2020-05-21
1863
Записанная со слов Марии Яковлевны Ерохиной, Веры Васильевны Леонтьевой, дневниковых записей Леонтия Семёновича Ерохина, воспоминаний Александра Леонидовича Ерохина, архивных документов, фотографий
Кто из нас знает свою родословную, и на сколько поколений назад? Если бы заниматься этим вопросом с самого детства или юношества, тогда бы наши внуки могли знать о своих предках до пяти поколений. Но это желание – знать свой род – приходит в довольно позднее время, и уже нет в живых свидетелей тех давних событий, не у кого спросить о «делах давно минувших дней». Но если есть возможность спросить об этом сейчас, и если есть у кого – то надо эту возможность использовать. Фамилия Ерохин, которую носит наш род, имеет свою историю, попробуем открыть то, что в наших силах.
Часть 1
Общая история
Русско-турецкая война 1768-1774 годов подготовила переход Крыма в состав Российской империи. После заключения Кучук-Кайнарджийского мирного договора Крымское ханство было объявлено независимым от Турции. Но Турция с этим не смирилась и продолжила политику давления на Крым, применяя дипломатические и военные методы. Русским войскам пришлось войти в Крым для защиты независимого ханства от турецких войск. Корпус генерал-поручика А.А. Прозоровского укрепился в Перекопе, затем перешёл к Карасубазару. Здесь командовал войсками генерал-поручик А.В. Суворов, и своим присутствием вынудил турок отступить. Это происходило в марте 1777 года. По просьбе хана Шахин-Гирея русские войска остались в Крыму, расположившись у посёлка Ак-Мечеть. Но правление Шахин-Гирея было не в полном соответствии и традиции национальных обычаев и веры, началось восстание внутри государства, татарская знать не захотела подчиняться европейски образованному хану. Русские войска поддержали законного правителя Шахин-Гирея. А.В.Суворов был назначен командующим войсками Крыма и Кубани, и 27 апреля 1778 года прибыл в Бахчисарай. Требовалось каким-то образом повлиять на само Крымское ханство, на его недовольство мирной политикой России, подогреваемое турецкими властями. По совету Г.А.Потёмкина Суворов решил ослабить экономику хозяйства Крымского ханства через отделение христианской части населения от своей хозяйственной деятельности. В Крыму было распространено между татарским и греческим населением заниматься тем, что им было привычно издревле - греки занимались земледелием, садоводством, татары - овцеводством, скотоводством. И вот с мая по сентябрь 1778 года из Крыма в Приазовье было переселено 31000 христиан - в основном греков и армян. Крым остался без земледельцев, хан и татарская знать были в ярости. В 1779 году Россия вновь вывела свои войска из Крыма. Но из-за нежелания Турции смириться с потерей Крыма, России пришлось вновь войти в Крым и освободить его от турецких войск. Шахин-Гирей опять вызвал недовольство своего народа непомерными казнями, жестокостью, снова поднялся мятеж внутри ханства. И тогда Екатерина Вторая посоветовала хану добровольно отречься от престола и передать Крым России, на что хану пришлось согласиться. В феврале 1783 года Шахин-Гирей отрёкся, а 8 апреля своим манифестом императрица Екатерина Вторая объявила о вхождении Крыма в состав Российской империи. В июне 1783 года на вершине горы Ак-Кая князь Потёмкин принял присягу на верность России крымской знати и представителей всех слоёв населения бывшего Крымского ханства. Именно на этой горе турки и татары продавали в рабство взятых в плен русских, украинцев, поляков, а непокорных сбрасывали с 200-метрового обрыва в назидание другим.
Крепостное право в Крыму не вводилось, татары были объявлены казёнными, государственными крестьянами. Многие татары и турки - жители Крыма - по инициативе правительства Турции покинули полуостров, оставив пустыми многие земли и дома. В конце 1783 года в Крыму имелось 1474 деревни, и население около 60000 человек. Весной 1784 года началась раздача пустых домов и земель крестьянам, дворянам, помещикам. В Крыму расселились русские казённые крестьяне, отставные солдаты, выходцы из Турции, Польши. Началось развитие экономики, хозяйства Крыма.
История села Мазанка
Начало рода Ерохиных
После переселения из Крыма греков и армян в Северное Причерноморье, после эмиграции в Турцию огромных масс крымских татар Крым выглядел чрезвычайно пустынно: заброшенные сёла, опустевшие сады, невозделанные поля. Российские власти стали заселять эти земли новыми людьми. Но были и трудности, главная из которых - крепостное право. Своих крепостных помещики не отдавали, а свободных людей было очень мало. Пришлось идти на огромные уступки - появились льготы, освобождались крестьяне от налогов, даже выделялись ссуды. В Тавриду приехали немцы, австрийцы, швейцарцы, эстонцы, чехи, греки, болгары. Селились компактно, создавая свои общины, сёла со своей культурой, языком, религией, обычаями. Одним из таких сёл стала Мазанка, заселённая чисто русскими людьми. Это были не переселенцы, а солдаты 2-го и 3-го Гренадёрского полка, чья служба проходила здесь же, на полуострове. В Крымском Государственном архиве есть дело одного из Мазанских первопоселенцев - Василия Ерохина. Он был крепостным крестьянином помещика Волкова, уроженец села Дмитриевка Орловского уезда, взят на службу в 1768 году, 39 лет, капрал 2-го Гренадёрского полка. В 1769 году участвовал в боях, был ранен, награждён. В период последнего восстания татар был в охране хана Шахин-Гирея, видел, как много погибало людей из окружения хана, и, видимо, много пережил. Солдаты – поселенцы понимали, на какой риск они идут, оставаясь далеко от родины, от семьи. Но после службы им предстояло опять вернуться к своему помещику и оставаться в крепостной зависимости. Здесь же, в завоёванном Крыму, им была гарантирована личная свобода, возможность самостоятельно вести хозяйство. Василий был не женат, не грамотен. Внешность: черноволос, глаза карие, нос острый. 28 октября 1784 года поселенцев отвезли в балку справа от Карасубазарской дороги, в 12 верстах от Симферополя, наделили землёй. Но без женщин вести хозяйство не совсем удобно. А женщин в Крыму нет, об этом писали даже путешественники, сотрудники администрации. И больше всего страдали простые люди: дело в том, что браки с иноверцами категорически исключались, и местные женщины поэтому не подходили в качеств жён. Предания говорят о том, что мужчины покупали или воровали себе жён. Екатерина Вторая распорядилась вербовать молодых вдов и девиц на поселение в Тавриду. Привезли женщин и в Мазанку, 12 человек, по числу мужчин. Предание гласит, что их распределили жребием - сложили солдатские шапки в мешок и кто чью треуголку вымет - тому ей и быть женой. Тут же священник эти браки благословлял. Фамилии этих династий-родов: Артемьевы, Борзовы, Волковы, Ерохины, Еремеевы, Ивановы, Кузьмины, Максимовы, Михонины, Негодяевы, Тороповы, Щегловы.
