Государственно-церковные отношения в ноябре 1917 — сентябре 1918 гг

 

Первые контакты церковного руководства с представителями советской власти имели место в ходе событий октября — ноября 1917г. в Москве. Известно, что здесь большевикам не удалось взять власть так легко, как в Петрограде. Почти все офицеры гарнизона и юнкера остались верными Временному правительству и созданному в древней российской столице «Комитету общественного спасения». Утром 28 октября юнкера заняли Кремль. В ходе затянувшихся боев рабочие-красногвардейцы и революционно настроенные солдаты несли большие потери. В этой ситуации председатель Замоскворецкого ревкома, профессор астрономии Штернберг потребовал, используя тяжелую артиллерию, начать обстрел Кремля. Исполняя приказ Московского Военно-революционного комитета, большевики мастерских тяжелой осадной артиллерии («Мастяжарт») сформировали несколько батарей, которые в ночь с 1 на 2 ноября открыли огонь по Кремлю из нескольких точек города.

Пытаясь остановить кровавую междоусобицу, обеспокоенный судьбой кремлевских святынь, Поместный Собор 2 ноября направил делегацию во главе с митрополитом Тифлисским Платоном (Рождественским) к руководителям воюющих сторон с призывом прекратить кровопролитие и проявить милосердие к побежденным, кто бы ими ни оказался. В обращении Собор также просил «не подвергать Кремль артиллерийскому обстрелу».

Это обращение вызвало споры среди членов Военно-революционного комитета. В. Ногин считал недопустимым продолжать обстрел. Позицию других выразил Е. Игнатов: «Раз наши враги считают возможным укрываться за историческими зданиями и оттуда громить нас, то мы должны громить их вместе с историческими зданиями».

Днем 2 ноября «Комитет общественной безопасности», отдав приказ о прекращении стрельбы, вступил в переговоры с ВРК об условиях сдачи, а вечером подписал договор о капитуляции. И тем не менее целую ночь — со 2 на 3 ноября — в кремлевские памятники летели снаряды. Даже получив приказ об окончательном прекращении огня, батарея у Крымского моста выпустила (вероятно, чтобы не везти обратно) оставшиеся восемь снарядов.

Установление советской власти в Москве было достигнуто ценой значительных повреждений национальных святынь. Тяжелые снаряды попали во все кремлевские соборы, из которых более всех пострадал собор Двенадцати Апостолов. В нем оказались разбиты алтарная и часть боковой стены. Малый Николаевский дворец получил множество пробоин в стенах, снаряд разорвался в домовой церкви Петра и Павла, разрушив иконостас, сооруженный по проекту крупнейшего архитектора XVIII в. М. Ф. Казакова. Восстановить иконостас не удалось. К счастью, часть снарядов не разорвалась вообще. Например, в Никольской башне таких насчитали двенадцать.

С благословения Собора епископ Камчатский Нестор (Анисимов) все повреждения Кремля подробно описал в отдельной брошюре. Изданная в конце 1917 г., она была сразу конфискована советской властью, а ее автор заключен под домашний арест в один из московских монастырей. «Пусть этот ужас злодеяния над Кремлем, — писал владыка Нестор, — заставит опомниться весь русский народ и понять, что такими способами не создается счастье народное, а наконец разрушается сама когда-то великая и святая Русь».

«На исправление и восстановление кремлевских храмов и прочих исторических святынь, пострадавших от артиллерийской стрельбы во время недавнего московского междоусобия» на заседании Собора 17 ноября был установлен всероссийский сбор пожертвований по подписным листам с привлечением к этому делу церковных причтов и братств.

11 ноября Собор обратился к победителям с - просьбой не мстить, не проливать братской крови и призвал народ к покаянию за грех братоубийства. В этот же день Собор определил отпевать погибших обеих сражающихся сторон и поручил митрополиту Платону «через сношение с подлежащими организациями выяснить: было ли совершено отпевание над прахом убитых в дни междоусобной брани воинов и рабочих», которые были погребены 10 ноября на Красной площади.

12 ноября в храме Христа Спасителя состоялось соборное моление «об упокоении всех без различия павших жертвами народного волнения». Поместный Собор призвал всех православных принять участие в этом молении: «Жители Москвы — богатые и бедные, знатные и простые, военные и не военные — все приглашаются, забыв всякую партийную рознь и помня только завет великой любви, объединиться в церковной молитве о блаженном упокоении почивших».

В ответ на просьбу митрополита Платона к новой власти разъяснить ее позицию «относительно погребения на Красной площади жертв междоусобного столкновения» Военно-революционный комитет принял 16 ноября за №662 следующее отношение. «Президиум Совета рабочих и солдатских депутатов считает совершение тех или иных религиозных обрядов делом совести как определенных членов, так и целой религиозной общины и не считает возможным в какой бы то ни было мере вмешиваться в совершение религиозных обрядов над братской могилой захороненных гражданскими похоронами павших за дело революции. Президиум Совета рабочих и солдатских депутатов... вместе с тем обращается к духовенству своевременно дать знать о времени совершения религиозного обряда на братской могиле». Здесь почти полностью приведен документ, поскольку он является фактически первой официальной реакцией новой власти на запрос Православной Церкви.

Уже на следующий день, 17 ноября, Собор принял ответное постановление, составленное в весьма резком тоне. «Кремль Московский и прилегающая к нему Красная площадь... составляют священные для русского народа места. До наших дней там находили место вечного упокоения лишь блаженной памяти строители Земли Русской: благоверные цари и великие святители, многие из которых причтены к лику святых. В преднамеренно совершенном без церковной молитвы погребении под стенами Кремля людей, которые осквернили его святыни, разрушали его храмы и, поднявши знамя братоубийственной борьбы, возмутили народную совесть, Собор видит явное и сознательное оскорбление Церкви и неуважение к святыне». На этом же заседании Собор поручил Московскому епархиальному начальству «для успокоения смущенной совести верующих и для облегчения загробной жизни самих погребенных» совершить на месте произведенного 10 ноября на Красной площади захоронения положенное по церковному чину заупокойное моление.

Резко осудив новую власть за ее действия в Москве — обстрел Кремля, захоронение на Красной площади погибших в ходе событий 27 октября — 2 ноября красногвардейцев и солдат, Поместный Собор вместе с тем выразил свое принципиальное отношение к ней. «Для тех, кто видит единственное основание своей власти в насилии одного сословия над всем народом, не существует Родины и ее святыни. Они становятся изменниками Родины, которые чинят неслыханное предательство России... К нашему несчастью, — указывалось в соборном послании 11 ноября 1917г., — не народилось еще власти воистину народной, достойной получить благословение Церкви Православной». В постановлении Собора 17 ноября «по поводу текущих событий» — начавшихся сепаратных переговоров Советского правительства с Германией — подчеркивалось, что «лица, вступившие от лица Российского государства в международные сношения, не являются свободно избранными представителями населения и выразителями мысли и воли нации, почему и не могут быть признаны правомочными в деле ведения мирных переговоров». Отмечая незаконный и преходящий характер установившейся власти, Собор неоднократно характеризовал ее как «группу лиц, силой оружия захвативших власть в Петрограде, Москве и некоторых других городах...».

24 ноября Собор принял заявление «для оглашения в печати» с требованием освобождения от ареста министра исповеданий Временного правительства А. В. Карташева. Примечательно, что заявление заканчивалось следующими словами: «Выражаем твердую уверенность, что в деятельности А. В. Карташева не было ничего, что могло бы явиться предметом общественного суда и запятнать его доброе имя, и имея в виду, что многие товарищи его по кабинету, одинаково ответственные за деятельность правительства, давно уже получили свободу, Всероссийский Церковный Собор настаивает на немедленном освобождении А. В. Карташева из Петропавловской крепости». Через некоторое время А. В. Карташев получил свободу и возможность участия в соборных заседаниях.

