Инвектива против врача 4 страница

⁶ Гораций. Оды, I, 37.

⁷ Цицерон. Речь в защиту комического актера Квинта Росция (Галла).

 

==47

«ПИСЬМА К БЛИЗКИМ»

¹ Как видно из этого письма, Петрарка считал себя флорентийцем. В другом письме к Боккаччо («Старческие письма», II, 1) он тоже называет Флоренцию родным городом, но жалеет об этом, подобно Данте («Божественная комедия», II, 6, 127—132) осуждая флорентийскую скороспелость суждений.

² Похвала Петрарке скрыта здесь в том смысле, что он стал учителем уже не юного, а возмужавшего Боккаччо.

³ Речь идет о посланных Петрарке латинских стихах в честь Данте («Чести Италии славный оплот, чью главу увенчали римские лавром вожди! Принять соизволь благосклонно Данта ученого труд...»).

⁴ См. Квинтилиач. Риторские наставления, X, 1, 125: оттого, что Квинтилиан критиковал Сенеку за стиль, распространилось ложное мнение о его личной вражде к философу.

⁵ «Искусство злобы»—явная калька с овидиевского «искусства любви».

⁶ Замечено, что Петрарка говорит здесь о Данте словами самого Данте об Одиссее («Божественная комедия», I, 26, 94—99).

⁷ Цицерон. Риторика, IV, 11, 3.

⁸ Во всем письме Петрарка ни разу не называет Данте прямо.

⁹ Дурным исполнением стихов Данте досаждали уже при жизни. Флорентийский писатель XIV века Франко Саккетти рассказывает в «Новеллах», что, услышав однажды свои стихи в плохом исполнении рыночного кузнеца, Данте будто бы вошел в кузницу и, ни слова не говоря, стал выбрасывать из нее на улицу инструменты.

¹⁰ Вергилий. Эклога III, 26—27.

¹¹ Петрарка. Письма в стихах, I, 6 (к Джакомо Колонна): «Зависть неведома мне; никого я не ненавидел И не презирал, кроме себя».

¹² Псевдо-Цицерон. Инвектива против Саллюстия, II, 5 (Петрарка считал ее подлинной).

¹³ Петрарка не знал, что «Декламации» (риторические упражнения, речи на воображаемых судебных процессах) принадлежат не философу Сенеке, а его малоизвестному отцу («Декламации», III, 8).

¹⁴ Гораций. Послания, I, 18, 84: «Дело идет о тебе, когда дом горит у соседа».

¹⁵ Вергилий. Энеида, VIII, 162—166.

¹⁶ Huс—спутник и друг Энея; Гай Лелий, консул в 190 году до н. э.,—друг Сципиона Африканского Старшего, героя петрарковской «Африки»; сын первого Лелия, тоже Гай Лелий и тоже консул (140 год до н. э.), был другом Сципиона Африканского Младшего, и нельзя определенно сказать, о какой паре друзей говорит здесь Петрарка.

¹⁷ Девкалион—добродетельный сын Прометея, спасшийся вместе со своей женой Пиррой, когда Зевс наказал человеческий род потопом. На вершине Парнаса, где пристал их корабль, Девкалион и Пирра стали бросать через себя за спину «кости великой матери», то есть камни, из которых возникли, соответственно, эллины и эллинки.

¹⁸ Ювенал. Сатиры, VII, 51—52.

¹⁹ Гораций. Послания, II, 1, 114—117: «В море корабль повести боится неопытный; травы Горькие только знаток предлагает больным; за леченье Лекарь ученый берется; художеством занят художник— Пишем все мы стихи, умеем иль нет, без разбора».

²⁰ Здесь можно видеть намек на подражание «врачей и правоведов» самому Петрарке, который как раз жил рядом с источником и неустанно бродил по долинам и рощам Воклюза.

²¹ Цицерон. Речь в защиту Архия, VIII, 18.

²² Патавий—Падуя, Кимврия—Виченца, Партенопей—Неаполь, где долго жил Вергилий Марон.

==48

Это выражение, как и выше формула «настоящим деянием повелеваю»,—пародийные инкрустации правоведческого стиля, воспоминания о предполагавшейся профессии поэта.