В 1917 году поделили земли помещиков Соловейчика и Осмаловского, захватили и разобрали их имущество и скот. В 1918 году пришли белые и на площади перед церковью публично пороли тех, у кого находили награбленное добро, в их числе был и Ерохин. Когда появились красные, 120 жителей Мазанки вступили в Красную Армию, чтобы не допустить возврата помещиков, отстоять полученную землю. После этого Мазанку стали называть Красной Мазанкой. В Гражданскую войну погиб на Акмонайских позициях Тихон Афанасьевич Ерохин, старший сын Афанасия Ивановича. В 1921 году кто остался в живых, вернулся в село. Помещиков прогнали, земли вернули, началась новая жизнь. Но пришла коллективизация, землю снова забрали, теперь уже Советская власть. Свободолюбивое село этого не вытерпело, и в 1929 году вновь взялось за оружие. Войска Красной армии были стянуты к селу, мятеж был подавлен. С тех пор, сколько бы лет ни проходило, но не любили власти непокорную Мазанку. Многие жители стали искать утешения в религии. Храм в честь святителя Николая Чудотворца был построен ещё в 1896 году, и даже в годы атеистической пропаганды не закрывался. Причина - основательная вера прихожан, подкреплённая старыми обычаями и традициями. Было в селе и религиозное объединение Евангельских христиан-баптистов. У властей, у партии была большая неприязнь к церкви, которая объединяла людей, делая их непокорными властям. Командир партизанского отряда Николай Луговой, бывший секретарь Зуйского райкома партии, попытался взорвать этот храм, но не хватило запасов взрывчатки. Церковь явно портила картину атеистического благополучия всего района.
Первым председателем колхоза «Красный октябрь» стал Ефим Фёдорович Ерохин. Председателем сельского совета к началу войны был Ефим Васильевич Ерохин, он закладывал продовольственные партизанские склады в лесу. Причём он это делал так умело, что только он один знал об этих складах, и когда основная часть таких баз-складов были преданы местными жителями или разграблены карателями, эти Ерохинские базы кормили сразу несколько партизанских отрядов. Из 28 продовольственных баз было разграблено 25.
На центральной площади в Мазанке, возле дома культуры стоит памятник односельчанам, погибшим в Великую Отечественную войну. Очень много знакомых фамилий – Артемьевы, Борзовы, Лопатины, Щегловы, Ерохиных 9 имён, от 1941 до 1945 годов. И на 9 мая, и в простые дни здесь лежат цветы, жители помнят своих родных, отцов, дедов. 
Мазанка, улица Садовая, 24 – дом Ерохиных, в центре фотографии, слева от большого куста сирени, в глубине двора.
Часть 2
Родословная, история семьи Ерохиных
Ерохин Афанасий Иванович (1875? - 18.01.1943)
Лопатина Мария Константиновна (1880? - осень 1950)
Дети:
- Тихон (1901 - 1920)
- Анна (30.11.1902 -
- Семён (1906 - ноябрь 1941)
- Марфа (31.08.1907 – 24.12.1993 г.)
- Христина-Ефросиния (15.05.1915 - 16.08.2002)
- Мария (1917? - 1919?)
- Пётр (1918? - 1998?)
Когда строили дом в Пантелеевке для молодожёнов Афанасия и Марии, она сказала: стройте просторнее, у меня будет много детей. 
У Афанасия Ивановича была корова и тёлка. Во время революции пришли забирать скот и сказали, чтобы хозяин вывел их сам на улицу. Но Афанасий Иванович отказался и сказал, что если надо – сами и выводите. Тёлку вывели и забрали, а корову оставили. Чуть ниже по улице было свободное поле, без домов, и там собирались митингующие, революционно настроенные, приезжие комиссары, крестьяне, говорили, спорили. Выходил туда и Афанасий Иванович, спокойно разговаривал, рассудительно доказывал своё понимание событий, жизни, политики. Митингующие говорили - «умно говорит», и не трогали его, хотя многих забирали и они уже не возвращались. 
Афанасий Иванович Ерохин с женой Марией Константиновной. 1937 год.
Ниже по реке Бештерек стоит село Донское, оно одно время называлось Новая Мазанка. Там стояла воинская красноармейская часть, селян агитировали идти защищать Советскую власть. Старший сын Тихон ушёл с ними, больше его не видели, не знали, что с ним случилось, скорее всего, погиб.
Семья жила в просторном доме, была одна большая комната. Печь построена в русском стиле, с полатями, на которых помещались все дети. Зимой там спать было очень тепло. В этой большой комнате спали и родители, и дети, и сюда сыновья приводили своих жён, но со временем находили другие дома, куда впоследствии переходили жить, создавая новую семью.
Мария Афанасьевна умерла в 2-хлетнем возрасте. Старшие сёстры как-то мыли головы и ополаскивали волосы дождевой водой прямо из бочки, стоявшей на углу дома. И не заметили, как Мария попыталась сделать то же самое, опустив голову в бочку. Но её малый рост сослужил плохую службу - она перевернулась в бочку и сразу утонула. Сёстры даже не заметили этого, а когда поняли, где она, было уже поздно.
Пётр Афанасьевич Ерохин на службе в армии. 1937 год.
Семён и Пётр служили в армии, Семён в конце 20-х годов, а Пётр в середине 30-х. Служили, по всей видимости, в коннице, так как есть фотографии, где они с саблями. Пётр в армии скучал по родителям, он был самым младшим, попросил выслать ему их фотографию. В Мазанке жил фотограф, Афанасий Иванович и Мария Константиновна пошли к нему, сфотографировались и отослали сыну своё фото. Эта фотография сохранилась - муж сидит, а жена стоит, очень серьёзные, спокойные.
Старшая дочь Анна Афанасьевна вышла замуж за Василия Семёновича Чернышова, и уехала в Симферополь с мужем, жили на квартире в старом городе. У них родилась дочь Вера 13 октября 1925 года. Но пока она была маленькая, жила с матерью в Мазанке у дедушки и бабушки. Однажды она сидит на подоконнике в доме, и видит, как к ним идёт военный, она сразу его и не узнала, это возвратился со службы Пётр, все были очень рады его возвращению. Семён, пока не женился, тоже жил в этом доме, и как-то спросил отца - почему это Вера живёт с нами, а не с родителями в городе, имея ввиду, что места в доме не так уж и много было, и каждый лишний рот оказывал влияние на семейный бюджет. На что ему Афанасий Иванович отвечал - не твоё дело, живёт, и пусть живёт. Василий Семёнович и Анна Афанасьевна часто ходили из города в Мазанку пешком, с маленькой Верой. Однажды задержались в селе, и Василий Семёнович собрался идти в город с женой и дочерью на ночь глядя. Но Афанасий Иванович не отпускал их. Василий же настаивал, тогда отец не выдержал, выгнал его одного, а дочь с внучкой оставил дома. В дальнейшем Василий и Анна развелись, и Анна вышла замуж за Кокорина Николая Александровича, который стал вторым отцом для Веры, хорошо относился к ней, воспитывал. Николай имел и другое имя - Максим, работал в городе на швейной фабрике имени Крупской наладчиком швейных станков, точильщиком инструментов. Сам он был родом из Архангельской области, круглый сирота, своих детей у него не было. 
Ирина Ивановна в молодости, 1930 год.
Семён Афанасьевич женился на Ирине Ивановне, родившейся 31 мая 1910 года. Она была взята ещё младенцем из детского дома Марковым Макаром, где и воспитывалась. Детей из детдома брали в то время и по любви к детям, и по расчёту. За взятого ребёнка давали льготы: материю на пошив одежды, продукты, и прочее. Дом его стоял в нижней Мазанке. Макара ещё прозывали Чаканом. У Макара были ещё две дочери - Елена и Мария. Поэтому брат Макара - Иван попросил его отдать Ирину в его семью, так как у Ивана не было детей. Тот согласился, и с 10 лет Ирина стала жить в семье Ивана, почему и отчество у неё Ивановна. Но отцом и матерью она называла и Макара с женой, и Ивана с женой. Мария Макаровна Маркова называла Ирину сестрой, и родственные отношения у них были на всю жизнь. Мария Макаровна вышла замуж за Музыку Григория, и родственные отношения после смерти Ирины Ивановны перешли на Леонтия, его жену Марию и тёщу Ольгу Вакуловну. Семён и Ирина сняли квартиру в самом начале, вверху Пантелеевки, при въезде с левой стороны первый дом. Ирина была женщиной весёлой, очень любила петь. Семён же был ревнив, ему не нравилась её весёлость, бывало, что и бил жену. Однажды Пётр увидел, как Семён бьёт Ирину, прибежал домой и рассказал отцу. Афанасий Иванович пошёл к сыну и сам побил его, и пригрозил, чтобы больше не трогал жену. Но это не подействовало, побои продолжались, Ирина часто ходила побитая, с синяками. И не переставала петь, ей это очень нравилось. 