Вплоть до конца 1917г. церковное руководство считало, что советская власть слабая, и поэтому, боясь гнева верующего народа, она не предпримет решительных действий, направленных на ущемление интересов Церкви. Так, несмотря на объявленный новой властью декрет о земле, включавший в себя пункт о национализации церковно-монастырских земель, Собор 14 ноября спокойно обсуждал вопрос о переделе причтовых земель и даже установил нормы пользования церковной землей. Соборное большинство рассматривало декрет о земле как лишенную реальных оснований декларацию и исходило из того, что советская власть не рискнет претворить его в жизнь до решения Учредительного собрания. Такой же подход был проявлен и в оценке решений, принятых советской властью в декабре 1917г.

4 декабря было издано «Положение о земельных комитетах», в распоряжение которых передавались конфискованные земли, в том числе церковные и монастырские. 11 декабря вышло постановление Народного комиссариата просвещения о передаче всех учебных заведений духовного ведомства в ведение Наркомпроса. Этим постановлением Церковь лишалась своего важнейшего средства религиозно-нравственного воспитания молодого поколения, а также существенно затруднялась возможность подготовки кадров священнослужителей.

В Петрограде перевод духовной академии под опеку Народного комиссариата просвещения вызвал протест ее профессоров и преподавателей. Совет академии заявил, что он «вверяет судьбу академии водительству Церкви и принимает готовность предоставить силы академии на служение ее великим нуждам». Однако «средств для удовлетворения вопиющей неотложной нужды академии» не было. Уже 12 января 1918 г. на заседании Совета академии ее ректор епископ Ямбургский Анастасий (Александров) сообщил: «Приближается время выдачи жалованья за январь месяц 1918г. Между тем, несмотря на настоятельные просьбы, хозяйственное управление в счет сметных ассигновок на содержание академии в 1918 г. доселе ничего не выслало и в ближайшие дни, во всяком случае, не вышлет».

После этого заседания профессора Н. Н. Глубоковский и И. Е. Евсеев выехали в Москву к патриарху Тихону «для представления о создавшемся ввиду политических событий критическом положении академии и о средствах для поддержания академии». Кроме того, «ввиду полного отсутствия средств к существованию» академия обратилась к епархии за ссудой в счет ассигнований из общецерковной казны.

В качестве компромисса, способного приглушить возникшие опасения в кругах столичной интеллигенции по поводу дальнейшей судьбы духовной академии, отдел высших учебных заведений Народного комиссариата просвещения 27 января 1918г. предложил Совету академии «присоединиться к Петроградскому университету в качестве богословского факультета с оставлением инвентаря и библиотеки в ведении академии».

В начале февраля совместно с ректором университета Э. Д. Гриммом и деканом историко-филологического факультета Ф. А. Брауном ректор академии епископ Анастасий и профессор В. С. Серебренников «обсудили вопрос о предполагаемой возможности, с переходом в комиссариат народного просвещения, быть нашей академии в виде богословского факультета при университете, но с сохранением своей академической автономии и всецельного подчинения Церкви и бытии с Церковью».

Активную позицию в предполагаемом соединении занимало руководство университета. На заседании Совета духовной академии 10 февраля было решено «выразить глубокую признательность правлению университета в лице ректора, проректора и деканов факультетов за их высоколюбезную готовность войти в более тесное научное взаимообщение с Петроградской духовной академией». Академия наук на основании записки, поданной академиком Н. Я. Марром, поддержала ходатайство университета в Совет народных комиссаров о соединении академии и университета «на федеративных началах». Однако такого объединения не произошло. Из-за отсутствия финансовых средств и ввиду того, что здание академии было передано другой организации, Петроградская духовная академия с 1918 г. прекратила свое существование. Важно отметить, что ее руководство неоднократно, начиная с января 1918 г., официально заявляло представителям Советской власти о непричастности академии к политике.

17 и 18 декабря 1917г. были изданы декреты о гражданском браке и гражданской метрикации, согласно которым ведение записей браков, рождений и актов смерти изымалось из ведения Церкви и передавалось отделам при городских, районных, уездных и волостных управах. Инструкция об организации таких отделов и порядке передачи им церковных регистрационных книг была опубликована января 1918 г. Декреты от 17 и 18 декабря объявляли обязательным лишь гражданский брак, церковный же рассматривался как «частное дело врачующихся».

Обосновывая важность сохранения юридических прав церковной метрикации, член Собора профессор Н. Д. Кузнецов на одном из его заседаний говорил: «В массе православного народа секуляризирование ведения актов гражданского состояния... вызвало бы немалое недоумение и во многих случаях едва ли не сопровождалось бы понижением степени религиозности отношения русских людей к событиям рождения, брака и смерти. Таким образом, в интересах религиозно-нравственной жизни народа с его темнотой и безграмотностью нужно быть очень осторожным в таком вопросе, как лишение метрик их церковного характера...».

Отмеченные выше первые декреты советской власти в области государственно-церковных отношений никак не соответствовали основным статьям определения Поместного Собора «О правовом положении Православной Российской Церкви», принятого 2 декабря 1917 г. и, в частности, статье 6-й, предусматривающей выработку и принятие государственных законов, касающихся Православной Церкви, «не иначе, как по соглашению с церковной властью».

11 декабря 1917 г. на обсуждение в Совет народных комиссаров был внесен вопрос об издании декрета об отделении Церкви от государства и школы от Церкви. Тогда же была образована комиссия для составления его текста, в которую вошли нарком просвещения А. В. Луначарский, нарком юстиции П. И. Стучка, член следственной комиссии по борьбе с контрреволюцией П. А. Красиков, заведующий отделом Народного комиссариата юстиции профессор М. А. Рейснер и петроградский священник М. В. Галкин, рекомендованный управляющим делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевичем как «борец с церковным мракобесием и состоящий в конфликте с руководством епархии в лице митрополита Вениамина». Разработанный этой комиссией и опубликованный 31 декабря проект декрета об отделении Церкви от государства свидетельствовал о последовательной, бескомпромиссной политике советской власти в отношении религии и Церкви. Ниже мы приводим полностью указанный проект декрета.

«Совет Народных Комиссаров рассматривает в настоящее время проект декрета об отделении церкви от государства. Проект этот будет внесен на утверждение ЦИК в одном из ближайших его заседаний. Декрет состоит из 13 нижеследующих пунктов:

1. Религия есть частное дело каждого гражданина Российской Республики.

2. Запрещается издавать местные законы или постановления, которые могут ограничивать свободу совести.

3. Каждый гражданин может исповедывать какую угодно религию или же никакой.

4. Отменяются официальные обряды во всех государственных учреждениях.

5. Отменяются религиозные клятвы и присяги, вместо них вводится торжественное обещание.

6. Запись рождений, смертей и браков ведется без участия духовных лиц.

7. Церковные и религиозные общества приравниваются к частным обществам.

8. Отменяется всякое преподавание религиозных предметов в учебных заведениях.

9. Не допускается принудительное взыскание церковных сборов.

10. Церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью и не имеют юридического лица.

11. Все имущество церковных и религиозных обществ с момента издания декрета поступает в собственность государства.

12. Имуществом приходов будут ведать волостные, земские и городские самоуправления.

13. Церковные здания для общественных богослужений предоставляются лишь с разрешения представителей по заведыванию религиозным имуществом».

