2020-05-21
151
Я говорил, что существует целый ряд принципов вычисления R исходя из Р, то есть целый ряд принципов, в соответствии с которыми произнесение Р может вызвать в сознании смысл R некоторым специфическим для метафоры способом. Я уверен, что я не знаю всех этих принципов; приведу для начала лишь несколько из них (необязательно независимых).
Принцип 1. Вещи, которые Р, суть, по определению, R. Обычно, если метафора успешна, R будет одним из характерных свойств, определяющих Р. Так, к примеру, высказывание
(38) (МЕТ) Сэм — гигант
будет понято как
(38) (ПАР) Сэм высок,
поскольку гиганты, по определению, обладают высоким ростом. Такова их специфика.
Принцип 2. Вещи, которые Р, суть условно R. Опять же, если метафора успешна, свойство R должно быть характерным или известным свойством вещей Р.
(39) (МЕТ) Сэм — свинья
будет понято как
(39) (ПАР) Сэм мерзок, грязен, обжорлив и т. д. Оба принципа, первый и второй, соотносят метафорические вы-
332
сказывания с буквальными уподоблениями, типа 'Сэм похож на гиганта', 'Сэм похож на свинью' и т. д. В связи с принципом 2 и следующим принципом заметим, что небольшие сдвиги в терме Р могут привести к серьезным изменениям в термах R; ср. Сэм — свинья, Сэм — кабан и Сэм — поросенок.
|
|
|
Принцип 3. Вещи, которые Р, часто считаются R, даже хотя и говорящий, и слушающий могут знать, что R неверно относительно Р. Так,
(7) (МЕТ) Ричард — горилла
может быть произнесено для передачи смысла
(7) (ПАР) Ричард свиреп, злобен, склонен к насилию и т. д.,
даже если и говорящий и слушающий знают, что в действительности гориллы — застенчивые, робкие и чувствительные существа; но вековые мифы о гориллах создали ассоциации, дозволяющие метафоре достичь цели, даже несмотря на знание говорящего и слушающего о ложности этих представлений.
Принцип 4. Вещи, которые Р, не являются R, не похожи на R и не считаются R; тем не менее здравый смысл, в силу природных или культурных факторов, попросту заставляет нас видеть связь между Р и R, так что Р в нашем сознании ассоциируется со свойствами R. Так, предложения
(4) (МЕТ) Салли — ледышка
(40) (МЕТ) У меня черный период
(41) (МЕТ) Мэри — конфетка
(42) (МЕТ) Джон скис
ползли
тащились
(43) (МЕТ) Часы нашего ожидания тянулись как в аэропорту
мчались
неслись
могут быть произнесены с целью передать следующие метафорические значения: 'Салли неэмоциональна'; 'я сердит и подавлен'; 'Мэри мила, приятна, любезна' и т. д.; 'у Джона испортилось настроение'; 'часы нашего ожидания казались (имеющими различную продолжительность)'. При этом не существует буквальных сходств, лежащих в основе этих метафор. Заметим, что ассоциации тяготеют к скалярности: температура — спектр эмоций, скорость — временная протяженность и т. д.
|
|
|
Принцип 5. Вещи Р не похожи на вещи R и не считаются похожими на вещи R; тем не менее состояние Р похоже на состояние R. Так, я мог бы сказать кому-либо, кто только что получил очень значительное повышение по службе, следующее:
(44) Ты стал аристократом.
При этом я не имею в виду, что он лично стал похож на аристо-
333
крата, но что его новый статус или новое состояние похоже на то, в котором находится аристократ.
Принцип 6. Существуют случаи, когда Р и R имеют тождественное или близкое значение, но одно из них, обычно Р, имеет ограниченную применимость и буквально к S неприменимо. Так, тухлое буквально говорится только про яйца, но мы можем метафорически сказать*:
(45) Это суфле — тухлое.
(46) Этот парламент был тухлый.
(47) У него тухлые мозги.
Принцип 7. Это не отдельный принцип, а способ применения принципов 1—6 к простым случаям, не имеющим вид «S есть Р», а относящимся к реляционным метафорам и метафорам других синтаксических типов, к примеру содержащим глаголы, или предикативные прилагательные. Рассмотрим следующие реляционные метафоры:
(48) Сэм пожирает книги.
(8) Корабль вспахивал гладь моря.
(31) Вашингтон был отцом своей страны.