Анна Афанасьевна, Ирина Ивановна и Марфа Афанасьевна. Октябрь 1930 года.
В 1929 году в Мазанке организовался колхоз, и не все туда хотели вступать. А на горке, в 5 километрах ближе к Симферополю, на запад от Мазанки, начал организовываться животноводческий комбинат. Одному агроному поручено было организовать постройку нового села между Мазанкой и Каменкой, которая тогда называлась Богурчи. И чтобы новое село стояло в долине речки Маленькой, имеющей прекрасную долину для возделывания овощей и фруктов. Агроном, как специалист по сельскому хозяйству, понимал, что если эти плодороднейшие земли застроить домами, то потеряется возможность более рационального использования этих земель. И он взял на себя ответственность спроектировать и застроить село не в плодородной долине, а рядом, на горке, где не такая плодородная земля, где есть и скальный грунт, и есть дубовые рощи, но нет поблизости воды. Возможно, он понимал, что за такое самовольство он будет нести ответственность, но также и понимал, что будущее хозяйство именно на этой плодороднейшей земле может стать высокорентабельным, высокоразвитым. И пошёл на эту жертву - построил дома на горке, а земли возле речки стали возделываться и приносить богатую прибыль. За этот поступок его осудили на 10 лет, и он отсидел их в заключении, назад больше не вернулся. И вот здесь, на горке, стали строить животноводческий комбинат, и многие жители Мазанки шли туда работать, так как там был совхоз, советское, государственное хозяйство, а в Мазанке - колхоз, коллективное хозяйство, которые сильно отличались в организации, в производстве, в управлении.
Семён принимал участие в строительстве комбината, особенно в строительстве коровника. Коровник был большой, в три ряда, по краям рядов стояли огромные силосные башни, всего 6 штук. Ещё был крольчатник, стоявший ниже коровника, рядом с дубовой рощей. Также был птичник, повыше, южнее коровника. Рядом с коровником - контора, на восток от неё стояли два двухэтажных дома, недалеко от них - баня, электроцех, механические мастерские. Ещё здесь разводили овец, свиней, кур, занимались садоводством, овощеводством, выращивали картофель, сеяли пшеницу. Вот сюда и ходили ежедневно многие жители Мазанки на работу. Сама Мазанка имеет центр в районе церкви, оттуда она заселялась. Впоследствии при разрастании села жители не стали строить дома вокруг, на возвышенности, а продолжали строить в долине протекавшей через село реки Бештерек. И село продлилось и вниз по реке, и вверх, став довольно длинным и узким. Вниз оно дошло до скал, возвышающихся над Бештереком, перешло через дорогу Симферополь – Карасубазар (Белогорск) – Феодосия - Керчь и пошло дальше, образовав новое село с начальным названием Новая Мазанка, а ныне Донское. От скал село пошло на юго-запад, образовав собою полукруг-подкову, с названием Пантелеевка, которое долго не продержалось. Осталась одна Мазанка, с самой длинной улицей Садовой. Начиналась Садовая как раз от Пантелеевки, с того дома, где вначале жили Семён и Ирина. А дом Афанасия Ивановича сейчас под номером 24, возле второго колодца. 
Второй слева сидит в фуражке – Семён Афанасьевич Ерохин.
Сохранилась большая фотография, где 44 человека сняты групповым снимком - лёжа, сидя и стоя в 5 рядов, с надписью «Фруктовая артель №32 ИФФИФАК 1.10.1929г.». Среди них – Семён Афанасьевич. По предположению, в период коллективизации, когда Мазанка становилась колхозом, а многие её жители не хотели в него вступать, тогда и пытались найти себе другую работу, другое занятие. Кто шёл строить животноводческий комбинат, кто находил себе работу вне колхоза. В Мазанке своего большого сада не было, чтобы убирать урожай целой артелью, но в то же время было принято ездить на уборку в другие хозяйства, зарабатывая себе на пропитание. Видимо, на фото и запечатлен один из эпизодов жизни Семёна Афанасьевича, когда он, ещё не женатый, ездил на уборку осенью 1929 года. 
. Бригада животноводческого комплекса. Во втором ряду сверху вторая слева – Ирина Ивановна. Начало или середина 1930-х годов.
Семён Афанасьевич и Ирина Ивановна жили в Пантелеевке, снимая временное жильё, и ходили работать в комбинат. Здесь у них родился сын Леонтий 21 августа 1931 года. В 1933 году они всей семьёй переехали жить в комбинат, где вначале занимали комнатку прямо в третьем коровнике. Ирина Ивановна работала дояркой, очень удобно стало близко ходить на работу. Третья дочь Афанасия и Марии - Христина, которую называли Ефросинией, тоже ходила в комбинат, работая дояркой. Директором комбината был Анастасов, а его шофёром - Юрий Ковган. Ефросиния и Юрий познакомились, полюбили друг друга и поженились. Им дали комнату в одном из домов – двухэтажек, тогда так и говорили - «на домах». У них родился в 1932 году сын, назвали тоже Юрием. Затем они переехали в совхоз им. Сталина, сейчас это улица им. Титова в Симферополе. Постепенно строили себе дом по улице Феодосийское шоссе, 87, в который со временем и переехали. А совхоз им. Сталина со временем стал 13-м отделением совхоза «Симферопольский», здесь был птичник, выращивали кур. В 1935 году у Ефросинии и Юрия родилась ещё дочь Александра.
