Сергей Михалков «Детский ботинок»

Начало формы

Стихи о войне. Список 3

Е. Вечтомова «Дети»

Всё это называется — блокада.

И детский плач в разломанном гнезде...

Детей не надо в городе, не надо,

Ведь родина согреет их везде.

Детей не надо в городе военном,

Боец не должен сберегать паёк,

Нести домой. Не смеет неизменно

Его преследовать ребячий голосок.

И в свисте пуль, и в завыванье бомбы

Нельзя нам слышать детских ножек бег.

Бомбоубежищ катакомбы

Не детям бы запоминать навек.

Они вернутся в дом.

Их страх не нужен.

Мы защитим, мы сбережём их дом.

Мать будет матерью.

И муж вернётся мужем.

И дети будут здесь.

Но не сейчас. Потом.

Пётр Синявский «Дети войны»

У войны было горя много,

И никто никогда не сочтёт,

Сколько раз на своих дорогах

Оставляла война сирот.

 

В эти годы порой казалось,

Что мир детства навек опустел,

Что уже не вернётся радость

В города, где дома без стен.

 

Был серебряным смех девчонок,

Но его заглушила война.

А седины ребячьих чёлок —

Разве этому есть цена?..

 

 

Сергей Михалков «Письмо домой»

Здесь, на войне, мы рады каждой строчке

И каждой весточке из милых нам краев.

Дошедших писем мятые листочки

Нам дороги особо в дни боев.

 

Они хранят тепло родного дома,

Сопутствуя бойцу в его борьбе.

О, чувство зависти!

Как нам оно знакомо,

Когда письмо приходит не тебе.

 

Любимая жена моя, Наташа!

От вас известий не было давно,

И наконец — письмо. Родное, ваше!

Как много радости мне принесло оно.

 

О, письма из дому!

Мы носим их с собою,

Они напоминают нам в бою:

Будь беспощаднее с врагом на поле боя,

Чтоб враг не истребил твою семью!

 

Мы были в городе. Как грозный знак проклятья,

Труп женщины лежал на мостовой.

Растерзанное ситцевое платье,

Застывшая рука над головой.

 

И я подумал: как же быть такому?

Быть может, кто-нибудь, как я, таких же лет,

Ждет от жены письма, письма из дому

От этой женщины. А писем нет и нет...

 

Мы были в городе развалин и воронок,

Разграбленного немцами жилья.

Я видел мальчика. Лет четырех ребенок.

Он был убит. И сына вспомнил я.

 

И я подумал: как же быть такому?

Быть может, кто-нибудь на фронте ждет сейчас

Каракуль детских — весточку из дома

И детский незатейливый рассказ...

 

Мой верный друг, товарищ мой надежный!

Мы на войне. Идет жестокий бой

За каждый дом, за каждый столб дорожный,

За то, чтоб мы увиделись с тобой!

1941

Сергей Михалков «Десятилетний человек»

Крест-накрест синие полоски

На окнах съежившихся хат.

Родные тонкие березки

Тревожно смотрят на закат.

 

И пес на теплом пепелище,

До глаз испачканный в золе.

Он целый день кого-то ищет

И не находит на селе...

Накинув старый зипунишко,

По огородам, без дорог,

Спешит, торопится парнишка

По солнцу — прямо на восток.

 

Никто в далекую дорогу

Его теплее не одел,

Никто не обнял у порога

И вслед ему не поглядел.

 

В нетопленой, разбитой бане

Ночь скоротавший, как зверек,

Как долго он своим дыханьем

Озябших рук согреть не мог!

 

Все видевший, на все готовый,

По грудь проваливаясь в снег,

Бежал к своим русоголовый

Десятилетний человек.

 

Он знал, что где-то недалече,

Быть может, вон за той горой,

Его, как друга, в темный вечер

Окликнет русский часовой.

 

И по щеке его ни разу

Не проложила путь слеза:

Должно быть, слишком много сразу

Увидели его глаза

 

За эти месяцы страдания,

Которые равны годам.