В каждом из этих случаев две буквально произнесенные именные группы окружают реляционный терм, произнесенный метафорически; это может быть транзитивный глагол, как в (48) и (8), но необязательно, см. (31). Задача слушающего — не перейти от «S есть Р» к «S есть R», а найти переход от «S Р-отношение S'» к «S R-отношение S'». Формально это разные задачи, поскольку, к примеру, наши принципы сходства в первом случае позволят ему найти общее для S и Р свойство R; во втором же случае слушающий не может найти общее отношение, и искать надо отношение R, отличное от отношения Р, но сходное с ним по каким-то параметрам. Применительно к такого рода примерам принцип 1 будет звучать так:
Р-отношения суть, по определению, R-отношения.
Например, вспахивание — это, в частности, передвижение некоей субстанции в обе стороны от заостренного объекта при движении этого объекта вперед; и хотя это сходство в определении между Р-отношением и R-отношением обеспечит принцип, позволяющий слушающему вывести R-отношение, основание сходства не исчерпывает содержание R-отношения в том смысле, в каком сходство исчерпывает содержание терма R в простейших случаях типа «S есть Р». В рассматриваемых сейчас случаях задача слушающего — найти отношение (или свойство), сходное или как-то иначе ассоциированное с отношением или свойством, которое
* Приведенные буквальные переводы не отражают полностью специфику англ. addled. — Прим. перев.
334
буквально выражается метафорическим выражением Р; и принципы позволяют ему произвести выбор такого отношения или свойства, предоставляя те параметры, по которым Р-отношение и R-отношение могут быть сходны или как-то иначе ассоциированы.■
Принцип 8. В соответствии с моим описанием метафоры вопрос, рассматривать ли метонимию и синекдоху как особые случаи метафоры или как независимые тропы, переходит в чисто терминологическую плоскость. Когда кто-либо говорит «S есть Р» и имеет при этом в виду «S есть R», Р и R могут ассоциироваться посредством таких отношений, как отношение часть — целое, отношение сосуд — содержимое и даже отношение одежды и одетого в нее. В каждом из этих случаев, как и в собственно метафоре, семантическое содержание терма Р передает семантическое содержание терма R при помощи некоторого принципа ассоциации. Поскольку принципы метафоры все равно довольно разнообразны, я склонен рассматривать метонимию и синекдоху как особые случаи метафоры и добавить их принципы к моему списку принципов метафоры. Я могу, к примеру, говорить о британском монархе как о Короне, а об исполнительной власти Соединенных Штатов как о Белом доме, эксплуатируя регулярные принципы ассоциации. Однако, как я уже говорил, утверждение, что это — особые случаи метафоры, представляется мне имеющим чисто терминологический смысл; если пуристы будут настаивать, что принципы метафоры должны быть отделены от принципов метонимии и синекдохи — что ж, у меня не может быть никаких возражений нетаксономического свойства.
|
|
|
Возникает вопрос, существует ли еще один, девятый принцип в дополнение к перечисленным восьми? Найдутся ли случаи, когда ассоциация Р и R, не существовавшая до того, возникала бы при соположении S и Р в новом предложении? Насколько я понимаю, в этом состоит тезис сторонников теории взаимодействия. Однако я ни разу не видел по-настоящему убедительного примера, равно как и хоть отчасти ясного описания того, что имеется в виду под «взаимодействием». Попытаемся построить несколько примеров сами. Рассмотрим отличия (49) от (50):
грязь
(49) Голос Сэма ― это гравий
наждак
(50) Второй аргумент Канта в пользу трансцендентальной дедукции
грязь
― это просто гравий
наждак
Очевидно, второй набор задает другие метафорические значения, то есть другие значения R, чем первая тройка; можно доказы-
335
вать, что источник этих отличий — не в S-термах, которые по-разному ограничивают круг возможных значений R, порожденных Р-термами, а в том, что различные комбинации S и Р порождают различные R. Такое объяснение, по-моему, звучит неправдоподобно; более правдоподобное объяснение состоит в следующем. Мы имеем набор ассоциаций, связанных с Р-термами грязь, гравий и наждак. Эти ассоциации строятся в соответствии с принципами 1—7. Разные S-термы ограничивают круг значений R по-разному, так как верными относительно голосов могут быть другие R, чем относительно аргументов в пользу трансцендентальной дедукции. Где же здесь взаимодействие?