Вспоминает Леонтий Семёнович Ерохин: «Спал я в железной люльке, которая была изготовлена кузнечным способом и покрашена в синий цвет, а к ножкам, чтобы люлька качалась, были приделаны дуги. Пока я ползал, ходить не мог, чтобы я быстрее уснул, люльку качали, но когда я начал ходить, а ходить я начал в 8 месяцев, стоя в люльке, я раскачивал её сам. Я так раскачивал люльку, что она двигалась по полу. Порой люлька двигалась по комнате, подъезжала к двери и подпирала её так, что мать не могла войти в комнату… 
Родители мои отец и мать работали на молочно-товарной ферме, мать дояркой, отец бригадиром, уходили на работу рано, когда детсад ещё был закрыт, поэтому часто меня оставляли одного дома… Так вот, привычка качаться у меня была ещё в 10-летнем возрасте. С началом войны мы, мама, я и брат Юра переехали в деревню (Мазанку), и мне пришлось спать с дедом. И вот, я, засыпая, начинал качаться и толкать деда под бока. Дед же ворчал и в свою очередь толкал меня… Себя я помню с детского сада, где находился до 8-летнего возраста, так решил отец. Хорошо помню, как мы не хотели спать в послеобеденное время и нас наказывали стоянием в углу… Ребята постарше приходили на площадку за барак, играли с нами в курочку-петушок. Другая игра – чилик, что-то похожее на русскую лапту. Были частые травмы играющих, то глаз выбьет, то по лицу ударит этот чилик. Видимо, поэтому игра не прижилась, её заменил футбол. Часто устраивались турниры по борьбе, в которых я всегда был победителем. Тогда старшие ставили против меня двоих, говоря – побейте его, побейте рыжего, такая у меня была кличка. Я не ждал, пока нападут на меня, а первый двигался с кулаками на ближнего, и сбивал его, второй же пускался в бегство. Тогда старшие ребята Толька Вейман или Хайбул Хаерла в отместку за своих братьев избивали меня. В первый раз я пожаловался отцу, так он вместо того, чтобы пожалеть сына, снял ремень и разов пять протянул меня по месту, откуда ноги растут, приговаривая: не жаловаться, а сдачи надо давать, но малышей не трогать. С тех пор я надеялся только на себя… Мы жили в одном коридоре с Энвером Куртнибием, и Энвер часто просил у меня папиросы. Он знал, что мой отец курит, и научил меня, как вынимать папиросы из пачки, чтобы было незаметно. И я иногда это делал, когда у отца была закуплена партия папирос. Он покупал по 20 пачек, которых хватало ему на месяц. На лицевой стороне пачки папирос «Спорт» была картинка – теннисная ракетка на фоне сетки. Вспомнил, как слово спорт пацаны расшифровывали: «Советское правительство обеспечивает рабочих тюрьмами». Только через несколько лет, в 1949 году я понял истину этой фразы, и даже почувствовал на себе… 
Наш совхоз находился как бы в дубовом лесу, а посередине поляна, на ней были спортивные сооружения, сектора и снаряды: волейбольная площадка, перекладина, брусья, яма для прыжков, сцена для концертов и трибуна для выступления ораторов. И вот мы как-то не пошли сразу домой после детского сада, а решили поиграть на спортплощадке. Навертевшись, накрутившись на брусьях и на перекладине, пошли на трибуну и начали прыгать с неё, кто дальше. Она была высотой метра 2. У кого-то пришла мысль прыгать спиной вперёд. И вот, прыгнув раза 3-4, я решил прыгнуть ещё дальше. И прыгнул далеко, но, не устояв, упал на спину, упёршись левой рукой о землю. Я почувствовал сильную боль в левом локте – ой, ой, - и побежал домой. Мать повела меня не то к Вольскому, не то к Кендюху, который возил почту верхом на жеребце, у которого селезёнка внутри живота ёкала как вода в неполной бочке. Помню, что положили мне повязку на левую руку и маминой косынкой закрепили к плечу. А на другой день кучер Сергей Омельченко с мамой на тачанке отвезли в город. Помню, больницу почему-то называли БОМ, по фамилии врача-костоправа. Наложили гипс и зажило, как на собаке. Но только рука зажила, как в последний день посещения детского сада мы решили сбежать от послеобеденного отдыха, посчитав себя уже взрослыми. У Водокачки – такая кличка была у Коли Самарского, кто-то из его родственников качал воду на водокачке – появился патефон, и он нас пригласил, воспользовавшись случаем, когда родители были на работе. 
А жил он на домах – так назывался район, где стояли два двухэтажных дома. Мы бегом по дубкам, побыв у него минут 15-20, решили всё же вернуться в детсад к полднику, уж больно вкусно готовила тётя Марфуша оладьи со сметаной. Мы как стрижи выпорхнули из комнаты, и я, конечно, впереди всех, съехал вниз по лестнице. Выскочив из подъезда, тут же врезался лбом в утюг, в котором какая-то матрёна раздувала угли, размахивая им тут же, у порога. Представьте себе, какой у меня был нокаут. Я в момент сел на задницу, и не помню, как друзья меня подняли и довели до дубков, где росли кусты с круглыми листьями и прикладывали к моему надбровью. До сих пор виден шрам и только пол-брови».
В живсовхозе был небольшой сад в долине речки Маленькой, чуть ниже ставка, под горкой. Сад этот был не общественным, а частным. Вера до войны тоже ходила в комбинат на заработки летом. В 12 лет полола морковь, лук-чернушку, её первый заработок был 12 рублей. На эти деньги мать купила ей отрез на платье - кремжержет, и пошили, так как в продаже платья были дорогие.
Марфа Афанасьевна с дочерью Любой. 1940 год.
В комбинате были два барака, их переоборудовали под жильё, сделав несколько комнат, и в одну из них перешли жить Семён, Ирина и Леонтий. Здесь у них родились две дочери - Лидия и Любовь, точной даты никто не помнит, возможно, в 1933-1936 годах, тем более что они в малолетстве обе умерли. Лида болела, лежала в больнице на улице им. Карла Маркса, это была районная больница. Там, в больнице, и умерла. Врачи хотели оставить её для каких-то исследований, но Ирина Ивановна и Анна Афанасьевна тайком забрали её из морга, отвезли в совхоз и похоронили. Люба тоже долго не прожила, её похоронили рядом с сестрой.
Ирина Ивановна хоронит свою дочь Любу. 1936 год.
Обеих похоронили на местном кладбище, южнее комбината, долго ещё оставались могильные оградки и каменные надгробья, пока село не разрослось. Это примерно в кустах за нынешней столовой. Семён от простого рабочего дошёл до бригадира, а затем до заведующего участком «Устиновка», что находился в 3-х километрах к северо-западу от комбината. Здесь выращивался молодняк телят, баранов, свиней. Семён был передовиком, стахановцем, его неоднократно премировали, его портрет висел на доске почёта в Красном уголке. Вскоре в Устиновку и переехали жить Ерохины, но вначале ещё в комбинате у них родился 20 июня 1939 года второй сын - Юрий. Леонтий пошёл в школу с 8 лет, но уже многое умел, читал, писал. Школа находилась на крольчатнике, в ней было всего два помещения, в которых учились одновременно по два класса - 1-й и 3-й в одном, 2-й и 4-й в другом. У Леонтия был букварь, он по нему выучился читать ещё до школы. Был в селе и детский сад, Леонтия водили, но только до 7 лет. А в школу он не пошёл с 7 лет, видимо, потому, что родители работали на коровнике, поднимались рано, в 3 часа утра, и некому было будить и собирать в школу ещё маленького Леонтия.
Ирина Ивановна с сыновьями Леонтием и Юрием. 1941 год.
В 1939 году он пошёл в школу в 1-й класс, учёба давалась легко, ему даже было скучно на уроках, так как дети только учились читать и писать, а он уже прошёл азы этой науки. В первом и втором классе он был отличником. Летом 1940 года они всей семьёй переехали в Устиновку. Леонтию приходилось ходить пешком в школу довольно далеко, более 3-х километров. С ним шли друзья - две девочки и четыре мальчика. Часто бегали наперегонки, Леонтий всех обгонял. В играх он был очень активным, часто боролся со сверстниками, приходилось и драться. Однажды они повстречали танк, танкисты с ними поговорили, рассказали об устройстве машины, Леонтий всё пытался залезть в люк. Ему через 11 лет предстоит стать танкистом, даже командиром танка. Был случай, когда Леонтий чуть не утонул. Рядом с электроцехом, в котором стоял дизель-генератор, вырабатывающий электричество, был бассейн для охлаждения воды от этого дизеля. Ребята пролезли через ограждение, Леонтий первый залез в тёплую воду, глубина была 1,5 метра, и кто-то нечаянно зацепил его голову, он потерял опору и пошёл ко дну. Дети бросились в электроцех за помощью, но Леонтий каким-то образом, будучи с полным животом воды, всё же сам вылез, отрыгнул воду, пошёл самостоятельно. Ещё был случай, когда, перелезая с дерева на дерево (такие соревнования были у детей), он так хотел победить, что рискнул прыгнуть сразу на следующее дерево, и не рассчитал, упал спиной на землю. Всё обошлось, без переломов, но радикулит спины быстро появился ещё в молодые годы.