²⁴ Вергилий. Энеида, VI, 893—896: «Двери двойные у Сна; из грубого сделаны рога Первые; легок чрез них выход для истинных снов. Жарко сияют другие слоновой отточенной костью, Ложные сны к небесам души подземные шлют».

Слово «рог» звучит по-латински так же, как название породы дерева (кизил), которую Петрарка, возможно, и понимает как лавр.

²⁵ См. примеч. 16 к «Инвективе против врача».

²⁶ Кардинал Ги де Булонь, который письмом просил Петрарку присутствовать в Авиньоне («Письма к близким», XIV, 7).

²⁷ Персии. Сатиры, Пролог, 2.

 

==49

 

К оглавлению

==50

00.htm - glava02

ЛЕОНАРДО БРУНИ

1370—1444

Выдающийся итальянский гуманист, ученый и государственный деятель—секретарь папской курии, канцлер Флорентийской республики. Испытал сильное влияние со стороны Салютати. Учился греческому языку у византийца Эмануила Хризолора, приглашенного во Флоренцию. Научные занятия Бруни многообразны: переводческая деятельность, история, моральная философия, политическая мысль, педагогика.

Как переводчик Бруни сыграл видную роль в ознакомлении с античным наследием. Ему принадлежат переводы Платона, Аристотеля, Плутарха, Демосфена. В своих переводах Бруни ставил целью излагать учения античных философов «не через темные иносказания и бессмыслицу нелепых и ложных переводов, но лицом к лицу», то есть без искажений.

Мировоззрение Бруни определяется принципами общего блага, «активной и гражданской жизни», столь характерными для раннего флорентийского гуманизма. С этими принципами связаны и республиканские идеи гуманиста. Политические работы Бруни—«Похвала Флоренции», «Двенадцать книг истории флорентийского народа» — проникнуты страстной защитой республиканского строя Флоренции, на посту канцлера которой Бруни был бессменно 17 лет.

Гражданские мотивы в воззрениях Бруни соединялись с глубоким интересом к человеческой личности. Бруни выступал против феодального тезиса о благородстве, определяемом происхождением и родовитостью, он развивал идеи личного достоинства человека, счастья и собственного предназначения человека в мире. Некоторые высказывания Бруни о творческих возможностях человека предвосхищают идеи философов Платоновской академии во Флоренции. «Человек,—говорит Бруни,— может обладать знанием почти бесконечного числа вещей, лишь бы он захотел заняться их исследованием. Его разум сопричастен божественному разуму, и сам он является как бы смертным богом».

Бруни уделял большое внимание проблемам воспитания человека, подчеркивая решающее значение в этой области «гуманистических заня-

 

==51

тип» (studia humanitatis), которые «совершенствуют и украшают» человека. В этом отношении большой интерес представляет трактат Бруни «О научных и литературных занятиях» (De studiis et litteris), написанный в 1422—29 годах. Этот трактат Бруни посвящает Баттисте Малатеста, принадлежавшей к кругу образованных женщин того времени, таких, как Ипполита Сфорца, Чечилия Гонзага, и другие. В трактате излагаются некоторые принципы гуманистического образования и описывается гуманистический идеал образованной личности.

Гуманистическое образование в трактовке Бруни заключается в соединении конкретного знания (rerum scientia), которое дают моральная философия, история, ораторское искусство, поэзия и т. д., с хорошим владением литературным языком или литературным опытом (litterarum peritia). Владение языком, составляющее фундамент всей образованности, заключается не в простом знании грамматики, но предполагает красоту стиля, умение изящно писать и говорить. Эстетический элемент играет большую роль в системе гуманистического образования, описываемой Бруни. Это делает его трактат одним из значительных памятников ранней гуманистической эстетики.

Перевод трактата выполнен по изд.: Bruni Leonardo Aretino. Humanistisch—philosophische Schriften, herausgegeben und eriautert von H. Baron. Leipzig—Berlin, 1928, S. 5—19.

