Инвектива против врача 6 страница

Право же, я удивляюсь проницательнейшим мужам стоикам, которые, исследуя эти вопросы, забыли, что сами они люди. Кичась силой своего ума и способностью к исследованию, они, однако, не старались узнать, чего требует природа человека, а создали нечто неслыханное и достойное удивления, ради овладения которым мы должны скорее принести жертвы, нежели затратить усердие. Были затем и другие, утверждавшие, словно они больны желудком, что следовать надо только тому, чему сами они могут подражать или, точнее, что избрали для себя. Созданные такими природой, эти ненормальные и бесчеловечные философы, все чувства которых погружены в сон, закрыты и не соблазняются никаким наслаждением, решили и других удерживать от того, к чему сами они из-за своей строгости и суровости испытывают отвращение. Были, наконец, и третьи—больших и разнообразных дарований,—причем каждый судил о высшем благе, исходя из своей природы, но все пребывали в большом заблуждении, пока наконец не появился Эпикур. Он исправил ошибки древних философов и создал истинное и не подлежащее сомнению учение о счастье. Хотя стоики, как и полагаю, достаточно опровергнуты, я растолкую в дальнейшем взгляд Эпикура еще яснее, с тем чтобы тут же опровергнуть перипатетиков и академиков. Впрочем, на академиков мне не потребуется много труда, так как в их учениях нет никакой ясности. В самом деле, что это за философия, которая не может установить ничего определенного? Думаю, они даже не понимают того, что говорят эпикурейцы; поэтому как бешеные стоики, так и академики мне часто кажутся безумными.

Остаются перипатетики, которых опровергать труднее всего. Ведь, действительно, на основании того, что они говорят и как спорят, видно, что говорят они нечто [дельное]. Однако и они, на мой взгляд, сильно

 

==71

заблуждаются. После изложения необходимых разъяснений относительно Эпикура это станет достаточно ясно, так что видно будет воочию, что именно претендовавшие на первенство в философии и лишавшие Эпикура этой славы сильно заблуждались; Эпикур же установил истину.

С чего же лучше начать доказательство, если не с природы—госпожи и создательницы всех вещей? Ее мнение в любом деле всегда следует считать самым достоверным. Итак, природа, создав человека, так усовершенствовала его во всех отношениях, применив высокое мастерство, что он кажется созданным исключительно для того, чтобы предаваться любому наслаждению и радости. Она наделила человека ощущениями столь необходимыми и разнообразными, что, хотя и существует много видов наслаждений, нет ни одного, к которому человек не был бы причастен. Во-первых, она создала глаза, которые столь превосходны и замечательны, что не желают видеть позорного и безобразного. В самом деле, мы наслаждаемся видом прекрасных вещей, и это происходит не по чьему-либо мнению или совету, но по велению природы. Ведь кто из нас, видя красивый образ, не задержится, чтобы посмотреть на него, даже если спешит в другое место? Я счел бы человека самым несчастным, если бы природа лишила его способности видеть множество вещей, созданных ею изящными и прекрасными. Далее, кто в высшей степени не наслаждается, слушая и воспринимая музыкальные мелодии и сладчайшие звуки? На мой взгляд, лира и подобные инструменты изобретены для услаждения души. То же самое следует сказать об обонянии и прочих чувствах, с помощью которых, словно с помощью слуг, душа ощущает и воспринимает наслаждение. В самом деле, я не понимаю, какое наслаждение может она получить без чувств, разве лишь [наслаждение] от познания и понимания сокровенных вещей. Не стану отрицать, что в результате последнего наши души наполнятся большим удовольствием. Ведь среди всех наслаждений, без сомнения, то наивысшее (и в нем перипатетики полагали счастье), которое происходит от созерцания и исследования сокровенных и весьма достойных познания вещей. Но речь идет здесь о целом человеке, а не об одной его части, так что созерцатель, хотя он в этом случае и превыше всех, однако, если он страдает от телесных недугов и неблагоприятных внешних обстоятельств, не может быть самым

счастливым.

