2020-05-25
87Утро стучится в окно каплями дождя. Уже начало мая, а на улице по – прежнему холодно и идут дожди. Холодно? Плюс девять градусов на заоконном градуснике. Но мне очень зябко, отопление уже отключено, в квартире прохладно. Стою на лоджии в пижаме, тапочках, завернувшись в покрывало, и не ощущаю ничего, кроме легкой дрожи и мягкого головокружения. Утро началось как обычно. Дома никого нет – отец ушел гулять с собакой, а мне надо собираться и идти в школу. На душе тяжело, ничего не радует уже очень давно, хочется вернуться обратно к себе в комнату, лечь, уткнувшись лицом в подушку, укрыться одеялом, и, не шевелясь, пролежать так весь день. Можно даже не спать, а просто пребывать в состоянии какого – то полузабытья… Но я собираю волю в кулак, и иду умываться. Открываю кран, набираю в ладони холодную воду, наклоняюсь, и…все темнеет и расплывается. Очнулась на кафеле, из носа течет кровь – когда падала, ударилась. Больно… Или нет? Непонятно. Голова по – прежнему противно кружится. Слабость. Надо вставать, затирать пятна крови, застирывать пижаму и идти взвешиваться… Без этого никак. Это не здоровая привычка, это болезненная привязанность к цифрам на весах. От этих цифр зависит буквально все – настроение, эмоции, повседневная деятельность. Я не люблю взвешиваться при этом, мне не нравится эта привычка. Но я не могу ее побороть. Без многократных взвешиваний, без тотального контроля над своим весом начинается настоящая ломка. Как у наркоманов. А если я вешу больше, чем было вчера, а если завтра будет цифра больше, чем сегодня? Ничтожная попытка контролировать хоть что – то в своей жизни, практически отказавшись от того, от чего обычные люди не в силах отказаться – от еды…
Весы. Надо раздеться. Обнять себя руками за уже привычно острые плечи. Глянуть вниз. 40.100… Много. Надо меньше. Еще меньше. Но неплохо. Вчера было 40.300. Схожу с весов, губы слегка растягиваются в улыбке. Подхожу к шкафу с одеждой. Недавно пришлось менять почти весь гардероб – все вещи, которые носила в прошлом, безнадежно велики. Да, мне очень велик 42 размер, размер XS женской одежды. А мне 16 лет, и уже давно хочется одеваться во «взрослых» магазинах… Сейчас в моем гардеробе несколько детских футболок, пара джинсовых брюк на возраст 12 – 13 лет и старые теплые кофты, которые смотрятся на мне как балахоны. Надеваю первую попавшуюся футболку, джинсы. Расчесываю длинные тонкие волосы, собираю их в привычный хвост. В руке остается много волос после этого… они сильно выпадают.
Иду на кухню. Надо переложить оставленную мне отцом порцию каши из тарелки обратно в кастрюлю, вымыть тарелку, создать видимость того, что я ела. Единственное, что я могу сейчас позволить себе на завтрак – выпить горячий кофе без сахара. Он горький, абсолютно невкусный, но он дает немного сил. А мне еще надо идти в школу. Накидываю куртку, обуваюсь, беру рюкзак и выхожу из квартиры. Дорога до школы теперь не кажется такой короткой, как раньше. Мне требуется больше времени, чтобы пройти привычное расстояние. Раньше у меня была спортивная, быстрая походка. Сейчас я иду медленно, мне действительно тяжело просто идти. Я вышла из дома без пятнадцати минутвосемь, но в школу зашла уже после звонка на уроки.
Усталым взглядом окинула вестибюль. Как обычно, завучи на входе собирают дневники у опоздавших… Сдала куртку, переодела сменную обувь. Не смотря в лицо дежурному завучу, протянула дневник, поздорововавшись. Меня о чем – то спросили, но я не слушала. Хотелось добраться до учебного кабинета и сесть за парту.Снова немного кружилась голова и слегка тошнило от кофе. Математика на третьем этаже. Очень много ступенек. Слишком много для меня сейчас. Поднимаюсь на один лестничный пролет и отдыхаю немного. Потом снова иду наверх. Лишь бы не встретить никого из преподавателей. Не хочется слышать никаких вопросов, упреков, наставлений. Наконец, третий этаж.
- Извините, можно войти? – спрашиваю я, и захожу в кабинет.
- Можно. Почему опаздываем? – слышу раздраженный голос учительницы.
- Так получилось, - отвечаю я.
С математикой у меня «отношения», так скажем, «не очень». Мне никогда не был интересен этот мир цифр, формул, расчетов. И если в начальной школе еще бывали «четверки» и даже «пятерки», то в средней и старшей школе обычной среднестатистической оценкой по математике стала «тройка». Иногда «уверенная тройка», а иногда не совсем, как, например, сейчас…
- Васильева, у тебя три, два, «не было», «не было», три, «не было», ты слышишь? Когда будешь исправлять оценки?
- Не знаю, - отвечаю я. – А когда можно будет исправить?
- После шестого урока подойдешь, дам задания.
- Хорошо, - отвечаю я.
Но это «хорошо» не совсем уверенное. Да, по расписанию сегодня как раз шесть уроков, но в последнее время я редко в какие дни бываю в состоянии досидеть до конца всех уроков в школе. Мне часто становится плохо, и чтобы никто этого не замечал, я просто ухожу домой, никому ничего не объясняя. В течение двух недель я уже практически не ем, меня тошнит от всего, еда практически не усваивается. Да и есть уже давно не хочется, понятие «аппетит» и я очень далеки друг от друга сейчас.
Закончились два урока по алгебре и геометрии, спускаюсь на второй этаж на русский язык. Лишь бы не встретить на этом этаже классного руководителя. Как обычно, это будут расспросы, побуждения к действию в плане исправления оценок по всем предметам, скоро же окончание учебного года.
Захожу в кабинет русского языка и литературы, прохожу в конец среднего ряда к последней парте. Я там сижу одна. Сидеть рядом с кем – то не хочется. Сейчас у меня нет ни сил, ни желания общаться с одноклассниками. Да, на общение, на эмоции, тоже нужны силы. Наверное, мои одноклассники считают меня как минимум, странной. Они – «живые», яркие, подвижные, громко разговаривают, смеются, обсуждают что – то, а я смотрю на них со стороны, как – будто не живой человек, такой же подросток, как они, а как какая – то тень… И на самом деле, наверное, мне хочется тоже поговорить с кем – то, но только с тем, кто поймет и не осудит, не скажет рядовых, «дежурных», фраз, не выскажет очевидные вещи, констатация которых абсолютно ничего не изменит… Хочется поговорить с тем, кто зайдет дальше, заглянет глубже моего настороженного взгляда исподлобья, с тем, кто перешагнет этот барьер моего недоверия к людям, с тем, кто увидит, что у меня на душе. А там такое… Но об этом позже.
Как обычно, достаю тетради, учебники, пенал. «Ложусь» на парту руками, согнутыми в локтях, сверху опускаю на них голову. Закрываю глаза. Усталость, непреодолимая слабость «подкатывают» снова. Слышу как сквозь сон голос классной учительницы – «Всем здравствуйте! Кто опоздал сегодня, дневники разберите, десятый класс, позорище, ребята! Да что ж это такое?! Выходите раньше из дома! Так, кого у нас нет?! Давайте, сядьте пожалуйста на пять минут, я расскажу вам по ведомости о ваших оценках, кому что подтянуть надо.»
«Скорее бы звонок» - думаю я. Спасительный звонок на урок раздается вскоре. Как обычно, на доске список упражнений на урок. Я их делаю быстро, как – то автоматически правильно. Во время выполнения последнего заданного упражнения вдруг начинает сильно кружиться голова, все вокруг немного темнеет перед глазами, но сознание остается ясным. «Всего лишь предобморочное состояние, слава Богу», - думаю я. Пытаюсь незаметно ни для кого нащупать пульс на сонной артерии – на лучевой его практически невозможно ощутить – настолько он слабый. Смотрю на часы. За минуту сорок пять ударов. Мало это, наверное, думаю, поэтому и голова кружится. Надо выйти, немного походить, должно от этого стать легче. Да, у меня свои методы «лечения» таких состояний.