 

==52

0 НАУЧНЫХ И ЛИТЕРАТУРНЫХ ЗАНЯТИЯХ

МНОГОКРАТНО побужденный молвой о твоих достойных восхищения добродетелях, я решил писать тебе, чтобы ту, о ком я слышал столь великолепные и благородные вещи, поздравить с совершенством благодаря достигнутому или по крайней мере своим письмом побудить к достижению его. В самом деле, у меня достаточно примеров знаменитейших женщин, прославившихся в литературе, науках и красноречии, упоминая

о которых, я мог бы побудить тебя к превосходству. Так, спустя много веков после смерти Корнелии, дочери Сципиона Африканского, сохрани лись ее письма, написанные изящнейшим стилем. В высшем почете считались у греков поэтические сочинения Сафо² благодаря замечательному дару слова и искусству сочинять. Во времена Сократа жила образованнейшая женщина Аспазия³, замечательная своим красноречием и ученостью, у которой, да не будет стыдным это признать, многому научился Сократ. Были и другие, о которых я мог бы рассказать, но пусть будет достаточно и этих трех примеров известнейших женщин. Возвысь же и устреми мысль, прошу, к их превосходству! Ведь не напрасно и не для того, чтобы довольствоваться малым, даны тебе такое понимание и столь замечательный ум, но чтобы стремиться к высшему, напрягая все силы. И слава твоя будет блистательнее, чем у тех женщин, потому что они процветали в века, когда жило столь великое множество образованных людей, что само множество умаляло восхищение; ты же будешь процветать в наши времена, когда до такой степени пришли в упадок науки, что теперь считается чудом увидеть образованного мужчину, не говоря уж о женщине.

Под образованием же я понимаю не то обычное и бессистемное, которое получают занимающиеся теологией, а настоящее и свободное, соединяющее умение владеть языком (litterarum peritia) с фактическим

 

==53

знанием (rerum scientia); такое образование получили Лактанций Фирмиан, Аврелий Августин, Иероним⁴—поистине великие теологи и мужи, преуспевшие в языке. Тем же, кто нынче занимается теологией, должно быть стыдно за то, сколь мало они владеют языком. Но, пожалуй, я вошел не в ту дверь, в которую хотел войти. Пусть наконец последует беседа, в которой я не намерен учить или направлять тебя (ибо, думаю, ты в этом не нуждаешься), но благодаря которой тебе стало бы известно, что сам я думаю. Человеку, стремящемуся достигнуть того превосходства, к которому я теперь призываю, на мой взгляд, необходимо прежде всего умение владеть языком, и притом не малое и обычное, а значительное, приобретенное упражнениями, обстоятельное и глубокое; без этого фундамента никто не сможет построить для себя ничего славного и высокого. Ведь несведущий в языке не поймет с достаточной ясностью писаний ученых людей, а написав что-то сам, покажется смешным. Для получения знаний в языке важны как правила, так в гораздо большей степени наши собственные усердие и забота. О правилах едва ли нужно что-то говорить. Кто не знает, что для того, чтобы познать части речи и их строение, а также и более мелкие детали и словно бы первоосновы языка, ум должен быть воспитан и обучен трудом наставника? В детстве мы усваиваем эти вещи словно во сне; позже, в более зрелом возрасте, не знаю, каким образом, снова это же самое имеем на устах и как бы пережевываем, чтобы только теперь выжать их сок и почувствовать истинный вкус. Есть другой вид правил, более строгий и полезный скорее юношам, чем детям; это правила грамматиков, которые, долго и усердно изучая отдельные детали, создали науку о языке. Из них можно назвать Сервия Гонората и Присциана из Кесарии⁵. Но все, поверь мне, превосходит и побеждает наше собственное усердие. Ведь оно открывает и показывает нам не только слова и слоги, но и тропы, и всю красоту и изящество речи. Оно нас обучает и словно бы наставляет, и именно благодаря ему мы познаем многое из того, чему едва ли могли научиться у наставника: звук, изящество, гармонию, красоту. Главное же в этом усердии—забота о том, чтобы отбирать для чтения только книги, написанные лучшими и опытнейшими в латинском языке авторами, и беречь себя, словно от какой-то беды и недуга для нашего ума, от книг, написанных неумело и неизящно. Чтение произведений без нужной разборчивости накладывает свои пороки на читающего и заражает его ум, подобно недугам. Ведь чтение—это словно духовная пища, которая поит и кормит ум. Поэтому, как тот, кто, заботясь о желудке, поглощает не всякую пищу, так и тот, кто хочет сохранить здоровой душу, не позволит себе любое чтение. Итак, первая наша задача—позаботиться о том, чтобы читать только лучшее и достойное одобрения. Вторая же задача заключается в том, чтобы это лучшее и достойное одобрения усваивать путем серьезного размышления. Читающий пусть смотрит, что на какое место поставлено, что означают отдельные части и каков их смысл; пусть он исследует не только главное, но и второстепенное, зная из школы, какие существуют части речи и что представляет каждая.