Поскольку в этой части работы содержится мое описание метафорической предикации, резюмируем ее главные положения. Если исходить из того, что говорящий и слушающий располагают общими лингвистическими знаниями и знаниями о внешнем мире, достаточными для успешной передачи буквальных высказываний, то для успешного порождения и понимания высказываний вида «S есть Р», где говорящий метафорически имеет в виду, что S есть R (при R ≠ Р), по отдельности необходимы, а вкупе достаточны следующие стратегии.
|
|
|
Во-первых, должны быть общие стратегии, позволяющие слушающему распознать, что высказывание замышлялось не как буквальное. Самая распространенная, но не единственная стратегия основана на том, что, воспринятое буквально, высказывание явно оказывается неправильно построенным.
Во-вторых, должны быть общие принципы, которые ассоциируют терм Р (будь то его значение, условия истинности или денотация, если она есть) с набором возможных значений R. Самая сердцевина проблемы метафоры — сформулировать эти принципы. Я попытался перечислить некоторые из них, но абсолютно уверен, что найдутся и другие.
В-третьих, должны быть общие стратегии, позволяющие говорящему и слушающему, исходя из их знаний о терме S (будь то знание значения выражения, природы референта, или и того и другого), ограничить круг возможных значений R, придя тем самым к истинному значению R. Основной принцип этого шага заключается в том, что настоящими значениями R могут быть только те возможные значения R, которые задают возможные свойства S.
МЕТАФОРА, ИРОНИЯ И КОСВЕННЫЕ РЕЧЕВЫЕ АКТЫ
В заключение я хотел бы вкратце сопоставить принципы функционирования метафоры с принципами функционирования иронии и косвенных речевых актов. Рассмотрим сначала иронию. Предположим, вы разбили бесценную китайскую вазу танской эпохи, и я говорю с иронией: Это был гениальный поступок. Здесь, как и в метафоре, значение говорящего и значение пред-
336
ложения различны. Каковы принципы, на основе которых говорящий может заключить, что слушающий имел в виду 'Это был глупый поступок', хотя услышал он предложение Это был гениальный поступок! В очень грубой формулировке механизм функционирования иронии заключается в том, что высказывание, если его воспринимать буквально, оказывается очевидно неуместным в данной ситуации. Поскольку оно абсолютно неуместно, слушающий вынужден переинтерпретировать его так, чтобы сделать уместным, а самой естественной будет интерпретация, при которой значение высказывания противоположно его буквальной форме.
Я вовсе не утверждаю, что этим исчерпывается разговор об иронии. Культуры и субкультуры имеют гигантский разброс относительно пределов допустимости лингвистических и экстралингвистических подсказок, которыми снабжаются иронические высказывания. В английском языке существуют определенные характерные интонационные контуры, сопровождающие иронические высказывания. Важно, однако, понимать, что ирония, как и метафора, не требует никаких конвенций, ни экстралингвистических, ни каких бы то ни было иных. Принципов построения дискурса и общих правил произведения речевых актов достаточно для задания базовых принципов иронии.
Обратимся теперь к примеру косвенного речевого акта. Предположим, в стандартной ситуации застолья я говорю вам: Вы не могли бы передать соль? В этой ситуации вы воспримете это предложение как значащее «Передайте, пожалуйста, соль», то есть вопрос о ваших возможностях вы поймете как просьбу произвести действие. Каковы принципы, лежащие в основе этого вывода? Есть фундаментальная разница между косвенными речевыми актами, с одной стороны, и метафорой и иронией — с другой. Производя косвенный речевой акт, говорящий имеет в виду то, что он говорит; но вдобавок он имеет в виду и нечто большее. Значение предложения составляет часть значения высказывания, которое этим не исчерпывается. Вот в крайне упрощенной форме (более детальное описание см. в [10 ]) те принципы, на которых основан в данном случае вывод. Во-первых, слушающий должен располагать каким-то способом распознавания высказывания, могущего быть косвенным речевым актом. Это требование удовлетворяется тем фактом, что в указанном контексте вопрос о возможностях слушающего лишен всякой дискурсивной осмысленности. Тем самым слушающий вынужден искать альтернативное значение. Во-вторых, поскольку слушающий владеет правилами речевых актов, он знает, что его способность передать соль есть предварительное условие речевого акта, состоящего в обращенной к нему просьбе сделать это. Тем самым он способен сделать вывод, что вопрос о его возможностях, вероятно, является вежливой просьбой произвести действие. Сходства и различия между буквальными высказываниями, метафорическими выска-
337
зываниями, ироническими высказываниями и косвенными речевыми актами показаны на рисунках ниже.