Впервые внимание на редкий пульс у меня обратила недавно педиатр, Надежда Вениаминовна. Я к ней приходила пару недель назад за справкой для освобождения по физкультуре по поводу гастрита. Заставили тогда взвеситься тоже. Было 45 кг, сказали лучше питаться, что это недовес для моего возраста и роста. Но механизм саморазрушения в форме анорексии уже был запущен тогда и работал на полную мощность… Но тогда это удалось скрыть от врача…
А сейчас…
- Можно выйти? – поднимаю руку и спрашиваю у преподавателя.
- Да.
Главное не резко встать и просто смочь выйти из кабинета. Получилось. Очень хочется выйти на улицу, подышать свежим воздухом, но есть риск встретить кого – нибудь из администрации школы… А это опять вопросы, разговоры. Нет!
Подхожу к окну в холле второго этажа, сажусь на подоконник. За окном светит солнце, ветер разгоняет рваные облака. От утренней непогоды не осталось и следа, асфальт почти высох. Я прислоняюсь виском к холодному стеклу. Сижу так минут пять, ни о чем не думая. Вроде чуть «отпустило», стало легче. Можно вернуться в класс.
Четвертым уроком в расписании стоит физкультура. У меня есть справка от педиатра по поводу обострения хронического гастрита, колита. Но мне именно на физкультуре еще хочется заниматься. Я прекрасно понимаю, что у меня нет сил уже на физические упражнения. Если месяц назад я еще активно тренировалась дома, мечтая вернуться в спортивную школу, то сейчас я уже просто хожу с трудом. Но, на всякий случай, переодеваюсь в спортивную форму и не показываю справку – освобождение преподавателю. У нас с учителем по физкультуре сейчас доброжелательные отношения. А когда я училась в девятом классе, мы не могли найти общий язык. Мне казались слишком простыми все задания преподавателя на физкультуре и я отказывалась их выполнять, говоря, что у меня ежедневно тренировки по четыре часа в спортивной школе и что мне неинтересны эти элементарнейшие упражнения. Хотела делать свои, в усложненном варианте, в режиме «профи», так скажем…Но потом мы смогли договориться, спокойно, доброжелательно. Это искусство – быть хорошим педагогом и уметь слышать ребенка/подростка, не гнуть жестко свою линию, особенно будучи преподавателем физкультуры/тренером. А по физкультуре у нас был отличный преподаватель…
Сейчас же наоборот, «простейшие» упражнения и задания на школьной физкультуре стали для меня трудновыполнимыми. Мне тяжело бегать, прыгать. Болят суставы, мышцы, я задыхаюсь от малейшей нагрузки, появляется боль в области сердца, головокружение. Я списываю это по – прежнему на то, что перестала практически тренироваться в последнее время. Но я еще не хочу сдаваться! Мне кажется, что у меня все еще под контролем, относительно нормально, и что я вполне могу быть как все, хотя бы на физкультуре, потому что спорт – это моя стихия, спорт нужен мне так же всю жизнь, как воздух… И запретить мне заниматься спортом вообще равно лишить меня половины жизни, заставить потерять что – то очень дорогое. Слишком сильно я люблю спорт во всех его проявлениях. С трех лет лыжи, бег, велосипед, потом гимнастика, танцы, цирковое искусство, акробатика… Бесконечные тренировки, концерты, соревнования. На соревнованиях – дух соперничества, одновременно с ним – чувство единства. Когда выступаешь в команде, чувство гордости за свой город, область, федеральный округ, за свою Родину, когда слышишь гимн перед началом соревнований… В спорте у меня проявлялось стремление к лидерству, там, в спортивном зале, происходило становление силы воли, характера. Там была борьба с самой собой – со своими слабостями, страхами, нерешительностью. Там я училась бороться и побеждать саму себя, пусть и не достигая больших высот на спортивном поприще. Я старалась… А как сложилась/не сложилась моя спортивная карьера, и почему – вопрос без ответа. А обвинять в чем – либо своих тренеров я не стану. Они дали мне то, что могли дать именно они тогда, в то время, при тех обстоятельствах. В любом случае именно спорт поддерживал и спасал меня в самые тяжелые периоды моей подростково – юношеской жизни…
Год назад у меня умерла от рака мама. Всего пару раз по этой причине я пропустила тренировки. Единственный раз в спортивном зале на тренировке у меня появились слезы от пришедших воспоминаний, от горечи утраты. Но жесткое и спокойное слово тренера заставило собраться и больше не выражать своих эмоций в зале… Так я продолжала ежедневно приезжать после школы в зал и просто «пахала» там, пытаясь уйти от этой сильнейшей душевной боли, одиночества, отчаяния. Пыталась изо всех сил продолжать нормально жить, хотя тогда не хотелось даже этого. Да, иногда в то время мне не хотелось жить. Хотелось исчезнуть куда угодно, пропасть без вести, тяжело заболеть и не выздороветь, попасть под машину, спрыгнуть с моста, с крыши многоэтажки… Но что – то удерживало и останавливало, заставляло продолжать жить вопреки всему. Очень помогал выживать тогда насыщенный ритм жизни, строго расписанный по часам каждый день не давал возможности «зациклиться» на плохих мыслях, отрицательных эмоциях. Школа, тренировки, выполнение домашнего задания, прогулки с собакой, и так каждый день, не позволяя себе останавливаться.
Потому что если остановиться, задержаться на пару часов дома и ничем себя не занять, приходили мысли, эмоции, которые невозможно было сдерживать. Они шли как волна, накатом… Я помню, как в первые пол года после смерти мамы, когда я оставалась дома одна на некоторое время, меня «накрывало с головой»… Это было выражение эмоций и чувств, о проявлении которых не знал никто. На людях я всегда держалась сдержанно, никто не мог и догадаться о том, что у меня внутри. А дома, в такие периоды одиночества, отстраненности от всего внешнего мира, у меня появлялись слезы, от которых даже не становилось легче, звучали слова обиды, вопросы типа «Почему это со мной? С моей мамой? С моей семьей? Почему все так?!» Я повторяла сотни раз одну фразу «Прости меня, мама! Прости меня пожалуйста!»…
Потом это прошло. Было по – прежнему больно, время не врачевало. Наоборот, становилось еще тяжелее из – за изменившегося отношения отца ко мне после ухода мамы. Я знаю своего отца очень хорошо, но я, честно, никогда, кроме периода раннего детства, не была уверена в том, что он меня любит. Да что там говорить, я сомневалась в том, может ли вообще мой отец кого – то любить. Я его любила и боялась одновременно. Мой отец очень вспыльчивый, агрессивный, плохо «отходчивый» человек. Если он «заведется», то долго не может успокоиться. А для того, чтобы он был чем – то недоволен, и вышел из себя, иногда даже какой – то весомый повод не нужен…
Пока была жива мама, она была «сдерживающим механизмом» между отцом и мной. Она всегда защищала меня от него, не позволяла меня унижать и оскорблять. Зато ей «доставалось» за всех членов семьи… И за меня, и за мою старшую сестру, и просто так. Последние годы жизни моя мама провела в состоянии хронического стресса из – за всего этого. Она до последнего просто светила нам с сестрой, защищая нас своим душевным светом и согревая своим сердечным теплом, но при этом сгорала сама…
