоятельность, поскольку ни одно определение и ни одна теория, предложенные к настоящему времени, не задают даже адекватной таксономии, не говоря уже об «объяснении процесса» создания метафоры. Аристотель пытался выявить хотя бы формальную сторону метафоры. «Метафора есть перенесение необычного имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на

 

Derek Bickerton. Prolegomena to a Linguistic Theory of Metaphor. "Foundations of Language", V, 1969, № 1, p. 34 — 52.

 

284

вид, или по аналогии», — писал он в «Поэтике» (1457b)¹*. Однако римские ученые и ученые эпохи Возрождения, вместо того, чтобы попытаться прояснить и развить это довольно-таки загадочное определение, уточнив, что такое «необычный», «родовой», «видовой» и «аналогия», рассматривали метафору просто как риторический прием; типичным определением, повторяющим такой подход и, в свою очередь, многократно повторенным в разнообразных школьных учебниках и введениях в литературоведение, является определение Блэра: «Метафора — это фигура, всецело основывающаяся на сходстве одного объекта с другим. Поэтому она во многом родственна Сходству, или сравнению; и, конечно же, есть не что иное, как сравнение, выраженное в сокращенной форме» [4, 295]. Даже такой тонкий критик, как Ричардс, позволит себе следующее высказывание: «Было бы просто расширить грамматическую теорию метафоры, гиперболы и фигур речи, указав на скрытые выражения "как будто", "подобно" и т. п., которые можно было бы ввести для того, чтобы превратить поэзию в логически безукоризненную прозу» [22, р. 193]. Просто это или не просто, однако сам Ричардс оказался достаточно прозорливым, чтобы не предпринимать подобных попыток.

Многие недавние работы недалеко ушли от этого уровня. Уилрайт [27], подразделив метафору на «эпифору» — примерно то же самое, что традиционно понимаемая метафора, — и «диафору» — символическое соположение дискретных образов, которые сами по себе не обязаны быть эпифорами, для формирования целого, отличного от его частей, считает «высочайшими образчиками метафор» случаи совмещения эпифор и диафор; в качестве примера такого совмещения он приводит строку из Джона Донна: A bracelet of bright hair about the bone 'Браслет светлых волос вокруг чела' (в которой вообще не содержится никаких метафор ни в одном из названных ранее смыслов); а непосредственно далее он предлагает иные определения: эпифора — это «ощущаемая таинственная способность означать нечто большее, чем реально выражается словами», диафора же «проистекает из абсолютно непередаваемой природы каждого высказывания» [27, р. 91]. Тербейн [25], которого нельзя обвинить в использовании идиосинкратического жаргона, сравнимого с тем, которым позволяет себе пользоваться Уилрайт («метапоэтика», «стено-язык», «мифоид», «поэтоонтологический вопрос»), столь же непостоянен в своих взглядах. Начав с определения метафоры как «видового пересечения» ("sort-crossing"), более или менее эквивалентного «категориальной ошибке» Райла, он затем иллюстрирует использование метафор и в заключение оказывается вынужденным

 

* Перевод В. Г. Аппельрота. Цит. по изд.: Аристотель. Об искусстве поэзии. М., 1957; ср. также перевод М. Л. Гаспарова: «Переносное слово [метафора] — это несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род или с вида на вид, или по аналогии». — Аристотель. Соч. в 4-х тт., т. 4. М., 1983. — Прим. перев.

 

285

признать, что в абстрактном рассуждении использование метафорического языка практически неизбежно. Тем самым, как отмечает М. Хессе, он приближается к позиции ряда филологов XIX в., таких, как А. X. Сейс и Макс Мюллер, которые считали, что «язык в целом метафоричен». Однако, хотя большая часть слов любого языка, возможно, и прошла стадию метафорического переноса значений, говорящий достаточно редко сталкивается с таким языковым явлением, которое безусловно считает метафорой.

И, наконец, в одной из тех ошибочных работ, чьи несообразности более поучительны, чем истины в других работах, — работе Т. Дрейнджа [8]² — автор ставит задачу исследования «бессмысленных предложений», однако в конечном счете к собственному удивлению обнаруживает, что в большинстве случаев он имел дело с метафорой. «В действительности метафорическое предложение, рассматриваемое буквально, обязательно содержит пересечение типов (type-crossing). Следовательно, согласно моей теории буквальная интерпретация такого предложения совершенно немыслима. Возможно, именно этим метафора и привлекательна. Поскольку она не может быть понята буквально, читатель или слушающий оказывается вынужденным переосмысливать то, что ему сообщается» [8, р. 215]. При этом автор ранее признал, что «во многих случаях то, что некогда было метафорическим использованием слова, впоследствии становится использованием почти буквальным (например, she planted an idea in his mind букв, 'она взрастила мысль в его голове')» [8, р. 174]. Это замечание в совокупности с тем, что приводимое автором определение «немыслимого суждений» совершенно немыслимо³, разрушает всю его аргументацию, поскольку, если одна метафора может стать «буквальной» и на такое превращение не накладывается никаких ограничений, то это может случиться и со всеми остальными, а если метафора — это не только особый случай немыслимого суждения, то тогда большая часть немыслимого должна быть потенциально мыслимой, то есть, в терминологии автора, полностью приемлемой.

 

 

III

 

Из сказанного следует, что нелингвистические подходы скорее затемняют, чем проясняют суть вопроса, и можно утверждать, что их неудачи объясняются именно их нелингвистичностыо. Более того, почти все работы, посвященные метафоре, опираются на три не выраженные явно предположения о языке, каждое из которых, по всей вероятности, ложно. Перечислим эти предположения.