Узнав из газет о готовящемся принятии этого декрета, митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин 10 января 1918г. обратился в СНК с письмом, в котором старался доказать всю, на его взгляд, пагубность предстоящего шага правительства. «Осуществление этого проекта угрожает большим горем и страданиями православному русскому народу...—писал он. — Волнения могут принять силу стихийных движений... и привести к очень тяжелым последствиям». Прочитав письмо митрополита, В. И. Ленин наложил следующую резолюцию: «Очень прошу коллегию при комиссариате юстиции поспешить с разработкой декрета об отделении церкви от государства».

В начале декабря 1917г. в местной советской печати появились сообщения о проекте введения нового календаря по образцу западноевропейского. При этом предполагалось пропустить 13 дней — с 24 декабря по 7 января, т. е. время, когда в Православной Церкви празднуются великие праздники Богоявления: Рождество Христово и Крещение Господне. Клир и миряне некоторых провинциальных приходов обратились к патриарху «с почтительнейшей духовно-сыновнею просьбой стать на защиту святых праздников и предупредить могущее быть великое смущение». 25 декабря первосвятитель наложил следующую резолюцию на одном из таких обращений: «Опасения, благодарность Богу, не сбылись. Новый календарь пока еще не введен. Патриарх Тихон».

До середины декабря 1917 г. конкретные меры новой власти в отношении Церкви ограничивались в столице в основном закрытием некоторых придворных церквей (в Зимнем и Гатчинском дворцах) и храмов при государственных учреждениях (министерстве внутренних дел, градоначальстве и т. п.). Кроме того, Кронштадтский совет рабочих и солдатских депутатов с конца ноября стал демонстративно назначать православных священников на очередное дежурство милиционеров. 28 ноября на общем собрании мастеровых и рабочих городского района № 1 Кронштадта по этому поводу была принята резолюция протеста.

Отмеченные выше антицерковные действия подробно обсуждались на собрании представителей столичного духовенства и верующих, состоявшемся с участием митрополита 11 декабря в здании Исидоровского епархиального училища. Собрание приняло решение «выступить с протестом против насилий».

Со второй половины декабря власть начала решительно осуществлять некоторые принимавшиеся ею постановления, поставившие служение Церкви в жесткие условия разнообразных запретов и ограничений. Первым реальным шагом в осуществлении новой церковной политики явилась реквизиция Народным комиссариатом просвещения синодальной типографии в Петрограде. С сообщением о том, как советская власть подготовила и провела эту акцию, на заседании Собора 22 января 1918 г. выступил редактор «Церковных ведомостей» протоиерей П. Н. Лахостский. По его словам, старосты синодальной типографии, сочувствовавшие большевикам, стремились сначала «национализировать типографию... по желанию самого народа, чтобы в распоряжение рабочих были переданы все машины и весь инвентарь типографии, как составляющий результат их собственного труда». При обсуждении этого вопроса в совете старост «обнаружилось, что представители от рабочих были бы довольны, если бы рабочим Петроградской типографии дали бы те прибавки, которые получили рабочие Московской синодальной типографии». По настоянию П. Н. Лахостского вопрос о судьбе типографии в Петрограде был передан на рассмотрение общего собрания рабочих, которое состоялось 21 декабря и, вопреки мнению старост, приняло резолюцию с просьбой к патриарху уравнять их зарплату с жалованьем рабочих Московской синодальной типографии.

Второе общее собрание рабочих было 3 января 1918 г. На него по приглашению старост-большевиков явился член коллегии народного комиссариата просвещения П. И. Лебедев (Полянский), который в течение полуторачасовой речи пытался убедить рабочих изменить позицию. «Если вы пойдете за нами, — говорил он, — то получите по 300 рублей, а если за попами, то останетесь голодными, т. к. денег у них нет». Однако рабочие стояли на своем. Тогда Лебедев (Полянский) заявил, что он уполномочен в случае сопротивления произвести аресты и увести сопротивляющихся в тюрьму. В ответ на такую угрозу рабочая Ветрова выразила настроения большинства участников собрания следующими словами: «Вот я много лет работаю в типографии, и ни разу не слыхала таких застрашиваний. Очевидно, нам с Вами не ужиться». Собрание закончилось вводом красногвардейцев на территорию типографии и последовавшей затем передачей ее в распоряжение технического совета по управлению государственными типографиями при Наркомпросе.

В результате захвата синодальной типографии было фактически прекращено издание центральной газеты — «Всероссийского Церковно-общественного вестника». П. Н. Лахостскому все же удалось найти типографию для печатания журнала «Церковные ведомости», который стал выходить «в увеличенном объеме с расширением неофициальной части».

Следует отметить, что еще задолго до захвата советской властью типографии Св. Синода «по распоряжению министра исповеданий А. В. Карташева от августа 1917г. — ввиду обнаружившихся нестроений в Петроградской синодальной типографии — была образована комиссия по делам этой типографии во главе с председателем издательского совета при Св. Синоде протоиереем А. П. Рождественским². В пространном докладе, представленном А. П. Рождественским марта (19 февраля) 1918 г. в Высший Церковный Совет, был сделан следующий вывод. «Уже в сентябре 1917г. выяснилось, что вследствие анархической дезорганизации, водворившейся в типографской рабочей среде... под влиянием проникшего в эту среду нового, анархически настроенного элемента, которому чужда (чего нельзя сказать о значительной части старослужащих рабочих) идейная сторона деятельности синодальной типографии, последняя была постепенно обречена на совершенное расстройство финансово-экономической части».

Захват синодальной типографии вызвал бурную ответную реакцию среди верующих. Начались частные собрания духовенства и представителей приходов, а также общие собрания приходских советов сначала одного Петрограда, а затем и всей епархии. На первом же собрании приходских советов столицы 11 января стало известно, что «разные комиссары приходили и к ректору семинарии, и в духовное училище, и к митрополиту и заявляли, что... решено все достояние Синода объявить собственностью народа». С ведома СНК Петроградским Советом была создана специальная комиссия для изъятия синодского имущества, которую возглавил «уполномоченный по ликвидации бывшего Синода» комиссар по делам беженцев А. М. Дижбит. В конце января 1918 г. в специальной записке наркому внутренних дел Г. И. Петровскому он сообщил о том, что «ликвидацию Синода» почти закончил, принял ценных бумаг и счетов на сумму 46 миллионов 15 тысяч 312 рублей. Таким образом, захват типографии явился частью общего плана новой власти по изъятию имущества Синода в столице.

В связи с этой первой антицерковной акцией Советского правительства собрание приходских советов 11 января приняло следующую резолюцию: «Тысячи верующих рассматривают захват типографии как грабеж, протестуют против него и будут говорить об этом не только в храме, но и в трамваях, на площадях... Приходские советы усматривают явное гонение на Православную Церковь со стороны тех, кто именует себя народной властью».

По поручению собрания П. Н. Лахостский дважды безуспешно пытался вручить эту резолюцию А. В. Луначарскому. Нарком просвещения выслал к протоиерею своего помощника П. И. Лебедева (Полянского), обращение которого с П. Н. Лахостским, по свидетельству последнего, «было презрительное и грубое; он [Лебедев. — А. К] ничего не хотел слышать, письменных заявлений не принимал...». На резолюцию собрания приходских советов член коллегии Наркомпроса отреагировал весьма красноречиво: «Хоть к черту посылайте эти бумаги!»

Итак, уже к середине января 1918 г. православное духовенство наглядно убедилось в том, что ни на какие переговоры и компромиссы с Церковью Советское государство идти не собирается.