 

Но ты, фашистская Германия,

За все сполна ответишь нам!

 

Детоубийцы и грабители,

Вам ничего не скрыть вовек!

Он будет первым обвинителем —

Десятилетний человек!

1942

Сергей Михалков «Связист»

Фашистской пули слышен свист

Над самой головой.

Ползет с катушкою связист

И тянет провод свой.

 

В его руках живая нить,

Вперед, за шагом шаг!

Он должен связь восстановить —

Ее попортил враг.

 

Молчит в землянке телефон,

Не знает штаб полка,

Что вышел первый батальон

На правый фланг врага.

 

Не может «Дон» сказать «Москве»

Про сделанный прорыв.

Связист-боец, в кустах, в траве

Скорей найди обрыв!

 

В туман и в мрак, ночной порой,

И в ливень, и в пургу

Связист-боец, связист-герой

Ползет назло врагу.

 

Он под огнем обрыв найдет,

Соединит концы:

Командный пункт ответа ждет,

Приказа ждут бойцы.

 

Пускай снарядов слышен свист

Над самой головой,

Ползет уверенно связист

С задачей боевой:

 

Он презирает смерть свою

Как воин, как боец.

А храбрых не разит в бою

Ни штык и ни свинец!

1941

Евгений Винокуров

***

В полях за Вислой сонной

Лежат в земле сырой

Сережка с Малой Бронной

И Витька с Моховой.

 

А где-то в людном мире,

Который год подряд,

Одни в пустой квартире,

Их матери не спят.

 

Свет лампы воспаленной

Пылает над Москвой

В окне на Малой Бронной,

В окне на Моховой.

 

Друзьям не встать. В округе

Без них идет кино.

Девчонки, их подруги,

Все замужем давно.

 

Пылает свод бездонный,

И ночь шумит листвой

Над тихой Малой Бронной,

Над тихой Моховой.

Сергей Михалков «Детский ботинок»

Занесенный в графу

С аккуратностью чисто немецкой,

Он на складе лежал

Среди обуви взрослой и детской.

 

Его номер по книге:

«Три тысячи двести девятый».

Обувь детская. Ношена.

Правый ботинок. С заплатой...

 

Кто чинил его? Где?

В Мелитополе? В Кракове? В Вене?..

 

Кто носил его? Владек?

Иль русская девочка Женя?..

 

Как попал он сюда, в этот склад,

В этот список проклятый,

Под порядковый номер

«Три тысячи двести девятый»?

 

Неужели другой не нашлось

В целом мире дороги,

Кроме той, по которой

Пришли эти детские ноги

 

В это страшное место,

Где вешали, жгли и пытали,

А потом хладнокровно

Одежды убитых считали?

 

Здесь на всех языках

О спасенье пытались молиться:

Чехи, греки, евреи,

Французы, австрийцы, бельгийцы.

 

Здесь впитала земля

Запах тлена и пролитой крови

Сотен тысяч людей

Разных наций и разных сословий...

 

Час расплаты пришел!

Палачей и убийц — на колени!

Суд народов идет

По кровавым следам преступлений.

 

Среди многих улик —

Этот детский ботинок с заплатой,

Снятый Гитлером с жертвы

«Три тысячи двести девятой».

1944

 

 

ЮЛИЯ ДРУНИНА
Ты была, когда-то медсестрой,
Жить осталась от войны, везунья.
Полевая сумка на бедре,
В ней хранятся и бинты и вата,
Тащишь, задыхаясь всех друзей,
Дотянуть солдат до медсанбата.
Щуплая и слабая на вид,
В сапогах, растоптанных и потных,
У тебя душа огнём горит,
От такой не девичьей работы.
Но вперёд ползла, чрез не могу,
Застывали слёзы на ресницах,
Оставались пятна на снегу,
Ну а жизнь, солдату только снится.
Кончилась проклятая война,
Кончились невзгоды и мытарства,
На груди медали, ордена,
Позади бои за государство.
И в твоих отточенных строках,
Пулемётной лентой рифма вьётся,
Словно оставляя на врагах,
Дырочки от прошлых революций,
Каплерская, светлая любовь,
Не ушла от твоего сознанья,
Если нет подпорок у мостов,
Рушатся все стройные созданья.