Семён Афанасьевич Ерохин. «Лени от его отца». 1940 год.
Вспоминает Леонтий Семёнович: «Каждое лето для тех, кто имел корову, выделяли участки для сенокоса. Отцу выделили мачежинник под водокачкой. Там в балке большие родники по дренажу сливают свои воды в бассейн у водокачки. Балка заросла луговой травой с камышом вперемешку. Отец косил, а я подносил ему то мантачку, то чайник с водой, а когда скошенная трава подсохла, то я даже работал граблями. Нет, косу мне отец не доверял - накосишься, придёт твоё время, травы много не накосишь, а вот косу порвёшь, или себя поранишь. Я огорчился, думая, что так же, как отец смогу. Мне казалось, что это просто, наблюдая, как у отца легко получается, трава после широкого взмаха сильными руками так и ложится на косу, а затем образует валок. Через несколько дней мы снова пошли в чекрак, так называлось то поле, теперь вместо косы взял вилы и грабли. Вначале он сам сгребал уже высохшее сено, сказав: такая работа, пожалуй, и тебе будет по плечу, только не нажимай сверху на грабли, чтобы зубки не сломать. Стой слегка боком, одна нога спереди, другая сзади и в сторону, так устойчивей. А ну-ка бери в руки держак, да не так, руки ведь тоже должны быть пошире. Не дави, просто веди граблями к себе и слегка в сторону, чтобы держак не упирался тебе в грудь, а то ненароком и зубы себе выбьешь. Ну, с Богом, и чтобы ни одной травинки не оставалось на скошенном поле. Отец вилами стал сносить кучки сена в одну копну, я самостоятельно громадил. Но минут через десять я уже запарился и вспотел. Отец заметил мою усталость и сказал: не торопись и отдохни, нет, не садись, отдыхать надо стоя. Он подошёл, и, уперев вилы впереди себя, опёрся руками о держак вил, наклоня слегка вперёд корпус. Вот так надо отдыхать, а если сядешь, разомлеешь, и лень нападёт, и работать не захочется. Я принял такую же позу, как отец, и подолом майки вытер пот со лба, а отец закурил, сделав несколько затяжек с наслаждением, а затем потушил окурок о ручку вил, и, поплевав на него, затоптал ногой. Мы работали целый день, а мне казалось, вечность. Я всё время поглядывал на солнце, оно было высоко. Обед, - сказал отец, воткнув вилы в стог сена, - а ну-ка, неси нашу торбу, посмотрим, что там наша мамка положила, «катилася торба с высокого горба, а в той торбе хлеб, соль, пшеница, кто с кем желает поделиться». И я вспомнил считалку, когда мы в играх её применяли. Отец вытащил из торбы тряпицу – половина маминого платка, на котором ещё виднелись не полностью выцветшие цветы. Разложил её на стерне, и вынул из торбы несколько свёртков, в которых оказались две лепёшки, два малосольных огурца, несколько картофелин, сваренных «в мундире», кусок сала, нарезанный ломтиками, и пучёк зелёного лука. А затем выставил две бутылки с молоком, одна из которых была из-под ситро 0,5 л, другая боржомская 0,7 л. Самым вкусным было молоко с лепёшкой. А теперь, сказал отец, после сытного обеда по закону Архимеда, полагается покурить. Отец закурил, а я отправился посмотреть на краю нашей делянки гнездо перепёлки. Отец не стал скашивать траву у гнезда, и поэтому его можно легко найти. Клочок высокой травы был виден издалека. Только я подошёл, как неожиданно не вылетела, а как-то выпала или вынырнула птица, как-то странно, то прихрамывая, то падая, переворачиваясь на траве, помогая крыльями. Я понял, что она ранена или подбита, и решил её поймать. Несколько раз я, казалось, ухвачу её руками, но она каким-то неожиданным движением увёртывалась от меня. А я падал в скошенную траву, царапая руки. Таким образом, перепёлка достигла конца делянки, вспорхнула, пролетела метров десять и камнем упала в траву. Я тут же засёк место, и думал, что она уже не живая, и что я её сейчас схвачу. Но неожиданно в метре от меня слева она вспорхнула и со свистом и каким-то чаканием, сделав дугу, улетела метров на тридцать. Надо же так, была почти в руках, подумал я, и вдруг не стало. Я подошёл к гнезду и насчитал в нём 12 рябеньких яиц, их в прошлый раз, когда мы обнаружили гнездо, было 9. Отец видел эту сцену, и сказал: птица тебя обманывала, уводя от гнезда. Давай заберём яйца, сказал я, их здесь аж 12 штук. Если заберём яйца, то перепёлка обидится и оставит гнездо, перестав нести яйца, а она должна снести их 24 штуки. Через 2-3 месяца птенцы станут взрослыми, и охотникам будет чем заниматься. Я подчинился, но был очень недоволен доводами отца. Мы быстро догромадили остальное сено, и пошли домой, но по дороге отец вдруг сказал: Лёва, ты не сильно устал? Если вдруг на транспорте есть свободные мажары, можем сегодня и привезти сено. Мы зашли на конюшню, где находились и лошади, и быки (волы). Пока я ходил по конюшне, отец успел запрячь волов, и, отыскав меня,- ну, Лёша, готово, поехали. Садись в мажару, да крепче держись. Поехали, цоб – цобе, и отец, ударив кнутом вначале левого вола, а затем правого, и волы зашагали ленивым шагом по дороге от конюшни. Вожжей для управления волами не было. И чтобы повернуть, скажем, налево, ездовый должен ударять кнутом по правому волу, при этом восклицая при каждом ударе – цобе, цобе, цобе. Правый вол ускорял свой шаг, в то время как левый вол продолжал лениво переставлять свои толстые ноги. Вот таким образом осуществлялся поворот телеги или мажары. Если же надо повернуть направо, то надо было бить левого вола и приговаривать – цоб, цоб, цоб. Но часто по бездорожью ездовому, чтобы осуществить нужный поворот, приходилось соскакивать с телеги на ходу, и, ухватив повод, соединяющий обоих волов за шею, тянуть их в одну или другую сторону. Таким путём производится и остановка, голосом восклицая: тпру, тпру, т-р-р. К сенокосу мы поехали, когда солнце было уже низко над горизонтом. Первые четыре копны отец вилами накалывал сено и бросал в мажару, я же подгребал остальные стебельки. Но затем сказал: а теперь, сынок, вылазь на мажару и топчи по всей мажаре, да гляди, не провались сквозь ручицы. Не провалюсь, сказал я, и ходил по всей мажаре, утопая в свежем пахучем сене. Так получилось, что мы начали грузить сено из дальних копен, где было оно из многотравия, а под конец, когда мажара была полная, поверх многотравия легли два последних копна из грубой осоки поверх драбин на целый метр. Ну что, сынок, слезешь, или будешь ехать там, наверху? Буду сидеть здесь, сказал я, устраиваясь посреди мажары на самом верху. Отец не стал садиться на передок мажары, а повёл волов за налыгач. До водокачки дорога была прямая, то есть, горизонтальная, а затем начинался подъём, вначале отлогий, а затем крутой, с косогором. И вот когда мы уже проехали крутой подъём, в конце косогора левое заднее колесо наехало на камень. Мажара накренилась, и всё сено сверх драбин сползло вместе со мной на землю. Хотя высота была метра три, тем не менее, было не больно, я упал на большую кучу сена. Отец быстро нашёл камень и подложил его под заднее колесо, чтобы мажара не покатилась назад. Тебе не больно? Не ударился? - спросил он. Нет, я даже не почувствовал, как это получилось, ответил я, отряхиваясь от устюков. Солнце давно уже село, но при луне отец быстро погрузил сено, упавшее на землю, а затем на задку мажары вилами устроил сиденье, и, подняв меня, посадил в него – держись крепче за драбины, - сказал, и, взяв мои кисти рук своими, прижал мои ладони за последние перемычки драбины. Мы поехали, я ощущал каждый наезд колёс на камень или неровности дороги, но затем дорога выровнялась, и хотя до дома было километра полтора, я вдруг услышал голос отца: ну, Лев живой, слезай, приехали. Оказывается, я успел заснуть, надышавшись пахучим сеном. Он снял меня с мажары и повёл домой. Мать нас уже заждалась. Арина, уложи помощника спать и нагрей воды, а я разгружу сено, отгоню мажару на транспорт и приду, а сено в скирду будем слаживать завтра, сегодня уже ночь. Отец ушёл, а мать обмыла меня в тазике, подала на стол чашку молока и кусок хлеба, – поешь и ложись спать, помощничек. Я покушал, лёг в постель и через мгновение услышал отдалённый крик перепёлки и увидел копны сена, освещённые луной. Я спал». 