Следовательно, Эпикур верно счел наслаждение высшим благом, поскольку мы так рождены и устроены, что словно бы созданы для него. Кроме того, и в наших душах есть некоторое естественное желание следовать наслаждению и достигнуть его, а раз это желание в нас есть, мы хотим быть не печальными, а радостными. Право же, кто обратит внимание на это и тщательно поразмыслит о том, какие разнообразные вещи создала природа для одного человека, тот не усомнится, что наслаждение есть высшее благо и всего следует добиваться ради него. В самом деле, мы видим великое и прекрасное множество вещей на суше и на море, многие из которых созданы для жизненной необходимости, однако гораздо больше—для наслаждения. Эти вещи такого рода, что они

 

==72

 

ничего другого не дают, кроме наслаждения. Природа, наверное, не создала бы таких вещей, если бы не захотела, чтобы человек наслаждался ими и деятельно к ним относился. Занятия и опыт людей также свидетельствуют о том, что все совершается ради наслаждения. Для чего мы беспокойно проводим дни и ночи в тяжких трудах, стремясь с усердием приобрести и сохранить полезные для жизни вещи, как не из-за единственной надежды жить в будущем счастливо? Если бы она отсутствовала, то, несомненно, и души не были бы готовыми к перенесению трудностей и столь пылкими и храбрыми в испытаниях. А с какой целью изучали бы науки, литературу и искусства, если не ради особого удовольствия от их познания и если сами они не служили бы вспомогательным средством для приобретения богатств, благодаря которым мы сможем провести жизнь с наслаждением? Далее, мы, наверное, не домогались бы столь пылко почестей, царств, власти, из-за достижения и сохранения которых часто ведется большая борьба и развертываются грандиозные битвы, если бы почести и власть не приносили нам величайшего наслаждения. А по какой другой причине ведутся войны и заключается мир, если не для сохранения и увеличения того, чем мы живем и наслаждаемся?

Наконец, зачем стремятся к добродетели, создательнице и руководительнице наслаждения, которая побуждает нас следовать подобающим наслаждениям и в подобающее время, а равно соблюдать и все прочие границы, в каких очерчена сама добродетель? Зачем стремятся к ней, если не для того, чтобы жить счастливейшим образом, избегая одних наслаждений и следуя подобающим? Если добродетель никакому наслаждению не способствует, по какой причине мы высоко ее ценим и к ней стремимся? Если же способствует, то почему не признать наслаждение самым желанным и высшим благом? Но поскольку дело обстоит так и мы устроены таким образом, что с величайшей готовностью предаемся наслаждению и влечемся к нему природой, поскольку многочисленные вещи созданы для наслаждения и люди всего добиваются, чтобы получить удовольствие, кто, в конце концов, не согласится с Эпикуром и его учением и не признает, что высшее счастье заключено в наслаждении, раз это доказано столь очевидными и неопровержимыми аргументами? Будут ли на нашей стороне, спрашиваю, перипатетики, которые это отрицают и не могут вынести того, что наслаждение является наивысшим стремлением, а видят его главным образом в добродетели? Думаю, они не уступят. Но поскольку добродетели добиваются ради безмятежной жизни, которая, по Эпикуру, состоит в счастье, выступающем в облике наслаждения, я опять спрошу перипатетиков, почему они не признают наслаждение наивысшим из всех желанных благ? Если же кто-то, согласившись, что наслаждение наивысшее благо, сочтет, что понимать его надо как ежедневное провождение времени в пирах, попойках и игре в кости, любование зрелищами и наслаждение женскими ласками, то раз он хочет всех нас сделать обжорами, пьяницами, кутилами, гистрионами и к тому же распущенными, ему славного Эпикура вообще не следует рекомендо-

 

==73

вать, в прекрасном учении Эпикура ему нет нужды. Ибо мудрейший Эпикур не говорит и не требует подобного и вовсе не хочет лишить нас добродетели; для соблюдения его наставлений и следования им добродетель совершенно необходима, она умеряет чувства, о чем говорилось выше, и позволяет нам пользоваться ими только в случае надобности. Эпикур ведь не призывает к наслаждению без всякого разбора и необходимости, как это бывает у скота, но призывает к тем наслаждениям, которые соответствуют обстоятельствам и времени, так что по этой причине его учение никоим образом не следует отвергать. И перипатетики, очевидно, сами не понимают в достаточной степени того, что говорят.