Уже больше года, как мы живем с отцом вдвоем. Очень часто конфликты, ссоры, которые тянутся днями. Я устала слышать этот знакомый, но ставший чужим, холодным, отцовский голос. У него почти всегда раздраженная интонация, он задает мне только общие вопросы, абсолютно не интересуясь тем, чем я живу, что происходит у меня в жизни. Он требует тотального послушания, жесточайшей дисциплины и полного уважения к нему, что бы он ни делал и не говорил… Даже если он абсолютно неправ, если то, что он делает противоречит моим жизненным установкам… Например, я не позволяю ему бить собаку. Он бьет. Жестоко. За малейшее неповиновение. Больно собаке. Дико больно мне. Я кричу «Нельзя! Не трогай собаку!» … И при этом я уже плохая, я смею учить отца тому, что можно, а что нельзя… Потом прошу прощения, зачастую даже не понимая, за что именно я прошу меня простить… И меня «убивает» то, что меня не прощают. Меня могут игнорировать несколько дней подряд, не разговаривать со мной, закрывать двери, не позволять находиться в одном помещении… Меня вообще не слышат, не слушают, не понимают и не принимают как собственного ребенка. Я чувствую свою ненужность никому, даже родному отцу, которого не смотря ни на что, люблю… А он не раз и раньше упоминал, когда мне было 13, 14, 15 лет, что «не справляется с моим воспитанием», «пусть тебя другие люди воспитывают в детском доме, я отключаюсь от твоего воспитания»… Мне очень плохо от всего происходящего. И именно с этого момента начинается моя история, связанная с расстройством пищевого поведения. В первый год после смерти мамы я наоборот стала есть больше, чем обычно, и что попало. Так незаметно я поправилась с 50 до 60 кг. Когда зимой этого злополучного 2012 года на школьном медицинском осмотре я узнала, что вешу 60 кг, у меня была истерика. В тот же день мне отчетливоо вспомнились постоянные комментарии тренеров о том, что мне надо худеть, вспомнились и замечания отца о моей внешности, слова, что «у тебя ноги толстоваты», а «вот твоя старшая сестра худая»… И с того январского медицинского осмотра все и началось… Всего за один месяц я сбросила десять килограммов. Это было непросто, да. Полностью изменила рацион питания, сделав акцент на все полезное и низкокалорийное, исключив жирное, жареное, мучное, сладкое. Примерно мой рацион питания в тот месяц выглядел так: на завтрак каша на воде или творог обезжиренный 100 грамм, кофе, на обед яблоко и сок 200 мл, на ужин салат или гречка и кефир. К ежедневным тренировкам по акробатике я добавила комплекс домашних тренировок, ориентированных на общую физическую подготовку, подкачку мышц. Иногда я в 12 ночи отжималась и качала пресс…
Казалось бы, все прекрасно. Куплены весы для контроля веса, вес держится стабильно на отметке 50 кг, чувствую себя относительно нормально. И все бы ничего, если бы не одно «но». Я привыкла делать любое дело только хорошо и отлично. Достигать большего, стремиться к наилучшему результату. Так вышло и в случае с моим похудением. «Я же могу достигнуть большего» - думала я. – «Я же могу похудеть еще сильнее, не 50, а 48, не 48, а 45. Да – да, 45 кг – это идеально». Почему я так решила? Не знаю. Но тренеры меня похвалили, когда я похудела до 48 кг, мне перестали наконец делать замечания по поводу веса. А мне очень нужно было чье – то внимание тогда, хоть какое – то, в любом проявлении, необходимо было ободрение, поддержка в жизни вообще…
И я продолжила худеть. Теперь вес начал уходить намного медленнее, и уже в основном не за счет остатков подкожной жировой клетчатки, а за счет мышечной ткани. За сутки убавлялось максимум двести грамм, иногда вес «вставал» и не снижался. Тогда я урезала свой и так скудный рацион питани еще больше. В марте я уже весила 46 кг. Мне стало очень тяжело ездить на тренировки, я плохо себя чувствовала практически постоянно. Очень часто кружилась голова, особенно на тренировках. Иногда во время выполнения часовой общей физической подготовки (комплекса упражнений, которые надо выполнять без остановок, ориентированного на подкачку всех групп мышц спортсмена, на его выносливость, зачастую выполняется с элементами специальной физ.подготовки и с утяжелителями), у меня «закладывало» уши, я практически переставала слышать, кружилась голова, тошнило, бывали предобморочные состояния, впервые тогда появились боли в области сердца. Помимо всего этого, очень часто болел живот, не важно, ела я что – то, или нет. Примерно неделю с таким самочувствием я еще ездила на тренировки и посещала школу.
С самого раннего детства у меня был атопический дерматит – такое аллергическое аутоимунное заболевание кожи, которое очень тяжело поддается лечению, доставляя ребенку массу неприятных ощущений. Все детство провела в бинтах, которые к вечеру каждый раз становились грязными от крови, вперемешку с остатками отвратительно пахнущей мази… И каждый вечер была обработка антисептиками, перевязка заново… Так вот, к 13 годам примерно атопический дерматит в основном вылечили, остались «остаточные явления» и обострения по 2 раза в год. А тогда, когда я начала худеть, началось очень сильное обострение, ухудшение состояния кожи, и в марте стало тоже слишком выражено, кроме воспаления, пошло инфицирование ран. На фоне всего этого я была вынуждена прекратить тренировки, перестать посещать школу. Дерматолог из детской поликлиники отправила меня на госпитализацию в кожное отделение. Это было жуткое заведение…Какие – то деревянные, плохо отапливаемые бараки, даже язык не поворачивался назвать зданием помещения того лечебного учреждения…
Все, кто там лежал, были людьми старшего или пенсионного возраста, зачастую с жуткими на вид кожными заболеваниями. Мне было очень «не по – себе» находиться там. Лечение помогало, мне назначили мощную терапию антисептиками, глюкокортикостероидами, витаминами, антигистаминными препаратами. Мне ежедневно делали по нескольку уколов. С кожей стало лучше примерно через неделю и мне разрешили выходить днем на улицу гулять, ходить ненадолго домой, чтобы, например, помыться, переодеться. И я гуляла, особенно по вечерам, с 17.00 до 20.00. В 20.00 был для меня «комендантский час» - надо было быть в больнице. И я гуляла, дышала этим холодным мартовским воздухом, радовалась этому воздуху, который, проникая в легкие, расправлял их и позволял дышать легко, свободно, отгораживаясь от больничных стен, спертого в них воздуха Радовалась этому морозцу, хрусту ледяной крошки под ногами…
Тогда был ровно год с момента смерти мамы, и иногда я ездила в те дни в Юго – западный район города, где жила последние месяцы моя мама. Просто так заходила в магазины, торговые центры… Ходила среди людей, но не чувствовала себя с людьми. Это было одиночество в толпе. Но я уже не очень сильно от этого страдала, скорее, наоборот, мне было интересно наблюдать со стороны за жизнью людей…
Находясь в больнице я практически не ела. В лучшем случае, это была пара ложек каши на завтрак, несколько ложек жидкой части супа на обед и чай на ужин. Единственное, по пятницам давали творожную запеканку, и я честно съедала одну четвертую от нее, оставляя три четвертых и сгущенку нетронутыми. Врачи в кожном отделении обратили на это внимание, поговорили на эту тему со мной и с моим отцом. Я тогда сказала, что не ем, потому что у меня от еды. И это тогда не было ложью. Это действительно было так, но еще у меня полностью пропал аппетит. Я перестала ощущать потребность в еде, чувство голода вообще. И сильно меня это не беспокоило, скорее, наоборот, мне это нравилось. Мне прописали дополнительное лечение, дали рекомендации обратиться к педиатру, гастроэнтерологу, и вскоре выписали.
Когда я вернулась домой из того кошмарного кожного отделения, в первую очередь пошла в душ. Это действительно большое удовольствие – мыться дома, горячей водой, с любимым ароматным гелем для душа, как бы смывая с себя налет той больничной атмосферы… После душа посмотрела на себя в зеркало. Первая мысль была «ну ты и исхудала»… Непривычно тонкие руки, без рельефа мышц, под прозрачной кожей синева вен. На лице привычных «хомячьих» щек практически нет, зато появились очертания скул под бледной кожей. Синева под глазами, выпирающие ключицы, а на спине – острые лопатки…На весах было 44.00 ровно…
Казалось бы, все, достаточно, Я сама понимала уже на тот момент, что сильнее худеть не надо, наверное, даже нельзя больше. Уже второй месяц не было цикла, начался гормональный сбой. Я понимала тогда, что стою как – будто на краю пропасти, что именно сейчас надо начинать нормально питаться. Возможно, даже не с целью на бирать вес, а просто чтобы были силы на какую – то деятельность вообще, потому что сил на самом деле было очень мало тогда, Я ходила по квартире, и меня шатало от стенки к стенке…
И я честно стала пробовать есть и в тот день, когда вернулась из больницы, и на следующий, и еще несколько дней.Но вес не прибавлялся и не уходил. Чувствовала я себя неважно, мучалась от болей в животе даже от минимального количества самой простой и легкоусвояемой пищи, от легкой каши, супа… При этом я начала ходить в школу. Помню, классный руководитель тогда мне сказала: «Господи, от тебя одни глаза остались!» Она же пробовала меня заставить есть в школе обеды, мне было уже давно оформлено бесплатное питание в школе… И еще в самом начале моего похудения классный руководитель и завуч пробовали меня заставлять есть в столовой, а не сбегать после уроков на тренировки… Тогда я пошла на компромисс и брала только салат и компот…А сейчас я вообще не могла практически есть, но этого никто не знал.