100-летний орех многое помнит…
Семён и Ирина жили некоторое время ещё и в Симферополе, на улице Скаковская, где рядом жила сестра Семёна Анна с дочерью Верой. Однажды Анна услыхала, как Семён бьёт свою жену, а жили они через стенку, слышно было хорошо. Анна забежала в их комнату, увидела, как брат бьёт Ирину, схватила стеклянную вазу и разбила её о голову Семёна. Тот, весь в крови, кричит - убили меня. Как-то пришли Семён с Ириной в Мазанку к родителям, там много родственников собралось, Ирина пела песни, как и все, веселилась. Семён приревновал её к кому-то, повёл в сад и побил её под орехом. Семён уходил от жены к другой женщине, жившей в селе Бештерек, ныне Донское. Его мать,
Мария Константиновна, ходила туда забирать его обратно в семью.
Семён Афанасьевич в Алуште. 19 июля 1937 года. Раздевались для загара только на пляже, работали в одежде, майку снимали не всегда.
На праздники все съезжались к родителям в Мазанку, чтобы и отметить событие, и пообщаться. Мария Константиновна в первую очередь кормила детей, всё то же, что и взрослым, и если дело было зимой, отправляла их на печку. Дети за одним столом со взрослыми никогда не садились, и в разговорах не принимали участия. Но с печки наблюдали, как те едят, пьют, говорят, усевшись за большой общий стол. Было на что и посмотреть, было что и послушать, если, конечно, что-то понимали. 
Семён Афанасьевич с другом в 1941 году.
Перед войной все родственники собрались в Мазанке, и Афанасий Иванович говорит им: последний раз я вас всех вижу. Всё уже предвещало войну. Анна с дочерью Верой жили в Симферополе, Вера училась, ходила в школу. Когда Анна разошлась с первым мужем и повстречалась с Кокориным Николаем, то через некоторое время Николаю выделили квартиру на углу улиц Пушкина и Карла Маркса на 2-м этаже, с балконом. Но Николай не согласился, ему, как он выразился, неудобно развешивать своё бельё на этом балконе, выходящем на улицу. Согласился пойти на квартиру, находящуюся на улице Самокиша, во дворе, напротив рынка, где сейчас парк Тренёва. Вера училась и заботилась о семье - ходила за хлебом, за керосином. Еду готовили на керогазах и примусах, керосин был в цене. В голодные годы стояли долго в очередях, по 2 дня, на руке записывали номер очереди, и надо ходить отмечаться, а заодно и учиться. В Мазанке был большой огород, тянувшийся до самого верха, до дороги, работать и там приходилось.
Как-то раз пололи грядки с Марией Константиновной, и Вера резко наклонилась сорвать сорняк, а бабушка уже замахнулась цапкой, и удар пришёлся в бровь, сильно рассекла её, шрам остался на всю жизнь.
Когда в ноябре 1941 года Германия захватила Крым, молодёжь забирали на работы, увозили на Запад. Забрали и Веру, ей уже было 16 лет. Попала в Австрию, к зажиточным хозяевам, вместе с другой девушкой. Работать приходилось много, сами хозяева работали наравне с рабочими, кормились за одним столом, какого-то пренебрежения к русским не было. Но подруга Веры почему-то не изъявляла работать в полную силу, немного меньше вкладывала сил, и хозяева отказались от неё, отдав назад военным, а те отправили её в концлагерь. Дальнейшая её судьба неизвестна. Вера работала всю войну, уже считалась чуть ли не членом их семьи, но вот пришло освобождение от Советской армии, и Веру хозяева просили остаться у них, быть равной с ними. Вера задумалась, ведь и вправду от хозяев она ничего плохого не имела, была прямо как родная, полностью освоилась в ихнем мире, но в Крыму оставалась мать. После переписки с Анной Афанасьевной Вера всё же решает ехать домой. Анна несколько дней подряд приходила на вокзал встречать поезда с Запада, и, наконец, встретила дочь. Вера первым делом спрашивает: как дедушка, жив? Мать отвечала: нет, умер в 1943 году, на Крещение. Дело в том, что Вере в Австрии снился сон о дедушке, что он лежит в белой постели, на своей кровати в доме, и этот сон её очень беспокоил. Видимо, семейно-родственные узы проходят на всех уровнях, в том числе и на подсознании, и в снах.
Комбинат назывался «животноводческим совхозом», у него было несколько отделений, центральное отделение называли «Живсовхоз №1», ныне - село Трудовое. Хозяйство довольно быстро разрасталось, но война уже приближалась. Как-то Леонтий с друзьями возвращался из школы в Устиновку, а мимо них пробегали солдаты, делая марш-бросок. Дети побежали с ними, один из солдат сказал им: чем больше будешь бегать, тем меньше будешь болеть, и посоветовал при беге дышать через нос. Бежали до самой шоссейной дороги, где стоял большой скифский курган. Летом дети пасли коров, а один из них - лошадей, сам умел хорошо ездить и других научил. Леонтий умел ездить на самой смирной кобыле, стоя у неё на спине, и даже пролезать у неё под брюхом, когда она бежала. А во время учёбы приходили нанятые пастухи, и дети шли в школу, на учёбу. На зиму Семён Афанасьевич заготавливал сено для своей коровы Зорьки, иногда брал с собой Леонтия, учил его косить, подгребать траву, забрасывать на мажару, скирдовать, что впоследствии очень пригодилось.
Как-то раз Леонтий с другом отправился за хлебом в центральное отделение живсовхоза, там был ближайший от Устиновки магазин. Стоя в очереди за хлебом возле конторы, услышали по громкому радио голос В.М.Молотова: «Война. Наше дело правое, победа будет за нами». Это было воскресенье, 22 июня 1941 года. Людей возле конторы и магазина было мало, все уже знали о начале войны. 24 июня Семён Афанасьевич рано разбудил Леонтия, поцеловал, попрощался и ушёл. Его и ещё других односельчан собрали на центральном отделении для отправки на призывной участок. Семён Афанасьевич был совсем не в подавленном состоянии, шутил, обещал немцев шапками закидать. Перед отправкой Семён зашёл к сестре Анне, сказал, что вернётся с победой. Вначале мобилизованных отправили в село Ангара, ныне - село Перевальное, где проходили военную подготовку. Оттуда Ирина Ивановна получала от него письма, а последнее письмо получила из Перекопа. Почерк у Семёна был очень красивый, разборчивый, закончил он всего 4 класса. В каждом письме он писал:
Лети, лети мой листок,
Из запада на восток,
Лети - развевайся,
Никому в руки не давайся,
А дайся в руки тому,
Кто рад сердцу моему.