 

 

ЮЛИЯ ДРУНИНА

 

ПЕРВЫЙ ТОСТ

 

Наш первый тост
Мы стоя молча пьем
За тех, кто навсегда
Остался юным…
Наш первый тост! —
И грусть, и гордость в нем,
Чистейшие он задевает струны.

Те струны
Никогда не замолчат —
Натянуты они
Не потому ли,
Что не забудешь,
Как другой солдат
Тебя собою
Заслонил от пули?..

 

НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ Автор Друнина Ю.

Пролетели дни, как полустанки,
Где он, черный сорок первый год?—
Кони, атакующие танки,
Над Москвой горящий небосвод?

А снега белы, как маскхалаты,
А снега багровы, как бинты.
Падают безвестные солдаты
Возле безымянной высоты.

Вот уже и не дымится рана,
Исчезает облачко у рта…
Только, может быть, не безымянна
Крошечная эта высота?—
Не она ль Бессмертием зовется?..

Новые настали времена,
Глубоки забвения колодцы,
Но не забывается война,

Вот у Белорусского вокзала
Эшелон из Прошлого застыл.
Голову склонили генералы
Перед Неизвестным и Простым
Рядовым солдатом,
Что когда-то
Рухнул на бегу у высоты…

Вновь снега белы, как маскхалаты,
Вновь снега багровы, как бинты.
Вот он, не вернувшийся из боя,
Вышедший на линию огня
Для того, чтоб заслонить собою
Родину, столицу и меня.

Кто он? Из Сибири, из Рязани?
Был убит в семнадцать, в сорок лет?..
И седая женщина глазами
Провожает траурный лафет.

«Мальчик мой!»— сухие губы шепчут,
Замирают тысячи сердец.
Молодые вздрагивают плечи:
«Может, это вправду мой отец?»

Никуда от Прошлого не деться,
Вновь Война стучится в души к нам.
Обжигает, обжигает сердце
Благодарность с болью пополам.

Голову склонили генералы,
Каждый посуровел и затих…
Неизвестный воин, не мечтал он
Никогда о почестях таких —
Неизвестный парень,
Что когда-то
Рухнул на бегу у высоты…

Вновь снега белы, как маскхалаты,
Вновь снега багровы, как бинты…

 

 

Сергей Алексеев «Данке шён»

На одной из берлинских улиц остановилась походная кухня. Только что отгремели кругом бои. Еще не остыли от схваток камни. Потянулись к еде солдаты. Вкусна после боя солдатская каша. Едят в три щеки солдаты.

Хлопочет у кухни Юрченко. Сержант Юрченко — повар, хозяин кухни.

Хвалят солдаты кашу. Добрые слова приятно сержанту слушать.

— Кому добавки? Кому добавки?

— Ну что же — подбрось, — отозвался ефрейтор Зюзин.

Добавил Юрченко Зюзину каши. Снова у кухни возится. Вдруг чудится Юрченко: словно бы кто-то в спину солдату смотрит. Повернулся — и в самом деле. Стоит в подворотне ближайшего дома с вершок, с ноготок мальчонка, на Зюзина, на кухню глазами голодными смотрит.

Сержант поманил мальчонку:

— Ну-ка, иди сюда.

Подошел тот к солдатской кухне.

— Ишь ты, неробкий, — бросил ефрейтор Зюзин.

Взял Юрченко миску, наполнил кашей. Тянет мальчишке.

— Данке шен, — произнес малыш, спасибо, значит. Схватил миску, умчался в подворотню.

Кто-то в догонку бросил:

— Миску не слопай, смотри — верни.

— Э-эх, наголодался, видать, — отозвался ефрейтор Зюзин.

Прошло минут десять. Вернулся мальчишка. Тянет миску, а с ней тарелку. Отдал миску, а сам на тарелку глазами косит.