 

==54

Навык и опыт в языке читающий, несомненно, приобретет у тех авторов, которых прочитал. В таком случае женщина, желающая сохранить неиспорченный язык, будет наслаждаться чтением священных книг. Она возьмет Августина, Иеронима или подобных им, например Амвросия и Киприана Карфагенского⁶. Однако среди всех писавших когда-либо о христианской религии более всего возвышается и славится красотой стиля и ученостью Лактанций Фирмиан, несомненно, самый красноречивый из всех христиан; красота и образность его речи могут превосходно воспитать и обучить такой ум, о котором я говорю. Из его книг я более всего одобряю те, которые он написал против ложной религии, а также «О гневе божьем» и «О создании человека». Прочитай их, прошу, если любишь литературу, и сладостью их, словно амброзией и нектаром, напоишься! Полагаю, что, кроме того, ты должна читать и то, что переведено из греческих отцов—Григория Назианзина, Иоанна Златоуста, Василия Великого⁷, выбирая те переводы на латинский язык, которые сделаны без извращений. Наслаждаясь светскими писателями, кто не возьмет книг Туллия Цицерона, какого мужа, о бессмертный бог! Каким красноречием он обладает! Какой красотой! Сколь совершенен в языке! Сколь беспримерен в различных похвалах! Ближайший к нему Вергилий, гордость и услада нашего языка. Затем идут Ливий и Саллюстий и другие поэты и писатели, следующие в своем порядке.

Ими себя каждый в высшей степени напоит и накормит, тщательно позаботясь о том, чтобы в любом разговоре или на письме не употреблять ни одного слова, которое он прежде не отыщет у кого-либо из этих писателей. Полезным будет иногда также и чтение вслух. Ведь не только в стихе, но и в прозаической речи есть ритмы и словно бы созвучия, измеряемые и познаваемые слухом, некоторые модуляции и ступени, когда голос то понижается, то повышается; соединения, периоды и части периода, связанные между собой удивительной гармонией, которая более всего обнаруживает себя именно у лучшего писателя. Читающий вслух отчетливее заметит все это и как бы наполнит уши некой гармонией, которую после этого почувствует на письме и будет подражать ей. Помимо этого такое чтение приведет к тому, что читающий научится своевременно произносить слова и не будет спешить, когда надо остановиться, и не остановится, когда надо поспешить.

Желаю вдобавок, чтобы женщина была опытна в письме, говорю не о движении пальцев (впрочем, и это хвалю, если у кого есть этот навык), но не об этом теперь, а о буквах и слогах. Итак, пусть она знает, каким образом следует писать что бы то ни было, какова природа букв и переход их в другие, какие буквы могут связываться между собой и какие не могут никогда переходить в ближайшие. Ведь это дело, хотя оно и незначительное, служит серьезным доказательством [знания] нашей дисциплины, вскрывая явное невежество.

Надлежит также выучить и знать, какой величины может быть каждый из слогов: долгим, кратким, и каким из двух⁸. Знать это необходимо как потому, что встречается многое, что не может быть понятно в стихах без

 