Итак, хотя я не считаю себя обязанным отвечать и хотя на все письмо или на его большую часть выше дан в известной мере ответ, но чтобы опровергнуть тебя еще больше, коснусь в отдельности каждого твоего положения, завершая сказанное кратко и сжато.

Ты утверждаешь, что ко всему стремятся не с целью наслаждения. Но выше я искусно и обстоятельно опроверг тебя, ясно показав, что все надлежит свести к наслаждению. И то, что ты добавляешь, а именно будто Эпикур сравнял нас с животными, не только не опровергает его учения, но служит таким доводом, с помощью которого мне хочется даже защищать его. Ведь поскольку в наслаждении заключена такая сила, что даже лишенные разума животные, которых побуждает вождь-природа, следуют ему, Эпикур и вывел из этого самое надежное доказательство: высшее из всех благ есть то, к чему все стремятся. Что же касается того, что я писал о Катонах, иногда злоупотреблявших вином³, и ты это порицаешь, то следует восхищаться, когда мудрые мужи, каковыми они считаются, пируют иной раз немного веселее обычного. Все прочие твои доводы отбрасываются, поскольку они ведут к тому, что если мы ценим Эпикура, то должны жить по обычаю животных. И хотя Эпикур считал, что надлежит в жизни идти тем же путем [наслаждения], он, однако, не жил как животные. Итак, не следует отвергать Эпикура словно мятежного нарушителя норм человеческой жизни. Он не развращал нравы людей, но всем своим учением стремился сделать нас как можно более счастливыми.

Поэтому прекрати же наконец нападать на Эпикура, исправься и вернись в его лагерь, в котором прежде ты боролся вполне достойно. Ведь то, что теперь ты воспротивился ему, привлеченный изощренностью стоиков, соблазненный блестящей славой академиков и перипатетиков, было бы простительно, на мой взгляд, если бы ты был моложе и не мог еще из-за возраста судить об этих трудных вещах. Но теперь, когда ты вполне образован, твоему непереносимому высокомерию и незаурядной глупости будет вынесен приговор, если ты не прекратишь нападать на Эпикура. Итак, прими того, о наставлениях которого я, возможно, поговорю более основательно, когда появится больше свободного времени, ведь письмо я писал два дня, опасаясь даже, что не закончу. За ограниченностью времени я не смог изложить всего, что еще можно ясно высказать в защиту дела Эпикура. Так что многие и притом труднейшие

 

==74

места я опустил, а их мог бы использовать для опровержения меня тот, кто ради отыскания истины или из-за стремления поупражнять ум решил бы рассуждать иначе. И я не только не сочту это неприятным, но, напротив, даже умоляю это предпринять, ибо страстно желаю высказаться.

Перед тобой письмо, содержащее твердый и истинный взгляд на Эпикура; его ты должен или одобрить, или оспорить, и если ты установишь что-либо более истинное, я этому последую.

•

'

КОММЕНТАРИИ

¹ Марк Аттилий Регул—римский политический деятель, консул, герой Первой Пунической войны. Попал в плен к карфагенянам. Не желая получить свободу ценой предательства родины, предпочел остаться в плену, где погиб мученической смертью. Один из любимых героев стоиков.

² Бык Фаларида—медный бык, сделанный по приказу агригентского тирана Фаларида (VI в. до н.э.), отличавшегося крайней жестокостью. В этом быке, под которым разводили костер, заживо сжигали людей.

³ Катоны— римские политические деятели из рода Порциев. Раймонди имеет в виду Марка Порция Катона Цензория Старшего (234—149 г. до н.э.), который прославился необычайной строгостью, борьбой против роскоши и порчи нравов. Говоря о любви Катонов к вину, Раймонди, возможно, черпает сведения из Горация («Рассказывают, что доблесть древнего Катона часто подогревалась вином». Оды, III, 21, 11—12).