— Что же тебе, добавки?

— Битте, фюр швестер, — сказал мальчишка.

— Для сестренки мальчишка просит, — объяснил кто-то из сидящих рядом.

— Ну что же, тащи и сестренке, — ответил Юрченко.

Наполнил повар тарелку кашей.

— Данке шён, — произнес мальчишка. И снова исчез в подворотне.

Прошло минут десять. Снова малыш вернулся. Тащит опять тарелку. Подошел он к походной кухне. Тянет вперед тарелку:

— Битте, фюр муттер, — просит для матери.

Рассмеялись солдаты:

— Ишь ты, какой проворный!

Получил и для матери мальчик каши.

Вскоре возле походной кухни уже группа ребят собралась. Стоят в отдалении, смотрят на миски, на кухню, на кашу.

Едят солдаты солдатскую кашу, видят голодных детей, каша не в кашу, в солдатские рты не лезет.

Переглянулись солдаты. Зюзин на Юрченко, на Зюзина Юрченко.

— А ну, подходи! — крикнул ребятам Юрченко.

Подбежали ребята к кухне.

— Не толпись, не толпись! — наводит порядок Зюзин. Выдал ребятам миски. Построил в затылок один другому. Получают ребята кашу:

— Данке шён!

— Данке шён!

— Данке шён!

— Данке шён!

Наголодались, видать, ребята. Едят в три щеки ребята.

Вдруг в небе над этим местом взвыл самолет. Глянули вверх солдаты. Не наш самолет — фашистский.

— А ну по домам! А ну по домам! — погнал от кухни ребят ефрейтор Зюзин.

Не отходят ребята. Ведь рядом каша. Жаль расставаться с кашей.

— Марш! — закричал ефрейтор.

Пикирует самолет. Отделилась бомба. Летит.

Бросились дети в разные стороны. Ударила бомба и прямо в кухню. Смотрят дети — ни кухни, ни каши. Лишь миски пустые в руках осталис

Сергей Алексеев

ХОЛМ ЖИРКОВСКИЙ

Осень коснулась полей Подмосковья. Падает первый лист.

30 сентября 1941 года фашистские генералы отдали приказ о наступлении на Москву.

«Тайфун» — назвали фашисты план своего наступления. Тайфун — это сильный ветер, стремительный ураган. Ураганом стремились ворваться в Москву фашисты.

Обойти Москву с севера, с юга. Схватить советские армии в огромные клещи. Сжать. Раздавить. Уничтожить. Таков у фашистов план.

Верят фашисты в быстрый успех, в победу. Более миллиона солдат бросили они на Москву. Тысячу семьсот танков, почти тысячу самолётов, много пушек, много другого оружия. Двести фашистских генералов ведут войска. Возглавляют поход два генерала-фельдмаршала.

Началось наступление.

На одном из главных участков фронта фашистские танки двигались на населённый пункт Холм Жирковский.

Подошли к посёлку фашисты. Смотрят. Что он танкам — какой-то там Холм Жирковский. Как льву на зубок горошина.

— Форвертс! Вперёд! — прокричал офицер. Достал часы. Посмотрел на время: — Десять минут на штурм.

Пошли на Жирковский танки.

Защищали Холм Жирковский 101-я мотострелковая дивизия и 128-я танковая бригада. Засели в окопах солдаты. Вместе со всеми сидит Унечин. Не лучше других, не хуже. Солдат как солдат. Пилотка. Винтовка. Противогаз. На ногах сапоги кирзовые.

Ползут на окопы танки. Один прямо идёт на Унечина. Взял Унечин гранату в руку. Зорко следит за танком. Ближе, ближе фашистский танк.

— Бросай, бросай, — шепчет сосед по окопу.

Выжидает Унечин.

— Бросай же, леший тебя возьми! — уже не шепчет — кричит сосед.

Не бросает Унечин. Выждал ещё минуту. Вот и рядом фашистский танк. Сосед уже было глаза зажмурил. Приготовился к верной смерти. Однако видит: поднялся Унечин, швырнул гранату. Споткнулся фашистский танк. Мотором взревел и замер.