Следующей антицерковной акцией явилась попытка захватить крупнейший духовно-исторический центр русского православия Александро-Невскую Лавру в Петрограде. Еще 30 ноября, по предложению наркома государственного призрения А. М. Коллонтай, СНК под председательством В. И. Ленина рассмотрел вопрос об изъятии у Православной Церкви монастырей. Однако какое-либо конкретное решение тогда принято не было. Все та же А. М. Коллонтай на заседании Совнаркома добилась наконец принятия решения о реквизиции помещений Александро-Невской Лавры для нужд своего наркомата. Этим решением был создан прецедент для страны. По оценке Петроградского духовенства, «распоряжение принимало характер благовидности: мол де заботимся о благе народном, а монахи ничего для этого не делают...».

13 января митрополита Вениамина посетил сотрудник комиссариата призрения Иловайский и передал, что «с сегодняшнего дня Лавра переходит в ведение народа». Он также осмотрел помещения митрополита и признал их наиболее удобными для размещения богадельни. Прибывшие вместе с Иловайским красногвардейцы, осматривая Лаврские храмы, в собор входили в шапках, с ружьями. На замечания богомольцев, что здесь находятся святыни, отвечали: «Для вас святыни, для нас не святыни».

Известие об этих событиях в Лавре глубоко взволновало духовенство и верующих столицы. Вечером 14 января состоялось многолюдное пастырско-мирянское собрание в зале «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения в духе Православной Церкви» для обсуждения вопроса «о гонениях на Церковь». Заслушав доклад о событиях 13 января в Лавре, собрание приняло «протест Совету народных комиссаров от православного русского народа», в котором реквизиция синодальной типографии и попытка захвата Александро-Невской Лавры рассматривалась как «начало открытых гонений на Православную Церковь и православную веру» [выделено нами.—А. К]. «Православный верующий народ заявляет власть имущим, чтобы они остановили отобрание церковного достояния и возвратили бы отобранное, вняли бы голосу многих миллионов русских людей, которые такого отношения к святыням перенести не могут».

Собрание также приняло резолюцию, в которой для «противления» начавшимся гонениям предусматривались следующие практические меры: «) разъяснить всем православным не только в храмах, но и на рынках, площадях и везде, где можно, что Церковь Православная терпит открытое гонение; 2) проводить эту мысль между матросами и солдатами, среди которых есть еще любящие и чтущие Церковь; 3) составить и напечатать несколько тысяч протестов против отобрания церковного имущества и раздать их по приходам для подписи, сколько возможно большим количеством лиц, расклеить их снаружи храмов и на других местах...».

Участники собрания предлагали различные меры по охране церковного достояния. Так, одна женщина заявила, что «она ходила по казармам и уговаривала верующих солдат выступить в защиту церкви». «И эта мера, — сообщал П. Н. Лахостский Собору, — была одобрена и принята собранием».

Настоятель Александро-Невской Лавры епископ Прокопий (Титов) направил Собору донесение о событиях 13 января в его обители. Оно было заслушано на первом же после рождественских каникул соборном заседании. «То, что сообщили нам о Лавре, — говорил при обсуждении этого донесения член Собора князь Е. Н. Трубецкой, — не частное враждебное церкви выступление, а проведение плана уничтожения самой возможности существования Церкви. Сейчас речь идет об упразднении одной обители, это только пробный шаг... Тут открытая война с Церковью, начатая не нами». Оценив события в Петрограде как «первое столкновение со слугами сатаны», протоиерей Н. В. Цветков предложил Собору «послать туда посольство с выражением глубокого соболезнования...».

В середине января 1918г. ситуация вокруг Православной Церкви продолжала обостряться, чему способствовали несколько обстоятельств. Не дожидаясь принятия разрабатываемого проекта об отделении Церкви от государства, власти решили принять ряд сопутствующих ему постановлений. Так, 14 января за подписью комиссара имуществ республики Ю. Флаксермана было принято постановление об упразднении придворного духовенства, реквизиции имущества и помещений придворных церквей. В ведение наркомата имуществ были переданы не только храмовые сооружения и их имущества при бывшем царском дворе в Петрограде и его окрестностях, но и большая часть церквей Кремля в Москве. Это вызвало недовольство Поместного Собора, считавшего Церковь законной собственницей отмеченного достояния.

Вслед за постановлением от 14 января СНК принял решение о предоставлении наркоматам права закрытия церкви и при государственных учреждениях. Упразднение подобных храмов задевало религиозные чувства многих верующих, так как их посещали не только служащие государственных учреждений, но и жители окрестных домов. Согласно последнему опубликованному «Обзору деятельности Ведомства Православного исповедания за 1915 год», на территории только Петроградской епархии имелось «домовых и при казенных заведениях церквей». Тяжбы вокруг закрытия церквей при государственных учреждениях, а также домовых церквей длились не один год. 16 января был принят декрет о ликвидации духовников в вооруженных силах страны.

Большую обеспокоенность среди духовенства и мирян вызвали лекции «о новых декретах о церкви», с которыми в столице с 13 по 27 января выступал один из авторов декретов от 17 и 18 декабря 1917 г. о гражданском браке и гражданской метрикации член комиссии Наркомюста по подготовке декрета об отделении Церкви от государства И. А. Шпицберг. Церковная печать сообщала, что он — «крещеный еврей, ныне петроградский присяжный поверенный, был не так давно приглашен бывшим обер-прокурором В. Н. Львовом в состав комиссии при Синоде по пересмотру законов о разводе и даже присутствовал в заседаниях Синода». С установлением советской власти Шпицберг из ревностного христианина обратился в неистового богоборца. Свои лекции он начинал с заявления, что «после упразднения одного идола — царя — необходимо упразднить другого — Бога» и настаивал на необходимости «самых суровых и решительных мер против церкви и духовенства». Лектор договорился до того, что, вероятно в пылу запальчивости, сообщил аудитории следующее: «Предстоит издание декрета о том, что запрещается совершение таинства Причащения как колдовского действия, а затем, во-вторых, предстоит декрет о закрытии всех храмов... Будет запрещено богослужение, и будут отобраны церковные сосуды как средства для колдовства; духовенство будет объявлено подозрительным по революции. Все духовные учреждения должны быть реквизированы». Несмотря на абсурдность и грубо-кощунственный характер некоторых заявлений Шпицберга, первые антицерковные мероприятия власти убеждали верующих, что откровения Шпицберга — не пустые угрозы. Духовенство оценило его лекции как имеющие «чрезвычайное значение». Член Собора М. Ф. Глаголев, выступая с информацией о них на заседании 22 января, подчеркнул: «Собору и всем православным важно знать, что предполагается сделать по отношению к Православной Церкви». М. Ф. Глаголев предложил Собору, основываясь на заявлении И. А. Шпицберга, сообщить во все приходы, что «готовится нашей Святой Церкви».

Петроградские верующие были встревожены также угрозами Шпицберга в адрес митрополита Вениамина. Так, Шпицберг заявил, что за неприятие новых декретов о Церкви владыка «будет выселен из Лавры и с 1 февраля лишен жалования». На многолюдном собрании духовенства и представителей приходов, состоявшемся 17 января в большом зале «Общества распространения религиозно-нравственного просвещения» на Стремянной улице, попытки священника П. Раевского передать несколько кощунственных отзывов Шпицберга о Церкви вызвали «целую бурю негодующих возгласов». По поводу угрозы выселения митрополита из Лавры собрание заняло твердую позицию — не допустить, чтобы «наш избранник скитался как нищий!»