 

==75

 

==76

00.htm - glava04

ЛОРЕНЦО ВАЛЛА

1407—1457

Выдающийся итальянский гуманист Лоренцо Валла, римлянин по происхождению, родился в семье юриста, адвоката консистории. Был профессором в Павии (1430—1433), затем некоторое время преподавал частным образом в Милане и Генуе, а с 1435 года на 13 лет обосновался в Неаполе при дворе Альфонса Арагонского. Последние 8 лет своей жизни служил в папской курии при гуманистически настроенном папе Николае V.

В своем творчестве Валла затрагивал самые разные стороны идейной жизни своей эпохи; его работы, в которых проявился выдающийся критический ум гуманиста, вызывали сильный общественный резонанс.

Из сочинений Валлы наиболее известны: диалог «Об истинном и ложном благе», трактат «Диалектические диспуты», направленный против метода схоластического мышления и схоластизированного Аристотеля; трактат «О ложном и вымышленном дарении Константина», где Валла, используя разнообразную аргументацию и прежде всего свои незаурядные филологические познания, доказывает подложность грамоты о даре Константина, нанося сокрушительный удар по притязаниям пап на светскую власть; диалог «О свободе воли», отвергающий схоластическое богословие; филологические трактаты «О красотах латинского языка» и «Замечания о сравнении различных кодексов Нового завета». Критикуя традиционные представления, разбивая священные и высокочтимые средневековые авторитеты, Валла утверждал новые идейные принципы, наиболее отвечавшие передовым устремлениям эпохи.

В диалоге «Об истинном и ложном благе» Валла осмеливается ярко и с необыкновенным энтузиазмом защищать отвергнутое церковью учение Эпикура. Диалог представляет собой диспут о высшем благе, в котором сталкиваются три точки зрения, представляющие своеобразную интерпретацию стоицизма, христианства и эпикурейства.

В противовес мыслям стоика о враждебности человека и природы, в противовес стоической honestas, понимаемой как совокупность добродете-

 

==77

лей и рассматриваемой как самоцель, эпикуреец защищает идею доброй природы, он утверждает и пытается гносеологически обосновать принцип наслаждения, выводя его из свойственного по природе всем живым существам стремления к удовлетворению естественных потребностей и уклонению от страданий. Наслаждение (voluptas) провозглашается в диалоге высшим благом. Отстаивая свое понимание высшего блага. Валла пытается согласовать между собой эпикурейскую этику и христианский взгляд на мир. В речи эпикурейца появляется природа-бог, или просто бог, божественное провидение; христианин в традиционное понимание бога, бессмертия, рая вносит отдельные пантеистические моменты, признание бессмертия тела, понимание рая и блаженства в нем как душевного и телесного наслаждения, в результате чего рай предстает в диалоге как обильная чаша изысканных и утонченных наслаждений, где блаженные смогут летать как птицы и плавать как рыбы, бегать с быстротой тигра, никогда не утомляться в работе, легко овладевать любым знанием и искусством, знать все языки и уметь говорить на них.

Стоика опровергают и эпикуреец и христианин; заканчивается диспут согласием всех его участников с христианином. Точку зрения Валлы, выступающего в диалоге в трех ипостасях, приходится выводить из содержания всего трактата, не приписывая ее ни одному из участников диалога. Выявить ее помогают введение к диалогу и другие сочинения Валлы, содержащие мысли, близкие идеям участников диалога, а также отзывы современников, воспринимавших работу как выражение единой концепции. Содержательный анализ самого диалога обнаруживает точки соприкосновения в позиции христианина-арбитра не столько со взглядами стоика, сколько с эпикурейской апологией. В самом христианстве Валла находит гедонистические моменты, и «открытие» этого гедонизма дает ему возможность отвергнуть традиционный христианский аскетизм и сформулировать новое отношение к жизни, основанное на принципе наиболее полного ее восприятия. В этом свете речь эпикурейца—блестящая, убедительно аргументированная, чего нельзя сказать о речи христианина,—приобретает особый смысл.