==55

этого знания, как, например, у Вергилия: Omnibus in morem tonsa coma pressa corona⁹ и тысячи других примеров, так и потому, что в высшей степени позорно человеку, приписывающему себе знание языка, не знать даже слогов. Ведь значительную часть литературы составляют стихи, стих же состоит из стоп, стопы из соединения долгих и кратких слогов. Право, не понимаю, чего может добиться в этом виде литературы и какой вообще вкус может иметь в поэзии тот, кто не знает их. В прозе, а также в прозаической речи это умение писать и говорить, очевидно, необходимо равным образом. В прозаической речи есть также стопы, если даже большинство их не чувствует; поэтому и там есть то, что наслаждает уши, лаская звуком. Весьма важно знать, как представляется Аристотелю, с какой стопы нужно начинать, какой кончать, какие стопы следует допускать в середине, от каких отказываться. Аристотель более всего одобряет пеан. Пеан бывает двух родов: или он состоит из долгого слога, за которым следуют три кратких, или из трех кратких и следующего за ним долгого. Аристотель считает, что этот последний род пеана соответствует концу, а первый началу, однако лучше всего эта стопа подходит середине. Дактиль и ямб Аристотель отвергает для середины: один как слишком возвышенный, другой как низкий¹⁰. Цицерон же в конце предпочитает дихорей, состоящий из двух трохеев, кретик—из длинного, краткого и длинного слогов, и пеан, о котором я сказал выше. Середине, по мнению Цицерона, более всего соответствует ямб, если мы пользуемся простым словом, если же более возвышенным—то дактиль, пеан или дохмий (последний состоит из пяти слогов—краткого, двух долгих, краткого и долгого), который, как он считает, наиболее подходит всем частям¹¹. Нет сомнения, что одни стопы должны использоваться в спорах, другие—в рассказе, третьи—в жалобах. В самом деле, гневный и возбужденный человек отвергает спондей, предпочитая только поспешную и стремительную стопу. Напротив, когда мы что-то рассказываем или чему-то учим, речь требует остановки и выдержки и не любит стоп, бегущих легко. Всякая речь, следовательно, должна приводиться в движение своими стопами, и если пишущий не знает их, он неизбежно будет блуждать словно в потемках, идя наугад без верного направления.

Возможно, многим моя забота покажется слишком тщательной. Но пусть они вспомнят, что я говорю о человеке большого ума, обещающем достигнуть всех вершин. Поэтому люди, довольствующиеся малым, пожалуй, будут двигаться медленно или, вернее, ползти, как могут. Высшего, без сомнения, не достигнет тот, кто не будет способен пользоваться этими знаниями и хорошо знать науку. И, наконец, мое мнение о языке таково: человек не должен не знать того, что обычно необходимо; пусть он стремится помимо этого к блеску, красоте и изысканности речи; и пусть в любом виде сочинительства перед человеком налицо будут изящество, красота и, как я бы сказал, само богатейшее очарование, которые он извлечет и выведет, когда будет нужно, в свет. Так как мы сказали, что настоящее образование заключается в умении владеть языком и в знании фактов, а о языке то, что хотелось нам

 

==56

сказать, мы уже сказали, остается теперь добавить то, что относится к фактическому знанию.

Итак, я желаю, чтобы этому уму, поскольку он обещает мне достигнуть всех вершин, была свойственна пылкая страсть к познанию, так чтобы никакой род дисциплин он не отвергал, не посчитал чуждым для себя, будучи охвачен и воспламенен удивительным желанием понять и познать вещи. И этот ум, пылкий сам по себе и стремительный, я то пришпорю и поощрю своим возгласом, то натяну ему удила и словно бы протрублю отступление. В самом деле, есть некоторые дисциплины, в которых как быть полностью невежественным мало пристойно, так и подниматься к их вершинам не принесет славы, например геометрия и арифметика, и если бы он начал на них тратить много времени и исследовать все тонкости и неясности, я бы отклонил его и прервал. То же самое я сделал бы в отношении астрологии и, возможно, риторики. Об этой последней я сказал вопреки желанию, поскольку если кто-либо из современников и испытал ее влияние, то открыто заявляю, что я из их числа. Но я должен принять во внимание многие вещи, и прежде всего следует посмотреть, кому я пишу. Действительно, зачем всевозможные тонкости, забота об эпихейремах, криноменах¹² и тысячи других трудностей в этом искусстве будут отнимать время у женщины, которая никогда не будет выступать на суде? Право же, искусное исполнение, которое греки называли hypocrisim, а наши «произнесением» и чему Демосфен (по важности его в красноречии) выделил первое, второе и третье места¹³, необходимо оратору, но совсем не должно занимать женщину, которая, если, говоря, будет размахивать руками и издавать громкие вопли, покажется безумной и нуждающейся в усмирении; как войны и битвы, так и судебные споры и состязания—занятия мужей. Итак, женщина не будет учиться выступать ни в защиту свидетелей, ни против них, ни за наказания, ни против них, ни за осуждение, ни против него; она не будет постоянно занимать себя общими положениями, обдумывать двусмысленные вопросы и хитроумные ответы; она вообще оставит все тяготы суда мужам¹⁴.