Но надолго меня в таком режиме не хватило. И,спустя примерно неделю после выписки из одной больницы, меня положили в другую больницу. В один из дней очень сильно заболел живот, тошнило, не усваивалась ни еда, ни вода. Исключив инфекционную и хирургическую патологию, меня положили в терапевтическое отделение. Несколько раз меня там навещали родственники – отец, сестра и родные дядя с тетей. Все они говорили общие слова о том, что я слишком сильно похудела, что мне надо хорошо есть, выполнять все назначения врачей беспрекословно.
А у меня в тот период нахождения во второй по счету больнице начался какой – то душевный слом. Появился огромный упадок сил, и не только физических, но и моральных. Мне было очень тяжело находится и именно в той больнице, в которой год назад лежала моя мамаза неделю до своей смерти. Моим лечащим врачом по какой – то нелепой случайности, была та же врач, которая была лечащим врачом и у моей мамы.
Рядом со мной в одной палате находились женщины с очень тяжелыми заболеваниями. У двоих были смертельные диагнозы… Бывало, эти женщины плакали, стонали, молились вслух, кричали от боли… От всего этого я очень плохо спала, не могла отдохнуть ни днем, ни ночью. Мне было очень не – по себе. Особенно запомнилась одна пациентка с циррозом печени, жуткими отеками… Она была в полубессознательном состоянии и часто подолгу монотонно кричала…
Я просила забрать меня скорее домой из больницы, но у меня были плохие анализы крови и лечащий врач отказывала в выписке, меня продолжали лечить. Впервые в жизни тогда мне сделали кардиограмму. Она тоже не понравилась моему лечащему врачу.
В больнице я целыми днями пыталась заснуть, или просто лежала, даже не двигаясь, часами. Изредка я занималась раскрашиванием раскраски, рисовала, пытаясь отвлечься. Но это было очень редко, не было настроения. Мне вообще ничего не хотелось. Ничего не радовало. Мучали воспоминания. Иногда я подходила к окну в больничном коридоре и смотрела на улицу. Смотрела на то, как наконец весна вступает в свои права, как смело бегут ручьи, как активно тает снег под ярким солнцем, как синеет практически безоблачное небо… Хотелось только домой.
В отношениях с едой было без изменений. Соки и фрукты – вот и вся еда того больничного периода. Там разрешалось питаться тем, что принесут из дома. И я просила детские соки по 200 мл и груши… съедая по 1 штуке в день.
Наконец, выписали домой, ура! Я заставила себя собраться с силами и выйти на учебу в школу. В апреле я продолжила учиться, нагонять одноклассников по программе. О спортивной школе думала, но понимала, что это не сейчас, что сейчас необходимо восстанавливаться. Обижало и отношение тренеров – мне ни разу не позвонили даже с момента моего ухода с последней тренировки… В таких случаях говорят, что убивает не болезнь, убивает равнодушие…
Ежедневно я принимала очень много лекарств, на фоне их приема я могла хоть как – то есть. Но, опять же, это была только каша на воде, йогурты и кефир.
Вот так я прожила апрель, начался май. И, возвращаясь назад в своем повествовании, сегодня у нас по расписанию четвертым уроком стоит физкультура, на которую я решила сходить позаниматься.
Как обычно, в мае занятия по физкультуре у нас в школе проводятся на улице. Разминку на пришкольном стадионе я с трудом, но выдерживаю. Следующий этап на этом уроке – сдача нормативов на бег, расстояние 1 км, то есть три круга вокруг школы. Моя очередь бежать. На старте три человека. Я прекрасно понимаю, что хорошо не пробегу – нет сил. Преподаватель предлагает мне вообще не бежать – я же недавно после больницы. Но спортивный характер – дело такое… с ним не поспоришь.
- На старт, внимание, марш!
Первый круг бегу относительно легко, за счет того, что первые пол круга вокруг школы с уклоном вниз. Дальше – тяжелее, на втором круге уже теряется скорость, становится трудно дышать. Бежать очень тяжело, даже медленно. Кровь стучит в висках, внезапно появляется боль за грудиной. Я резко останавливаюсь сначала от этой боли, но после продолжаю идти, чтобы не подать никому виду, что со мной что – то не так. Пешком дохожу до финиша. Кружится голова, наваливается противная слабость. Сегодня без оценки за дистанцию, учитель понимает, что это не мой результат сегодня, оценивать его не имеет смысла.
До конца урока остается немного времени, класс его проводит в спортзале, играя в волейбол. Я просто сижу на скамейке в спортзале. На пятый и шестой уроки я физически не смогла пойти. Кое – как дошла до дома, разделась и сразу легла спать. Сил не было от слова «вообще».
В последующие дни я резко стала терять силы. С огромным трудом доходила до школы, полулежа на парте отсиживала несколько уроков, и потом возвращалась домой. Я ни на что не реагировала – ни на замечания преподавателей, ни на вопросы любого характера, которые мне кто – либо задавал. Я осознавала все, что происходит вокруг, понимала смысл фраз, с которыми ко мне обращались люди, но у меня не было сил отвечать… Не было сил говорить. А по глазам мало кто что умеет понимать…А я тогда могла только посмотреть в ответ на вопрос… В лучшем случае, качнуть головой – «да», или «нет»…
Дома я сразу ложилась спать и спала по 15 – 16 часов подряд, при этом с утра меня практически невозможно было разбудить. Я перестала есть вообще, только пила тогда. Меня тошнило от любой еды. Вес начал резко падать, за неделю я потеряла еще три килограмма. Теперь моя худоба выглядела уже просто страшно. Я не могла смотреть на свое отражение в зеркале, поэтому, проходя по коридору, где оно висело, я не смотрела в его сторону и носила одежду, хоть как – то скрывающую мою худобу.
Осознавала ли я серьезность своего состояния? Навряд ли. Критическое мышление работало плохо. Я все – таки понимала, что уже серьезно болею, что это ненормально, так себя чувствовать и пребывать в таком состоянии. Но уже не было почти сил просто собраться, выйти из дома и дойти до врача. В один из дней это все равно пришлось сделать. Мы пошли вместе с отцом, потому что я уже плохо ходила. Это было моей инициативой – дойти до врача.
Участковый педиатр, только взглянув на меня, ужаснулась: «Господи, как она у вас исхудала!». Послушав меня, педиатр направила меня на кардиограмму. После снятия ЭКГ меня не отпустили из поликлиники, а сразу направили в кабинет к подростковому врачу. «Прогнали» еще по нескольким кабинетам и врачам. Сказали взвешиваться. В одежде – джинсах, кофте, вес был 36.500 при росте 165 см… У врачей был шок, срочно собрали консилиум в поликлинике, направили к кардиологу сразу же.
- Здравствуйте, - сказала я, заходя в кабинет к кардиологу. Та склонилась над бумагами и что – то писала. Не глядя на меня, сказала:
- Здравствуй, проходи, садись, я сейчас освобожусь.
- Так, что тут у нас? – спросила врач, взглянув на меня и сразу же на мою кардиограмму. Если до этого она улыбалась, то после того, как посмотрела на ленту ЭКГ, стала сразу очень серьезной. Внимательно посмотрела на меня, окинув взглядом с головы до ног.
- Так… - руку клади на стол. Надо давление изменрить. Ты как себя чувствуешь? Голова не кружится?
- Если резко встать, то кружится, - ответила я.
Первая манжетка оказалась велика, врач с небольшим замешательством взяла другую, поменьше, измерила мне давление.
- Ты понимаешь, что у тебя очень низкое давление? И я тебе детской манжеткой, для детей до 9 лет меряла давление… Понимаешь?
Я понимала, но с трудом. Мне было тяжело даже думать. Потом врач долго слушала меня фонендоскопом.
- Так, садись, - наконец, сказала она. – Сколько ты весишь?
- Тридцать семь килограммов – сказала я.
- Возраст? – спросила врач.
- Шестнадцать лет – ответила я.
- Рост?
- 165 – ответила я.
- Ты понимаешь, что ты минимум должна весить 49 кг? Что ты ешь?
- Каши, салаты, супы, - ответила я, стараясь вспомнить то, что я раньше ела.