Принципы эпикурейской этики у Валлы несколько видоизменяются в связи с новыми запросами эпохи, с полемической направленностью диалога, а возможно, и с характером самого гуманиста. Валла, в отличие от Эпикура, подчеркивает в наслаждении деятельный момент и демократический характер этого принципа, который есть не что иное, как здравый смысл, общераспространенный взгляд на жизнь и потому должен быть всеобщей нормой; наслаждение носит у нашего гуманиста явно сенсуалистическую окраску. Наконец, примечателен необычайно сильный утилитаризм в понимании высшего блага. Из естественных стремлений человека Валла выводит принцип личного интереса, собственной пользы: все, что чувствуется, приятно или неприятно, то есть доставляет или не доставляет наслаждение, а то, что доставляет наслаждение,—полезно. Стремление к собственной пользе провозглашается движущим мотивом человеческих поступков; категории добра и зла определяются этим же критерием: если

 

==78

человек умеет действовать себе во благо, он хороший, в противном случае—дурной. Чтобы разъяснить это положение, Валла вводит понятие большего и меньшего блага и утверждает важность умения сделать правильный выбор в каждом конкретном случае. Одним из условий понятия большего блага является любовь других людей. Поэтому Валла согласует личный интерес с интересами других. Принцип быть полезным человеку с тем, чтобы он был полезен тебе, провозглашается основным принципом человеческих отношений. Сквозь эту призму Валла просматривает все добродетели стоиков и сводит их к пользе, к правильно понятому личному интересу.

Подобная унификация человеческих отношений путем сведения их к отношениям взаимополезности характеризует Валлу как мыслителя, сумевшего адекватным образом отразить в морали существо тех процессов, которые происходили в итальянских городах, где зарождались ранние буржуазные отношения.

Диалог Валлы имел несколько редакций, отличающихся по содержанию, действующими лицами и местом действия. Диалог был написан в 1431 году и имел название «О наслаждении». В первой редакции диалог вышел в 1512 году в Париже под названием «О наслаждении и об истинном благе».

В 1433 году Валла осуществляет вторую редакцию и дает новое название—«Об истинном и ложном благе». Диалог увеличивается по объему, в нем сильнее утверждается наслаждение как высшее благо, приводятся более основательные доводы против авторитетов. Меняются как действующие лица, так и место действия. В этой редакции диалог вышел в лувенском издании в 1483 году под названием «Об истинном благе» и кельнском издании в 1509 году под названием «Об истинном и ложном благе».

Третья редакция диалога, сохраняющая действующих лиц и название от предыдущей редакции, содержит некоторые дополнения, в которых чувствуется связь с написанными к этому времени другими сочинениями гуманиста, как трактат «Диалектические диспуты» и диалог «О свободе воли». Эта редакция осуществлена, вероятно, в 1444—49-х годах в период пребывания Валлы в Неаполе (в конце 1448 года он переезжает в Рим).

Последняя редакция представлена только рукописью Ватиканской библиотеки Ott. Lat. 2075. Она содержит некоторые добавления, но в принципе мало отличается от третьей редакции, имея такое же название. По тексту этой четвертой редакции осуществлено первое критическое издание диалога.

Перевод отрывков из первой и второй книг диалога «Об истинном и ложном благе» выполнен по изданию: Valla Loremo. De vero falsoque bono. Critical edition by M. de Panizza Lorch. Adriatica editrice. Bari, 1970, pp. 1—90.

 

 

==79

ОБ ИСТИННОМ И ЛОЖНОМ БЛАГЕ

КНИГА ПЕРВАЯ Х

ИТАК, вначале я мог бы правдиво и честно, не оскорбляя нашего слуха, ответить на твои слова, Катон, о природе: то, что создала природа, может быть только свято и достойно похвалы, как это небо, например, которое простирается над нами, украшенное днем и ночью светилами и устроенное с великим смыслом, красотой и пользой. Надо ли упоминать о морях, земле, воздухе, горах, равнинах, реках, озерах, источниках, тучах и дождях?

Надо ли упоминать о домашних и диких животных, о птицах, рыбах, деревьях, пашнях? Ничего нет созданного без высшего смысла, красоты и пользы. Свидетельством тому может быть само строение нашего тела, как ясно показал умный и красноречивый муж Лактанций в книге, названной им «О творении»', хотя можно привести и гораздо больше примеров, не хуже тех, о которых он у поминает. (...)