Когда же я пришпорю, когда погоню бегущего? Когда он посвятит себя тому, что относится к религии или к науке благой жизни, тогда пусть он, заклинаю, расточит себя, тогда пусть душу вложит, занимаясь усердно день и ночь. О каждой из этих областей в отдельности желательно кое-что сказать.

Итак, прежде всего женщина-христианка пусть стремится приобрести знание священных книг. Почему я посоветовал бы ей начать с этого? С помощью священных книг она многое сможет исследовать и обсудить, многое познать в себе. Но среди их авторов пусть она предпочтет старых писателей, из современных же уважает и почитает только добрых мужей и не слишком касается писаний прочих. Какой толк в том, что образованная женщина знает последних и ничего не может сказать об Августине, тем более что он пишет искусным и достойным ушей языком, а эти не дают ничего. Почему же нужно читать их? Я не считаю, что

 

==57

женщина должна довольствоваться священными книгами, и поведу ее к светским знаниям. Пусть она познакомится с тем, что говорили выдающиеся философы о добродетельной жизни, об умеренности, о воздержании, о скромности, справедливости, храбрости, щедрости. Пусть не проходит она и мимо таких рассуждений их о блаженной жизни, как: достаточна ли добродетель сама по себе для блаженной жизни? Не препятствуют ли ей страдания темницы, изгнание, бедность? И если все это выпадает на долю счастливого человека, становится ли он несчастным, или это только мешает его счастью, не ввергая, однако, в несчастье? Кроме того, заключается ли человеческое счастье в наслаждении и отсутствии страдания, как думал Эпикур, в чести, как у Зенона¹⁵ или в добродетельной жизни, как у Аристотеля? Все эти вопросы, поверь мне, славны и весьма достойны нашего познания. И их обсуждение принесет только пользу при выборе жизненного пути и придаст любой речи, устной или письменной, некую восхитительную красоту.

Таким образом, женщине были предложены как главные две области знания, одна из которых относится к религии, другая к добродетельной жизни. Прочие же знания составляют то, что может этим двум областям помочь или придать красоту. Вообще же то удивительное превосходство человека, которое украшает известное имя истинной славой, состоит в том, чтобы, много читая и изучая, повсюду собирать и накоплять, всячески выведывать и исследовать все то, что принесет нам пользу в наших занятиях. Но пусть при этом соблюдается тщательный отбор и осмотрительное расходование времени, чтобы всегда предпочесть лучшее и более подобающее.

К знаниям, названным мною выше, надо прежде всего добавить историю, предмет, которым никоим образом не должны пренебрегать обучающиеся. Ибо достойное дело узнавать как о происхождении и развитии своего народа, так и о военных и мирных деяниях свободных народов и великих государей. Знание прошлого дает благоразумные советы, исход подобных начинаний в прошлом побуждает нас в зависимости от обстоятельств к действию или отклоняет от него. Кроме того, откуда, как не из истории, удобнее всего брать многочисленные примеры, которыми часто следует украшать сказанное нами? В этой области знания есть поистине выдающиеся, превосходные и исполненные блеска и красоты писатели, которых ценно читать и ради литературной пользы: я говорю о Ливии, Саллюстии, Таците, Курции и прежде всего о Цезаре, излагающем свои деяния в «Комментариях» с большой легкостью и изяществом¹⁶. Женщина, подающая большие надежды, прочитает их и начнет осваивать для себя, тем более что изучать их не представляет труда. Действительно, в них не нужно ни отыскивать тонкостей, ни распутывать трудные вопросы, ибо вся история заключается в повествовании о самых простых событиях. И если однажды ею займется человек такого ума, о котором я рассуждаю, память его будет связана с ней навечно. Посоветую женщине не пренебрегать и чтением ораторов. Ведь кто более пылко возвеличивает добродетели и более сурово обличает