- Мясо, рыба, фасоль? Это ешь? Где белок в твоем питании?
- Мясо с детства не ем, у нас семья вегетарианцев, фасоль иногда…
- Так, все понятно…Ты давно так плохо ешь? Как быстро ты похудела? У тебя в карточке вот запись прошлогодняя – вес 55 кг.
- Четыре месяца ем меньше, чем обычно. Я спортом профессионально занималась, акробатикой, хотела похудеть. Ну, и я в больницах еще лежала, у меня живот болит, если много есть…
- Понятно… Ноги покажи, закатай штаны. Носки спусти вниз немного.
Я сделала, как попросила врач. От резинки носков был вдавленный след на коже, и на щиколотках, стопах и голенях была небольшая припухлость. Я на это не обращала раньше пристального внимания.
- Ты знаешь, что это? – спросила врач.
- Нет.
- Это безбелковые отеки. У тебя не то, что подкожного жира нет вообще, у тебя практически полная мышечная атрофия.Это уже не просто истощение, это кахексия! – говорила врач, делая размашистую запись в моей амбулаторной карте.
- Почему ты так плохо ешь?
- У меня нет аппетита, я не хочу есть.
- А жить ты хочешь?!
Я оказалась в замешательстве. До меня начало постепенно доходить осознание всей серьезности ситуации, в которой я оказалась. Меня как – будто подвели к краю пропасти и спросили: «Ты видишь, где ты сейчас находишься?! Ты туда хочешь?!»
- Ну, да… - ответила я.
- Так вот, если ты не начнешь сейчас хоть что – то есть, то твое сердце не справится. Просто остановится. Видишь, ли, какая штука, сердце – это тоже мышца, а мышцу кормить надо. Ты же спортсменка, должна это понимать. А ты довела до крайнего истощения не только мышцы тела, но и сердечную мышцу… Это очень опасно, понимаешь? У тебя сейчас сердце в режиме «энергосбережения» работает, сокращается в два раза реже, чем должно в норме. По идее, тебе сейчас не гулять надо, а лежать в реанимации под контролем монитора… Ты понимаешь, насколько это серьезно? Я имею сейчас полное право вызвать сюда скорую помощь, и тебя отвезут в интенсивку, как минимум… Где твои родители?
- Отец в коридоре, - ответила я.
- Позови его сюда, пожалуйста, - попросила врач.
Отец зашел, сел рядом со мной на кушетку.
- Вы знаете, что у вашего ребенка анорексия? Уже кахексия, тяжелая стадия анорексии? Это сознательный отказ от пищи с целью похудеть любой ценой, со страхом поправиться, если вы не знаете…
- Нет, не знаю. Она просто сильно похудела из – за проблем с ЖКТ, вот записи гастроэнтеролога в карточке – хронический гастрит, колит…
- Я вас услышала. Но у нее это не только на фоне соматических заболеваний, это еще и психологическая проблема. Может, у вас в семье что – то не так, и это повлияло на ребенка? Здесь однозначно нужна как минимум консультация психолога или психотерапевта!
- Я по образованию психолог, - раздраженно отвечал отец. Мы сами как – нибудь разберемся.
- Вы ребенка своего потерять можете, понимаете?! У нее пульс 35, аритмия, дистрофия миокарда, и я не знаю, обратимы эти изменения в сердечной мышце, или уже что – то будет необратимо, и перейдет в органическую патологию… Сейчас у нее в любой момент может остановиться сердце. Просто ляжет спать, а утром не проснется… Или будет подниматься по лестнице, и на фоне малейшей физической нагрузки – сердечный приступ и смерть… Вы понимаете? Я говорю при ней, потому что она взрослая, умная девочка. Но вы, как отец, должны, обязаны ей сейчас помочь!
- Так,- успокаиваясь, сказала врач, - я пишу вам направление в первую областную больницу к аритмологу, и суточную кардиограмму по Холтеру снимете, это срочно! Вот, едете сейчас в больницу с направлением, вас по этой записи «cito!» запишут буквально на ближайшие дни на Холтер.
- Спасибо – ответила я.
- Ко мне с результатами придете, после аритмолога и Холтера. И ешь, пожалуйста. По чуть – чуть, полезную пищу. Все будет хорошо!
- До свидания, - сказала я, выходя из кабинета.
До дома мы шли практически молча с отцом. В больницу на запись к аритмологу и на Холтер решили ехать на следующий день. Для меня это была мощная, «шоковая терапия» - разговор с детским кардиологом. Не скрою, мне стало немного страшно. Кому хочется умирать в шестнадцать лет? И когда оказываешься вот так, впервые в жизни, лицом к лицу с реальной угрозой для жизни,и еще осознавая при этом, что ты сам подвел себя к этой угрозе, своими руками…
Когда впервые осознаешь так близко с собой смерть, которая может забрать тебя, если ты сам ничего не изменишь, если не захочешь вдруг отчаянно жить и бороться… Этот день беседы с детским кардиологом был «переломным». Если бы я не нашла в себе эти силы и не дошла бы до поликлиники в тот день, не попросила бы таким образом о помощи, не обратила бы на себя внимание специалистов, возможно, не в этот, но в ближайшие дни, я бы просто умерла дома или на улице. Не факт, что успела вовремя бы «скорая», не факт, что кто – то оказался бы рядом вообще…
В тот день я заснула как обычно, рано. Но перед сном было четкое осознание того, что с завтрашнего дня я сама начну менять свою жизнь, восстанавливать то, что сама же и разрушила…свое здоровье.
На следующий день с трудом встала утром, держась за стенку, дошла до кухни, заглянула в холодильник впервые за долгий промежуток времени. Достала глазированный сырок, молоко. Поставила чайник на плиту. Сделала себе кофе, впервые добавив в него ложку сахара, молоко. Разогрела немного овсянки, положила ее в тарелку, и, только успев поставить тарелку на стол, потеряла сознание. Когда я очнулась на полу в кухне, первое, что увидела – солнечный луч на стене. Болела голова, я лежала, пытаясь до конца прийти в себя… Немного «сводило» мышцы рук и ног, было сложно расправить до конца пальцы рук и ног. Именно с этого положения – «лежа» начался этап борьбы с анорексией, с сопутствующими всеми заболеваниями… Встала сначала с помощью рук на колени, потом, держась за столешницу, на ноги… Взяла чашку с кофе, начала быстро пить кофе. Потом села за стол, съела несколько ложек каши, половину глазированного сырка… потом взяла печенину…Сколько же времени я не ела сладкое, печенье? Очень давно. Не хотелось и сейчас. Но была какая – то убежденность, что это поможет… Потом добралась до комнаты, лежала и читала в интернете медицинские статьи о том, что со мной происходит, строила в голове план борьбы с заболеванием, со своими болезненными убеждениями о своем якобы, «лишнем» весе… Когда отец с собакой вернулись с прогулки, я впервые за долгое время довольно долго сидела с собакой, мой пес как – будто давал мне жизненные силы…поддерживал…
В тот день мы ездили записаться на Холтер и к аритмологу, в школу мне ходить запретили. Под вопросом оказывалась и моя поездка в летний лагерь в Севастополь, куда мне купили путевку еще в марте. Пока я не наберу жизненно необходимые килограммы, пока сердце не начнет нормально работать, ни о какой поездке не могло быть и речи… И это тоже стало мощным стимулом начать лечиться, есть…
А еда не усваивалась. Я ела 5 – 6 раз в день по чуть – чуть, полезную еду, а организм ничего не принимал, и меня «полоскало». Вес не набирался ни на грамм, иногда даже терялся до пятисот грамм, и это приводило к отчаянию… Неужели уже ничего нельзя исправить?! Я хочу все исправить! – иногда говорила я сквозь слезы, смотря на портрет мамы в своей комнате… «Мамочка, помоги мне пожалуйста!» - просила я…
Я подолгу стояла и перед полкой с иконами дома… Думала, что – то говорила, обращаясь к Святым…
И, спустя недели две таких страданий, вес все – таки начал прибавляться, мне стало заметно лучше. Хоть как – то, не полностью, но частично, пища стала усваиваться.