XIII

1. Природа, как я уже сказал, не создала в людях многочисленных пороков и не позволила этим порокам свирепствовать против нас, хотя обратное думают невежественные и глупейшие стоики, бегущие от прикосновения и бледнеющие от одного вида мурен², словно это змеи. Мы же не только не избегаем мурен, но даже с величайшим наслаждением употребляем их в пищу, и если не хватит прочих приправ, наверняка можно пошутить среди пиршества над невежеством и глупостью стоиков.

2. Но ты скажешь, что не высоко ценишь эти наслаждения и считаешь их детскими развлечениями, что предпочитаешь завоевать добродетель— вещь святую и вечную,—с помощью которой достигается блаженство, что нет ничего более далекого от сластолюбивой жизни, чем это блаженство; ведь жизнь людей, любящих наслаждение, подобна жизни зверей. Это заявление вам, стоикам, кажется голосом крепких и здоровых людей, мне

 

К оглавлению

==80

же, напротив,–голосом больных, которые, услышав только шепот кричат: «Уходите, замолчите, перестаньте оглушать», а когда на их тело надето чуть больше одежд: «Горю, погибаю, сейчас же снимите что медлите?» Подобное следует относить не к слабости человеческих тел а к их болезни. То же самое можно сказать о пище: если сладкое покажется на вкус отвратительным, что тому виной: пища или вкусовые ощущения?

3. К чему я говорю это? К тому, что природа сделала доступными для тебя наслаждения и одновременно создала душу, склонную к ним Ты же не благодаришь природу, и не знаю, из-за какого бешенства (именно так следует назвать эту болезнь) предпочитаешь вести жизнь одинокую и печальную. И чтобы еще больше увеличить несправедливость, вы стоики выступили против природы, под руководством которой могли бы жить счастливо, как с ласковой матерью, если бы у вас было хоть немного ума.

9. <...> В самом деле, чтобы показать, что вы совершенно сбились с дороги, я скажу следующее: природа предложила смертным многочисленные блага, наше же дело—уметь хорошо пользоваться ими Одни готовятся к войне, мы же не отказываемся от мира, если это полезнее Другие вверяют себя морю, мы с берега беззаботно смеемся над плаванием или, скорее, над плавающими. Эти из-за барышей, утомляясь трудятся дни и ночи, мы спокойно радуемся тому, что заработали' Там—бесплодие, чума; мы удаляемся в другое место, где более радостная жизнь. Так это разнообразие условий приведет к удовольствию, будь то днем и ночью, в ясную и облачную погоду, летом и зимой. Будем стремиться то к многолюдию городов, то к свободе и уединению сельских мест. Пусть доставит нам удовольствие передвигаться то верхом то пешком, то на корабле, то в карете. Игру в кости сменим мячом, 'мяч пением, пение пляской. В высшей степени недостойно из-за вашей глупости хулить наилучший миропорядок. И если не по твоей вине с тобой случится какое-то несчастье, выноси его мужественно и надейся на лучшие времена. Опасайся, однако, оглядываясь на печальное, лишить себя радости и веселья. Таким образом, в нашей власти следовать благам.

10. Что называть благами—в этом между мной и тобой сильное расхождение. Но разве хотим мы сопоставлять друг с другом и взвешивать наслаждение и добродетель?³ Ведь если все следует отнести к наслаждению и ничего к добродетели, то, на мой взгляд, твои положения окажутся несостоятельными.

XIV

1. Но вернемся к делу. Ты, Катон, считаешь, что надо стремиться к добродетели, я призываю к наслаждению. Оба эти понятия сами по себе противоположны, и между ними нет никакой связи, подобно тому как говорится у Лукана: «... как пламя от моря

или земля от светил—отличается право от пользы»⁴. Ведь полезное—то же самое, что и вызывающее наслаждение; справедливое—то же, что и добродетельное. Однако некоторые отличают

6650

 

==81

 

полезное от вызывающего наслаждение; их невежество настолько явно, что они не нуждаются в опровержении. Как же назвать полезным то, что не будет ни добродетельным, ни вызывающим наслаждение? Ничто не является полезным, что не ощущалось бы; то же, что ощущается, приятно или неприятно. Более правы те, кто разделил всякое благо на справедливое и вызывающее наслаждение (то есть заключающее в себе

пользу).