Схватил Унечин бутылку с горючей жидкостью. Вновь размахнулся. Опять швырнул. Вспыхнул танк от горючей смеси.

Улыбнулся Унечин, повернулся к соседу, пилотку на лбу поправил.

Кто-то сказал:

— Вот это да, браток! Выходит, дал прикурить фашистам.

Рассмеялись солдаты и снова в бой.

Слева и справа идёт сражение. Не пропускают герои танки.

Новую вынул солдат гранату. Бутылку достал со смесью. Рядом поставил гранату и жидкость. Ждёт.

Новый танк громыхнул металлом. И этот идёт на Унечина. Кто-то опять сказал:

— Зверь на ловца бежит.

Выждал Унечин минуту, вторую, третью...

«Бросай же, бросай!» — снова крикнуть хотел сосед. Однако губы зажал, сдержался.

Ещё минута, и вновь граната кошкой под танк метнулась. А следом бутылка с горючей смесью. Вспыхнул и этот танк.

Улыбнулся Унечин. Пилотку на лбу поправил. Третью достал гранату. Вынул бутылку с горючей смесью. Рядом её поставил.

Слева и справа грохочет бой. Не пропускают герои танки.

Десять минут прошло... тридцать минут прошло. Час продолжается бой, два — не стихает схватка. Смотрят с тревогой на часы фашистские офицеры. Давно уже нужно пройти Жирковский. Застряли они в Жирковском.

Более суток держались советские бойцы под Холмом Жирковским. Подбили и подожгли 59 фашистских танков. Четыре из них уничтожил солдат Унечин.

К исходу суток пришёл приказ на новый рубеж отойти солдатам. Меняют бойцы позиции. Вместе со всеми идёт Унечин. Солдат как солдат. Не лучше других, не хуже. Пилотка. Винтовка. Противогаз. На ногах сапоги кирзовые.

Идут солдаты. Поднялись на бугор, на высокое место. Как на ладони перед ними лежит Холм Жирковский. Смотрят солдаты — батюшки-светы! — всё поле в подбитых танках: земли и металла сплошное месиво.

Кто-то сказал:

— Жарко врагам досталось. Жарко. Попомнят фашисты наш Холм Жирковский.

— Не Жирковский, считай, Жарковский, — кто-то другой поправил.

Посмотрели солдаты опять на поле:

— Конечно же, Холм Жарковский!

Слева, справа идут бои. Всюду для фашистов Холмы Жарковские

Сергей Алексеев

ТУЛЬСКИЕ ПРЯНИКИ

Тульский пряник вкусный-вкусный. Сверху корочка, снизу корочка, посередине сладость.

Встретив героическое сопротивление советских войск на западе и на других направлениях, фашисты усилили свою попытку прорваться к Москве с юга. Фашистские танки стали продвигаться к городу Туле.

Здесь вместе с Советской Армией на защиту города поднялись рабочие батальоны.

Тула — город оружейников. Тульские рабочие сами наладили производство нужного вооружения.

Одно из городских предприятий стало выпускать противотанковые мины. Помогали этому производству готовить мины и рабочие бывшей кондитерской фабрики. Среди помощников оказался ученик кондитера Ваня Колосов. Изобретательный он паренёк, находчивый, весёлый.

Как-то явился Ваня в цех, где производили мины. Под мышкой папка. Раскрыл папку, в папке лежат наклейки. Наклейки были от коробок, в которые упаковывали на кондитерской фабрике тульские пряники. Взял Ваня наклейки. Подошёл к готовым минам. Наклейки на мины — шлёп, шлёп. Читают рабочие, на каждой мине написано: «Тульский пряник».

Смеются рабочие:

— Вот так фашистам «сладость».

— Фрицам хорош «гостинец».

Ушли мины на передовую к защитникам города. Возводят сапёры на подходах к Туле противотанковые поля, укладывают мины, читают на минах — «тульский пряник».

Смеются солдаты:

— Ай да «сюрприз» фашистам!