Я прошла Холтер… Это такой небольшой аппаратик размером с мобильный телефон, который записывает суточную кардиограмму. Не смотря на то, что я начала есть, аритмолог по результатам своего осмотра, обследования, и результатов Холтера, вынес вердикт – «Надо ставить электрокардиостимулятор, слишком большие риски внезапной сердечной смерти»… Отец написал отказ, я приняла тогда его выбор. Доверилась его выбору. Поверила и тому, что отец мне поможет. Поможет встать на ноги сейчас, докажет, что я ему хоть немного нужна… И он честно помогал… Просил есть, готовил для меня, оберегал, как мог.
В июне я уже весила 42 кг, смогла работать вожатой в школьном лагере… А потом, в середине июля, смогла поехать в ДОЛ «Омега» в город – мечту всей своей жизни, в Севастополь…
И в этом лагере меня научили заново любить эту жизнь, верить и доверять людям, укрепили мое желание жить и бороться со всеми трудностями…
До сих пор с огромной благодарностью вспоминаю людей, которые тогда очень помогли мне – старшего воспитателя Шакирова Сергея Витальевича и вожатую Юлечку Дьяченко… Эти люди дали мне за смену столько, сколько не могли дать за многие годы знакомые и даже некоторые близкие, люди… Эти люди просто взяли и спасли меня, вырвали окончательно из лап болезни в тот период жизни…обогрели своим душевным теплом и растопили мою душевную боль… Показали, как прекрасен этот мир, стоит только глянуть шире…глубже, дальше…
А город Севастополь стал для меня городом – спасителем, городом, врачующим душевные раны, и городом, делающим меня сильнее…
И я действительно тогда стала сильнее. Вернувшись из Севастополя, я продолжала бороться в одиночку со всем, потому что отец, увидев положительные изменения в моем самочувствии, снова стал относиться ко мне очень требовательно и одновременно с этим равнодушно…
Но я уже была тогда сильной девочкой, и сломать меня было невозможно, думала я тогда…
Я восстанавливалась несколько лет, ремиссия чередовалась с рецидивами, проблемы с сердцем так и остались, не смотря на восстановление веса до нормы, но я смогла закончить школу, поступить в академию на ветеринара, смогла перевезти отца жить в Севастополь… Смогла стать взрослым самостоятельным человеком, начала работать…
Анорексия - это не выбор,
И не "модный, красивый" недуг...
Это путь, забирающий силы.
Только сможешь ли ты повернуть?...
Анорексики - странные люди.
Они днями могут не есть.
И за это их общество судит,
Попрекая их совесть и честь.
Анорексия - поверьте, страшно.
Это не вера в "по жизни успех",
Это взгляд, ко всему безучастный,
Это мысль про себя - "хуже всех"...
Это слезы ночами в подушку,
Это мука - начать новый день.
Это музыка в роли заглушки
От всей боли и всех проблем.
Это спорт, пока ноги держат,
Это страх снова встать на весы.
На руках выступают вены,
Замедляют свой ход часы...
Может время всегда замереть,
Вместе с сердцем, вдруг дав остановку.
Только сможет ли помощь успеть,
Дать разряд...и на жизнь установку.
Ты же можешь все изменить,
Анорексия - это не выбор.
Это отказ от девиза - "ЖИТЬ",
Ты поверь, что тебе все по силам.
Что ты справишься, ты же боец,
И нельзя проиграть никак.
Надо жить для родных, их сердец...
Для людей... возьми волю в кулак!
И я не знала, что что – то еще в этой жизни может меня сломать, если я вышла победителем уже в одной нешуточной схватке… Но я и не могла знать, какие еще испытания готовит мне жизнь… Но об этом в истории №2… Поэтому вторая глава, или вторая история, так и называется «Боль №2»…
История 2. Боль №2.
Так сложилась судьба, что в 18 лет я приняла однозначное решение переехать жить в Севастополь по разным причинам, это было осознанное решение – уехать туда, где у меня нет почти никого из родных, знакомых мне людей. К тому времени там уже жил мой отец с животными, а я училась на первом курсе в сельскохозяйственной академии на ветеринара в своем родном городе. Мы снимали квартиру с моим молодым человеком, я совмещала учебу с работой на конюшне. Это был очень тяжелый физический труд, но моя любовь к лошадям давала мне силы справляться со всем. При этом, уходя из дома в 7 утра, и возвращаясь к 22.00 на съемную квартиру, меня ждала стирка, уборка, приготовление пищи… И огромное домашнее задание по учебе. В итоге я часто ложилась спать в 3 утра, спала по 3 часа в сутки, пыталась «тянуть» такой режим жизни. Но я не понимала бездействия своего молодого человека, его неспособности мне помочь, разделить эту взрослую ответственность за нашу совместную жизнь. Что ему мешало устроиться на работу, и совмещать учебу в вузе с работой? Почему он не мог помогать по дому? Почему он только требовал от меня большего внимания к себе, вдобавок ко всему, что я делала для него и для себя, для нас обоих… Я не знаю. Возможно, он в силу возраста, воспитания, был не готов тогда брать на себя эту, по – настоящему взрослую, ответственность… Я не осуждаю его ни за что сейчас, спустя время. Если мы были вместе некоторый период времени, значит, так должно было быть, значит, мы должны были что – то дать друг другу за тот период времени, чему – то научиться, что – то понять… Повзрослеть…
Мы разошлись, я была инициатором расставания. Расставались быстро, без лишних разговоров, прощаний. Каждый высказался и ушел в свою сторону. Мне только врезалась в память фраза «Как ты можешь считать себя медиком, врачом, если ты так жестоко поступаешь с людьми? Берешь, и режешь по – живому, по душе, как – будто скальпелем…»
Я уехала в Севастополь, где начался новый этап моей жизни. Мы поселились в Балаклаве, это район Севастополя, удаленный от города и приближенный к горам, виноградникам «Золотой Балки»…
Летом 2014 года я пыталась поступить в академию на ветеринара или в медицинскую академию в городе Симферополе. Не получилось… На время отодвинула для себя тему образования, мне необходимо было работать.
Мне очень повезло с работой. Учитывая то, что у меня хорошая спортивная подготовка, навыки работы с детьми, я искала работу в спортивно – развлекательной сфере. В мае 2014 года пришла по объявлению на стажировку в веревочный парк «Остров сокровищ», расположенный на набережной парка Победы, на берегу открытого моря… Меня встретил сотрудник, рассказал, что мне надо пройти испытание для того, чтобы меня взяли на работу. Первое испытание – ознакомиться с альпинистским снаряжением, выучить инструктаж, и рассказать его без запинок. Второе испытание – пройти второй и третий уровень веревочного парка. С первым заданием я справилась легко. Надела на себя страховочную систему, поднялась на второй уровень веревочного парка. И тут стало немного не – по себе. Высота четыре с половиной метра, впереди двенадцать препятствий из досок, бревен, тросов, все шатается, уходит из – под ног. На море шторм, дует шквалистый ветер, запрещено даже купание на море. На набережной единицы из людей. Но я же смелый человек…Вот моя страховка, надо верить в себя и идти только вперед, напролом. На удивление, легко прошла второй уровень. На третий уровень вел мостик из тросов, необходимо было по нему ползти и перестегивать карабины от своей страховки по одному. Это вообще было главным правилом – карабины перестегивать по одному, никогда не снимать сразу два карабина, так как автоматически остаешься без страховки, и рискуешь сорваться вниз. Так вот, поднявшись на третий уровень, я замешкалась, и отстегнула сразу два карабина на высоте восемь с половиной метров… Стою, и не слышу из – за ветра, что мне кричит снизу инструктор. Потом «дошло», что надо срочно пристегнуться. Вот на третьем уровне было уже по – настоящему страшно. Но там, где подступал страх, я наоборот шла «напролом», быстрее. Задание было пройти еще мксимально быстро все препятствия. Я все прошла, спустилась вниз на троллее. И, оказавшись на земле, облегченно вздохнула.
- Ну, неплохо. – сказал инструктор. – Ты чем – то занималась раньше?
- Да, акробатикой.
- Оно и видно. Ну, я скажу шефу, что тебя смело можно брать. Не каждый в такой шторм все пройдет. Ты молодец.