2. Итак, с самого начала следует сказать, что стремиться одновременно

к той и другой цели блага нельзя: не могут быть одна и та же цель и один результат у таких противоположных вещей, как здоровье и болезнь, влажность и сухость, легкое и тяжелое, свет и мрак, мир и война, если не встать на ту позицию, что добродетельные качества не имеют отношения к высшей добродетели, а служат для получения наслаждения. Так здраво полагает Эпикур, и я это одобряю.

XV

1. Прежде всего нельзя обойти молчанием определение предмета, о котором идет речь. Это необходимо делать в начале любого диспута, как обычно делали ученейшие мужи и как предписывает у Цицерона М. Антоний, чтобы «точно определить, о чем пойдет речь, потому что если собеседники по-разному понимают свой предмет, то и весь разговор у них идет вкривь и вкось»⁵. Итак, наслаждение—это благо, к которому повсюду стремятся и которое заключается в удовольствии души и тела; почти так определял его Эпикур. Греки называют это благо «гедонэ». По мнению Цицерона, «никаким словом нельзя более убедительно выразить это понятие, звучащее по гречески «гедонэ», чем латинским voluptas; этому слову все, знающие латинский язык, придают два значения: радость в душе от сладостного возбуждения и удовольствие тела⁶.

2. Высшая добродетель [honestas] есть благо, смысл которого заключается в добродетельных качествах и к которому следует стремиться ради него самого, а не ради чего-то другого. В этом сходятся Сенека и прочие стоики. Или, как говорит Цицерон, «под добродетельным мы понимаем то, что похвально по праву само по себе, независимо от всякой пользы, от каких-либо результатов и наград»⁷. Honestum греки называют calon. Полагаю, что к этому определению ты, Катон, не можешь ничего добавить. Каждый из нас называет свое благо не только высшим, но и единственным, ты—привлекая Зенона, я—Аристиппа, который, на мой взгляд, понимал это правильнее всех.

XVI

1. Я поведу дело в соответствии с правилами риторического искусства, а именно начну с обоснования нашей задачи, затем позабочусь об опровержении противника. Итак, о том, что наслаждение является высшим благом, свидетельствуют как многие выдающиеся авторы, так и общее мнение, которое этим словом повсюду теперь называет блага души, блага тела и блага судьбы⁸. Из них два последних трезвые стоики не

 

==82

хотят признавать за блага, как будто они есть зло. Но раз нельзя отрицать, что эти блага созданы природой и отданы во власть людям, не понимаю, почему они не числятся среди благ, если мы их используем во благо; пожалуй, мы склонны повсюду порицать природу и винить ее в глупости и несправедливости.

2. (....) Далее я покажу, что само понятие добродетели является пустым, нелепым и безусловно опасным и губительным и что ничего нет приятнее и превосходнее наслаждения.

3. Наконец, я молю и заклинаю, чтобы вас уже теперь не разубеждали многие расходящиеся со мной и чтобы у вас не было желания поддерживать их и скорее соглашаться с уловками людей, выдвигающих некую воображаемую добродетель, чем с законом природы. Они громогласно воспевают стремления к трудностям, что несомненно отрицает природа; мы, следующие законам природы, говорим, что надо стремиться к удовольствиям; они призывают к бесцельным трудам, мы—к радости, они—к мучениям, мы—к наслаждениям, наконец, они—к смерти, мы—к жизни. Вы уже ясно видите, в чем предмет спора. И пока я спорю об jtom, вы внимательно слушайте и верьте, что я не только докажу правоту своего дела, но покажу, что противники никогда не делали того, о чем говорят, и, обманывая по неразумию или сознательно (а это большой аргумент в мою пользу), они предавались наслаждению. За это я их весьма хвалю, ибо стремиться следует только к наслаждению, а лицемерие и хула, к чему ты обычно прибегаешь, достойны порицания.