Собрание приняло резолюцию протеста «против похода на Александро-Невскую Лавру» и решило отправить в Москву к патриарху особую делегацию, чтобы «...осведомить его о том положении, которое создается в Петрограде». По предложению настоятеля Казанского собора протоиерея Ф. Н. Орнатского было принято решение — 21 января «в наступающее воскресенье из всех храмов столицы устроить крестные ходы к Александро-Невской Лавре».

Однако ход подготовки к этому «всенародному молебствию» был нарушен новой антицерковной акцией властей. Согласно сообщению церковной прессы, «января около часу дня в Александро-Невскую Лавру по распоряжению комиссара призрения Коллонтай, прибыл отряд матросов и красногвардейцев во главе с комиссаром Иловайским. Последний прошел к митрополиту Вениамину, которому предъявил требование очистить митрополичьи покои... Затем комиссар в сопровождении красногвардейцев отправился в собрание духовного собора Лавры, где... потребовал от наместника Лавры епископа Прокопия сдать ему все Лаврское имущество: вещи, капиталы, помещения. Преосвященный Прокопий категорически отказался исполнить это требование. Тогда его объявили арестованным и отвели в келью...».

В это время с Лаврской колокольни раздался набат. Оказалось, что находившиеся в Лаврском дворе богомольцы, узнав о появлении красногвардейцев, по собственной инициативе бросились на колокольню и забили тревогу. К Лавре стали стекаться толпы народа, особенно много было женщин. Слышались крики: «Православные, спасайте церкви». К толпе вышел Иловайский, возле которого находилось несколько матросов, вооруженных винтовками. Сам комиссар все время угрожал собравшимся револьвером, который держал наготове. Толпа обезоружила матросов и комиссара. Красногвардейцы же побросали оружие и разбежались.

Вскоре к группе Иловайского прибыла помощь — отряд вооруженных матросов и красногвардейцев с двумя пулеметами. Прибывшие поставили пулеметы на Лаврском дворе и стали энергично выгонять оттуда богомольцев. «Было произведено несколько выстрелов... Находившийся в это время на Лаврском дворе протоиерей Скорбященской церкви, что за Невской заставой, о. Петр Скипетров обратился к красногвардейцам с увещанием не расстреливать ни в чем не повинный народ, не производить насилий над народными святынями... Один из красногвардейцев выстрелил в отца протоиерея. Пуля попала в рот, раздробила челюсть и засела в шее. На другой день Скипетров скончался от полученных ран в городском лазарете, куда был переведен вскоре после ранения». Сразу же после убийства священника красногвардейцы сняли караул и увезли пулеметы.

Трагические события в Лавре явились первым открытым ненасильственным противостоянием верующих антицерковной политике советской власти. По свидетельству наместника Лавры епископа Прокопия, «настроение народных масс было таково, что больших усилий стоило удержать их от сопротивления вооруженным насильникам». Так, монахи спасли комиссара Иловайского от угрозы самосуда толпы и успокоили ее.

После случившегося 19 января многие молящиеся стали проводить круглые сутки в Лавре, «готовые всегда встать на защиту поругаемых святынь». 20 января митрополита Вениамина посетила депутация от рабочих Стеклянного, Фарфорового заводов и Экспедиции заготовления государственных бумаг, которые просили разрешить им «участвовать в охране святынь Лавры».

В обзоре печати, составленном редакцией «Церковных ведомостей», отмечалось, что «на Лаврские события ежедневная пресса отозвалась с редким единодушием. Газеты всех направлений, исключая, конечно, большевистских, сурово осуждают насильников, посягнувших наконец и на святая святых народной души». «События, разыгравшиеся в Александро-Невской Лавре, — писала газета кадетского направления "Наш Век", — служат достаточным доказательством того, как не следует делать церковную политику... В данном случае борьба начата не Церковью, а потому, естественно, что как всякий живой организм, она будет реагировать. У Церкви есть уже свои мученики. О. Скипетров скончался от нанесенных ран. Несомненно, число это будет расти».

СНК опубликовал по поводу событий в Александро-Невской Лавре два официальных сообщения, коренным образом извращавших происшедшее. В первом из них утверждалось, что большинство Лаврских монахов готово на всякую совместную работу с Народным комиссариатом призрения, а упорствует, дескать, лишь один наместник епископ Прокопий, который «не сдает ни помещений, ни инвентаря». В этом же сообщении подробно говорилось о разоружении комиссара Иловайского как о «зверстве толпы, подстрекаемой монахами», но ни одним словом не упоминалось о том, что в монастыре были расставлены пулеметы и убит протоиерей П. Скипетров.

Во втором сообщении Совнаркома, специально посвященном убийству П. Скипетрова, лживо — со слов какого-то архимандрита, не названного в этом официальном документе, — утверждалось, что красногвардеец, окруженный толпой возбужденно настроенного народа убил священника после того, как последний ударил его посохом.

21 января в газете «Социал-демократ» Ем. Ярославский поместил заметку «Черные вороны», в которой также искажал события в Александро-Невской Лавре. «Когда Совет народных комиссаров постановил обратить имение Александро-Невской Лавры на пользу народа, поместить там инвалидов, поместить бедняков, — писал Ем. Ярославский, — черные вороны всполошились. Они чувствуют, что приходит конец их тунеядству и безделью, их сладкой жизни. В защиту митрополита Вениамина они призывают устроить крестный ход. Как же не защищать митрополита, которому предлагают поместиться в 2 комнатах вместо 12! Смиренные монахи в Александро-Невской Лавре однако же оказались вооружены револьверами, когда пришли конфисковать монастырскую казну в общенародное достояние».

Раздражение в массах, вызванное попытками красногвардейцев захватить Лавру, было столь сильным, что власти были вынуждены временно приостановить свое наступление на столичную Церковь. Управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич обратился к епископу Прокопию с просьбой успокоить богомольцев и заявил, что Лаврская братия неправильно поняла декрет от января — «в данном случае Совет Народных Комиссаров имел в виду распределение инвалидов по зданиям Лавры». «Действия комиссара Иловайского, — ответил владыка Прокопий, — способны не успокоить богомольцев, а наоборот, вызвать дальнейшие эксцессы. Что касается размещения инвалидов в зданиях Лавры, на это мы с самого начала возникновения инцидента готовы были пойти и предоставить свободные помещения в распоряжение комиссара призрения Коллонтай».

Власти пошли на временные уступки. Воскресным утром 21 января по улицам были разбросаны листовки с извещением городской Чрезвычайной Комиссии о том, что «комиссариатам гор. Петрограда предписывается всюду... арестовывать тех, кто обнаружит намерение мешать крестным ходам и таких лиц немедленно доставлять в Смольный». Аналогичное распоряжение за подписью В. Д. Бонч-Бруевича, отпечатанное в виде листовок, «разбрасывалось из автомобиля параллельно крестному ходу». Примечательно, что еще накануне 20 января некоторые газеты сообщали, что Крестный ход запрещен.

Между тем в воскресенье, 21 января, с И часов утра около двухсот отдельных процессий из различных церквей города и окрестностей начали свой путь к Александро-Невской Лавре, сливаясь в один крестный ход. К ним присоединились тысячи верующих, и людской поток в стройном порядке, с церковными песнопениями устремился к одному пункту. По сообщению церковной печати, «чутко откликнулись на призыв участвовать в крестном ходе окраины, в массе заселенные рабочим людом». Один из корреспондентов определил количество участников крестного хода «до полмиллиона».

Во всяком случае их было несколько сот тысяч. Настроения участников крестного хода, охваченных чувством высокого религиозного энтузиазма, передавались прохожим на улицах. Многие из них становились на колени на мокрый снег и клали земные поклоны.