И с того дня я начала ежедневно ездить на работу. Я там буквально «поселилась», на набережной парка Победы. Это была очень ответственная, экстремальная работа. Она соответствовала моему темпераменту, характеру. Я привыкла работать быстро, качественно, активно, полностью отдаваясь тому виду деятельности, которым занимаюсь. Меня быстро полюбили сотрудники, мы работали всегда слаженно, одной командой, чувствуя плечом друг друга. Мы работали тот сезон на огромном потоке людей. Днем стояла невыносимая жара, солнце обжигало кожу, ветра с моря не помогали. Днем мы успевали только пить воду, иногда не было возможности поесть в течение дня из – за количества посетителей. Плюс к этому наш веревочный парк проводил развлекательные квесты для групп детей, в которых я участвовала в роли ведущего и аниматора. Все получалось, все складывалось как нельзя лучше. Да, проблемы со здоровьем часто давали знать о себе, мне иногда становилось нехорошо на работе. Но меня подменяли временно, давали восстановиться, посидеть немного, и я работала снова. Так сложилось, что я стала просто незаменимым сотрудником на той работе…
Больше всего мы общались с одним инструктором по фамилии Чекалин. Это был мужчина среднего возраста, по образованию фельдшер, в прошлом работал в детской реанимации. Мы очень много говорили с ним о медицине, о жизни вообще. Этот человек относился ко мне по – доброму, я не чувствовала с его стороны никакой угрозы по отношению к себе. Но я тогда и не осознавала того факта, что он воспринимает меня не только как сотрудницу, инструктора, но смотрит на меня и как на девушку, привлекательную для него… Я этого не замечала, не чувствовала, тем более, что у нас была огромная разница в возрасте, я ему скорее в дочери годилась…
Мне было привычно работать в практически полном мужском коллективе, я привыкла общаться с мужчинами на равных, в чем – то даже конкурировать с ними… Поэтому я никогда и не обращала внимания на оказываемые ими знаки внимания по отношению к себе. Да что там говорить, я вообще не считала себя привлекательной, красивой. У меня было искаженное восприятие самой себя, на медицинском языке это называется «дисморфофобия». То есть, имея уже к тому времени нормальный для своего роста, возраста, вес, комплекцию, я считала себя слишком «толстой». Я по – прежнему ела очень ограниченно, в основном, только пищу, от которой сложно поправиться. Внешне мне не нравилось очень многое в себе, я тогда только училась принимать себя, свое тело. Я не видела в себе женственности, утонченности, но всеми силами пыталась помочь самой себе раскрыть это, найти в себе это женское начало… Училась покупать женскую одежду, обувь, правильно ее носить, сочетать… И, наверное, у меня это тогда неплохо получалось, потому что мужчины действительно обращали на меня тогда внимание.
Я была тогда слишком уверенной в себе, мне казалось, что я могу абсолютно все, и что мне никто ничем не может навредить, что я сильнее многих… И в этом я тоже заблуждалась тогда…
Однажды осенью, когда мы остались вдвоем с инструктором Чекалиным во время шторма на рабочем месте, он попросил меня подняться с ним на второй этаж веревочного парка, посидеть на площадке.
Дул шквалистый штормовой ветер, мы поднялись наверх, сели на площадку. Тогда Чекалин приобнял меня за плечи и сказал, что относится ко мне как к девушке, которая давно ему нравится, что он меня любит. Я не знала, что сказать в ответ. Честно, я была в замешательстве. Я хорошо относилась к Чекалину, мне по – человечески хотелось помочь этому человеку, поддержать его. Но это не была любовь с моей стороны, могу сказать это сейчас точно. Симпатия – возможно, жалость – вероятно. Но не любовь.
Чекалин был очень одинок, жил на плохонькой даче в садоводческом товариществе в Севастополе, куда перевез мать из Украины, в безопасное место. Работал в разных местах, но говорил, что больше всего ему нравилось работать в медицине, он тянулся к работе с детьми, поэтому его и взяли работать в веревочный парк. Он работал практически ежедневно, плюс к этому брал ночные смены и работал сторожем в том же веревочном парке, ночуя в маленьком домике на берегу моря.
Мне тогда казалось, что он очень трудолюбив, заботлив, внимателен. Зная мою проблему с питанием, он пытался меня накормить всегда, и это было по – доброму. То принесет салат, то помидоры, то вареную кукурузу… Учил меня есть нормальную еду, оказывал первую помощь, когда становилось плохо с сердцем. Переживал…
Потом на пол года мы расстались, я уезжала в свой родной город временно, у меня было желание продолжать учебу в академии на ветеринара. Но я не смогла после Севастополя адаптироваться к жизни снова в своем городе…Меня тянуло в Севастополь как магнитом… Тем более, что в феврале того года еще и умерла моя бабушка. Мне было невыносимо больно находиться в своем родном городе, где на каждом шагу меня ждали воспоминания.
Вернувшись летом обратно в Севастополь, я временно остановилась пожить на даче у Чекалина. Все эти пол года мы переписывались, Чекалин признавался мне в любви постоянно. Обрадовался тому, что я приеду. Вернувшись и встретившись в тот вечер с Чекалиным, я увидела как – будто другого человека. Он был настолько уставший, измученный как – будто. Мои коллеги – инструктора перед встречей с ним сказали, что тот начал пить по – черному. Не постоянно, иногда. Спросили – «А что, ты не знала этого?» Нет, не знала… Меня это задело и расстроило. Но когда я встретилась с Чекалиным, он успокоил меня, он был трезв, спокойно общался со мной как и раньше, с заботой. Мы сидели на набережной, на морском берегу, пили кофе, общались. Тот спрашивал, как у меня дела, что происходило у меня в жизни, что я собираюсь теперь делать со своим образованием… Я тогда поделилась с ним тем, что приняла решение подавать документы в Севастопольский медицинский колледж на фельдшера. Тот одобрил мой выбор.
Поздним вечером мы ехали на такси к нему на дачу. Светили звезды и луна, было очень ясно. Чекалин показывал мне эти звезды – «вот мое любимое Балаклавское небо»… Я очень устала, с трудом дошла до дачи. Нас встретили две собаки, дворняжки, живущие у Чекалина. Они ходили за мной по пятам, радовались моему приезду, хотя мы впервые с ними увиделись. В тот вечер впервые в жизни мылась на улице из ведра с ковшиком… Никаких «удобств», все «по – спартански». Потом поели и легли спать…
С утра я поехала по делам, и так несколько дней подряд, занималась делами в городе, а по вечерам возвращалась на дачу к Чекалину. Мы познакомились с его мамой. Я помогала ей по хозяйству – готовить, стирать, убирать, поливать в саду… Она ко мне по – хорошему отнеслась, только сказала однажды, что «Маленькая ты еще, девочка, совсем маленькая, беззащитная какая – то, зачем он тебя привел…не понимаю. И повлиять на него не могу, говорит, что любит тебя… Время покажет.»
… Меня это задело тогда. Я чувствовала себя уже достаточно взрослой, самостоятельной, сильной. Но я и не чувствовала себя по – настоящему любимой, не ощущала нужной мощной мужской поддержки со стороны Чекалина. Я снова сама решала почти все свои сложные жизненные вопросы. Снова от меня просили помощи, поддержки, в этот раз уже и незначительной финансовой помощи… А я верила Чекалину. Ошибалась, но верила. Боялась осознать, что впервые в жизни ошиблась в человеке, поверив его рассказам, уставшему взгляду…
А потом был берег Казачьей бухты. Дикий, скалистый берег, где можно идти километр и никого не встретить из людей. Открытое море. Мы поехали туда с Чекалиным «посмотреть на рыбок» в открытом море, как он мне сказал, посмотреть на его любимые места, поплавать там, отдохнуть от всех дел. Я, опять же, верила до последнего Чекалину, у меня не было даже мысли, что что – то будет не так. Я немного расслабилась. А было нельзя этого делать.
Да, сначала все выглядело безобидно – мы плавали около берега, потом Чекалин предложил мне заплыть дальше. Честно, я плаваю не очень хорошо из – за того, что очень быстро устаю, задыхаюсь. И вот, когда мы были уже не совсем близко от берега, у меня вдруг еще стала кружиться голова. Я не помню, как добиралась до берега, я не кричала, не просила мне помочь, сама гребла к берегу, пока были силы. Когда Чекалин заметил, что со мной что – то не так, подплыл быстро, помог подплыть к берегу, пытался успокоить, сказать, что все же хорошо. Я исцарапалась до крови о камни, хотела как можно быстрее вылезти на берег, отдохнуть, отдышаться, прийти в себя. К горлу почему – то подступали слезы, мне было совсем нехорошо. Но Чекалин как – будто этого не видел. Он не позволял выбраться на берег, задерживал на глубине примерно по грудь, обнимал, просил успокоиться, не отталкивать его.