И рисовал голубя с письмом в клюве, он хорошо рисовал. Война шла, фронт приближался, но корову кормить тоже надо, это была главная кормилица семьи. Леонтий ещё не мог сам полностью сено заготовить на зиму, поэтому к ним пришёл Афанасий Иванович, и началась заготовка. Вдвоём с Леонтием они накосили две мажары, привезли, сложили в стог.
1-го сентября 1941 года Леонтий в школу в 3-й класс не пошёл, мать не пустила. Она говорила: ничего, сынок, я окончила всего два класса, и ничего, жива, видно, судьба у нас такая, а ты уже читать, писать, считать научился - значит, грамотный. Ещё у неё был младший сын Юрий, надо было и его кормить, и самим питаться. Леонтий вначале тосковал по друзьям, по школе, общался с ними только по выходным. Однажды он с другом Павлом Рубаном, который был на год старше его, пасли коров недалеко от шоссе. Фронт приближался, и из Симферополя всё больше ехало машин, шло много беженцев на восток, к Керчи, к переправе. Детям было интересно смотреть на технику, особенно на красивые автобусы, разрисованные красными полосами. И вот они услышали гул самолёта, который вскоре появился прямо над ними, летел от Симферополя. На нём были немецкие кресты, дети сразу попадали на землю, ожидая пулемётной очереди. Но самолёт полетел дальше, и от него отделилась чёрная точка - бомба. Взрыв прогремел за горкой, там, где наши солдаты копали противотанковый ров.
В 1942 году Павел Рубан нашёл гранату и решил её разобрать. Граната разорвалась прямо в руках Павла, и он погиб. У его брата Ивана после войны родилось двое сыновей – Павел и Евгений, с которыми сын Леонтия Александр дружил в детстве.
От Семёна Афанасьевича письма приходили всё реже, а в конце октября их совсем не стало. Ирина с сыновьями решила переехать к свёкру и свекрови в Мазанку, вместе всё же легче переносить оккупацию. Ирина сходила в совхоз и приехала на мажаре, запряжённой быками. Вначале погрузили сено и отвезли, затем вторым разом забрали остатки сена и своё хозяйство, самое необходимое. Было воскресенье, и все были дома, соседи помогали нагружать. Быков и телегу Ирина отвела только утром, так как возили до ночи. Теперь Леонтий пас свою корову Зорьку и дедову корову Маньку. От Семёна писем больше не было, последнее пришло из-под Перекопа. Во время фашистской оккупации в Симферополе были оргнизованы несколько концлагерей. Один из них находился на территории овощных складов «Картофельный городок». Сюда были свезены пленённые на Перекопе красноармейцы. Ирина Ивановна с Верой ходили туда, искали Семёна, но не нашли. Брали с собой немного пищи, тайком давали пленным.
В совхозе был создан истребительный батальон, на силосной башне первого коровника был устроен наблюдательный пункт. Командиром батальона был назначен начальник пожарной команды Дунакаев. В дубках за крольчатником стояли красноармейцы. Они копали окопы, строили блиндажи. Дети ходили в дубки собирать пеньки для дров и всё это видели. Блиндажи обшивались досками, которые тут же из брёвен распиливали вручную, а дети подбирали обрезки, щепки.
Но вот стало известно, что немцы прорвали оборону на Перекопе и скоро будут в Симферополе и в совхозе. Поэтому, чтобы немцам не досталось совхозное добро, жителям разрешили всё разобрать по домам и попрятать. Леонтий поздно об этом узнал, магазин был уже пустой, а ему хотелось хоть какой-нибудь обуви. В школе у них был мальчик, который носил штиблеты жёлто-коричневого цвета, это был практически один из всех учеников, у которого была хорошая, добротная обувь. Вот и Леонтию тоже хотелось носить хоть что-то похожее. Проходя мимо Красного уголка, он увидел Веру Мезенцеву, которая позвала его и сказала: забери с Доски почёта портрет своего отца, будет тебе память. Леонтий забрал портрет. Вера ему говорит: беги на свиноферму, там свиней гонят в Керчь, но переправа уже закрыта, можно поэтому свиней себе забрать. Леонтий побежал туда, увидел три 5-месячных поросёнка, выломал хворостину и с большим трудом начал гнать их в Мазанку. Это ему удалось, но он весь выбился из сил, всё же более 3-х километров, через ставок, по грязи, кое-как добрался с жирным трофеем. Загнал свиней в сарай, а дед Афанасий вышел, и говорит: Леонтий, ты опоздал, Верка тебя обхитрила, она уже успела пообедать и пригнать семерых поросят. Оказывается, это Вера, дочь Анны Афанасьевны, двоюродная сестра Леонтия, тоже пригнала шестерых поросят и их мать - свиноматку. Дед Афанасий предложил внуку пообедать, но Леонтий захотел ещё раз сходить в живсовхоз, может, ещё что-нибудь сумеет взять. Схватил со стола два ломтя хлеба - и снова в совхоз. Зашёл в мехцех, но брать уже было нечего, только старые сломанные разобранные телеги и мажары. Зашёл в кузницу, там остались инструменты, напильники. Пошёл снова в мехцех, из старых колёс соорудил подобие тачки, погрузил на неё инструменты и повёз всё это на себе домой, в Мазанку. Мать ждала его у ворот: что ты тянешь, зачем тебе это? Говорят, немцы вот-вот уже придут, я уже вся извелась, тебя ожидая. Вот Юра Ковган от матери никуда не отходит. Пока Леонтий завёл свою тачку во двор, вдруг что-то ярко осветило всю западную часть неба, стало очень светло, как днём. Мелькнула мысль - а не конец ли света настал? В последнее время об этом часто говорили люди, в Мазанке же очень многие были верующие, они где-то в Святом Писании вычитали, что в этом году как раз настанет конец света. Но через несколько секунд раздался и грохот, оказывается, это в Симферополе был взорван пороховой склад, как потом уже узнали. Было это 29 октября 1941 года. Когда Леонтий вошёл в дом, то увидел, как брат Юра вылезает из-под скамьи. Вера рассказала, что как только взрыв осветил дом, Юра бросился под стол, а потом под лавку. После этого случая Юра начал заикаться. На следующий день с утра дед Афанасий всем дал задание, и все готовили бочки, солому, воду. Дед заколол одного поросёнка, обложил его соломой, обсмолил шкуру, заготовили еду для всей семьи.
Леонтий Семёнович вспоминает: в 1942 году бабушка Маня учила его гнать самогон. Сначала надо стеречь бражку, подкладывая дрова под самогонный аппарат, и чтобы пламя было ровным, а огонь слабым. И чтобы из трубки капало, а не текло, и крепость самогона надо проверять, постоянно пробуя его. Леонтий чересчур напробовался, и тут же в сарае уснул. В то лето был хороший урожай слив, их складывали в дубовую бочку, они бродили, и затем из них гнали самогон. Конечно же, сами его не пили. Леонтий ходил в совхоз и менял этот самогон на хлеб у румынских солдат, стоявших гарнизоном в селе. Леонтий был очень смышлёным, резвым парнем, мог даже по-румынски несколькими словами обмолвиться с солдатами, предлагая им «водку». Солдаты проверяли качество - наливали на руку, зажигалкой поджигали, если горит – хвалили, и потом только спрашивали, что дать за самогон. Хлеб румыны пекли в пекарне, и давали Леонтию круглый, мягкий, свежий, подовый. Вспоминает Мария Яковлевна Ерохина: как-то раз послали рабочих, среди которых была и она, разбирать сараи, домики, которые стояли через дорогу от уцелевшей после войны двухэтажки «на домах», впоследствии названной «клопятником» за её ветхость. И вот когда рабочие стали разбирать один из деревянных домиков, женщина-старожил говорит им – а вы знаете, что вы разбираете? Это церковь румынская, в которой молились румынские солдаты, стоявшие гарнизоном в совхозе. Так что это первая православная церковь, о которой известно, что она была в селе.