В начале третьего часа крестный ход во главе с митрополитом Вениамином начал двигаться от Лавры по Невскому проспекту к Казанскому собору, вся площадь перед которым оказалась запруженной массами народа. Здесь после краткого молебна владыка Вениамин обратился к собравшимся со словами: «Несмотря на тяжелые, очень тяжелые обстоятельства, мы не должны падать духом. Вспомним протоиерея П. Скипетрова... Вот пример для всех, как надо защищать веру православную, храмы святые, своих архипастырей и пастырей».

Грандиозный крестный ход явился не только «всенародным молением» за гонимую Церковь, но и демонстрацией поддержки ее со стороны широких масс в трудное время испытаний.

События в Петрограде 13—21 января имели важные последствия для государственно-церковных отношений в целом. Перед духовенством и верующими со всей остротой встала проблема «защиты православных святынь от всякого кощунственного покушения на них, откуда бы оно ни исходило». Как реакция на попытки властей захватить Александро-Невскую Лавру сначала в столице, а затем и в других городах и местностях возникли союзы и братства защиты Церкви в основном из мирян. Важной целью их было не допустить закрытие храмов и монастырей и конфискацию их имущества советской властью. Следует отметить, что задачи возникших до января 1918г. православных братств ограничивались, согласно их уставам, «взаимным единением и просвещением в духе веры и любви Христовой», а также душепопечительской деятельностью. Например, образованное 15 октября 1917г. в г. Веневе Тульской губернии Введенское братство организовало «внебо-гослужебные вероучительные и нравоучительные собеседования», сопровождавшиеся общенародным пением, а также оборудовало братскую библиотеку — читальню.

После крестного хода в Лавру столичное духовенство обратилось к своим прихожанам с призывом организовать «специальные духовные приходские союзы для защиты петроградских святынь. Согласно описанию корреспондента «Церковных ведомостей», «прихожане, в особенности женщины, горячо отнеслись к этому призыву духовенства и целыми семьями стали записываться в ряды... защитников». К февралю 1918 г. в духовные союзы для защиты церковных святынь, по данным большевистской «Петроградской газеты», записалось свыше 57 тысяч прихожан. По другим оценкам, их количество составляло 60—70 тысяч человек.

В конце января в трапезной Лавры под председательством епископа Прокопия состоялись два собрания «из простолюдинов и интеллигенции, объединенных одним чувством религиозной ревности и решимостью защищать святыни». На первом же собрании было решено образовать особое братство защиты Александро-Невской Лавры и обсуждался его устав. Большие прения вызвало примечание к одной из статей устава о том, что «желающие из братчиков могут давать торжественное обещание перед ракой Александра Невского защищать Лавру и святыни ее всеми средствами, дозволительными для христианина, даже до смерти». Епископ Прокопий разъяснил участникам собрания, что примечание «отнюдь не имеет в виду какого-либо вооруженного сопротивления нарядам красногвардейцев и матросов, посылаемых большевистскими властями. Примечание говорит о мерах христианского воздействия: увещании, мольбе, просьбе, пассивном сопротивлении, при полной решимости, если нужно, то пострадать за имя Христово». На втором собрании было принято решение, что «все действительные члены братства обязаны дать торжественное обещание перед ракой Александра Невского защищать святыни Лавры до смерти; те же лица, которые такого обещания не могут дать по тем или иным мотивам, могут быть только членами-соревнователями братства без права решающего голоса».

Устав братства предусматривал также развитие просветительской и благотворительной деятельности. Почетным председателем его был избран митрополит Вениамин.

События 13—21 января 1918 г. в Петрограде были внимательно проанализированы и учтены Собором и патриархом при выработке официальной позиции Церкви в связи с религиозной политикой советской власти. Уже вечером 21 января к патриарху Тихону выехала петроградская делегация «в числе семи человек, среди которых помимо духовенства был церковный староста, рабочий и матрос». 22 января по приезде в Москву депутаты были приняты патриархом, который заявил, что «краткие сведения о петроградских событиях он почерпнул из газет еще до прибытия делегатов и, узнав о намерении власти взять Александро-Невскую Лавру, хотел было по своему почину приехать в Петроград».

Делегация в течение полуторачасовой беседы проинформировала первосвятителя о январских гонениях на столичную Церковь и высказала основное желание ее православных прихожан — «чтобы митрополит Вениамин был восстановлен в звании настоятеля Александро-Невской Лавры и ее священноархимандрита». Еще во время попыток красногвардейцев захватить Александро-Невскую обитель и выселить оттуда владыку верующий народ «с недоумением узнал, что митрополит Вениамин настоятелем Лавры не оставлен». Это недоумение было вызвано двумя обстоятельствами. Во-первых, традиционно с 1742г. все правящие архиереи столичной епархии — предшественники владыки Вениамина — состояли священноархимандритами Свято-Троицкого Александро-Невского монастыря.

Во-вторых, митрополит Вениамин пользовался особым уважением и любовью среди широких масс верующих. После увольнения на покой митрополита Питирима (Окнова) 6 марта 1917г. епископ Вениамин вступил во временное управление епархией, а 24 марта «свободным голосованием клира и мирян Петроградской епархии» был избран ее правящим архиереем в сане архиепископа. 13 августа Синод возвел архиепископа Вениамина в сан митрополита. Петроградское население знало его доброту и сердечность: митрополит в простой монашеской одежде нередко спешил на окраины города крестить ребенка, напутствовать умирающего. Приемная его всегда был полна народа, и евангельски простой и возвышенный4-летний пастырь старался каждого выслушать, понять и утешить.

Репутация владыки как «кроткого, но твердого архипастыря» еще больше упрочилась после событий 13—21 января. Характеризуя поведение митрополита и отклик на него верующих в те дни, протоиерей Ф. Н. Орнатский говорил членам Собора: «Он всегда с народом. Трогательно слышать, когда народ называет его "голубчик, наш избранник". Народ любит его».

Принимая 17 января решение отправить в Москву к патриарху особую делегацию, собрание духовенства и представителей приходов также поручило ей «просить восстановить митрополита Вениамина в правах настоятеля Александро-Невской Лавры». Этот вопрос, поставленный петроградской делегацией перед церковным руководством, рассматривался на заседании Собора 24января.

Тогда же Собор вынес постановление «о возвращении Александро-Невской Лавры Петроградскому митрополиту с присвоением ему звания священноархимандрита оной». Комментируя это решение, церковная печать особо выделяла, что «таким образом, искреннее и горячее желание петроградцев иметь своего избранника... митрополита Вениамина полным хозяином в его резиденции осуществилось». Следует отметить, что восстановление владыки Вениамина в звании и правах настоятеля Лавры в тех обстоятельствах, когда власти делали попытки выселить его из монастыря, имело и явный политический аспект, подчеркивая неприятие высшим церковным руководством постановления Советского правительства о дальнейшей судьбе Александро-Невской обители.

После окончания официального заседания Собора 24 января перед его членами с сообщением о петроградских событиях, «особенно о попытке захватить Лавру и о величественном крестном ходе» выступил глава делегации протоиерей Ф. Н. Орнатский.

Митрополит Вениамин, вступивший 27 января в должность священноархимандрита Александро-Невской Лавры, принял во внимание твердую позицию епископа Прокопия в событиях 13— 21 января и просил его «на прежнем основании продолжать исполнять обязанности наместника Лавры».