Графическое сравнение отношений между значением предложения и значением высказывания, где значение предложения — это «S есть Р», а значение высказывания — «S есть Я», то есть где говорящий произносит предложение, буквально значащее, что объект S относится к концепту Р, но своим высказыванием он имеет в виду, что объект S относится к концепту R.
Условные обозначения:
значение предложения, Р
значение высказывания, R
○ объект, S
1. Буквальное высказывание. Говорящий произносит «S есть Р» и имеет в виду «S есть R». Тем самым говорящий относит объект S к концепту Р, где Р = R. Значение предложения и значение высказывания совпадают:
Р, R
P = R
2. Метафорическое высказывание (простое). Говорящий произносит «S есть Р», но имеет в виду метафорически, что S есть R. Значение высказывании выводится через буквальное значение предложения:
P
P ≠ R
338
3. Метафорическое высказывание (открытое). Говорящий произносит «S есть Р», но имеет в виду метафорически открытое множество значений «S есть R1», «S есть R 2» и т.д. Как и в случае простого метафорического высказывания, метафорическое значение выводится через буквальное значение:
P ≠ R 1или R2 или
R 3или R 4
4. Ироническое высказывание. Говорящий имеет в виду обратное тому, что он сказал. Значение высказывания выводится через выявление значения предложения с последующим обращением этого значения в противоположное:
R = обратное к Р
5. Мертвая метафора. Исходное значение предложения остается в стороне, а предложение получает новое буквальное значение, совпадающее с исходным метафорическим значением высказывания. Это — сдвиг от диаграммы метафорического высказывания (случай 2) к диаграмме буквального высказывания:
новые Р, R
старое Р
R ≠ старое P
R = новое Р
6. Косвенный речевой акт. Говорящий имеет в виду то, что он сказал, но он также имеет в виду и нечто большее. Тем самым значение высказывания включает значение предложения, но само выходит за его рамки:
Р входит в R, но Р ≠ R
339
На вопрос, со всеми ли метафорическими высказываниями можно соотнести буквальную парафразу, следует тривиальный ответ. При одном понимании ответ на него тривиально положительный, при другом — тривиально отрицательный. Если мы понимаем вопрос так: «Возможно ли найти или построить выражение, которое будет в точности выражать имеющееся в виду метафорическое значение R, в смысле условий истинности для R, для всякого метафорического произнесения «S есть Р», где имеется в виду «S есть R»?» — то ответ на него будет, безусловно, положительным: из Принципа Выразимости (см. [9]) непосредственно вытекает, что абсолютно любое значение может получить точное выражение в языке.
Если же вопрос понимается иначе, а именно: «Обеспечивает ли нас каждый из существующих языков точными средствами для буквального выражения всего, что бы мы могли пожелать выразить произвольной метафорой?» — то тогда ответ, очевидно, отрицательный. Часто мы используем метафору именно и ровно потому, что не существует буквального выражения, которое бы выражало в точности то, что мы имеем в виду. Более того, в метафорических высказываниях мы достигаем большего, чем простое утверждение, что S есть R; как показано на рисунке, мы утверждаем «S есть R», проходя через значение «S есть Р». Именно в этом смысле оправданно наше ощущение, что метафорам внутренне присуща некая неперефразируемость. Они не поддаются перефразированию, так как, не используя метафорическое выражение, мы не можем воспроизвести семантическое содержание, которое участвует в процессе понимания высказывания слушающим.
Максимум, чего мы можем достичь в парафразе, — это воспроизвести условия истинности метафорического высказывания; но метафорическое высказывание не только передает свои условия истинности. Оно передает условия истинности через другое семантическое содержание, условия истинности которого не входят в набор условий истинности данного метафорического высказывания. Выразительная мощь, которую мы ощущаем в хороших метафорах, связана по большей части с двумя свойствами. От слушающего требуется обнаружить, что имеет в виду говорящий — его вклад в коммуникацию должен быть больше, чем просто пассивное восприятие, — и он должен достичь этого, пройдя через иное семантическое содержание, чем то, которое сообщается (хотя оно и связано с сообщаемым). Насколько я понимаю, именно это имел в виду доктор Джонсон, говоря, что метафоры дают нам две идеи на месте одной.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Говоря об этих наборах, необходимо избежать смешений типа употребление-упоминание. Иногда мы будем говорить о словах, иногда о значениях, иногда о референтах и денотатах, а иногда об условиях истинности.