(1) Слова имеют фиксированное и определенное значение. Дрейндж, трактуя предложение Smells are loud 'Запахи громки,

 

286

кричащи' как бессмысленное, в то же время считает приемлемым словосочетание a loud colour 'кричащий цвет', руководствуясь странным соображением о том, что «в "American College Dictionary" в качестве седьмого значения слова loud выделено значение 'режущий глаза', или 'вырывающе кричащий', о цветах, одежде или о том, кто носит такую одежду и т. п.».

Тем самым, считая во всех прочих случаях «немыслимость» (которая приравнена к «бессмысленности») параметром, не зависящим от времени, он в данном случае оказывается не в состоянии понять, что словосочетание a loud colour 'кричащий цвет', вероятно, некогда казалось столь же «бессмысленным», что и a loud smell 'кричащий запах', и не исключено, что в будущем словосочетание a loud smell окажется — в результате аналогичного процесса — столь же «осмысленным», что и a loud colour. Остается только согласиться с комментариями мисс Хессе по поводу работы Тербейна: «Мы должны отказаться от поисков среди всех значений слова «буквальных», или «канонических» значений. Подобный взгляд на язык в настоящее время чужд большинству специалистов по структурной лингвистике и философии языка, однако только такой взгляд был бы адекватным для рассмотрения... семантических проблем в общем виде» [10, р. 284]. Тем самым, очевидным образом оказывается возможным признать l'arbitraire du signe (произвольность знака) и отвергнуть то, что Фёрс обычно называл the cowness of cow 'коровость коровы', то есть точку зрения, согласно которой, поскольку cow устойчиво связано с понятием коровы, то оно неуместно для обозначения чего-либо отлечного от этого понятия.

 

(2) Значение предложения — это сумма значений составляющих его слов. Примечательно, что, когда Ричардс хотел продемонстрировать взаимодействие различных уровней понимания при интерпретации поэзии, ему пришлось избрать в качестве примера строку Arcadia, Night, a Cloud, Pan, and the Moon 'Аркадия, Ночь, Туча, Пан и Луна' — пять именных групп, связанных сочинением, то есть столь же свободных от подчинительных грамматических отношений (и вследствие этого от ограничений на семантическую сочетаемость), сколь свободно от них более развернутое высказывание; он затем обращается к рассмотрению той роли, которую играют «визуальные ощущения, вызываемые напечатанными словами», «связанные образы», «свободные образы», «референции», «эмоции», «отношения» — то есть все, что угодно, кроме синтаксиса [21, р. 116—133]. На самом деле синтаксические структуры существенно влияют на нашу интерпретацию текста — не только поэтического (что показано в [15] и [2]), но любого текста вообще. Более того, синтаксические связи лексических единиц могут повлиять и на то, какие именно семантические категории следует сопоставлять при интерпретации.

 

287

Так, предложение Eternity is visible 'Вечность видима' может показаться не менее невразумительным, чем пример Дрейнджа The theory of relativity is blue 'Теория относительности голубая' в отличие от поэтического выражения I saw eternity 'Я видел вечность' в произведении Вогана «Мир» (Vaughan, "The World"). (Можно, конечно, сказать, что до некоторой степени смысл этого выражения поясняется контекстом поэтического произведения в целом или что «в поэзии мы ожидаем выражений такого рода», однако это объясняет суть дела лишь отчасти.) Таким образом, семемы в синтаксической конструкции «имя + глагол-связка + существительное или прилагательное» (а большинство примеров Дрейнджа имеют именно такой вид) обладают более низкой степенью интерпретируемости, чем те же семемы в других синтаксических конструкциях.

 

(3) Интерпретируемость текста не зависит от типа текста. Все согласны, что контекст может влиять на интерпретацию. Немногие осознают, что для объяснения этого нам не требуется выходить за пределы языка. Если признать, что каждый ситуационный контекст (или, более точно, ситуация плюс роль плюс тема) порождает собственный тип текста и что эти типы формально различимы хотя бы на одном языковом уровне, то ничто не мешает нам соотнести интерпретацию непосредственно с типом текста, не принимая во внимание внеязыковой контекст. Если мы согласимся, что язык, или, точнее, подъязык⁴, научного журнала отличается — и отличается формально, так, что это можно зафиксировать при помощи предсказывающих правил, — от языка, например, хиппи, то мы можем сказать, что выражение The theory of relativity is blue неприемлемо для первого подъязыка, но вполне уместно (и даже, учитывая воздействие наркотика, предсказуемо) для второго. Это означает только, что наши языковые ожидания приспосабливаются к тому типу текста, который мы в данный момент воспринимаем. Если в стихах мы встречаем такие слова, как moon 'луна', rose 'роза' и autumn 'осень', то мы склонны (причем, если нет эксплицитных указаний на противоположное, склонны в высшей степени) связать их скорее с понятиями 'недосягаемая красота', 'совершенная красота' и 'зрелость и/или увядание', чем со значениями 'спутник Земли', 'разновидность цветка', 'третье время года'. Однако подобные связи ни в коем случае не будут установлены, если мы читаем календарь или садоводческий каталог.

Эти три предположения можно рассматривать просто как различные аспекты более фундаментального, хотя столь же ошибочного предположения, что значение существует в языке, подобно воде в колодце, причем иногда его можно оттуда извлечь, а иногда по каким-то мистическим причинам — нельзя. Однако что же на самом деле мы имеем в виду, когда говорим, что «поняли значение высказывания»? Мы имеем в виду, что на основе нашей