Январские события 1918 г. в Петрограде в значительной степени способствовали оформлению и выражению официальной позиции высшего церковного руководства в отношении религиозной политики советской власти. 19 января, в самый разгар гонений на петроградскую Церковь, патриарх Тихон выпустил свое известное послание, названное атеистически настроенными отечественными исследователями «анафемой большевикам и советской власти». Пытаясь снять такое толкование указанного документа, канадский историк Д. В. Поспеловский утверждает, что в нем «нет ни слова ни о большевиках, ни о советской власти, речь идет о "безумцах", чинящих "ужасные и зверские избиения ни в чем не повинных... людей". Собор отлучает здесь от Церкви всех, кто терроризировал население».

Несмотря на то, что большевики в послании действительно не названы, суровому осуждению патриарха были впервые подвергнуты главным образом конкретные шаги церковной политики советской власти. «Гонение жесточайшее воздвигнуто и на Святую Церковь Христову, — указывал первосвятитель, — благодатные таинства, освящающие рождение на свет человека или благославляющие супружеский союз семьи христианской, открыто объявляются ненужными, излишними; святые храмы подвергаются или разрушению через расстрел из орудий смертоносных — святые соборы Кремля Московского, или ограблению и кощунственному оскорблению... чтимые верующим народом обители святые (как Александро-Невская Лавра) захватываются безбожными властелинами тьмы века сего [т. е. советской властью. —А. К] и объявляются каким-то народным достоянием, школы, содержавшиеся на средства Церкви Православной и подготовлявшие пастырей Церкви и учителей веры, признаются излишними и обращаются или в училища безверия или даже в рассадники безнравственности. Имущества монастырей и церквей православных отбираются под предлогом, что это — народное достояние, но без всякого права и даже без желания считаться с законной волей самого народа» V Таким образом, текст послания ясно указывает, каких христиан или хотя бы «по рождению своему» принадлежащих к Церкви лиц за их конкретные действия, направленные против Русской Православной Церкви, патриарх предал анафеме, т. е. отлучил от нее. Первосвятитель также призывал прихожан «не вступать с извергами рода человеческого в какое-либо общение».

Важно отметить, что ряд участников Собора, некоторые круги мирян и та часть населения, которая была настроена враждебно по отношению к советской власти, восприняли послание 19 января как «анафему большевикам, изреченную патриархом Тихоном». Выступая на заседании Собора 22 января, протоиерей Н. В. Цветков предложил именно так рассматривать, «кого же анафемствует святейший патриарх». Второе его предложение заключалось в том, чтобы «самый большевизм назвать сатанизмом или антихристианством». Выступление Н. В. Цветкова было горячо поддержано священником В. И. Востоковым. Известный писатель и поэт Д. Мережковский, отражая настроения значительной части русской интеллигенции, следующим образом оценивал патриаршее послание: «О, конечно, Ленин и Троцкий анафемы не испугаются, но еще вопрос, как отнесутся миллионы малых сих — к утверждению всецерковному, всенародному, что большевики анафемы, люди вечным проклятием проклятые, слуги дьявола».

Патриаршее послание 19 января официально провозглашало начало противостояния Церкви политике советской власти в религиозной области. Однако это противостояние было защитной реакцией на наступление государства и насилия над Церковью. Верующих послание призывало встать на защиту Церкви, но не при помощи оружия, а покаянием, уповать на «силу своего святого воодушевления». Таким образом, вопреки устоявшемуся в советской атеистической литературе мнению, указанное послание не может рассматриваться доказательством враждебности Православной Церкви к новому государству.

Во время рождественских каникул, длившихся с 10 декабря 1917 г. по 20 января 1918 г. и временно прервавших заседания Собора, работала его комиссия, «которая обдумывала способы ответа на акты современного правительства, в частности, относительно Александро-Невской Лавры». «Мы, — говорил член этой комиссии князь Е. Н. Трубецкой, — ждали только официального донесения и имен, которые теперь названы [имеются в виду инициаторы насильственных действий в отношении Церкви, например А. М. Коллонтай.—А. К], чтобы представить на рассмотрение Собора проект отлучения от Церкви виновных». Следовательно, патриаршее воззвание предвосхитило разработанное комиссией предложение Собору перейти от «увещаний», которые «слишком слабые», к «воздействию мечом духовным» — «анафематствованию лиц, совершающих явно враждебные Церкви действия, и всех их пособников».

Патриаршее послание «по поводу переживаемых событий» было оглашено и обсуждалось 20 января на частном совещании Собора, возобновившего свою работу после каникул. Одобряя послание патриарха, некоторые из выступавших отмечали недостаточность в наступившее время публичных осуждений антицерковных действий большевиков и «насильников вообще». Протоиерей г. Богодухова Харьковской епархии Алексий Станиславский отмечал: «Но мы знаем послания, которые раньше посылали. Их солдаты рвали. Послание... теперь едва ли достигнет вполне цели... Теперь нужно придумать необходимые мероприятия. Нужно устроить всенародные моления с крестными ходами и при этом сказать народу, каким бедам подвергается Церковь от врагов православил». Перейти к «решительным действиям» ненасильственного характера призывал духовенство делегат от Воронежской епархии Д. И. Боголюбов.

Обсуждение воззвания с анафематствованием было продолжено на заседании Собора 22 января, посвященного в значительной степени конкретизации «общей формулы патриаршего послания». Так, профессор И. М. Громогласов, озабоченный тем, «чтобы отлучение было реальным, действительным отчуждением, отделением тех, кто всей душой предан Церкви, от ее врагов и гонителей», предлагал «принять меры к тому, чтобы на местах надлежащим образом было выяснено, в чем именно должно выражаться отлучение и как оно должно быть проведено в жизнь».

Обсуждение Собором послания завершилось принятием 22 января постановления с одобрением патриаршего воззвания и призывом к Церкви «объединиться ныне вокруг патриарха, дабы не дать на поругание веры нашей». Однако еще до этого постановления, уже 20 января, Синод поручил «православному духовенству прочитать патриаршее послание во всех приходских, монастырских и других церквах, по получении номера "Церковных ведомостей", где будет напечатано это послание, в воскресный или праздничный день после Божественной Литургии». «Послание проникнет в самые отдаленные углы, и никакие усилия современной власти не могут предотвратить этого», — писал в те дни в одной из своих статей известный православный богослов А. Сагарда.

В Петрограде послание патриарха было размножено и роздано по церквам уже вечером 20 января. На следующий день во время многотысячного крестного хода «Лаврский протодьякон громовым голосом прочел воззвание с анафематствованием, после чего митрополит совершил молебен об умиротворении и спасении богохранимой державы Российской».

Послание 19 января 1918 г. способствовало пробуждению среди рядового клира активности, направленной на духовное противостояние убийствам и надругательствам как над отдельными людьми, так и над Церковью и ее служителями. В тех условиях многие священнослужители видели свою основную задачу в том, чтобы «христианизировать в духе Православной Церкви наше общество». Подчеркнув всю масштабность и трудность такой задачи, протоиерей Иоанн Янсон писал в «Церковных Ведомостях», что «одними проповедями этого сделать невозможно. Нужно энергично действовать и печатным словом. Поэтому необходимо по всем монастырям и приходам, где только возможно, заводить хотя бы самые простые печатные машины, чтобы на них можно было изготовлять сотни тысяч и миллионы поучительных листков... Одно только духовное слово устное и печатное может теперь спасти нашу страдалицу-Родину... Обновим же мы нравственно общество, явим силу, свет и любовь Божию».