340
2 В этой классификации я следую работе [2].
3 Даже в работе [4], где взаимодействие разъясняется в терминах «импликативных комплексов», не содержится точной формулировки тех принципов, на которых основана работа взаимодействия. Тот пример, который рассматривает Блэк (Брак — это игра с нулевым общим выигрышем), до огорчительного походит на сравнительную метафору: «Брак похож на игру с нулевым общим выигрышем тем, что он является антагонистическим отношением между двумя участниками, при котором одна из сторон может получить что-либо только за счет другой». Нелегко обнаружить, что именно разговоры о взаимодействии могут добавить к этому анализу.
4 Под «буквальным уподоблением» я понимаю буквальное выражение сравнения. Можно требовать ограничить употребление термина «уподобление» только по отношению к небуквальным сравнениям, но я здесь использую этот термин иначе.
5 Более того, можно найти основания утверждать, что в этом примере ледышка функционирует метонимически.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Asсh S. E. The metaphor: A psychological inquiry. — In: R. Tagiori and L. Petrullo (eds.). Person, Perception and Interpersonal Behavior. Stanford Univ. Press, 1958.
[2] Вeards1eу М. С The metaphorical twist. — "Philosophy and Phenomenological Research", Vol. 22, 1962 (см. также наст. сборник).
[3] В1асk M. Metaphor. — In: M. Black. Models and Metaphors. Ithaca — N. Y., Cornell Univ. Press, 1962 (см. также наст. сборник).
[4] Black M. More about Metaphor. — In: A. Ortony (ed.). Metaphor and Thought. Cambridge Univ. Press, 1979.
[5] Сavell S. Must We Mean What We Say? Cambridge Univ. Press, 1976.
[6] Hen1e P. (ed.). Language, Thought and Culture. University of Michigan Press, 1965.
[7] Miller G. Images and models, similes and metaphors. — In: A. Ortony (ed.). Metaphor and Thought Cambridge Univ. Press, 1979 (см. также наст. сборник).
[8] Richards LA. The Philosophy of Rhetoric. Oxford Univ. Press, 1936 (фрагмент см. в наст. сборнике).
[9] Sear1е J. R. Speech Acts. Cambridge Univ. Press, 1969.
[10] Searle J.R. Indirect speech acts. — In: P. Cole and J. P. Morgan (eds.). Syntax and Semantics, vol. 3: Speech acts. N. Y., Academic Press, 1975 (русск. перевод см. в сб.: Новое в зарубежной лингвистике, вып. XVII: Теория речевых актов. М., «Прогресс», 1986).
[11] Searle J.R. Literal Meaning. — "Erkenntnis", Vol. 13, 1978.
СЭМЮЭЛЬ ЛЕВИН
ПРАГМАТИЧЕСКОЕ ОТКЛОНЕНИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ
1. СФЕРА КОМПЕТЕНЦИИ ЛИНГВИСТИКИ
Язык, как нам постоянно говорят и как все мы знаем, — это функция человека, которая пронизывает и определенным образом упорядочивает нашу повседневную жизнь. Мы поистине сотворены языком в том смысле, что люди владеют им и что это владение выделяет нас среди других живых существ. Поэтому язык как свойство человека заслуживает самого серьезного исследования, и такое исследование вознаграждается тем, что мы получаем знания о нас самих и о нашей деятельности в мире.
Исследования языка и есть лингвистика. Подобного рода определение представляется достаточно простым, бесхитростным и в общем приемлемым. Однако, как и во многих других областях научного исследования, где можно предложить столь же несложные определения, такое определение в большей мере поднимает вопросы, чем содержит ключ к ответам. Ибо дело вовсе не обстоит таким образом, что мы располагаем априорным знанием того, что есть язык, тем самым — знанием предмета лингвистики, которая должна лишь предложить удовлетворяющую нас теорию языка. Перед лицом подобных трудностей лингвистика, конечно, находится ничуть не в лучшем положении, чем, скажем, физика или логика, которые точно так же не располагают априорным знанием природы движения и материи или существования и истины.