 

==58

пороки? У ораторов мы научимся восхвалять благодеяния и проклинать злодейства, утешать, убеждать, волновать, устрашать. Хотя все это делают и философы, однако (не знаю, каким образом) именно во власти ораторов вызывать гнев и милосердие, возбуждать и подавлять душу. Далее, особыми орудиями ораторов являются словесные украшения и мысли, освещающие речь, словно звездное сияние, и делающие ее восхитительной; их мы позаимствуем у ораторов для письма и разговора и обратим в свою пользу, когда потребует дело. Наконец, возьмем у них словесное богатство, силу высказывания и в качестве оружия, так сказать, всю жизненную силу и мощь их речи.

Считаю, что помимо этого женщина должна читать и понимать поэтов. Кто из великих мужей был несведущим в знании их? Аристотель, во всяком случае, очень часто использует стихи Гомера, Гесиода, Пиндара, Еврипида и др. поэтов, он хранит их все в памяти и очень легко приводит; это свидетельствует о том, что он был образован в поэзии не менее, чем в философии. И Платон часто использует поэтов, они встречаются у него повсюду, предлагая свои услуги без принуждения. Их авторитетом он часто подкрепляет свое мнение. Я сказал о греках. А что же наши? Разве кажется мало знающим поэтов Цицерон? Не довольствуясь Эннием, Пакувием, Акцием и прочими нашими, он приводил вдобавок стихи греков, иногда поэзия бьет у него ключом. Оставляю Августина, Иеронима, Лактанция, Боэция, о большом знании которыми поэтов свидетельствуют их сочинения. По моему мнению, кто не узнал поэзии, тот в известной мере несовершенен в знании языка. У поэтов находят многое весьма удачно и мудро сказанное о жизни и нравах, основы и причины природных явлений и словно зерна всех наук; они имеют большой авторитет благодаря своим мудрым суждениям и древности, исключительную славу благодаря красоте и некое благородство, достойное свободных людей, так что кажется совершенно грубым тот, у кого его нет. Чего недостает Гомеру, чтобы он мог считаться мудрейшим в любой мудрости? Вся его поэзия, как считают некоторые, является наукой жизни, разделенной на мирное и военное время. В войне же какая предусмотрительность вождя, какая военная хитрость или мужество воинов, какой вид засады или укрытия от нее, какое увещевание и совет оставлены без внимания? Эней, вождь троянцев в одной из битв, прогнал греков, отраженных большой силой, в лагеря. И вот, когда он усилил нажим и бросил уже весь отряд на лагеря, спешит к нему Гектор и убеждает действовать осторожно и осмотрительно, утверждая, что тот, кто предводительствует войском, должен быть не столь смелым, сколь мудрым¹⁷. Какую цену, о бессмертный бог, следует дать за это наставление, тем более сделанное храбрейшим Гектором'⁸? Вожди нашего времени, не соблюдающие именно этот совет и действующие скорее храбро, чем осторожно, ввергли себя и своих подданных в большое бедствие и поражение, чуть ли не плачевное. У того же поэта Ирида, посланная к Атриду¹⁹ и нашедшая его спящим, бранит его, говоря, что не подобает быть спящим мужу, которому вверено спасение народов и забота о столь

==59

важных делах, и опять сколь мудро это! Ты можешь назвать это либо советом, либо предписанием, либо увещеванием. Советовали ли что-либо более важное или священное правителю Сократ, Платон или Пифагор? У Гомера есть сотни подобных примеров о войне, которые я охотно привел бы, если бы не опасался длиннот. И, напротив, есть у него многое другое и не менее замечательное о мире. Но не будем все приписывать Гомеру и грекам. Сколь высоко должна цениться мудрость нашего Марона, исходящая словно из какого-то оракула и святилища природы!

«Землю, небесную твердь и просторы водной равнины, Лунный блистающий шар, и Титана светоч, и звезды,— Все питает душа, и дух, по членам разлитый, Движет весь мир, пронизав его необъятное тело. Этот союз породил и людей, и зверей, и пернатых, Рыб и чудовищ морских, сокрытых под мраморной гладью. Душ семена рождены в небесах и огненной силой Наделены...» ²⁰