А дальше было то, что называется словом из четырех букв. Причем, это было в одностороннем порядке, в достаточно грубой и жесткой форме, без учета того, что мне плохо, что в воде я полностью беспомощна, так как и так устала, что плохо плаваю…Мужчина захотел, мужчина получил. Он просто этим всем воспользовался.
Это было не быстро,это длилось достаточно долго. Чекалин не реагировал на мои «нет», «не хочу», «отпусти», «больно», «не надо», «пожалуйста», не отреагировал он и на то, что у меня началась истерика… Только говорил «Ну, плачь, плачь, море заберет все плохое»…
Если сначала я пробовала сопротивляться, то после того, как несколько раз захлебнулась, и поняла, что это бесполезно в моей ситуации, стала как тряпка… Как использованная грязная тряпка. Мне было неприятно, противно, плохо, от слез, морской воды и всего происходящего, меня тошнило, кружилась голова. Когда все закончилось и я наконец оказалась на берегу, то быстро переоделась и отошла, пошатываясь, подальше от Чекалина. Села на горячий камень, нагретый солнцем. Меня трясло от холода, от пережитого стресса, от слез. Я как – будто перестала чувствовать нижнюю половину тела, «отключила» ее от восприятия… Мне было очень тошно на душе. Я не знала, как воспринимать произошедшее – как первый в жизни сексуальный опыт по любви, или как изнасилование… Но воспринималось все почему – то мной как второе…
Для того, чтобы успокоиться, именно сидя на том камне, я приняла решение взять на себя ответственность за произошедшее, и заставила себя поверить в то, что это было по взаимной симпатии друг к другу… И что наивно в 19 лет было не ожидать от взрослого мужчины желания сблизиться с объектом симпатии…
Но я именно заставила себя поверить в это, а на подсознании это так и осталось насильственными действиями… И при этом я еще больше стала не любить свое тело… Теперь еще и за то, что оно привлекательно для мужчин… И за то, что с ним могут вот так поступать вне зависимости от твоего желания… И еще во мне убили тогда доверие. Возможно, еще не взрослое, полудетское, наивное доверие к мужчине… Который должен быть защитником, каменной стеной, за которой можно укрыться от всего плохого, но никак не насильником… Я молча вернулась к Чекалину, заставила себя улыбнуться ему и вести себя как обычно. Мы ехали в город на автобусе, я смотрела в окно и молчала. Он спросил меня - «Тебе понравилось?» Я пожала плечами в ответ.
Спустя несколько дней я вернулась в свой родной город, чтобы забрать вещи и перевезти животных на поезде в Севастополь. Отцу я естественно ничего не рассказала о том инциденте, как не рассказала никому вообще. Я пыталась убедить себя в том, что я все себе придумала, что то, что произошло – нормально, пыталась по – прежнему хорошо относиться к Чекалину…
Перед самым отъездом в Севастополь в августе 2015 года мы встречались с близким мне человеком… Мы долго беседовали…часа два. Пару фраз я сказала и про Чекалина, что он хороший… Что мы нормально общаемся, что он меня любит. А правду я тогда никак не могла рассказать даже самому близкому человеку… Мне было стыдно, противно об этом говорить, я считала виноватой себя в произошедшем, и мне было все – таки очень больно… Я скрыла это от всех, как могла, сама «отработала» эту психологическую травму, проговорив ее однажды в стихах… Но это не помогло до конца, нет, не помогло… Это осталось фактом жизни под шифром «боль №2»…
С Чекалиным мы расстались осенью 2015 года. Не смотря на то, что мы нормально общались всю осень, тот продолжил пить, причем, стал пить действительно «по – черному». А еще он «добил» рассказом о том, что «любит двоих», меня, и еще какую – то девушку. Я обрезала эти отношения раз и навсегда. Но от них остался след – душевная рана, которую я «починила» наспех, чтобы просто жить дальше, убедив себя в том, что все нормально, что ничего особенного не произошло. Как – будто залепила рану куском подорожника, чтобы только не кровоточила… Но подорожником рану не вылечишь…
Стихи об ЭТОМ.
* * *
Вы когда - нибудь задыхались,
От объятий отбиваясь всерьез?
Вы когда - нибудь закрывались,
Содрогаясь всем телом от слез?
Вас когда - нибудь грубой силой
Принуждали поникнуть вдруг?
Вас когда - нибудь не любимый
Заставлял испытать испуг?
Вы когда - нибудь так боялись,
Что дышать могли через раз?
Вы когда - нибудь одевались,
Через дрожь, и на ощупь рукав...
Вас когда - нибудь так трясло,
С отвращением к себе, и к миру...
Если нет, я скажу, - повезло!
Вы - счастливые люди. Другие.
Вы - не кукла с изломанным телом,
Вы - не тряпка, и вы - не боль...
И не красные пятна на белом,
Не забытый надолго покой...
Ваше счастье - не знать этой боли,
И себя самого не спасать...
Инкурабельно это... Не смоет
Ничего из души... Как Припять...
Будет с виду казаться живой,
А на самом - то деле - потухшей,
И душа так и будет больной,
С полудетской улыбкой припухшей...
История 3. Разочарование.
Прошло еще два года. Я успешно закончила второй курс медицинского колледжа, в - основном " закрыв" летнюю сессию на "хорошо" и " отлично". Меня перевели с платной формы обучения на бюджетную. За меня выступило много преподавателей, которые были за то, чтобы перевели именно меня, видя мои старания в учебе. Тем более, если учесть еще тот факт, что работала я только летом, в остальное время года только подрабатывала в том же веревочном парке, и это приносило не такой уж большой доход. За лето я зарабатывала максимум на оплату одного семестра, дальше шел режим жесткой экономии на еде и одежде/обуви, чтобы отложить сумму на обучение. Слава Богу, что мне тогда еще выплачивало Государство пенсию "по утере кормильца", иначе я не знаю, как бы вообще мы выживали тогда с отцом.
Отношения с отцом в те годы были очень напряженными. Мы уже тогда давно " поменялись ролями" - теперь я помогала всем, чем могла, отцу - деньгами, продуктами. Но он как - будто этого не замечал, или не хотел замечать… Иногда у нас бывали затяжные конфликты на почве того, что я мало зарабатываю, платно учусь, что на меня приходится тратить деньги… Мне не раз хотелось все бросить и уйти из дома, ставшего давно чужим. Но у меня не было денег снять даже комнату… и приходилось терпеть. Я помню, мне очень часто не хотелось возвращаться после учебы/работы домой. Я стояла около дома и смотрела на темное вечернее небо, на звезды. Иногда шел дождь, я сидела подолгу в сквере у дома. Мне было уютнее на мокрой деревянной лавке на улице, под дождем, чем дома, в своей комнате… Я постоянно чувствовала скрытую неприязнь со стороны отца к себе, агрессию. Возвращаясь домой, неслышно старалась раздеться в коридоре, наспех разогреть себе скромный ужин, сходить в душ, и проскользнуть к себе в комнату. Моему приходу домой искренне радовались только животные - собаки Бим, Даль и кот Кеша. Я иногда засыпала, обнимая и целуя кота, чувствуя себя нужной только ему… Этому белому пушистому комочку тепла, любви… Я относительно часто плакала по ночам в тот период жизни. А по утрам я вставала и заставляла себя улыбаться… Как можно раньше выходила из дома и ехала в колледж… В обществе, среди людей, было намного легче. У меня были друзья в колледже, подруги, с которыми я общалась, делилась чем - то. Они меня поддерживали и помогали тогда жить, не падать духом. Я очень ценила эту дружбу.
Ближе всего мы подружились с Любашей. Это очень добрый, отзывчивый, душевный человек, со сложной, изломанной судьбой. Но это в то же время очень сильный, мощный духом человек, для которого нет ничего непреодолимого в этой жизни… Более близкого друга, чем Любаша, у меня в жизни больше и не было.
Она уехала с семьей в другой город в середине второго курса. Это было очень тяжело для меня. Но я хотела только того, чтобы ей было хорошо. А если она приняла решение уехать - значит, она хотела таким образом перемен в своей жизни, значит, они были ей н