Вследствие этой исходной неопределенности предмета лингвистики в ней бытует множество разнообразных теорий. Среди всех этих вариантов мы все же должны выделять те, которые отличаются от других лишь (чисто) формально-терминологически, и те, чье отличие от других есть функция особых представлений о природе тех эмпирических фактов, для объяснения которых предназначена соответствующая теория. Формально-терминоло-
Samuel R. Levin. Pragmatic Deviance. — Глава I из книги: Levin S. R. The Semantics of Metaphor. The Johns Hopkins University Press, Baltimore — London, 1977.
© by The Johns Hopkins University Press, 1977
342
гические варианты могут быть охвачены одной и той же теоретической моделью. В этих случаях понимание подлежащих объяснению эмпирических фактов, то есть представление о том, что составляет язык и тем самым должно быть объяснено, остается неизменным при переходе от варианта к варианту1. Если согласиться с расхожим утверждением, что порождающая семантика и расширенная стандартная теория Хомского являются всего лишь понятийными вариантами одного и того же, тогда эти две теории должны отличаться друг от друга только формально-терминологически. Если бы, с другой стороны, было показано, что порождающая семантика (или расширенная теория) охватывает более широкий диапазон языковых фактов, тогда эти две теории отличались бы своими теоретическими основаниями, то есть той реальностью, для постижения которой предназначен понятийный язык теории.
Было бы весьма поучительно рассмотреть критические замечания, направленные в адрес тех лингвистических теорий, которые были выдвинуты в недавнем прошлом (здесь мы не можем предпринять такого обзора). Разумеется, подобная критика нередко имеет целью показать, что определенные факты, входящие в область теории, не могут быть объяснены средствами данной теории или могут быть объяснены очень неэффективно. Однако чаще критика предполагает наличие таких фактов языка (и тем самым фактов, подлежащих объяснению в рамках лингвистической теории), которые критикуемая теория вообще не числит в своей предметной области. Среди наиболее сокрушительных критических претензий, выдвинутых в последнее время, следует указать критику Хомского, направленную в адрес дескриптивной или блумфилдианской лингвистики. Хомский утверждал, что язык состоит не только из предложений как конкретных проводников коммуникации, абстрагированных от говорящих и окружающей обстановки, как полагал Блумфилд, но и включает в себя те знания о предложениях языка, которыми обладают говорящие, то есть так называемую компетенцию носителя языка. Следствием этого широкого взгляда на язык явилось введенное Хомским в его теорию противопоставление глубинного и поверхностного структурных представлений предложения. Чтобы на одном примере проиллюстрировать сущность различных концепций, рассмотрим следующее предложение:
(1) In tragic life nobody is always happy
'В (этой) печальной жизни никто не бывает всегда счастлив'.
Если это реальное предложение рассматривается как единственный и достаточный источник для грамматического описания, то как следует в нем трактовать прилагательное tragic 'печальный', 'трагический'? Как следует решить вопрос о том, как определяет оно существительное life 'жизнь' — рестриктивно или нерестриктивно? Может показаться, что на основе одних данных, ограни-
343
ченных рамками предложения (1), нельзя прийти к какому-либо определенному решению. Однако должно быть очевидно, что tragic в (1) употреблено нерестриктивно. Если грамматика предлагает разные глубинные структуры для рестриктивных и нерестриктивных определений, скажем, соответственно в виде вложенных и сочиненных предложений, то тем самым обеспечивается основа для правильного анализа предложения (1). Нет нужды говорить о том, что проблема решается равным образом и в том случае, если мы будем трактовать tragic в (1) как рестриктивное определение или как неоднозначное. Одно из замечательных достижений Хомского состояло в том, что он не только раздвинул пределы лингвистики, рассматривая язык в более широком смысле, но и предложил теоретический аппарат для отображения новых аспектов языка.
Трансформационная порождающая грамматика Хомского и дескриптивная лингвистика Блумфилда различаются, согласно существующим описаниям, в целом ряде аспектов. Эти две теории разительно отличаются друг от друга по теоретическим конструктам, формальным операциям, уровням представления и т. п. Подобные различия можно было бы считать чисто формально-терминологическими. Логически ничто не препятствует тому, чтобы теории таких различных видов были ориентированы на одно и то же множество эмпирических фактов. Но, конечно, в рассматриваемом случае дело обстоит не так. Нам достаточно отметить следующее важное различие этих двух теорий: Хомский включил в множество подлежащих объяснению эмпирических фактов целый класс фактов, явно исключенных Блумфилдом из области лингвистики. Тем самым лингвистическая теория Хомского настолько богаче теории Блумфилда, насколько шире она охватывает язык.