Леонтий, начиная с лета 1941 года, пас коров и своих, и соседских. Сверстники пошли в школу 1 сентября, а он - в пастухи. Переехав в Мазанку перед самой оккупацией, он уже пас и дедову корову. Соседи тоже просили выпасти своих коров, и понемногу набиралось целое стадо. Вначале Леонтий пас коров один, и однажды, когда он их выгнал на пригорок, с которой хорошо просматривается долина речки Маленькая до самого Тубая, его повернули назад немецкие солдаты вместе с коровами обратно в Мазанку. Внизу, вдали, был противотанковый ров, которые копали бойцы Красной армии ещё до прихода немцев, возле него было много народа, машины. Когда Леонтий увёл коров вниз, за гору, то услышал пулемётные и автоматные очереди. Впоследствии узнал, что фашисты привезли на расстрел собранных по Крыму евреев, но там были и другие народности, в том числе цыгане, а также пленные красноармейцы. Всего расстреляли около 12000 человек.
Затем к Леонтию присоединился пасти коров Владимир Механичёв. Платили за это кто чем мог, кто советские рубли, кто германские марки, даже румынские леи, баны. Обуви не было, дед Афанасий научил Леонтия шить постолы из телячьей кожи, потом он сам научился делать подобие обуви из резины от автомобильной камеры. Ходил в такой обуви долго, до 1946 года, от этих резиновых постолов получил ревматизм. Его ровесник Борис Григоренко носил ботинки, на шипах и с подковами, мать его - интеллигентная женщина, отец военный, но об этом в оккупации вслух не говорилось.
Афанасий Иванович где-то в 1940 году ел рыбу и уколол губу, и эта ранка не заживала, со временем превратилась в открытую рану. Он вначале заклеивал её пластырем и бумагой, прикладывал различные травы, подвязывал подорожник, но рана увеличивалась, и под конец что ни ложил в рот, всё у него выпадало. Питался в основном одними яблоками. Все дочери - Анна, Марфа, Ефросинья уехали в город жить. Во время войны к Афанасию Ивановичу и Марии Константиновне перешла жить Ирина Ивановна, их невестка, с двумя сыновьями, помогая ухаживать за уже больным свёкром. Говорили, что именно из-за раны на губе он и умер 18 января 1943 года, в очень сильные морозы. Отпевали его в Мазанской церкви, похоронили здесь же, на кладбище.
В книге Николая Лугового «Побратимы», комиссара партизанского отряда, базировавшегося в Зуйских лесах, есть на 425 странице такие строки о живсовхозе №1: «На рассвете разведка донесла: фашисты скопились в посёлке животноводческого комбината - в конторе, в клубе, в складских помещениях. Партизаны тайком проникли в посёлок и внезапно напали на гитлеровцев. Не сумев организовать сопротивление, фашисты бросились наутёк. Сто тридцать два трупа оставили они на поле боя. Стоят покинутые машины и повозки, валяется оружие и снаряжение». На странице 449 также несколько строк: «Выйдя из машины, все окружают словаков, а те, указывая то на мост, то на насыпь, то на посёлок живкомбината, рассказывают, как 4 ноября 1943 года шёл тут жестокий бой». В канун 26-й годовщины Октябрьской революции командованием партизанскими отрядами Крыма был дан приказ №33 о том, чтобы отметить эту дату освобождением 16 населённых пунктов от фашистов, в том числе и животноводческий комбинат. Многие сёла были хоть и временно, но освобождены. Про совхоз на странице 310 сказано, что руководитель Симферопольского подполья П.П.Топалов писал: «Кто же так нападает? Вы шумите под живкомбинатом, в городе немцы паникуют, а мы ничего не знаем». На повороте с трассы на Мазанку стоит неприметный памятник, на котором надпись о том, что на этом месте партизанские части вместе со словацкими братьями по оружию разгромили фашистскую автоколонну 4 ноября 1943 года. 
Юные следопыты переписывают текст с памятника в блокнот.
В лесу у горы 1025 располагалась стоянка партизанского отряда. На реке Бурульче была сооружена у водопада партизанская мельница. Надпись возле неё гласит, что её строил кто-то из рода Ерохиных. И надпись, и мельница долго ещё сохранялись, пока время, вода и люди не уничтожили её. Остался только водопад.
Освобождение от оккупации пришло 13 апреля 1944 года, когда Советская армия наступала от Перекопа, причём намного быстрее, чем отступала - за 35 дней был освобождён Крым. В освобождении предгорных сёл большую роль сыграли партизанские отряды, даже раньше армейских сил выбивая немецкие и румынские гарнизоны из населённых пунктов. В этот день, 13 апреля, были освобождены и Мазанка, и живсохоз, и Симферополь. В Мазанке на площади между Домом культуры и церковью стоит памятник погибшим односельчанам, на котором написаны 9 имён из рода Ерохиных. На таком же памятнике в Трудовом только один из этого рода – Семён Афанасьевич Ерохин.
Жизнь продолжалась, Леонтий летом пас коров, Юрий постепенно взрослел. Леонтия в детстве крестили, крёстной была Ефросиния Афанасьевна, потом Леонтий так и называл её - крёстная. Ей самой при этом было всего 16 лет. 1 сентября 1944 года Леонтий пошёл в школу в 3-й класс, будучи 13-летним. Из Мазанки им пришлось снова переехать в живсохоз, так как Ирина Ивановна продолжила работать дояркой, Юру надо было определить в детсад, Леонтию учиться. В 1945 году летом Леонтий уже официально устроился на работу прицепщиком на тракторе, сидел на гребке, регулировал подъём «гребок», как он выразился, был кучером. Работал косарём, слесарем в мехцехе, копнил сено. Многие мужчины с войны не вернулись, рабочих мужских рук не хватало, поэтому и брали на работу даже 14-летних. В пять утра подъём, и в поле, а питание было совсем небольшое - похлёбка. Но начальное образование - 4 класса, он всё же получил, учился и в 1945 году, и опять работал. В 1946 году он решил получить хорошую специальность, и поехал в Керчь на поезде, поступать в ремесленное училище. Денег мало, ехал без билета, вагоны общие, всё обошлось. Поступил в ремесленное училище №7. Практику проходил здесь же, в Керчи, на заводе №532 при «почтовом ящике №48», то есть, завод режимный, секретный. Получил специальность слесаря, монтажника, сварщика.
Леонид Семёнович Ерохин. 23 мая 1948 года, учащийся ФЗУ.
Практику проходил прямо на кораблях - строили и ремонтировали суда. Керчь - рыбный город, самая дешёвая рыба - хамса, вот и возил Леонтий гостинец в совхоз в виде хамсы, что в те голодные годы было довольно большим лакомством. Мать его Ирина Ивановна с младшим сыном Юрой жили в бараке, который стоял рядом с магазином. Комната в бараке была большая, рядом друг с другом жило сразу несколько семей. Ирина часто угощала хамсой и соседей по комнате, особенно она подружилась с Ольгой Вакуловной Середа. Леонтий не часто приезжал к матери, надо было и учиться, и заодно работать. В один из приездов он и увидел дочь Ольги Вакуловны - Марию, свою одногодку.
Часть 3