— Ай да «гостинец» фрицам!

Пишут солдаты письмо рабочим: «Спасибо за труд, за мины. Ждём новую партию «тульских пряников».

В конце октября 1941 года фашистские танки подошли к Туле. Начали штурм города. Да не прошли. Не пропустили их советские воины и рабочие батальоны. На минах многие машины подорвались. Почти 100 танков потеряли фашисты в боях за Тулу.

Понравилось советским солдатам выражение «тульские пряники». Всё, что из Тулы приходило теперь на фронт — снаряды и патроны, миномёты и мины, — стали называть они тульскими пряниками.

Долго штурмовали фашисты Тулу. Да всё напрасно. Бросали в атаку армады танков. Безрезультатно. Так и не прорвались фашисты к Туле.

Видимо, «тульские пряники» хороши!

Сергей Алексеев «Ни шагу назад!»

Третий месяц идут упорные, кровопролитные бои на юге. Горит степь. Сквозь огонь и дым фашисты рвутся к Сталинграду, к Волге.

Шло сражение на подступах к Сталинграду. Шестнадцать солдат-гвардейцев вступили в неравный бой.

— Ни шагу назад! — поклялись герои.

Бросились фашисты в атаку. Удержали рубеж гвардейцы. Перевязали друг другу раны, снова готовы к бою.

Второй раз в атаку идут фашисты. Их больше теперь, и огонь сильнее. Стойко стоят гвардейцы. Удержали опять рубеж. Перевязали друг другу раны. Снова готовы к бою.

Четыре атаки отбили солдаты.

Не взяла смельчаков пехота, поползли на героев фашистские танки.

С танками бой — жесточайший бой.

Вот из шестнадцати двенадцать бойцов осталось.

— Ни шагу назад!

Вот десять, вот девять.

— Ни шагу назад!

Вот восемь, вот семь.

Запомните их фамилии — Кочетков, Докучаев, Гущин, Бурдов, Степаненко, Чирков, Шуктомов.

А танки ползут и ползут. Нет у солдат ни пушек, ни противотанковых ружей, ни минометов. Кончились даже патроны.

Бьются солдаты. Ни шагу назад! А танки все ближе и ближе.

Остались у героев одни гранаты. По три на солдата.

Посмотрел Докучаев на танки, на боевых друзей, на свои три гранаты. Посмотрел. Снял с гимнастерки ремень. Ремнем затянул гранаты. На руке почему-то взвесил. Посмотрел еще раз на Гущина, Бурдова — они были его соседями по окопу. Улыбнулся друзьям Докучаев. И вдруг поднялся солдат из окопа.

— За Родину! — крикнул герой. Бросился вперед, навстречу врагу. Прижал покрепче к груди гранаты. Рванулся под первый танк.

Вздрогнула степь от взрыва. Качнулись опаленные боем травы. Замер, вспыхнул фашистский танк.

Переглянулись Гущин и Бурдов. Храбрость рождает храбрость. Подвиг рождает подвиг. Поднялся Гущин. Поднялся Бурдов. Связки гранат в руках.

— Нас не возьмешь! — прокричали солдаты.

Рванулись вперед герои. Два взрыва качнули землю. А танки идут и идут.

Поднялись тогда Кочетков, Степаненко, Чирков, Шуктомов:

— Свобода дороже жизни!

Вот они четверо — на огненном рубеже. Навстречу фашистским танкам идут герои.

— Смерть фашистам! Захватчикам смерть!

Смотрят фашисты. Люди идут под танки. Взрыв. Еще взрыв. Снова и снова взрыв. Страх охватил фашистов. Попятились танки, развернулись, поспешно ушли отсюда.

Отгремели бои пожаром. Время бежит, как ветер. Годы текут, как реки. Но память хранит былое. Посмотрите туда, на поле. Как утесы, как скалы стоят герои. Бессмертен их славный подвиг. Запомните их фамилии — Кочетков, Докучаев, Гущин, Бурдов, Степаненко, Чирков, Шуктомов.