Итак, сложившаяся к концу января 1918г. ситуация требовала от советского руководства глубокого понимания и учета особенностей Православной Церкви, исторически сложившихся государственно-церковных отношений, а также особой осторожности и терпимости при проведении реформы в этой сфере. Однако вместо этого власти решительно продолжили курс на конфронтацию с Церковью. 20 января был опубликован приказ народного комиссара государственного призрения А. Коллонтай, в котором говорилось: «Выдачу средств на содержание церквей, часовен и совершение религиозных обрядов прекратить, выдачу же содержания священнослужителям и законоучителям прекратить с 1 марта сего года...» Этим распоряжением содержание Церкви всецело предоставлялось верующим в частном порядке.

20 января СНК был принят и впервые опубликован на следующий день в газете «Известия» декрет, вошедший в дальнейшие официальные издания под названием «Декрет 23 января об отделении церкви от государства и школы от церкви». «В пределах республики, — говорилось в декрете, — запрещается издавать какие-либо местные законы или постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести, или устанавливали какие бы то ни было преимущества или привилегии на основе вероисповедной принадлежности граждан... Каждый гражданин может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповеданием какой бы то ни было веры или неисповеданием никакой, отменяются... Никто не может, ссылаясь на свои религиозные воззрения, уклониться от исполнения своих гражданских обязанностей... Школа отделяется от церкви... Все церковные и религиозные общества подчиняются общим положениям о частных обществах и союзах...» В целом эти нормы соответствовали конституционным основам светских государств нового времени. Вместе с тем декрет, провозгласивший отделение Церкви от государства и национализацию церковного имущества, поставил Русскую Православную Церковь в жесткие рамки всяких запретов и ограничений. Отныне она теряла юридическое лицо, лишалась собственности и права приобретать ее.

Исходные идеи отношения нового государства к конфессиям были обстоятельно изложены в статье «Советская политика в религиозном вопросе», написанной членом комиссии «для составления текста декрета о свободе совести, церкви и религиозных организациях» П. А. Красиковым, руководившим с мая 1918 г. осуществлением церковной политики Советской власти. В этой статье церковная организация (имелась в виду главным образом Православная Церковь) рассматривалась как часть старого государственного аппарата классового господства помещиков и капиталистов, как орудие управления и господства эксплуататорских классов над трудящимися классами. В соответствии с таким политизированным, односторонне-упрощенным, а следовательно, искаженным взглядом на Православную Церковь, ее место и историческую роль в российском государстве и обществе основные задачи «советской политики в религиозном вопросе» на этом этапе состояли в том, чтобы «разбить старую церковную государственную машину» и «уменьшить удельный вес церковников как проводников крепостнических и буржуазных тенденций и влияний на массы». Принятые Советским правительством постановления и декреты в отношении Церкви П. А. Красиков оценивал как начало реализации указанных задач.

В связи с этим он обращал особое внимание на предпринятое властью «лишение возможности учреждать религиозные общества с правами юридических лиц, т. е. с правом приобретать имущества, накоплять капиталы, располагать ими сообразно со своими целями, давать на содержание всей централизованной церковной организации с ее0 000 армией агентов-священников, с огромным штатом генералов-епископов и прочих могучих экономических организаций, другими словами, в недрах социалистической республики создавать капиталистическую церковную организацию со своей бюрократией, школами, догматами, юрисдикцией и т. п., организацию, которая естественно должна быть связующим элементом старого общества и обладать влиянием на массы». Декреты советской власти были направлены на фактическую отмену Церкви как иерархической организации и разрешали только существование верующих граждан, которым предоставлялось право «на отправление культа» — заключение договора с местными властями на предмет найма помещения для богослужений и приглашения священнослужителей для исполнения религиозных треб. По этому поводу П. А. Красиков писал о том, что можно «в силу объективных условий оставить за церковниками лишь ту специальность, на которую еще есть спрос у обывательской массы, особенно у стариков и старух», т. е. речь шла только о свободе совершения религиозных обрядов.

Стремясь «положить конец вековому влиянию Церкви на государственную и общественную жизнь», Советское государство также решительно выступило против благотворительной, религиозно-просветительской и миротворческой деятельности Церкви. П. А. Красиков указывал на то, что все эти функции должны перейти «в руки самого народа в лице его собственных органов, не стоящих ни в идейной, ни в материальной связи с угнетательскими классами». Иными словами, считалось, что государству рабочих и крестьян подобные «услуги» Церкви не нужны, оно само способно создать и развивать на новой, пролетарской основе собственную систему социальных ценностей и выработать эффективные методы взаимопомощи членов «свободного от рабства общества». Исходя из подобных установок, деятельность различных религиозно-просветительских и церковных благотворительных обществ и организаций сначала объявлялась вредной и реакционной, а затем запрещалась государством.

Итак, первые декреты советской власти обрывали любые связи Церкви и государства и не предусматривали создание новых, поскольку считалось, что при социализме религии быть не должно. Однако провозгласив свободу вероисповеданий, советская власть таким образом признала право на существование Церкви, так как первое невозможно без второго. Следует отметить и то, что власть декларативно отвергла прямую борьбу с Церковью и заявила о своем невмешательстве во внутрицерковную жизнь.

Оппозиционная режиму печать выступила с резкой и аргументированной критикой декретов советской власти в отношении религии и Церкви, отмечая их поспешность и несвоевременность, а также несогласованность друг с другом некоторых положений. «Акт об отделении церкви от государства, — писала кадетская газета "Наш Век", — составлен по упрощенной системе, схематически, в виде нескольких тезисов, спешно выхваченных из программ. Как бы не относиться к идее отделения Церкви от государства во всяком случае, эта реформа чрезвычайно глубокая, затрагивающая именно ту область, в которой законодательство должно подойти с особой осторожностью и бережностью. Декрет не обладает этими свойствами».

Примечательно, что среди Советского правительства не было единого подхода и ясности в толковании этого декрета. Например, управляющий делами Совнаркома В. Д. Бонч-Бруевич следующим образом разъяснял старообрядцам его отдельные положения: «Конфискации подлежат только имущества, жалованные в прежнее время церкви государственной властью, например, земли, а равно предметы, бывшие раньше собственностью государства...; все же, что приобретено на средства церковных общин, например, приходские дома, а также подаренные, пожертвованные и завещанные частными лицами, не подлежат переходу в народное достояние, т. к. уже и без того принадлежат народу, объединившемуся в ту или иную религиозную общину». Однако такое толкование противоречило тексту декрета, где прямо сказано о том, что «все имущество существующих в России церковных и религиозных обществ объявляется народным достоянием». Комментируя встречу управляющего делами СНК со старообрядцами, церковная пресса задавала вполне аргументированные вопросы: «Почему же в декрете не сделано такого ограничения, о котором говорит г. Бонч-Бруевич? И насколько его разъяснения являются с точки зрения нынешней власти авторитетными? И наконец, почему ежедневно захватываются церковные имущества, приобретенные именно на средства церковных общин?».

Среди советского руководства не оказалось почти никого, кто мог бы компетентно и, главное, без идеологических предубеждений заниматься реформированием государственно-церковных отношений. Из состава правительства лишь А. В. Луначарский и В. Д. Бонч-Бруевич специально изучали в свое время некоторые религиозные проблемы: первый из них историю и философию религии, выпустив в годы эмиграции двухтомный труд «Религия и социализм», второй — штундизм, не связанный с традиционными в России конфессиями (на II съезде РСДРП В. Д. Бонч-Бруевич сделал доклад «О работе среди сектантов»).

В комиссию по подготовке декрета об отделении Церкви от государства входил видный юрист, профессор М. А. Рейснер, который свою научную командировку в 1896—1898гг. в Гейдельбергский университет посвятил «вопросу отношений государства и церкви». По собственному